Игорь. Корень Рода

– Ну, сотник, напугал ты нас, мы уж думали – всё, не шевелишься, сердце еле бьётся… – послышался радостный голос десятника.

Гроза с трудом повернул голову, лежащую на узорчатой подушке с кистями, и узрел сидящих у двери Калинку и Хоря. Брат только, молча, моргал голубыми очами, и на лике его блуждала некая растерянность. В раскрытую дверь заглянул какой-то большеглазый малец лет пяти, с любопытством разглядывая лежащего незнакомца.

В небольшое помещение через открытое окно лился свет утренней зари. Это глинобитное скромное помещение совсем не было похоже на великолепный дворец бека Мегди Аль-Салеха. И отчего-то сильно пахло уксусом.

– Где я? – С трудом и тревогой проговорил Гроза. Брат и десятник переглянулись.

– Меня учил Берест, что в чужой стороне изведыватель непременно должен иметь свой укромный медвежий угол, – молвил Хорь, погладив жёсткой дланью свою бритую голову.

– Укромный угол в сём граде… – Гроза ещё соображал медленно. – Юлдуз? – наконец, догадался он. Хорь кивнул в ответ.

– А сотня… – начал было встревожено Гроза.

– За главного пока Смурной остался. Я взялся тебя к знакомому лекарю отвезти, а о том, чтобы Калинка и Звенислава тебя сопровождали, даже спору не было. Приехали мы сюда морем, миновав любопытные очи местного люда. Так что не волнуйся, сотник, всё, как надо, – успокаивающе пояснил десятник. – Главное, что ты, наконец, очнулся. – Помолчав и, наблюдая, как тревога немного сошла с лика Грозы, добавил: – Сегодня ас-Сабат, у местных день отдыха, вот и отдыхай. А я к нашим, весть радостную сообщу, что ты жив и поправляешься, ну и вообще, узнаю, как там Смурной справляется. – Хорь встал. – За едой на рынок Юлдуз сходит, они с Гульсарией о тебе позаботятся, а Калинка с Халимом чем не охоронцы? – Усмехнулся десятник, собираясь уходить, но Гроза остановил его.

– Хватит мне отлёживаться, сотня ждёт! – Он попытался встать.

– Погоди сотник, может, отойдёшь ещё малость, а тогда… – попробовал возразить Хорь, но, видя решительный настрой Грозы, более ничего не сказал, подставил своё плечо, и вдвоём с Калинкой они повели сотника к двери. Здесь он остановился, опёрся спиной о дверной косяк и долгим взором поглядел на свою бывшую возлюбленную, сидевшую у покинутого им ложа. Его очи смотрели на неё так, что никаких слов не надо было, да и что блеклые слова перед златоустием человеческих очей? Боль и страдание, просьба о прощении и последнее, как на самом пороге смерти, прощание; несбывшиеся мечты, надежды – вся долгая жизнь отразилась в этом едином непостижимом и бесконечном взгляде. Хорь и Калинка вышли, чтобы не мешать последнему разговору некогда родных людей.

Пошатываясь на ещё не совсем окрепших ногах Гроза, наконец, вышел из дома. Взглянув на Юлдуз и прижавшегося к ней маленького Халима, поблагодарил хозяйку за гостеприимство и двинулся к мастерской, где у ворот, ведущих к морю, уже стояли Хорь и Калинка.

Братья обнялись, обменялись глубокими взглядами одинаково синих очей, подёрнутых скупой мужской влагой, ещё дважды обнялись и похлопали друг друга по спинам. Юлдуз, что стояла с сыном поодаль, не могла слышать их тихой беседы и даже не поняла, на каком языке они говорили, но невероятная печаль и смертельная тоска этого прощанья задели её чуткое сердце. В этот миг Хурр обнял Юлдуз, да так крепко, что она едва не задохнулась. Он поцеловал её в уста, в огромные, полные слёз очи и, не в силах глядеть в них, перевёл взгляд на Халима, потрепал его по пышной копне чёрных волос.

– Масс салям, будь здрав, малыш! – он передал ему что-то и пошёл к Грозе. Они вышли за ворота, Калинка помог столкнуть лодку в воду, Хорь сел на вёсла и лодка стала быстро отдаляться от берега.

– Ну что, княже, можем готовиться в обратный путь, добра и пленников у нас достаток, – рёк довольный воевода Фарлаф. – Видишь, всё получилось так, как мы тебе рекли, жаль только, что половину такой ценной добычи придётся отдать Кагану.

Князь медлил с ответом.

– Хорошее тут место, – повторил он свою мысль. – То, что мы сегодня мечами добыли, можно без всякого сражения иметь постоянно, если оседлать сию золотую жилу.

Воеводы переглянулись меж собой.

– Каждый по-своему зрит, княже. Мы, как воеводы, а ты, как князь. Какую часть воинов велишь оставить здесь, чтоб держать в руках все эти грады и полуостров, а какой велишь с добычей идти домой? – Тут же спросил Фарлаф.

– Поразмыслил я просто, воеводы, может оно когда-то так и выйдет, да не сейчас.

Стоя в последней из уходящих лодий, Гроза глядел на покидаемый берег острова Абаскун, где кроме чужих стен оставлял он своих самых родных людей. Впервые за многие десятилетия очи его не были пустыми, они горели болью и страданием, болью, которая кажется, окончательно испепеляла в душе всё, что в ней осталось живого. Лодьи, одна за одной, стали огибать остров и уходить на полночь. Когда град уже скрылся за лесом и зарослями марены, на пустынном берегу у одинокого дома на возвышенности он увидел несколько человеческих фигур – высокую сутулую мужскую, две женские и одну маленькую. – Они! – перехватило в груди сотника, и он невольно переглянулся с Хорем, который тоже во все очи глядел на стоящих у одинокого дома.

Гроза понимал, что на сей раз прощается навсегда. Больше не будет надежды на встречу, никакой и никогда! Мимолётное прикосновение Звениславы жгло чело, а внутри звучали её слова: зачем ты пришёл к нам, как тот хазарин, чтобы убивать и грабить чужие дома?.. И хотя она простила его, и они расстались по-доброму, на душе было только чувство вины и непомерная горечь.

Старый мореход, который ведал из разговоров воинов, что у сотника на берегу остался родной брат, глядя на его терзания, молвил:

– Всё оно, рабство проклятое, виновато. Забирает не только людей, но и жизнь их калечит, и души. Будь доволен, сотник уже тем, что он жив и здрав…

– Я ведь хотел долю свою за сей поход Звениславе оставить, мне то оно зачем, да не решился, чуял, не возьмёт она! – горьким шёпотом выдохнул Гроза Хорю.

– О том и я подумал, и потому кое-что из нашей доли в лодку бросил, когда тебя, сотник, беспамятного доставлял, – так же негромко ответил десятник. – Перед рассветом мы с Калинкой тот сундук с добром в мастерскую занесли, и я слово взял с Калинки, что он скажет о нём женщинам только после нашего ухода…

– Добре, – кивнул сотник и привычно провёл дланью над ярлом. Ощутив под рубахой пустоту, молвил со вздохом: – Я вернул Звениславе её обережник. Столько лет хранил, и всё-таки он меня к ней привёл. Теперь пусть далее Звениславушку оберегает…

Хорь только кивнул. Его жилистая стать опять вытянулась в сторону берега, как будто к ногам были привязаны невидимые каменья, а тело стремилось вырваться из оков и умчаться ещё хотя бы на несколько сладких мгновений туда, в уютный дворик за невысоким дувалом, где сейчас плачет – он чувствовал это – его Юлдуз, рассыпав волнистые волшебные волосы по округлым плечам. Рядом с ней, насупившись, держит в руках последний подарок странного Хурра пятилетний темноокий малец. Маленькая лодочка в его руках качается и плывёт по невидимым волнам, как сейчас качается большая лодка с настоящими воинами, на которой Свободный уплывает всё дальше от Юлдуз и Халима, от острова Абаскун, от берегов Гургенского моря в свою далёкую северную страну…

Киев

После ухода дружины в дальний поход на Хвалисское море прошло два месяца. Последние летние дни выдались жаркими. Воевода Олег, разумея, что вернётся дружина поредевшей, основательно готовил молодых воинов, да и кочевники могли наскочить лихим вихрем в земли Руси, а опытных воев в Киеве осталось не так уж много. Варяжская дружина, что составляла ещё со времён Олега Вещего костяк Киевской дружины, ушла в полном составе с воеводой Фарлафом. Оттого у воеводы Олега под началом осталась не такая уж и большая сила: полки Подольский, Берестянский, Древлянский да Северский были полками более по названию, нежели по численности. И сии немногие силы нужно было сплотить так, чтобы при случае они могли дать добрый отпор. Потому старался воевода Олег держать свою невеликую дружину в полной готовности. Рабочих рук и так не хватало, а тут ещё учения и сборы, – действия киевского воеводы вызывали недовольство, но в душе каждый разумел, что без того и полевые работы, и собираемый урожай могут оказаться во вражьих руках.

Олег вообще забыл, когда ночевал в своём тереме; он поселился на это время в изведывательском доме в самом дальнем уголке Ратного стана. Он помнил уроки своего отца и разумел необходимость доброй Тайной службы, оттого в укромном доме появлялись иногда постаревшие изведыватели и вели с воеводой, как прежде с князем Ольгом Вещим, свои особые беседы. От Ерофеев изредка прибегала черноволосая молодая девица, востроглазая и гибкая, что тростинка. Она сообщала на словах, что велели передать отец и брат, приносила небольшую бересту или клочок тряпицы с непонятными для стороннего человека знаками. Это давало возможность Олегу знать замыслы кочевников, ромеев и иных ближних и дальних беспокойных соседей.

Вот и нынче Олег вернулся запылённый и пропотевший, первым делом ему хотелось освежиться. Раздевшись, с наслаждением погрузился в тихую воду небольшой непровской затоки. Грёб неторопливо и, немного поныряв, повернул назад. Вышел из воды умиротворённый и расслабленный. Едва успел надеть порты, как трижды прозвенел колокольчик, два раза подряд и один чуть погодя. Стременного нет, значит нужно идти открывать самому. Накинув рубаху и на ходу застёгивая пояс, пошёл отворять незаметную калитку в высокой изгороди, отделяющей Ратный стан от остального града. За калиткой узрел лукаво улыбающуюся младшую дочь Ерофея, в простом сарафане, с оберегом на загорелой шее и корзинкой, полной алой малины, в руках.

– Здравия, вуйко, вот матушка передала малины доброй, а то ведь у вас тут только тёрн да шиповник растут, – затараторила востроглазая девица. Олег, прежде чем затворить калитку, глянул на едва заметную тропку, по которой пришла его гостья.

– За мной никого, я поглядывала, как всегда, – шепнула девица.

– Пошли, расскажешь, как там отец с братом, всё торгуют в Таврике?

– Да скоро возвращаться должны, жена дядьки Стародыма матушке говорила, они на торжище встретились случайно, ей, как всегда, он подарок со знакомыми купцами передал, – всё так же беззаботно щебетала девица. Для стороннего человека их разговор был обычной болтовнёй, а на языке изведывателей это означало, что воеводе Олегу отец и брат передали через своих людей тайное послание.

– Посиди пока, а я малину пересыплю. – Олег пошёл с корзинкой в дом, а девица уселась на лаву в тени старой ветлы. В это время со стороны Ратного стана послышались шаги и недовольный женский голос. Кто-то шёл к дому – несколько человек, но недовольно возмущался только властный женский голос.

– Что за лишённые разума люди оставляют подле тропы столько терновника и шиповника, пройти невозможно, не изорвав одежду! – прозвучало неподалёку, и на полянку вышел воин, а за ним молодая жена среднего роста, ладно скроенная, с гордо посаженной головой. Одета она была в длинное белое платье, расшитое на оплечьях и по низу красными ромбовидными узорами, подпоясанное тонким серебряным поясом с обязательными женскими обережниками в виде малюсеньких ключиков, ложечек, гребешков и птичек. Ожерелья из цветных глазчатых бусин и серебряных лунниц покоились на высокой груди. На голове лишь лёгкая сорока с богато расшитым очельем, на ногах мягкие туфли из тонкой светлой кожи со швом наружу, схваченным серебристой нитью. Следом выступил ещё один молчаливый оружный муж, по всему, это были охоронцы разодетой жены. В это время из двери дома вышел воевода с корзинкой в руках.

Воины с достоинством приветствовали его, а добротно одетая жена всё тем же сердитым голосом молвила:

– Что, воевода, никак, по грибы собрался? Я его по всему Ратному стану ищу, а он за грибами…

– Доброго здравия, княгиня, рад тебя видеть. Отчего ж искать, в Ратном стане все ведают, где я обитаю, – спокойно отвечал Олег. – Огневица, – окликнул он девицу, что до того оставалась незаметной для пришедших, – передай матери, что малина и огурцы у неё лучшие в Киев-граде, и ещё передай ей сей плат узорчатый за то, что снабжает меня такой доброй огородиной!

Девица, будто черноголовая пташка живо выпорхнула из-под скрывавших её ветвей, приветливо поклонилась гостям и, ловко подхватив свою корзинку, в которой теперь лежал тонкий цветастый плат из древесной ткани, так же быстро исчезла за калиткой. Ольга несколько оторопела от столь неожиданной встречи и какое-то время не знала, что молвить, а потом, проводив легконогую посланницу взором, произнесла, не то с удивлением, не то с укором:

– Что это за девицы у тебя тут шастают прямо в Ратном стане? Подарки принимаешь и раздаёшь, будто не воевода, а сам Коляда новолетний… – Ольга перевела очи на Олега, разглядывая его, будто впервые увидела. Тёмные волосы на висках тронуты сединой, карие очи глядят пристально, а порой даже пронзительно, но с какой-то скрытой теплотой. Не получив ответа на свой вопрос, княгиня, наконец, вспомнила, зачем пришла.

– Что ж это такое, коли нет дома Игоря, так можно надо мной сколько угодно измываться, я что, в неволе, или как? – начала наступать она на воеводу, который так же спокойно слушал её громкие возмущения. Он только взглянул на охоронцев и, подозвав старшего из них, что-то негромко молвил. Тот кивнул, сделал знак сотоварищу, и оба ушли в сторону Ратного стана. Ольга, кажется, даже не заметила этого, она распалялась и от спокойствия воеводы, и от его невозмутимости, а может ещё более от женской обиды. Ольга помнила, как прошлой зимой воевода провожал её по морозному ночному Киеву, а потом в горнице рёк странные речи и глядел такими очами… Только в свои двадцать семь Ольга считала любого мужа на два десятка лет старше себя, настоящим стариком, и не обращала на таких внимания. Игорь тоже был старше её на десяток лет, но он был широкоплеч и кряжист, бритый череп с прядью волос на макушке, посвящённой по варяжскому обычаю Перуну, сильный и грубый, как нурманский викинг, он был для Ольги образцом настоящего воина, и потому разница в возрасте не столь ощущалась. Княгиня никак не ожидала, что обычно сдержанный и не особо разговорчивый воевода может быть обласкан вниманием жён, причём столь молодых, как эта дева, а может и её мать, о которой он так тепло упомянул. «Вот тебе и «старик», такая весёлая молодая девица в гостях, малину она принесла, как же!» Мысль, что тот, кто явно вздыхал о ней, сейчас, видно, тешится с другими жёнами и о ней не вспоминает, уязвила сердце Ольги.

– Отчего я не могу поехать к княгине северянской на праздник по её приглашению? – уже кричала она зло и с обидой. – Отчего я должна сидеть в душном тереме, как какая-то рабыня, а кто-то огурчиками да ягодками балуется в это время с молоденькими девицами! – Ольга вдруг замолчала, дыхание её прервалось, сине-серые очи наполнились обильной влагой, как озерца в час половодья. Княгиня отвернулась, и воевода услышал горькие всхлипыванья. – Никому я не нужна, сижу, как затворница, и никому до меня дела нет! – Ольга утёрла очи концом снежно-белого расшитого плата, который достала из рукава.

Показное спокойствие воеводы враз сменилось растерянностью. Он подошёл к Ольге, начал сперва словами, а потом и несмелыми лёгкими поглаживаниями успокаивать её, но та разрыдалась ещё более. Он обнял её за плечи, привлёк к себе, продолжая поглаживать, как ребёнка. Она сначала упиралась, но почувствовав неожиданную для неё силу в руках воеводы, как-то обмякла, теснее прижалась к его крепкой, закалённой постоянной работой с оружием груди, и стала плакать тише. А Олег вдруг понял, как он сейчас счастлив, оттого, что та, которую он провожал тайными взглядами, и о которой грезил глубоко и скрытно столько лет, сейчас так доверчиво прильнула к нему.

– Успокойся, Прекраса, тебе нужно успокоиться, – шептал он тихо, называя её прежним именем, – не до поездок сейчас. Дружина в дальнем походе, большой охраны дать тебе не могу, а с малой опасно, вдруг наскочат кочевники, нельзя сейчас в гости, никак нельзя, ладушка… – Олег нежно прикоснулся устами к шее Ольги, потом к розовой мочке уха с золотой серёжкой. Землячка не отстранилась. Тогда, дрожа всем телом от волнения, воевода горячими устами коснулся её пылающих, солёных от слёз ланит, потом трепетных уст и почувствовал ответный жаркий поцелуй и крепкие объятия. Он неожиданно легко подхватил обмякшее от нахлынувшей неги статное и крепкое тело на руки и понёс в дом, не в силах оторвать своих уст от её таких жарких, желанных и нежных.

После горячей близости они в изнеможении лежали на широкой лаве, застланной мягкими шкурами.

– А ты с летами ещё краше стала, – тихо молвил Олег. – Хотя я полюбил тебя ещё тогда, когда узрел впервые там, на реке Великой. Я так завидовал всегда Игорю…

– Зато он не завидует, больше на чужих жён глядит, я это вижу и чувствую, оттого и… – она запнулась, но оба поняли, о чём речь. Олег был счастлив, что подле него была сейчас та, которую он любил и не чаял получить от неё хотя бы ласковый взгляд или слово. Особенно с того вечера, когда провожал княгиню по морозному ночному Киеву, а потом недолго сидел подле в тёплой горнице, любуясь как его землячка играет с ручным хорьком, и глядел на руки её, белые и гибкие, под стать ловкому зверьку. Он тогда так ясно представил, как сии чудные руки так же нежно могли бы прикасаться и к его рукам или ланитам. Поймав себя на этой мысли, воевода встревожился не на шутку, и после той короткой посиделки стал избегать встреч с красавицей-землячкой, и вот… Хотя он уже начинал переживать за свой только что свершённый грех, как христианин, и просто как старший содруг Игоря, но мысли сии пока отгонял на потом, когда останется один.

– Переживаешь? – вдруг спросила Ольга и поглядела в упор своими глубокими теперь почти прозрачно-синими очами.

– А ты?

– Я-то в последние лета мужем не шибко обласкана, – вдруг призналась княгиня. – А теперь вообще одна да одна, под надзором свекрови, этой старой колдуньи, разумом двинуться можно… А что, ему можно с вдовушками тешиться, а мне сохни, что верба без воды? – горячо молвила она.

– Всё более уверяюсь, что имена людям не просто так дают. Ведь Ингард – это же значит «не ограждённый», тот, кому пределы не поставлены, безмежный, что ли. Вот он во всём и есть такой безмежный, – и в сражениях, и в женщинах, ему всегда будет мало того, что имеет, – в раздумье молвил Олег.

Блюдя осторожность, они по одному быстро омылись в реке, потом, изголодавшиеся, угощались нехитрым обедом, принесённым стременным ещё утром, и Олег впитывал каждый миг этого нежданного, тайного и греховно-сладкого счастья.

Ему было тяжко, как ножом по живому, расставаться с землячкой, но долгое отсутствие Ольги могло вызвать беспокойство, и они пошли на конюшню Ратного стана, где стоял вороной тонконогий конь княгини, на котором она сюда приехала.

– Моего кабардинца тоже седлай, – распорядился воевода конюшенному, пожилому обстоятельному воину из огнищан. По его слову быстро оседлали и подвели к воеводе и княгине их коней.

Сопровождаемые княжескими гриднями, почти всю дорогу до терема они проехали молча. Олега продолжали одолевать угрызения совести, он никогда не ожидал от себя, что так провинится перед Игорем.

Когда охоронцы отворили ворота, воевода попрощался с княгиней и, пришпорив коня, рысью поскакал обратно в стан. Внутри у него бурлили и одолевали друг друга разноречивые мысли и чувства.

Пару седмиц воевода Олег старательно молился, стараясь очистить душу от так нежданно случившегося греха, но стоило ему только оказаться на ложе, как снова чудилось рядом белое ядрёное тело Прекрасы, её горячее дыхание и нежное прикосновение желанных уст к его ланитам, груди, устам… Он тогда вскакивал и начинал ходить по небольшому своему жилищу или, выйдя, бросался в Непровскую воду и плавал до изнеможения. Потом с трудом, шатаясь, выходил из воды и только после этого забывался коротким и тревожным сном.

Олег не ведал, что думала и какие чувства испытывала его желанная, он хотел сам справиться с навалившимся на него горьким счастьем. Но однажды в обеденный час, когда дружина, по заведённым издавна порядкам, отдыхала после трапезы, а сам воевода сидел на лаве под сенью раскидистой ветлы, где две седмицы тому хоронилась от посторонних глаз посланница Ерофеев, до его слуха донеслись мерные всплески вёсел. Ещё немного погодя из-за камыша выскользнула небольшая лодчонка, в которой сидела жена. Ладно и умело, как бы не торопясь, она, тем не менее, уверенно гнала в затоку, прямо в направлении дома изведывателей, свою лёгкую посудину. Приглядевшись к жене на вёслах, он угадал знакомый стан. Сердце воеводы забилось, и все смиренные мысли и сожаления о совершённом грехе вмиг вылетели из головы, как сухая шелуха от обмолачиваемых зрелых колосьев. Это же она, его несравненная Прекраса! В висках у Олега застучали невидимые молоточки. Когда Ольга оглянулась, чтобы определиться, куда ей лучше пристать, он вышел из-под покрова ветлы и стал показывать, чтобы она правила прямо в затоку, под защиту старого раскидистого дерева.

– Погоди, я лодчонку твою сейчас вытащу, – тихо проговорил Олег, быстро подхватив Ольгу и усаживая её на широкой лаве под деревом, – а стременного в Ратный стан отправлю… – Он отошёл, оглянулся и, уверившись, что от тропинки не видать ни челнока, ни гостьи, быстро скрылся в доме. Через краткое время оттуда вышел молодой стременной воеводы и сноровистой походкой заторопился прочь. Едва он скрылся за колючими кустами, как воевода поспешил к укрывшейся под ветлой Ольге.

– Охоронцы то твои где? – спросил взволнованный от вспыхнувших чувств Олег.

– Повелела им меня в Ратном стане ждать, у меня разговор важный с воеводой, – молвила Ольга. Очи её затуманились, а белые сильные руки крепко охватили шею Олега… – Я всё это время о тебе думала, длани твои такие ласковые вспоминала, ты совсем не такой, как Игорь, ты нежный… – томно прошептала княгиня, тая от нахлынувших чувств и ласк воеводы и сама нетерпеливо растворяясь в них, как соль в воде, полностью и без остатка.

Глава девятая. Последняя битва

Итиль

Бек Аарон и главный раввин Хазарии, как всегда, удобно расположившись на узорчатых подушках, обсуждали последние громкие слухи, носившиеся по граду, как пронзительный суховей, что иногда налетал из безводной пустыни, безжалостно стегая всех подряд своими песчаными бичами.

Но сегодня воздух был недвижен, и солнце лило сверху тяжёлый зной, как густой и прозрачный мёд.

С беком были несколько его советников и казначей. Они сидели в беседке у небольшого канала, специально прорытого так, чтобы вода с журчанием переливалась по округлым камням. Но всё равно было жарко. Два юных темнокожих раба размеренно водили широкими опахалами из павлиньих перьев, возбуждая потоки воздуха, направленные на бека и раввина.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Повесть временных лет.

2

Михаи́л Николáевич Тихоми́ров – советский историк-славист, источниковед, специалист в области историии культуры России X–XIX веков. Академик АН СССР (23.10.1953, член-корреспондент с 04.12.1946).