Игорь. Корень Рода

– Ты умеешь работать с деревом, с инструментом по дереву? У меня его много осталось от мужа, он был хорошим мастером, делал добротные лодки, и погиб в море…

Гость только молча кивнул, и хозяйка повела его в отдельное помещение, где, видимо, находилась мастерская её мужа. Она открыла одну половинку скрипучих двухстворчатых, похожих на небольшие ворота, дверей. После дневного солнца здесь казалось темно, только из расположенных почти под крышей узких окон струился свет, освещая добротный стол с разными зажимами, упорами и прочими приспособами для обработки дерева. На полках и вбитых в саманную стену деревянных кольях находился разный инструмент, под одной стеной лежали доски, а под другой какие-то мешки. Хозяйка придерживала открытую половинку двери, которая всё время норовила закрыться на просевших петлях. Гость, ещё раз быстрым и цепким взглядом окинув помещение, шагнул внутрь.

Проходя мимо вдовы, он снова ощутил то непонятное чувство, которое невидимым облаком окружало её стан, и опять, как утром на базаре, почувствовал её горячее желание, от которого в нём самом возгорелось нечто подобное, перед очами мелькнули цветные круги, а по телу растеклась непонятная истома. Он споткнулся о мешки, они были наполнены чем-то лёгким и мягким, то ли шерстью, то ли паклей. Хозяйка вошла следом, отпущенная дверь закрылась, стало ещё темнее. Вдова что-то говорила, но до слуха мужа, очарованного неведомой силой, долетали только отдельные слова, которые ни ей, ни ему были вовсе не важны. Он, не оглядываясь, даже прикрыв очи, ощущал её горячее гибкое тело, которое оказалось совсем близко, чуял, как эта молодая женщина истосковалась по мужской ласке, и как некая неведомая сила влечёт её к нему. Ещё мгновение, а тем более одно неосторожное прикосновение не только тела, но даже края её платья, – и он потеряет остатки рассудочности…

Быстрым движением новый работник ускользнул от опасно приблизившейся вдовы и оказался под небольшим оконцем, глянул на качающуюся за ним ветку жердели, глубоко вдохнул и, с усилием выдохнув, как после пропущенного удара в схватке, молвил ещё дрожащим, но обретающим твёрдость голосом.

– Я сейчас разберусь тут, что подточить надо, и начну с калитки, там один навес совсем разболтался, чтобы успеть, уважаемая ханум, заработать хотя бы на кусок твоей вкуснейшей лепёшки…

Вдова открыла было свои чувственные уста, намереваясь что-то сказать, поглядела ещё затуманенным взором, даже чуть качнулась, но устояла, ухватившись за пыльную поверхность ремесленного стола. Потом не то кивнула в знак согласия, не то мотнула головой, разгоняя остатки нахлынувших грёз и, медленно повернувшись, вышла из помещения.

С калиткой и лестницей работник провозился почти дотемна, темноокий малец всё время крутился подле, получая от молчаливого работника то обрезок небольшой дощечки, то золотистые закрученные стружки. Жена, готовя на стол под раскидистой шелковицей рядом с лестницей, одновременно ревниво и в то же время с явным удовольствием глядела на возню двух мужей, – большого и маленького.

– Ты можешь ночевать в мастерской или прямо под жерделой на старой широкой лаве, – молвила она работнику с затаённой надеждой в голосе, когда кормила его ужином.

– Прости, ханум, – со всей осторожностью, на какую только был способен, молвил он, – я аскер, как, ты верно заметила, к сожалению, у меня есть срочные мужские дела, хотя, честно говоря, не будь их, я никогда бы не уходил из этого двора. Надо будет ещё привести в порядок беседку. – Работник по мусульманскому обычаю провёл открытыми дланями от чела до подбородка, благодаря Аллаха за трапезу, потом потрепал по смоляной голове пятилетнего «помощника» и лёгким беззвучным шагом направился к калитке. Ещё раз проверил, как она теперь открывается и закрывается, явно остался доволен и слегка поклонился хозяйке с сыном.

– Масс салям, – попрощался он, и скрылся за калиткой.

– Ты где сегодня задержался, и почему в другой одежде? – спросил Гроза, когда уже в темноте Хорь вернулся в занимаемый изведывателями двор.

– Работу сыскал, после базара калитки да двери чинил, добрую еду получил, и имел возможность провести ночь с молодой вдовой, – как всегда спокойно молвил десятник, привычно сбрасывая халат и с великим удовольствием погружаясь в воду большой каменной чаши.

– Гляди, брат Хорь, жёны, они порой опаснее любой тайной службы бывают, стерегись таких, особенно красных, да в чужой земле! – предостерегающе проговорил Смурной.

– Сия вдова одежды шьёт для жён богатых купцов и вхожа к ним в дома, как я на рынок, никакая стража в тех домах ей не помеха, что столбы на калитке, – всё так же рассудительно отвечал молодой десятник. Даже самый внимательный взгляд не заметил бы в нём сейчас того волнения, которое он испытал днём в мастерской лодочника. – Пока я лестницу ладил, приходила молодая жена, как я понял, из гарема самого бека, спрашивала, когда будет готово платье для почтенной Гульсарии, матери молодого бека Мегди Аль-Салеха. За эту ночь мастерица должна закончить работу и завтра отнести заказчице. Платье, понятно, дорогое, будет щедрая оплата, и я постараюсь стать носильщиком и охоронцем моей госпожи Юлдуз.

– Хм, Юлдуз, говоришь, Звезда по-нашему, красивое имя, – потирая висок, проговорил в задумчивости сотник. – Это меняет всё дело. Ты вот что, на базар завтра, само собой, не ходи, ублажай свою Звезду, как хочешь, только чтоб она тебе поверила! От твоих сведений зависят многие наши жизни, и в первую очередь княжеская!

– В жёнах великая сила, – добавил Смурной, – и коли она полюбит, то для любимого сделает, что угодно. А коли воспылает обидой да ненавистью, ни себя, ни другого не пожалеет! Тут, брат, порой как по лезвию меча острого идти над пропастью, так и с жёнами дело иметь…

Долго в тот вечер не мог уснуть Хорь, все ворочался на своей жёсткой лаве, пока уже под утро не провалился в короткий, но крепкий сон.

– Салям аллейкум, Халим! – приветствовал, едва войдя во двор, работник серьёзного пятилетнего сына хозяйки, который, как и вчера, встретил его у калитки.

– Ва-аллекум ас-салям, Хурр! – Также важно по-взрослому ответил малец. – Мама говорила, что ты будешь чинить сегодня нашу беседку?

– Да, уважаемый Халим, работы много, поэтому я пришёл пораньше. – Всё в том же серьёзном тоне, как будто перед ним был не ребёнок, а зрелый мужчина, продолжил разговор с малышом работник. Он не очень-то покривил душой, назвав себя «Хурр», что очень походило на «Хорь», а на местном языке означало «Свободный». Он прошёл в мастерскую, повязал рабочий передник и, выйдя с молотком и топором, обратил внимание на ворота перед мастерской. Заглянув за забор в этом месте, увидел выложенный из камней жёлоб от ворот к морю, которое плескалось совсем рядом. «Ага, здесь мастер спускал новые лодки в море, толково сделано, может пригодиться, берег пустой совсем», – смекнул про себя Хорь и направился к беседке, состоящей из резных деревянных столбов и перекладин. Некоторые из столбов подгнили, но сложность состояла в том, что беседка была увита лианами с созревающими гроздями того самого золотистого винограда, каким его угощала хозяйка.

На душе вдруг стало как-то легко и свободно, руки, истосковавшиеся по обычной хозяйственной работе, с желанием принялись за дело.

Осторожно простукивая столбики и выявляя подгнившие, работник, подставив на время треугольником жердины под поперечную перекладину, отделял от неё топором опору и, выкопав столбик, отрезал подгнившую часть. Затем пилой и несколькими ловкими ударами топора превращал обрезанный конец в замок, наподобие ласточкиного хвоста, и вставлял такой же длины кусок от найденных в мастерской обрезков. Оставалось только подогнать обе части замка, чтобы они плотно вошли друг в друга. Маленький Халим с большим интересом смотрел на работу нового мастера, и его распахнутые детские очи, казалось, становились ещё больше от восторга и удивления. Ещё бы, старый прогнивший столб становился крепким и надёжным, и перекладина вместе с виноградом уже не грозила при сильном ветре, какие нередко налетали на Абаскун, свалиться на голову.

Хозяйка, вначале не очень понимавшая, на что собирается заменить подгнившие столбики беседки этот молчаливый работник, если запасных столбов такой же длины в её хозяйстве нет, проходя по двору, поглядывала на затею с сомнением. Но когда первый обновлённый столбик стал на своё место, как влитой, она с удивлением погладила своей чуткой рукой место стыковки.

– Ты, в самом деле, настоящий мастер, Хурр, мог бы стать весьма уважаемым на острове, как когда-то был мой муж… – Она ещё раз, почти с нежностью прошлась чуткой дланью по прочному соединению столбика, и в очах её блеснула паволока, выдававшая совсем другие мысли. Вдруг она встрепенулась, видно, вспомнив что-то важное, и заторопилась, явно собираясь уходить.

– Прости, ханум Юлдуз, ты, кажется, собралась куда-то идти, я мог бы тебя сопровождать, ведь я теперь твой работник, а на острове полно урусов, кто знает, что взбредёт в их головы при виде красивой женщины.

– Обычно меня сопровождает дедушка Салим, – отвечала хозяйка. Затем смерила работника игриво-оценивающим взором. – Хорошо, снимай передник и пойдём! – проговорила она весьма довольным тоном, как ребёнок, вдруг получивший занимательную и долгожданную игрушку.

Уверенно и гордо, как давно уже не ходила по улицам, швейная мастерица Юлдуз шла впереди, а следовавший сзади работник нёс аккуратный свёрток. Когда им навстречу попались несколько урусов, слуга ссутулился, опустил голову и превратился в послушного раба, несущего за госпожой её поклажу. Они подошли к дому бека. Крепкий стражник узнал мастерицу и только внимательно окинул строгим оком её работника, худого, с равнодушными, ничего не выражающими очами, какие обычно бывают у рабов. Опытный страж даже не стал спрашивать у Юлдуз ханум, кто это.

– Дом большой, каменный, в два яруса, на втором женская половина, на первом поварская, охрана, комнаты для встречи гостей и прочее, – доложился вечером Хорь.

– Это ты всё сам разглядел? – уточнил сотник.

– Нет, меня дальше лестницы не пустили, но я потом у своей ханум расспросил, ей очень хотелось свою приближённость к матери бека показать, вот и разговорилась на обратном пути. А места охраны, и как запираются ворота, я заприметил, когда входил и выходил, – молвил изведыватель. Он не стал рассказывать подробности, как они с ханум вернулись после посещения дома бека, зайдя по пути на базар. Накупив всего, что ей было нужно, Юлдуз шла весьма довольная: она получила хорошую плату за сшитое платье для матери бека, взяла заказы на ещё два платья для молодых жён из его гарема, купила всё, чего хотела и идёт с собственным работником, как настоящая госпожа. Все желания исполнены, кроме одного, самого сокровенного…

Когда обед был готов, Юлдуз покормила сына рассыпчатым пловом.

– Ты хорошо себя сегодня вёл, – сказала она мальцу, – поэтому я разрешаю тебе поиграть с Асатом и Муратом.

Радостный Халим убежал.

Юлдуз медленно, как бы невзначай прошла мимо согнувшегося над очередным столбиком работника, край одежды слегка задел его сосредоточенный лик, пахнуло ароматом дорогих благовоний. Она не смотрела на мужа, но ясно почувствовала, как струящееся от неё желание заискрило в молодом аскере и заставило затрепетать в ответ его тело и душу. Ступая так же грациозно и медленно, хозяйка прошла дальше, ловя спиной исподволь устремлённый на неё взор работника. Через некоторое время из мастерской послышались звуки некой возни и просительный голос:

– Эй, Хурр, помоги мне, я тут, кажется, за что-то зацепилась, ты слышишь?!

– Слышу, уже иду! – ответил работник вдруг осипшим голосом, отложил на край дорожки топор и так же, внешне не торопясь, но, всё более волнуясь внутри, пошёл на зов ханум.

– Я зацепилась своим платьем, боюсь двинуться, – с волнением проговорила Юлдуз, когда он открыл створку дверей-ворот. От передавшегося волнения у него пересохло во рту, а сердце заколотилось сильнее… Отпущенная дверь закрылась и Хурр, пройдя в мастерскую, почти ничего не увидел после яркого дневного света.

– Где ты зацепилась, ханум, тут темно, я сейчас открою дверь, – как сквозь перину услышал он собственный голос.

– Не надо дверь, пока откроешь, моё платье порвётся, вот моя рука, иди сюда… – просительно и в то же время повелительно прозвучали слова хозяйки, как это может сказать только женщина. Работник шагнул к смутному стану, ощутил прикосновение мягкой руки, и от этого прикосновения перед очами снова пошли круги, как тогда. Но сейчас он не может уйти, он не может обидеть женщину, да и не хочет…

Как сквозь вязкое пространство он приблизился к Юлдуз и ощутил её аромат, тепло, дыхание и трепет небольших высоких персий. Хурр замер, круги перед очами стали сплошной мягкой чернотой. Почти теряя сознание от нахлынувших чувств, он успел ощутить, как горячие женские руки обвили шею, а его собственные пылающие длани коснулись чувственной спины девы, её пылающих ланит и влажных уст. И, почти зарычав от внезапно охватившей обоих страсти, они, повалившись на мягкие мехи, сплелись воедино, как виноградные лозы в беседке, и утонули в безмерной пучине небывалой неги.

Когда изведыватель начал приходить в себя, он услышал рядом тихое, похожее на детское сопение. Открыв очи, узрел в жёлтом слегка мерцающем свете сального светильника себя на широком ложе с невероятно скомканным покрывалом, как будто тут прошёл табун лошадей. Деревянное ложе было слегка приподнято над полом. Расслабленное тело приятно утопало в толстом матрасе, плотно набитом сухой морской травой и источавшем приятный аромат моря. Рядом слева чудный лик ханум, показавшийся ему совсем юным. Она лежала на правом боку, левая рука обнимала его стан, а тонкая в щиколотке нога девы касалась его ноги. «Надо же, – с удивлением и огорчением подумал Хорь, – хороший же из меня изведыватель, коли почти не помню, как на ложе оказался, ведь темень страсти охватила в мастерской». Он осмотрелся. Обычная глинобитная постройка с полками, на которых красуется медная и глиняная посуда, в побеленных стенах – ниши, завешенные узорчатой тканью. На полу ковры и циновки, много вышитых подушечек с кистями. Он всё-таки пошевелился, женщина почувствовала его движение и приоткрыла свои чудные очи.

– А ты моложе, чем я думал, Юлдуз, – тихо прошептал он, нежно касаясь её роскошных волос и гладких, как плоды персика, ланит. – Сколько же тебе было, когда тебя выдали замуж?

– Я была уже взрослой, мне тогда исполнилось четырнадцать. Через год у меня родилась дочь, но умерла после родов. Потом родился Халим, а ещё через три лета муж погиб во время бури, когда перегонял заказчику сделанную лодку.

– Так тебе всего девятнадцать, Звёздочка, – он нежно поцеловал её уста.

– Я Звёздочка, а ты мой Месяц, и мы будем светить вместе, ведь правда?! – и она засмеялась тихо и счастливо.

В следующие два дня Хорь не смог прийти к Юлдуз. По всему ощущался накал обстановки в граде, и он должен был проследить за несколькими местными, а ночью, одев свою тёмную одежду и мягкие кавказские сапоги, наблюдал за домом, который весьма интересовал изведывателей. Только на третий день к полудню он появился у желанного дома.

– Салям аллейкум! – закричал обрадованный малец, едва Хурр вошёл в калитку. Работник ещё не успел толком ответить на приветствие, как тут же из двери выскользнула Юлдуз. Очи её были большими и влажными.

– У меня оборвалась полка, на которой лежит всё самое нужное для шитья, я не могу работать! – Недовольно проговорила суровая хозяйка вместо приветствия. Она широко растворила дверь в дом, пропуская работника, и следом закрыла её изнутри на засов.

– Ты где пропадал, тебя не было два дня, две ночи, и вот ещё половину дня, ты даже ничего не сказал, когда уходил, я не знала, вернёшься ли ты вообще…? – Она обвила жилистую шею Хурра руками и стала, плача, осыпать поцелуями его лик. Он в ответ целовал её и гладил по прекрасным волосам.

– Милая, у меня есть свои дела, но я люблю только тебя и больше никого, ты же это знаешь, ты чувствуешь это своим замечательным, самым чутким во всём Шерване и Хорезме сердцем. Прости, что ушёл, пока ты спала, не хотел тебя огорчать, Звёздочка моя!

Она потихоньку перестала всхлипывать, а потом поглядела на него лучащимися очами.

– Идём, мой вольный аскер, я покормлю тебя, не обращай внимания на женские слёзы. Просто я поняла, что ты не зря носишь такое имя, ты в душе действительно свободный, как дикий конь, я не находила места, пока тебя не было, а теперь счастлива. Пойдём, я угощу тебя очень вкусными кутабами с зеленью и сыром.

– Потом кутабы, давай сначала займёмся твоей полкой, – Хурр лукаво кивнул на широкое ложе. Оба засмеялись и крепко обнялись.

Спустя время послышался какой-то шум, и женский голос позвал хозяйку по имени. Она встрепенулась, вскочила с ложа и, прекрасная в своей наготе, бросилась искать одежду. Она не стала надевать нижнюю одежду и длинные до колен подштанники, которые носят на востоке и мужчины, и женщины, а одним движением впорхнула в просторные шаровары и накинула на себя только камиз. Она очень торопилась и волновалась, вдруг женщина пришла не одна, а вместе со старым Салимом, дедушкой её покойного мужа, который по обычаю надзирал от лица семьи мужа за ней и правнуком. Быстро накинула на себя широкую шерстяную дурру, одним движением повязала волосы нижним платком, и, не покрываясь изаром, стараясь показаться совершенно спокойной, вышла из двери дома. Снова прозвучал незнакомый женский голос и голос Юлдуз. Вскоре она вернулась, сияя счастливой улыбкой и держа в руках небольшой свёрток, который положила на стол с раскроенной материей.

– Как хорошо, завтра не нужно идти к жене бека, значит, сейчас можно не садиться за платье, а побыть ещё с тобой, мой волшебный Хурр! – и она радостно прильнула к груди своего долгожданного мужчины.

– Ты могла бы уехать со мной очень далеко, Звёздочка? – вдруг спросил он и замер в ожидании. Она как-то напряглась и даже немного отстранилась от него.

– У тебя там есть дом, где мы будем жить с тобой, Халимом и с другими детьми, которые у нас будут?

Он не ожидал такого вопроса. Врать возлюбленной он не мог, но и сказать, что нет у него дома, тоже не хотелось. Но она и так всё поняла.

– Лучше ты оставайся здесь, Халим тебя обожает, ты хороший мастер, я шью платья важным жёнам, мы будем жить безбедно. Оставайся, любимый, хватит тебе быть аскером, становись хозяином, отцом и мужем, разве этого мало для человека? Думаю, дедушка Салим, самый уважаемый человек в роду моего мужа, не будет против того, чтобы я снова вышла замуж. Он это говорил не раз, говорил, что мне одной трудно, а в их роду больше нет молодых и сильных мужей, – возбуждённо уверяла прекрасная Юлдуз, заглядывая в очи возлюбленного, а он не знал, что ей ответить. Как он мог объяснить этой восточной жене, что его семья – это дружина киевская, и что без своей суровой родины, которая бывает заснеженной, холодной, а порой и жестокой, он не мыслит жизни. Как он всё это мог объяснить женщине из другого мира, которую вдруг полюбил всей душой и всем сердцем? Он молчал и смотрел на неё, всё понимая разумом и страдая душой.

– Ты не шервандец, я это почти сразу поняла. Ты работаешь с деревом совсем не так, как мой муж, не так держишь в руках инструмент. Ты хорошо говоришь на нашем языке, но у тебя другой взгляд на женщину, и ведёшь ты себя со мной совсем иначе, чем наши мужи. Ты даже не мусульманин, ведь ты не обрезан…

– Да, я иной веры, – коротко выдохнул Хорь.

– Ты другой, но ты мне нравишься, я никогда никому не скажу об этом, только оставайся, Хурр! Я буду не просто женой, я буду твоей рабыней, буду делать всё, что ты прикажешь, и если ты прикажешь мне умереть, то я умру… – Она произнесла это с такой мукой в оборвавшемся голосе, что он ничуть не усомнился. – Захочешь ещё одну жену, я не скажу ни слова, даже если ты будешь любить её, я всё равно буду любить только тебя, не уходи, милый, необычный, единственный, умоляю тебя, не уходи!!! – Она глядела так просительно и так любяще, что Хорь уже и в самом деле не знал, что ему делать. Растерянный изведыватель постарался ласками успокоить Юлдуз. А когда она уснула, неслышной тенью выскользнул со двора.

Глава седьмая. Сварожьи близнецы

– Судя по тому, что ты пришёл под утро, у тебя всё ладится со Звездой? – с непонятным чувством то ли лёгкого осуждения, то ли скрытой ревности заметил сотник.

– Заговорщики соберутся в доме Мегди аль-Салеха после пятничной молитвы, – сообщил Хорь.

– Откуда ведомо?

– Вчера вечером к Юлдуз приходила одна из служанок, принесла украшения, которые надо нашить на платья. Юлдуз хотела пойти с примеркой в пятницу, на что служанка ответила, что в аль-Джума после намаза у хозяина будет много важных гостей, и он велел, чтобы никого постороннего в доме не было. Поэтому ей лучше прийти в день Первый, аль-Ахад.

– Гостей, значит, много будет важных? Хм, – потирая висок двумя перстами, как всегда, когда нужно было решить что-то важное, молвил сотник. – Добре, тогда и мы в гости заглянем, хоть нас-то как раз и не приглашали! – молвил он решительно. – О заговорщиках я князя упредил, он повелел крошить вражеское гнездо без пощады, кто жив останется – того в полон, дворец особо не рушить, там наша сотня по праву расположится.

– Только осторожней надо, на втором ярусе у него женщин много, и гарем большой, – напомнил Хорь. – А то местные вой поднимут, что мы воюем с жёнами.

– Не беспокойся, – как-то зло усмехнулся Гроза. – Тут народ таков, что чем более его стегаешь, тем он послушнее. Коли возьмём гарем бека, то более уважения к нам будет, потому как уважение здесь – это страх перед силой, а не почесть справедливости, как у нас.

– Да, в зреющем заговоре почтенный Мегди Аль-Салех не последний человек, – кивнул Смурной.

– Решено, ночью берём сих заговорщиков! – Как всегда кратко заключил Гроза. – А сейчас пойдём, при дневном свете получше его дворец разглядим, а Хорь нам подскажет, что где за оградой расположено. Только переоденься в воинское одеяние.

В сопровождении двух десятников и крепкого молчаливого воина Гроза отправился ко дворцу Мегди Аль-Салеха.

Неторопливо пройдясь вдоль высокого забора, сложенного из камней и промазанного глиной, они отметили, где находятся башни со стражниками, как укреплён сам дворец, и прикинули, откуда к нему лепше подобраться.

Встречавшиеся нечастые прохожие стремились либо поскорее укрыться в своих дворах, либо прошмыгнуть мимо русов, одетых, несмотря на жару, в свои железные кольчуги и вооружённых обоюдоострыми мечами, – предметом особого страха и зависти местных жителей и воинов.

Заканчивая «обход» дворца, за углом высокого каменного забора у старой крепости почти столкнулись с идущим навстречу высоким сутуловатым мужем, одетым в местную одежду. Гроза, думавший о предстоящей ночной схватке, остановился, а незнакомец и вовсе замер на месте от неожиданности. Шедший чуть сзади Хорь враз побледнел и глянул на Смурного. Тот тоже в полной растерянности переводил широко открытые серые очи с сотника на прохожего. Только молчаливый воин зашёл за спину местного и стал поодаль, чтобы видеть не только каждое движение незнакомца, но и всё, что делается вокруг.

Незнакомец и сотник несколько долгих мгновений разглядывали друг друга, и чем более замечали схожесть меж собой, тем больше недоумения рисовалось на их ликах.

– Ты кто? – спросил на местном наречии отчего-то вдруг встревожившийся сотник, а два его десятника стали с боков высокого. Оба изведывателя хоть и сделали это привычно, однако вид имели растерянный и бледный, что было заметно даже на загоревшем до черноты худощавом лике Хоря в надвинутом на самые очи шеломе с опущенным наносником.

Высокий муж в тёмно-синем халате и узорчатой тюбетейке отчего-то тоже молчал, продолжая глядеть на руса широко открытыми, такими же, как у сотника, голубыми очами. И носы у них были схожи, и уста, и слегка выпирающие скулы. Разве только у высокого были совсем седые волосы, да смуглая кожа.

– Зовут тебя, спрашиваю, как, и откуда будешь? – Уже настойчивее повторил сотник, чувствуя, как нарастает внутри уже давно забытое чувство непонятного волнения.

– Гроза, а может, он немой? У них ведь случается, в наказание язык отрезают, попадались нам такие, – предположил стоящий за спиной незнакомца воин. От этих слов лик высокого беспокойно дёрнулся, тени сомнения, радости и страха одна за другой отразились в его очах. Лик жалобно искривился, уста дрогнули, но он снова не произнёс ни звука.

– Вот, я же говорил, точно немой! – уверенно заключил крепкий воин.

Будто в подтверждение его слов, по загорелым ланитам незнакомца неожиданно потекли слёзы. Наконец, он заговорил странным, похожим на женский, голосом, но с хрипотцой крайнего волнения.

– Камил… меня зовут, – с трудом проговорил он на местном языке. А потом вдруг добавил на языке тавро-русов, но с сильным налётом чужого языка. – Теперь так кличут, а в детстве Калинкой мать называла… – он произнёс с разрывами, словно по слогам: Ка-лин-кой… – глядя на Грозу своими синими очами.