Порок

1984год. Денису 9 лет.

– Задрал! – разъяренно выкрикнул в пустой комнате, лежа на своей кровати. – Я тебе сейчас смычок в очко засуну, а твою доморощенную скрипку выкину с пятого этажа! – ударил кулаком в рядом стоящую стену, обтянутую невзрачными темно-коричневыми обоями с изображением опавших листьев.

– Мне заниматься нужно! – просительно вторил мне дрищ Никита, приходящийся мне родным младшим братом с разницей в один год. – Я и так к родителям в комнату ушел от тебя, пока их нет.

– Я сказал, заглох! – приподнял голову от подушки. – Еще один звук, и ты будешь под подъездом собирать щепки от своей виолончели или скрипки. Меня не ебет, музыкант хуев! – с психу стопой толкнул стоящую у подножья кровати отечественную деревянную тумбочку.

Секунда, и образовалась такая желанная мною тишина. Закатил глаза и башкой повалился обратно на подушку, пытаясь уснуть после школы. Но, похоже, сегодня была не судьба, как и во все предыдущие разы.

Переплетенный яростный тихий рык с негодованием выскользнул из меня, когда у соседей под нами раздался очередной детский визг, писк, хныканье, и до того громко, что даже подушка не заглушала этих раздражающих воплей.

– Вот же суки!

– И че ты на меня гонишь, когда у новых соседей снизу уже неделю играет свой аккомпанемент, – с затравленным вздохом завалился в нашу с ним комнату Никита, намекая на соседского спиногрыза.

– Скройся! – спрятал голову под подушку.

Меня хватило от силы на пару минут бездействия, пока вновь не раздалось оглушительное визжание, словно это исчадие расчленяли на куски.

Слабая нервная система не выдержала.

Сорвался с кровати и по пути к выходу из квартиры со всей дури зарядил ладонью в деревянную, окрашенную белой краской обналичку, с одной мыслью, что я их там сейчас придушу в ответ за изнасилование моей башки.

Пролетел в подъезде на пролет ниже и затарабанил руками и ногами в соседскую железную дверь.

Кровожадно оскалился, когда бесноватый ребенок наконец-то заткнулся.

– Кто? – раздался по ту сторону удрученный голос подростка.

– Открывай. Свои, – гаркнул на весь подъезд.

За дверью осеклись, но, отдать должное, не стушевались и дверь открыли. Напротив оказался короткостриженый русоволосый пацаненок с зелеными глазами, примерно моего возраста.

– Че? – скривился он и нелюбезно поинтересовался.

– Хуй в очко, слышал о таком? – на серьезе загоняю ему эту дичь и носком бью его в голень сначала левой ноги, а следом и в правую, вкладывая в удар все внутреннее напряжение и бешенство.

– Ты с башкой не дружишь? – взвыл он и завалился на пол около двери, хватаясь за место ушиба.

– Отчасти, – усмехнулся. – Угомони ребенка, и дайте поспать.

– Сосед, что ли? – сквозь зубы выдавил, растирая место, куда пришлись удары.

– Максюша, кто к нам пришел? Это мама, да? Максюююша? – тонкий голосок и топот маленьких ножек неумолимо приближался к нам.

Заржал от скривившейся рожи Максюши. Но в полной мере насладиться этой картиной помешала малявка, которая распахнула на всю дверь и так и застыла с открытым ртом, глядя на меня.

Присел к ней на корты и сцепил пальцы в замок.

– Звать как? –серьезно осведомился без улыбки, не сюсюкаясь с ней.

Но она молчала, и мне казалось, что с каждой секундой ее глаза и зрачки становились шире, а золотистые медовые кудряшки подпрыгивали в такт ее учащенному дыханию.

– Ты немая, что ли? Хотя, так горланить на весь дом… Рот прикрой, а то муха залетит.

Нахмурилась. Свела и изогнула маленькие бровки к переносице и поджала губы в прямую линию.

– Я не немая. Я – Уля! – гордо вскинула подбородок и, как царица, выставила ножку вперед, а у меня еще в башке щелкнуло, что она сейчас ручку мне подаст, чтобы я ее поцеловал.

– Юля, что ли? – усмехнулся и, озорно сощурившись, смотрел на нее в упор.

– Уля! Это не я немая, это ты глухой! Но оооочень даже ничего… – смерила меня каким-то серьезным и заинтересованным взглядом, чем заставила нехило так прихуеть от детской борзости. – Ульяна я… – остановилась на моих глазах, что-то возбужденно соображая.

Помедлив, обратилась к своему брату, закладывая ручки в карманы своего комбинезона, довольно неплохого по нашим меркам.

– Максюша, давай его заберем к нам жить. Ты уговоришь папку? А то он после нашего последнего собрания у подъезда с бабой Нюрой все еще на меня злится.

Губы непроизвольно задрожали и расплылись в широкую улыбку. Мать твою, когда я вообще последний раз улыбался так искренне?

– Ты кто, ребенок? И какого черта ты так визжишь на весь дом?

– Я так играю с братом, – невинно разулыбалась, демонстрируя свои уже частично потерянные молочные зубы, и кокетливо стрельнула в меня ярко-голубыми глазюками с изумрудным ободком по кайме.

– Во что? – ошарашенно мотнул головой, понимая, что эта девчонка ненормальная.

– Кто кого быстрее прикончит и отправит на тот свет, – досадливо высказался над нашими головами Максюша, который явно пришел в себя за время моего общения с мелкой.

– Пошли, будем чай с вареньем пить. Я, так и быть, налью тебе, – искусно сцапала меня за руку и потащила вглубь квартиры.

На секунду пересеклись обескураженными взглядами с ее братом, который, словив мое внимание на себе, кивнул головой, тоже приглашая внутрь.

– Заходи. Такой жест благотворительности у нее впервые можно наблюдать. Она, знаешь, какая жадная? – последнее пацан сказал с хищным оскалом и захлопнул входную дверь.

– А вот и нет! – взвизгнула маленькая коза и уперла кулачки в бока, мигом зверея.

– А вот и да! – перекривлял ее Макс и получил в ответ от маленькой занозы язык.

– Он наговаривает на меня, – переключилась на меня и растянула губки бантиком в очаровательной улыбке, возвращая себе маску ангела. – Он сейчас про безмозглую Полинку говорит, которая постоянно отбирала мои игрушки. Конечно я жмотила, но только чтобы к концу прогулки досчитаться всех своих кукол.

– Чай давай обещанный, – сунул руки в карманы трико и чуть не заржал в голос, глядя в эти честные округлившиеся глаза, оправдывающиеся передо мной.

– Иду, иду, – спохватилась и кинулась в кухню, как примерная хозяйка, размахивая ручками, словно птичка крыльями.

Стоило ребенку скрыться, как мы с Максом по команде согнулись и тихо заржали.

– Теперь ты понимаешь, что эту ненормальную невозможно заткнуть, если она того не хочет?

– Примерно начал догадываться, – искренне давился смехом.

Выпрямился и обвел взглядом светлый коридор новоприбывших соседей и уголок комнаты, где стояла темная, сверкающе-лакированная стенка с телевизором и большое объемное зеркало с деревянной витиеватой огранкой.

Удивленно присвистнул, сравнивая в уме свою невзрачную нору и хату жильцов.

– А че ты хотел? Родаки цеховики*(подпольный предприниматель в СССР). Да и отчим часто мотается за кордон, – привлек мой удивленный взгляд пацан. – Ну я думаю, ты не побежишь докладывать? Не сильно-то ты смахиваешь на терпилу, – безразлично передернул он плечами. – Хотя мне по большому счету плевать, – отмахнулся Макс. – Я – Кот. Котов. Будем знакомы, сосед, – вытянул он руку для рукопожатия.

– Будем. Я – Денис. Можно просто Туман, – изучающе вглядывался в него, отвечая ему на знакомство.

– Откуда ты? С пятого или третьего?

– Пятый.

– А ты тоже не славишься тишиной. На чем ты брынчишь все время? – скривился пацан.

– Угораешь? – меня всего перекосило. – Это мой недоразвитый брат-музыкант.

Макс загоготал в голос, призвав свою сумасшедшую сестричку.

– Максюша, что у вас там? Максюша?! У меня все готово! – прибежала к нам егоза, но на этот раз она не остановилась и влетела в меня, повиснув на моей ноге.

– Тише ты, убьешься, – инстинктивно сжал ее хрупкое плечико и невольно перешел к пшеничным мягким волосикам, накручивая кудряшку на палец.

– Пойдем, буду тебя угощать и чаем поить.

– Ну пошли, – беззаботно фыркнул.

– А как тебя звать?

– Денис, – стоило мне ей ответить, как она пару раз беззвучно повторила мое имя одними губами.

Ждал, когда она с меня слезет, но ребенок крепко обнимал мою ногу и со вскинутой головой любопытно с каким-то детским восхищением всматривался в меня.

– Липучка, отвали от него. Тебе только исполнилось пять лет, а ты уже начала маньячить, – Макс легонько дернул ее за волосы, но она не глядя на него отбилась рукой.

– Не мешай мне знакомиться с моим будущим мужем.

Ее брат обалдевши застыл, я поперхнулся и закашлялся, а девчонка скромно захихикала.

– Ой, я сболтнула вслух, да? – показательно прижала пальчики к губам и вновь вцепилась в мою штанину.

– Ладно, пойдем, Прищепка… – отчего-то сконфуженно буркнул и, схватив ее в свои руки, подбросил вверх.

1989 год. Основные действия.

– Туманов?! – пробасила классный руководитель, заставив своим голосом прийти в чувство и отогнать накатившее воспоминание.

Елена Дмитриевна распахнула передо мной дверь директора и довольно блеснула глазами, надеясь, что там во мне вызовут острый приступ совести.

Да только не было ее никогда и в помине. Ни чувств, ни совести, ни морали. Одним словом – мразь в людском обличье.

Проходя мимо учителя, рывком дернулся на нее, чем нехило испугал классуху. Подзатыльник придал мне больше скорости для того, чтобы залететь в карцер для бесполезных пыток.

Все одно и то же по кругу…

Глава 3

Денис. Основные действия. Конец 1989 года.

– Скоты! – бушевал подвыпивший батя за кухонным столом в кругу нашей семьи.

Я скучающе с безразличием всматривался в окно, отрешенно наблюдая за тем, как ночное зимнее небо орошало снегом город и шапкой окутывало ветви и стволы елей.

– Андрей… Что ж теперь? – испуганная матушка медленно осела на выдвинутую между отцом и Никитосом табуретку.

– Что-что, Надька? Обычным рядовым стану, – громко бахнул об стол стеклянной бутылкой водяры с красно-белой этикеткой, название которой гласило «Русская». – А полковника ВДВ больше не существует. Расформировали бригады, сократили и отправили, как это принято говорить, в отставку, но только для того, чтобы протолкнуть своего человечка. Короче, отправили на вольные хлеба. Как будто я до этого у них катался как сыр в масле. Мало того, что год назад – в восемьдесят восьмом – сняли гриф с секретной уголовно-правовой статистики, и каждый теперь может купить себе огнестрел, так еще и расформировали. Да что я говорю… Это еще не предел. И за армию скоро возьмутся… Тупоголовое стадо.

Сморгнул сгустившийся мрак в глазах и, зажмурившись, утомленно потер переносицу. Нутро жутко полыхало от изнуряющей агонии, отдавая разрядом иголок от затылка до копчика. Не из-за бати или несправедливости, а элементарно от вонючей жопы, из которой не можешь изо дня в день высунуть свою башку. Родился в дерьме и, похоже, подохну в нем же.

Откинулся на деревянную спинку стула, наталкиваясь на коренастого крупного мужика с военной выправкой и невыносимо-жестким характером. Высокий лоб, острые выделяющиеся скулы, прямой нос, тонкие губы, в которые уже нервозно заложена папироса, и от природы кучерявые смолянистые волосы, сбритые под единицу. У нас с ним что волосы, что цвета ореха глаза идентичны друг другу, и, казалось, на этом наше с ним сходство заканчивалось… Ну, может, еще тело, поскольку в свои почти пятнадцать лет я довольно рослый и крепкого телосложения. А в остальном – два абсолютно непохожих человека, совершенно по-разному смотрящих на этот мир и людей.

– Пускай катятся к едрене фене, – взбешенно пробормотал он, прикуривая спичинкой приму.

– Хорошо, что хоть успели переехать из общаги в квартиру, – потерянно прошептала мать. – Если бы не твоя работа…

Отец с запозданием глубоко втянулся и, вытащив папиросу, махнул целую рюмку водки, с горечью в глазах заливая ее в глотку. Занюхал черным хлебом и откусил соленый огурец, нападая на каждодневно-тошнотворные макароны.

– А что теперь будет с моей музыкалкой? – ожил Никитос, опасаясь очевидного.

– Скажи мне, ты баран? – спокойно обратился к этому недоразвитому, переведя на него бесцветный взгляд.

– А ну, ца! – гаркнул отец и разъяренно ударил пятерней по столу, заставив подпрыгнуть не только посуду на ровной поверхности, но и родительницу с братцем-кроликом.

– Андрей, у тебя сердце! – тут же вклинилась наивная матушка, думая, что незаметно отодвигает подальше от бати пустую рюмку.

– А еще ты! – он возмущенно уставился на меня. Глаза напротив дурные, бешеные. – Все никак не успокоишься, Денис? Скажи, мне тебя нужно так же пиздить ремнем, как отчим твоего закадычного дружка. А?

– Андрей, прошу, не выражайся. Давай поспокойнее, – с мольбой схватила батю за плечо наша жалостливая мать.

– Не лезь! – яростно приструнил ее одним суровым взглядом. – Опять в школу вызывает директор? – он снова вернулся ко мне. – У меня сейчас будет больше времени. Я за тебя возьмусь, так и знай. Прихерел ты, сыночек! Хочешь вылететь из школы, не получив аттестат? Ты там всем осточертел! – сцепляет до скрежета квадратную челюсть.

Полоснул его острым взглядом, вмиг набычившись. Исподлобья взирал на него, подавшись ближе к столу. Показательно схватил ложку и задумчиво со звоном кинул ее обратно, в тарелку с макаронным говном, мерзко растягивая свою лыбу. Сознание упорно нашептывало угомониться, заткнуться, не связываться с ним, чтобы не расхуярить с ним снова полквартиры, но прокатывающаяся внутри башки лава, сжигающая наэлектризованные порванные нервы, совершенно не давала взять себя в руки.

– На малолетку захотел? Думаю, с таким характером и поведением осталось недолго! – батя прогнозировал мое будущее и взывал к моей разумности.

– Ой, завязывай, а! – скривился и со скрипом отодвинулся от стола, проезжаясь ножками по покрашенному вздувшемуся двп.

Допек! Еще пару секунд этой шарманки, и дело труба. Надо валить, нахрен. Иначе, если заговорю я, то на выражения не поскуплюсь.

– Ты мне поговори еще! – гавкнул на всю хату и отбросил от себя тарелку со жрачкой, грозно упираясь мощными лапами в край стола под огорченный вздох матери и под понурый хлебальник брата.

Матушке в ходе последних событий было жаль отца, но и больно смотреть на наши с ним не сложившиеся с самого детства отношения. Мы с батей как кошка с собакой. Иногда мне кажется, что я вообще не из этой семьи. Другой я. Ни на кого из них не похожий. Как гласят в народе: в семье не без урода. Вот это обо мне. Не было бы меня рядом с ними, жизнь у них стала бы намного легче и проще.

– Мне плевать, кто и что про меня говорит, – заговорил с ними, поднявшись с места. – Меня в себе все вполне устраивает, – подался к ним корпусом, твердо чеканя слова. – И мне безразлично, как вы к этому относитесь. Я такой, какой есть. Нравится? Рад за вас! Нет? На нет и суда нет. Что ж… Можем жить, как соседи! – паскудно усмехнулся, награждая охеревших родичей гнусным взором.

– Ах ты ще-е-но-о-ок! – воинственно и медленно начал подниматься с места отец со стеклянными глазами, в которых разнообразными эмоциями играл хмель. – Плевать ему? Соседи? – хватает тарелку и поспешно кидает в меня, но я, успев дернуться, увернулся от фашисткой гранаты.

Развеселившись, смотрел на осколки, которые россыпью валялись возле моих ног.

– Легче, батя? – лукаво скосил на него смеющиеся глаза.

– Денис, прошу, не накаляй и без того гнетущую атмосферу, – взмолилась мама со стоящими в глазах слезами и схватила своего мужа, отрезая ему путь до меня.

– Так не лезьте. И будете жить спокойно!

– Это угрозы пошли? – родитель взметнул кустистую широкую бровь на лоб.

– Что ты делаешь? – развернулась ко мне женщина и смерила меня растерянным неузнаваемым взглядом. – Ты хочешь разрушить себе жизнь? – непонимающе пожала плечами и развела руками. – Мы разве тебе желаем плохого? Почему ты всегда думаешь, что мы тебя как-то хотим задеть, уколоть, сделать больно?

– А она есть? – мигом отреагировал на ее святое и никому не нужное назидание. – Жизнь, мам? Есть? Что в ней хорошего? Перебиваться с копейки на копейку? Давиться одним и тем же? – кивнул им на стол, где стояла кастрюля макарон, консерва, нарезка черного хлеба, банка соленых огурцов, пустой горький чай и водка. – С трудом добывать хавчик, – имел в виду очереди, дефицит и то, что нам, людям, как скотам приходится воровато тащить из-под полы, если хочешь нормально пожрать, и то, если на это наскребешь бабки. – Таскать на себе поношенные или на размер меньше обноски, которые вы оба приносите нам, – безжалостно хлестал их словами, даже не подумав остановиться, когда у матери из янтарных глаз градом потекли слезы.

Врезался в отцовское вскипевшее лицо, окрасившееся в красный цвет, на котором яростно трепетали крылья носа.

– Воспитывать решил? А не поздновато, а? Тебя твоя служба всю жизнь волновала. Только ей ты по итогу даром не сдался. Вышвырнули на помойку, благорассудно позабыв о тебе. А теперь вспомнил о воспитании своих детей? Вон, – повел головой в сторону хлюпика нашего, – его лучше воспитай как мужика. А то всю дорогу под маминой юбочкой. Скрипочки, музычка, шопен, мопен, сраный артист со смычком в заднице. Хорошее воспитание сделает хорошего человека, папочка, – весело разулыбался, прямо намекая, где зарыт топор.

– Ишь, как заговорил, – рухнул на табуретку батя, вызывая из-под нее жалобный скрип. – Слыхала, мать? Херовые мы с тобой. Пахали для них как рабы, выбивали последнее, и херовые, – с долей иронии перевел внимание на изумленную, качающуюся на месте родительницу.

– Да не в этом суть, – ухмыльнулся и с налетом небрежности устало провел ладонью по лбу, смахивая чуть кудрявую отросшую челку. – Просто мелко вы плаваете. А я так жить не хочу. Не устраивает меня барахтаться в этом дерьме и убожестве.

– Убожестве? – с желчью в голосе переспросил отец. – Это ты еще не познал жопу мира. И я бы тебя сейчас с удовольствием туда носом макнул, щенок неблагодарный! – подавил забористые маты, пронзительно всматриваясь в меня. – У своего отожравшегося дружка этого нахватался? – презрительно стреляет глазами вниз, имея в виду Котова.

Сверкнул на него теменью своего взгляда.

– Я поэтому с тобой и стараюсь не то, что не пересекаться, а вообще разговоры не заводить. Мы полярно разные с тобой люди, па-па, – колко выделил последнее слово. – И никогда друг друга не поймем.

– Закрой свой ро-о-от! – буйно взревел. – Ты дорасти сначала до моего возраста. Роди и подними своих детей, а потом я на тебя погляжу и с удовольствием послушаю! А сейчас я вижу только малолетнего утырка без мозгов, который верно и целенаправленно прет не по той дорожке. Узкая тропинка, ведущая на кичу, дорогой мой. Путь, граничащий с уголовкой. А в моем доме басоте и беспредельщику, не видящему границ, места НЕТ! Пойдешь прямиком вон из дома! Ты понял меня? – пробасил и подался ко мне, ядовито прищуриваясь.

– Ну если нужно будет, то перекантуюсь как-нибудь и где-нибудь, – не остался в долгу и оскорбительно подмигнул ему, приводя его в еще большее бешенство.

Мама с Никитой примерзли к местам и с опущенными головами сидели, не двигаясь. Казалось даже, что старались не дышать и не дай бог издать незначительный звук, ощущая витающую в сгустившемся воздухе нашу рубящую энергетику.

– Пшел с моих глаз! – в отвращении разочарованно скривился, отдавая приказ, словно я один из его бывших подчиненных.

А я и так уже был на низком старте.

– Кланяться не буду. С превеликим удовольствием покину вас, мое идеальное семейство, – уже выходя из кухни, бросал им фразочки с подковыркой.

– Сучоныш! – догнал меня врезавшийся в спину острый нож отца в виде его высокопарных ласкательных слов.

И я люблю тебя, папочка.

Оскалился и, не задерживаясь дома, в коридоре начал натягивать на себя обувь и куртку, желая поскорее свалить отсюда.

– Ну куда ты на ночь глядя, Денис? – сходу влетела в меня мать. – Вы же еще хуже завтра сцепитесь. Ну прошу тебя, – мама трогала меня теплыми ладонями за щеки и пыталась поцеловать, но я вывернулся из ее хватки и развернулся к ней спиной.

– Не жди. Через пару часов буду, – залез в карман куртки, нащупывая бумажку.

Ухмыльнулся подрагивающим краешком губ.

– На, – вытянул червонец Воскресенского и протянул опешившей матушке.

– Что это? Откуда? – впилась округлившимися глазами в потертую купюру.

– Это не так много. Бери, – сунул ей в руку и резко дернул дверь, заранее открыв железный засов замка.

– Господи-и, – болезненно зашептала она пересохшими губами. – Только не кража, я тебя молю. Что же будет потом? Что ты творишь! – шустро просочилась между мной и входной дверью, хватая меня за полы куртки.

– Надя, пусть катится к черту! – крикнул отец из кухни. – Отпусти его!

– Отец прав, мам, – хмыкнул и резко вырвался из ее рук, молниеносно кинувшись вниз по лестнице до третьего этажа.

– Денис! – рявкнула она.

– Ма, не переживай. Пара часов, и я приду. Дай выдохнуть, – беззаботно обрубил, фальшиво смеясь.

Затихла, а спустя мгновение дверь нашей квартиры хлопнула, оповещая, что в подъезде я остался один.

Поднялся на пролет выше, стучась к Коту.

– Ты время видел? – задал интересующий вопрос сонный Макс, когда распахнул настежь дверь.

– Собирайся. Есть идея.

– Давай завтра, – прислонился он лбом к косяку и умоляюще взвыл.

– Я сказал, сейчас. Это и в твоих интересах. Тема есть.

– Ладно, – помедлив, согласился и сильнее закутался в одеяло. – Зайдешь?

– Нет. Жду тебя внизу, – кинул ему с лестничного пролета и начал собирать в одну кучу пришедшие в башку мысли.

В принципе, если все сделать с умом, то можно подзаработать.

Глава 4

Конец 1989 года. Денис.

– Туман, ты сейчас мне это на серьезе загоняешь? – последние пару минут душнил Макс, основательно присев мне на уши.

Я стоял с запрокинутой головой в тусклом свете городских фонарей и одним прищуренным глазом вглядывался в ночной мрачный небосвод, с которого сыпались крупные хлопья слепящего снега.

– Кот, если ты ждешь, что я тебя начну убеждать в чем-то, то ты крупно заблуждаешься. Я тебе уже все сказал, – безучастно отреагировав на реплику друга, опустил голову и спокойно на него посмотрел.

Макс понуро снял с себя шапку и, озабоченно погрузившись в смятенные раздумья, почесал затылок.

– Давай по чесноку, Туман? – его вкрадчивый голос просочился в башку, пытаясь прикрутить мои поехавшие по его мнению винтики. – Эта глубина настолько коварна, что ты не заметишь, как погрязнешь в клубке хитросплетения. Увязнешь. Не придашь значения тому, как тебя уже засосет, – взирал на меня сквозь налившийся жидкий свинец своих неспокойных глаз Кот, разводя демагогию.

– А может, я именно этого и хочу? – ощерил в отвратном оскале зубы и перевел внимание на запорошенную грязным снегом нечищеную дорогу. – Ты не задумывался об этом? – без особого энтузиазма озвучил истину вслух.

На короткое время замолкли и начали играть в молчанку. Дал ему право выбора и возможность осмыслить мои слова и предложение, которое несет за плечами нешуточный риск и может привести к масштабным последствиям в жизни. Но глядя на Макса понимал, что ему требуются необходимые слова от меня, а я ни лживых гарантий давать, ни пуха накидывать, чтоб его умаслить, категорически не собирался. Пусть пацан сам протаптывает свою дорожку. Осознанное решение он должен сделать самостоятельно.

Меня же в данный момент все устраивало и наполняла холодная пустота, граничащая с витающей невесомостью в каждой клетке умерщвленного нутра. Безразличие долбит в висках и затылке, прокатываясь опоясывающей пульсацией вокруг сокращающегося сердца.

Я точно знаю, чего хочу от жизни. И я это любыми путями получу. Но если я твердо уверен в своем суждении, выборе, последующих действиях, то Кот же стоит передо мной на измене и не знает, куда от меня спрятать неуверенный взгляд.

– Туман, это уже совсем другой уровень. Одно дело – трясти напыщенных упырей, и совсем другое… ну вот так, – развел он руками и, не сдержавшись, резко со злостью обратно натянул пидорку до глаз.

Сейчас в нашем с ним разговоре имеет место быть выражение «сытый голодного никогда не поймет».

Мгновение, и я растянул ленивую улыбку, приводя друга в недоуменное состояние.

– Значит так, Макс. Я отдаю отчет всему, что я тебе сказал. Решай сейчас. Ты либо в теме, либо разворачиваешься и пиздуешь домой. Я все пойму. На наше общение это никак не повлияет. Грызться из-за этого точно не будем. Я не баран и умом могу раскинуть, что на самом деле в бабках ты не нуждаешься, – после последнего высказывания он скривился и с горечью сплюнул на тротуар. – Для тебя, как правило, все наши телодвижения являются не более чем сплошной игрой, – крылья носа друга возмущенно раздулись, щеки отчетливо покраснели, только не понять – это из-за режущего насквозь мороза или моих правдивых слов. – Но если ты вдруг наебешь и дашь по газам во время дела, трухнешь и обосрешься, ебанешь мои задуманные планы, подведешь меня под черту – я не посмотрю на нашу дружбу и не церемонясь снесу тебе башку. Так и знай, – честно, как есть, сказал в упор в его шальные глаза, в которых вспыхнувший от злости сапфир затопил всю радужку. Слышал, как из-за моей прямолинейности в его репе затрещал пожар, полыхающий черными ядовитыми языками пламени.