Побег из Содома

– Ну, слава Богу, нашёл! – Папа держал в руке любовно завёрнутый пакет с семенами.

– Что, дети, не грустно дом покидать? – спросил он, обводя взглядом своих дочерей.

– Мне не грустно. Это не дом – коробка бетонная! – буркнула старшая Вера, не отрываясь от сборов.

– А что ты хотела? – усмехнулся Папа. – Забыла, в каком районе живёшь? Для Несогласных только так. Чтобы жизнь мёдом не казалась!

– А я к нему привыкла и буду скучать, – медленно произнесла маленькая Любочка.

– По чему ты скучать будешь? По соседским пьянкам бесконечным? По кухне в четыре метра? Или по кровати трёхъярусной? Нет, я постараюсь забыть, как страшный сон.

Вера резким движением тряхнула форменный рюкзак с эмблемой Академии.

– Для того чтобы забыть старый дом, сначала нужно до нового добраться, – заметила Надя.

– А я знаю, что мы доберёмся. Точно знаю! Только не знаю, когда и как… – мило улыбнулась маленькая Люба.

– Тебе голоса сказали? Опять с ними разговаривала?

Старшая Вера всплеснула руками и обернулась к средней сестре:

– Ну, что я говорила?

– Это не голоса, а Голос. Всегда один и тот же… – робко уточнила Люба, пытаясь оправдаться.

– Папа, ну что ты молчишь? Твоя младшая дочь медленно сходит с ума, а тебе нет никакого дела! – повысила голос Вера, глядя на отца.

– Вера! Ну, сколько раз тебе повторять! Мы не знаем, что это! – печально вздохнул Папа.

– А вот я знаю! Это классическая шизофрения! Раздвоение личности и неконтролируемый внутренний диалог. Всё, как в учебнике, классика жанра!

– Слушай, Вера! Мы же все вместе ходили к доктору. И ты слышала, что он сказал. До конца диагноз не ясен. Пока нет динамики, ничего нельзя сказать точно. К тому же на сканере она выглядит как абсолютно здоровая! – ответила ей Надя.

– Не ершись, сестрица! Я просто пытаюсь показать тебе факты. Её лечить надо, и как можно скорее. А то завтра голоса ей велят с крыши спрыгнуть. А она послушает и сиганёт! Абсолютно здоровая! – с жаром возразила Вера.

– Ой, Вер, не долби, пожалуйста! Давай не при ней! И не сейчас… – отрезала Надя и демонстративно занялась своим рюкзаком.

– Господи, что же мы делаем! – внезапно ужаснулся Папа, садясь на стул. – А может, как-то выкрутимся, ну я не знаю, денег займём… – засомневался он.

– И кто нам в долг даст? Соседи-алкоголики?! – вспыхнула Вера в ответ.

– Банк даст, – опустив голову, неуверенно ответил Папа.

– Пап! Опять двадцать пять! Ты же прекрасно знаешь, какие там для нас проценты, – напомнила ему Вера. – И не забывай, Несогласные банкротятся совсем не так, как граждане или, тем более, Привилегированные.

– Суд всегда индивидуально решает, – возразил Папа, но как-то совсем неуверенно.

– Папа, ну, правда, чего опять начинать-то! – обернулась к нему Надя. – Мы уже сто раз всё пересчитывали. Две лицензии на домашнее образование тебе одному не потянуть. А если Любочка не пойдёт в государственную школу, суд отправит её прямиком в приёмную семью. А уже оттуда – в школу. Со всеми вытекающими. Будет там изучать «Историю дискриминации» и «Гендерное просвещение»! – вздохнула она.

– Да… Триста лет назад люди платили, чтобы их детей учили в школе, а сейчас платят, чтобы их не трогали! – возмущалась Надя, складывая китель с эмблемой Академии.

– Да мы одну-то лицензию с трудом оплачивали, – отозвалась Вера.

– Вера, не надо жаловаться. На нормальную еду без ГМО и на коммуналку хватало, и слава Богу. А то, что ты шмотку новую не можешь себе позволить, – не переживай. Общество равных возможностей об этом позаботилось. В модных вещах ты только дома ходить можешь. А хочешь на улицу – изволь надеть синий комбинезончик! Крест прилагается бесплатно!

– Жёлтый крест – лучший аксессуар! – усмехнулась Вера.

– Верочка, я ношу с гордостью, – огрызнулась Надя.

– С гордостью? А сколько раз тебя за него били? Гордая ты моя! – поддела её Вера.

– Ни тебя, ни меня ни разу не били по-настоящему, так, чтобы на карачках домой приползла и кровью харкала, – продолжала злиться Надя.

– А месяц назад кто с фингалом на пол-лица пришёл? Забыла? – не унималась Вера.

– Сто пятьдесят лет назад за это расстреливали, а ты говоришь – синяк под глазом.

Надя отвернулась к рюкзаку, давая понять, что разговор окончен.

– Так, девочки! Я понимаю, что вы нервничаете, – вмешался Папа. – Всем нам сейчас тяжело, так что давайте заканчивайте со сборами – и спать. И хорош жаловаться!

– Так, Папа, напомни мне, где мы переодеваемся? – спросила Надя, явно пытаясь разрядить обстановку.

– В «Голубой лагуне» – грузовой лифт. Войдём через подвал, выйдем уже в форме через вторую парковку.

– Папа, там точно слепая зона? – не отставала Надя.

– Да точно! Я сто раз проверял! Я ж не дурак. В самом начале попасться – нет ничего глупей. Я там не то что каждую камеру, каждый проводок знаю, сколько лет обслуживаем…

Папа поднял вверх палец, желая показать, как хорошо ему всё известно.

– К тому же время сейчас идеальное, пока Привилегированные к параду готовятся, никто не обратит на нас внимания.

– Нормально так! Просто переоделись, и вуаля! Вошли Несогласные, вышли Привилегированные, – ухмыльнулась Вера.

– Это и есть социальный лифт, – в тон ей ответил Папа.

– В аду нет социального лифта! – отрезала Надя.

– Это точно… Лифта нет, – задумалась Вера. – А ещё в аду нет выхода… Но мы надеемся его найти!

– Не грусти, сестричка! Надеюсь, в гетто ты найдёшь себе жениха и будешь точить когти об него, а не об нас, – усмехнулась Надя. – Хотя я ему не завидую, – язвительно закончила она.

Вера выпрямилась, в упор посмотрела на сестру и ответила:

– Сама ищи жениха, будешь с ним петь дуэтом!

– И спою, не вопрос! Я ведь, в отличие от некоторых, не думаю о замужестве двадцать четыре часа в сутки!

Вера ничего не ответила, но лишь кинула на сестру полный презрения взгляд. Папа тем временем возился с рюкзаком и еле слышно бормотал:

– Главное не забыть семена! Не забыть мои семена…

Пока старшие разговаривали, Любочка, давно привыкшая к бесконечным спорам в своей семье, потянулась к тщательно завёрнутому пакету.

– Так, милая, а вот это трогать не надо! – резко обернулся Папа и твёрдо отвёл её руку.

– Там семена? – спросила младшая дочь.

– Нет, – ответил Папа. – Там то, на что ушёл почти весь последний кредит. Портативный противовоздушный радар. Безумно дорогая вещь. Такие могут себе позволить только очень крутые контрабандисты. Принцип работы я и сам до конца не понимаю, но он гарантированно видит любой беспилотник, прежде чем тот увидит нас. С момента подачи сигнала есть семь-восемь секунд, чтобы спрятаться. А семена в другом пакете… – ответил Папа, пряча радар в рюкзак.

4 Две молнии

– Слушай, а Тебе не кажется забавным, что будущее находится в постоянном движении? Мне, например, нравится глядеть на «ветви времени». Могу часами любоваться. Смотреть, как они ветвятся тысячами вариантов, сплетаемых из выбора, обстоятельств и Твоей воли…

Абсолютно седой мужчина повел плечами, чуть потянулся и продолжил негромко говорить в темноту, отстранённо глядя вверх.

– Конечно, я слышал от Тебя тысячу раз, что это «монолит Предопределения», явленный одномоментно с творением. Просто мне кажется, что Ты напрасно лишаешь Себя удовольствия наблюдать за процессом…

Говоривший был одет в серую тюремную робу и грубые башмаки. Он глубоко вздохнул и ещё раз взглянул на грязное маленькое окошко, зиявшее под потолком узкой одиночной камеры. Он чуть склонил голову, как будто прислушиваясь к невидимому собеседнику, и продолжил разговор.

– Я прекрасно знаю, что Ты можешь наклониться и посмотреть с моей точки зрения. А я могу подняться и поглядеть с Твоей, насколько смогу. То есть очень недалеко. Но мне всё равно не заглянуть за горизонт. И я могу только догадываться, каково это – видеть в каждом процессе результат. Как бы это назвать? Процессо-результат, или результато-процесс?

Говоривший почесал затылок и усмехнулся, глядя в темноту.

– Ты же знаешь, когда люди чего-то не понимают, они в первую очередь придумывают для этого термин. Желательно латинский, тогда вообще здорово! Понятнее от этого не становится. Но на душе уже полегче…

Он снова смолк, внимательно наблюдая, как по бронированному стеклу медленно скатываются капли дождя.

– Ну, мой результат меня вполне устраивает. Я там, куда шёл все эти годы, – в камере смертников. Можно сказать, венец карьеры! Единственное, чего мне здесь не хватает, – это плитки чёрного шоколада. А в остальном… Мне кажется, что самое время ставить точку. Отпустить меня с миром. Принять прошение об отставке.

Он помолчал несколько секунд, сосредоточенно глядя вверх, а потом наклонил голову, как будто прислушиваясь к неслышимому, и с жаром отвечал:

– Конечно, я его чувствую! Ещё бы! Стоит мне закрыть глаза, я всей кожей ощущаю его могучее дыхание и тяжёлую поступь. Я тоже им любуюсь, хоть пока и не вижу. И знаю, как он силён! Гораздо сильнее меня. Он пока ещё спит, где-то там, в темноте. Когда Ты его разбудишь, с радостью отдам ему всё. Естественно, если моя отставка будет Высочайше одобрена… И когда преемник займёт моё место, я смогу уйти. Преемник… Даже произнести непривычно.

Его синие, глубоко посаженные глаза вглядывались в ночную тьму. Тюремная одежда болталась на его болезненно худой фигуре. Вдруг, после нескольких секунд тишины, тон его голоса полностью изменился. Он говорил так, как будто за мгновение превратился в маленького ребёнка, просящего о чём-то своих родителей.

– Ну, пожалуйста, отпусти меня домой… Я так устал. Вот сейчас я почти не чувствую ног. И голода тоже. Странно, как я вообще жив. Обычный человек уже давно бы помер…

Но внезапно он вздрогнул, как будто его перебили на полуслове. Потом он отвёл взгляд и, сделав пару шагов, встал посреди камеры, подняв голову и закинув руки за спину.

– Когда? – спросил он, глядя вверх. – Через две минуты? Хорошо, я с ним поговорю. Ласково и сердечно. Обещаю!

После этого он гордо выпрямился и замер, демонстративно повернувшись спиной к решётчатой двери, отделявшей камеру от тюремного коридора. Он явно ждал кого-то. Кого-то неприятного. Того, на кого не хотел смотреть, с кем не желал разговаривать. И, действительно, через пару минут где-то в глубине лязгнули засовы, и престарелый охранник в потёртой миротворческой форме, не поднимая головы, поставил стул напротив решётчатой двери в камеру.

– Надеюсь, вы не будете против, если я присяду? – спокойно, почти вкрадчиво, спросил посетитель.

Он был одет в модный шерстяной пиджак, мягкие вельветовые брюки и дорогую рубашку из натурального хлопка. Поправив инкрустированные золотом старомодные очки, он уселся, закинув ногу на ногу, и, достав стандартный медицинский планшет, участливо посмотрел через решётку.

– Так вы не будете против, если я присяду? – повторил он.

– Если я буду против, это ничего не изменит, – зло прошипел узник, продолжая демонстративно стоять посреди камеры, повернувшись спиной к двери, не удостаивая своего собеседника даже взглядом.

– Скажите честно, вам здесь не надоело? Нет, правда! Вы в курсе, что сидите в карцере почти сорок дней? На одной воде, в полном одиночестве, – спросил визитёр без тени гнева или обиды.

– Ну что вы, не стоит беспокоиться! Мне здесь нравится! – ухмыльнулся заключённый. – Я как раз хотел отдохнуть немного. Подумать… Поразмышлять… А насчёт одиночества, тут вы совсем не правы. Мне есть с кем поговорить.

Посетитель тяжело вздохнул.

– Я пришёл как врач, в надежде на откровенный разговор. Я, всё-таки психиатр и хочу поговорить по-человечески. Выслушать, постараться понять. Здешние охранники только и знают, что голодом морить…

– Сто пятьдесят лет назад здесь палками по почкам били, – огрызнулся узник.

– Ну что вы, как можно! Почки – это же самое ценное! – с улыбкой воскликнул посетитель.

И добавил, поправляя очки:

– Илия, пожалуйста, послушайте меня! Я ваш врач, я хочу вам помочь. А вы как будто не понимаете, что речь идёт о вашей жизни и смерти? Вас могли отправить на переработку ещё вчера, но вам как будто всё равно.

Посетитель вздохнул, поправил манжет и продолжил:

– В вашем деле написано, что у вас вялотекущая шизофрения, но я с этим диагнозом не согласен. Это формальная отписка. С вами всё гораздо хуже. Вы без конца с кем-то разговариваете, спрашиваете, советуетесь… А это – классическая паранойя. Скажите мне откровенно, вы сами понимаете, насколько тяжело больны?

– Сначала вы мне ответьте, тоже откровенно! – раздувая ноздри, гневно возразил арестант. – А вы понимаете, насколько больно общество, чьи гнилые принципы уроды, типа вас, втюхивают мне день за днём?!

Он, наконец, повернулся к решетке и в упор посмотрел на незваного гостя.

– Мне кажется, что вы несколько предвзяты! – с улыбкой проговорил Доктор. – Если что-то не соответствует вашим верованиям или взглядам на жизнь, это ещё не означает, что оно не соответствует норме, – он развёл руками.

– А кто у вас решает, что норма, а что нет? Продажные интеллектуалы, дерущиеся за крошки, падающие со стола Богини Матери? Кучка извращенцев-политиков? Или банда проворовавшихся олигархов, спевшихся с Сенатом? Это ваши маяки?!! Не смешите меня!

– А вы откуда черпаете свою этику, из древних мистических преданий? Из текстов, давно признанных экстремистскими во всём цивилизованном мире? – спросил Доктор, глядя ему в глаза.

– Эти тексты веками служили человечеству! И сегодня нужны ему, как никогда! – твёрдо ответил заключённый.

– Послушайте! Признать наличие болезни – значит, сделать первый шаг к выздоровлению. Начните сотрудничать, расскажите, кто вам помогал, куда пропали люди, с которыми вы общались.

Доктор тяжело вздохнул и прибавил:

– Иначе, клянусь Святой Пальей, моё терпение лопнет, и я признаю вас неизлечимым и отправлю на переработку!

– Нет, не отправите… – зло улыбнулся арестант. Его лицо впервые с начала этого разговора скривилось в ехидной улыбке, больше напоминающей судорогу.

– Я знаю, о чём вы подумали, – перебил его Доктор. – Но вряд ли вам удастся сбежать ещё раз. Здесь вам не провинциальная кутузка. Это федеративная тюрьма. Бетонные стены, под ними обрыв и бурная река, и всего лишь одна дорога с полуострова. Отсюда никто не убегал.

– Кстати! – радостно воскликнул узник. – А вам не кажется странным, что тяжело больной человек уже дважды сбегал из ваших тюрем? – ехидно спросил он.

– Нет, не кажется, – спокойно возразил Доктор. – Я знал человека, способного назвать число π до двадцатого знака. Но он не помнил ни своего имени, ни того, что ел на завтрак. Вы оба по-своему талантливые люди. Вот если бы вас удалось излечить и интегрировать в общество…

– Послушайте, – с усмешкой перебил его заключённый, – вы же сами не верите в ту лапшу, которую пытаетесь повесить мне на уши. Гармония толерантности, радужное общество, Великая Мать и всё такое!

– Я не понимаю, при чём здесь Великая Мать! Вы же прекрасно знаете, что перед законом все верующие абсолютно равны.

– Ну да… Перед законом все равны. Но некоторые «равнее».

– Любые ваши верования – дело сугубо личное, – примирительно произнёс посетитель. – Если вы не нарушаете закон, верьте, во что хотите, просто постарайтесь жить в гармонии с обществом. Не нарушайте их границ, уважайте их право быть другими!

– Не начинайте эту песню! Я должен уважать права проклятых извращенцев, чтобы они не отправили меня на разборку, как битый автомобиль?

– Не надо объявлять проклятым всякого, кто думает или верит иначе. Они не проклятые, просто они другие…

– Проклятыми их объявил не я, а древний Священный Текст! – с жаром воскликнул узник.

– Ой, да бросьте вы! Этих текстов с мифами и легендами у человечества пруд пруди. И все они противоречат друг другу! Торопясь в рай одной религии, вы гарантированно угодите в ад другой! – рассмеялся Доктор.

Потом прислушался к надвигающейся грозе и продолжил, подняв указательный палец:

– Вот, например, раскаты грома. Древние скандинавы верили, что это Тор бьёт молотом по небесной наковальне. А вы о чём думаете, когда слышите это? О том, как по небу катит ваш тёзка Илья пророк на своей огненной колеснице? А может, о том, как он оставит своих лошадей на тюремной парковке, а сам придёт и освободит вас? А?

Всё это время узник смотрел на посетителя с плохо скрываемым отвращением.

– Мне кажется, Доктор, что в серии наших дискуссий мы с вами зашли в экзистенциальный тупик. У вас свои аргументы, у меня свои. Мы увлечённо спорим, как немой с глухим! В этом диспуте словами мы ничего не докажем. Но всё это неважно… Важно то, что произойдёт прямо сейчас. Потому что, как сказал классик: «Существует седьмое доказательство, и уж самое надёжное! И вам оно сейчас будет предъявлено»!

– Великая Мать! Неужели вы хотите сказать мне что-то новое? Ну что ж, удивите меня! – развёл руками посетитель. – Я слышал многое от моих пациентов.

– Нет, не сказать. А показать…

Заключённый подошёл вплотную к толстой решётке, отделявшей его от посетителя, и взглянул ему прямо в глаза.

– Вас интересовало, что я думаю о молниях. Я скажу вам. Это очень мощный электрический разряд, бьющий с небес в землю. Обычно они падают хаотично, но сегодня Он взял их в Свои руки и будет бить ими прицельно.

– И куда же, позвольте поинтересоваться? – поднял брови посетитель.

– Вон туда… – Илия указал на окно.

После чего он отошёл вглубь камеры и, сняв с койки куцый матрас, сел, прислонясь к решётке и укрывшись за ним, как за щитом.

– Послушайте, Илия, – воскликнул Доктор, вставая со стула, – если вы накрылись матрацем, это ничего не докажет, кроме того, что вы действительно тяжело больны.

– Ну, вы-то за решёткой, а я – нет! Так что только он может защитить меня от осколков.

– Осколков чего, позвольте спросить? Согласитесь, ваши действия совершенно абсу…

В ту же секунду неимоверно яркая вспышка света как будто бы разорвалась в камере. Удар молнии и оглушительный грохот потрясли тюрьму. Тюремный коридор мгновенно наполнился дымом и бетонной пылью. Ударная волна сорвала тощую подушку с койки и бросила на решётку.

– Ну что?!! И где ваша Великая Мать? Похоже, она ушла за молоком и задержалась в очереди… – прокричал узник, сверкнув глазами. – А может, у неё запор, и она засиделась на толчке! Так позовите её! Она поможет остановить опасного преступника!

Он в упор глядел на лицо врача, перекошенное от ужаса.

– Этого недостаточно, чтобы выйти! Слишком высоко! Молния никогда не ударяет дважды в одно и то же место! – не очень уверенно прохрипел Доктор, вставая с пола.

– Обычно не ударяет, но сегодня особенная ночь… – громко рассмеялся Илия, вжимая голову в плечи.

В этот момент раздался второй удар, на этот раз намного сильнее. Грохот потряс всё здание. Жаркая волна пронеслась по тюремному коридору. Второй удар молнии снёс почти полстены, наполнив коридор и камеру осколками, запахом озона и бетонной пылью. Свет в тюремном коридоре погас. Где-то вдалеке завыла сигнализация и послышался лай собак.

– Прощайте, Доктор! – усмехнулся Илия, стоя в огромном проломе.

Он помахал рукой врачу, лежавшему на бетонном полу.

– Вы честно пытались обманывать сами себя, и вам это почти удалось. Но вы не безнадёжны. Он ждёт вас! Хочет с вами поговорить. Подумайте хотя бы над этим.

После чего громко расхохотался и, сверкнув глазами, шагнул из камеры в темноту.

5 Убийственный разговор

– Эх, счастливый ты человек, Носорог! На море поедешь, рыбу жрать. А мне бы хоть с половиной долгов расквитаться, и то хорошо! Проценты эти грабительские… Банкиры, свора алчная! Хуже Халифата! – вздохнул Капитан, и тут, совершенно неожиданно, разговор прервала трель спутникового телефона.

– Кого там ещё принесла нелёгкая? – проворчал он и нажал на клавишу. – Алло! – сурово отозвался он.

– Здравствуйте, это Бешеный Пёс?

Равнодушный мужской голос говорил негромко, расслабленно и как будто слегка устало.

– С кем я разговариваю? – оторопело спросил Капитан.

– Это неважно, – сухо ответил голос. – Я хочу…

– Кто дал вам этот телефон? – рявкнул Капитан, начиная злиться.

– Поверьте мне, это сейчас не главное. Мне надо…

– Ты кто такой, мать твою?! – уже рычал офицер.

– Скажем так, я оптовый покупатель. Хочу посмотреть на ваш товар. Если он мне подойдёт, я заплачу столько, что вам хватит отдать все долги, а вашему товарищу купить домик у моря.

– Как вы узнали?!! Это же военный канал, его невозможно прослушивать… – воскликнул Капитан, багровея от ярости.

– Речь сейчас не о прослушке, а…

– Хватит дурака валять! Немедленно представьтесь по форме!

Капитан уже кричал во всё горло.

– Не кричите на меня, я этого не люблю, – абсолютно спокойно парировал голос.

– Да ты что? Не любишь? А я не люблю, когда меня держат за идиота. Здесь Пустошь! Минная война, бригада Махди и Халифат через дорогу! Я свою репутацию кровью заработал, и я не позволю, чтобы какая-то шишка из штаба…

Капитан прервался, поперхнувшись от ярости.

– Я не из штаба.

Говоривший демонстрировал такое же ледяное спокойствие, что и в начале беседы.

– Да что ты говоришь! А штабные крысы обожают делать темные делишки за наш счёт, и всегда анонимно. Но я не веду дел с теми, кого не знаю. Я боевой офицер! Назови своё имя и звание, а потом поговорим о цене.

– У меня нет не имени, ни звания. Только титул. Я Князь Содомский.

– Да пошёл ты! – прошипел офицер, резко вешая трубку. – Будет тут мне сказки рассказывать, – он повернулся к напарнику. – Новый Содом! Ищи дураков в зеркале!

– Командир… – негромко обратился к нему Носорог.

– Нет, ну нашлись умники! Честную цену дает только аукцион! Всё остальное – кидалово и обман! – продолжал бушевать Капитан.

– Командир… – повторил тот.

– Ну чего тебе?

– Я знаю, кто это. Я видел его, и даже с ним разговаривал. Я думаю, он перезвонит через пару минут. И имейте в виду, Новый Содом существует. Я был там, около года назад, сразу после госпиталя.

– Святая Соланас! Хоть ты мне мозги не пудри! Я же тебя сто лет знаю. Ты или по Пустоши бегаешь, или в госпитале лежишь после запоя, под капельницей.

– Что правда, то правда! Последний раз я задержался в психушке. Только не год, а месяц, – усмехнулся боец. – Отдохнул, поправил здоровье и прошёл кучу тестов. А после поехал в командировку в Содом.

– Ну, положим, он действительно существует. Ты-то там что делал? Танцевал в стрингах для наших олигархов? – усмехнулся Капитан.

– Нет. Работал во внешней охране, – спокойно парировал Носорог. – За порядком там следит особый отдел. Они – это глаза и мозг. Внутренняя охрана – всё, что внутри периметра, а внешняя – всё, что за ним. Я был на внешке.

– Ладно, допустим, что дюжина опровержений на главных каналах страны – это ерунда. Официальное заявление министра о том, что Нового Содома не существует, – это тоже брехня. А то, что сказал ты, – это святая правда. Хорошо. Предположим, я тебе поверил. Но откуда мне знать, что содомляне дадут реальную цену? Не хуже, чем на аукционе?

– Есть люди, для которых время намного важнее, чем деньги. Князь один из них. Просто по каким-то причинам ему нужно то, что у нас есть. Не знаю, может, потому что это родственники? А может быть, его заинтересовало…

– Что это такое жужжит? Ты слышишь, Носорог? Как будто пчёлы… – спросил Капитан, озираясь.

Но Фельдфебель не успел ответить. Звук, похожий на щелчок пальцев, прервал его речь буквально на полуслове. Капитан вздрогнул и начал медленно оседать, сгибая колени и беспомощно шаря одной рукой. Второй рукой он держался за грудь, издавая негромкий предсмертный хрип. Тёмно-бордовая кровь быстро растекалась по его груди.

Фельдфебель замер, прислонившись к стене, инстинктивно сжимая цепь. Он не дышал и как будто хотел слиться с серым бетоном. Капитан тем временем медленно захлёбывался собственной кровью. Её тонкая струйка, стекающая изо рта, становилась всё больше и больше. Наконец, упав навзничь, Капитан затих.

А через пару секунд раздалась резкая трель военного телефона, который всё ещё находился в его мёртвой руке. Боец вздрогнул и огляделся. Но ничего, кроме тьмы и пелены дождя, он не увидел. Телефон продолжал звонить.

Тогда, сделав над собой усилие, он подошёл, присел на корточки, взял трубку и робко промолвил:

– Алло…

– С кем я разговариваю? – спросил всё тот же устало-равнодушный голос.

– Фельдфебель тридцать первого горно-стрелкового…

– Мать моя Аткинсон! Носорог, ты, что ли?

– Т-т-так точно, Ваша Милость.

– Ха-ха-ха! Простите, Фельдфебель, я вас не отвлекаю от охраны федеративных границ? Вам удобно разговаривать? Можете уделить мне несколько минут вашего драгоценного времени? – в голосе звучала явная издёвка.