Призраки памяти

– Нет. Не помнишь. – Не дойдя шагов двадцать до жёлтого круга неяркого освещения, он остановился и показал мне в темноту направо. – Поверни, пожалуйста.

Вглядевшись в том направлении, мои глаза различили в неглубокой нише, похожей на когда-то заложенную дверь, зеркало с отколотым краем из женского туалета. В голове всплыл совершенно ненужный факт, что это именно я нечаянно разбила его на прошлой неделе, когда, поскользнувшись, схватилась за ближайшую раковину. Схватилась очень неудачно: раковина, покоившаяся на металлической прикрученной к стене раме, но не закреплённая на ней, подпрыгнула вверх и, зацепив несчастное стекло, вернулась на место, качая в своей белой пригоршне два больших блестящих дребезжащих осколка. Почему оное зеркало не выкинули на свалку сразу же, было не моим делом, но то, что сейчас передо мной прислонённое к стене стояло именно оно, не вызывало никаких сомнений.

Слегка развернув зеркальное полотно изнанкой к свету и осторожно, чуть под уклоном прислонив его к углу ниши, я посмотрела на Мэтта. Он сделал шаг назад, чтобы видеть своё отражение, и поманил меня к себе. Повернувшись к поверхности зазеркалья, я встретилась с ним взглядом. Его отражение смотрело на меня и ждало, когда же та, «другая я» встанет рядом с ним, а мне почему-то вдруг стало не по себе. Но я всё-таки заставила себя тоже сделать несколько шагов назад, и у меня потемнело в глазах, когда я увидела, наконец, возникшую рядом с Мэттом девушку. Пришлось привалиться плечом к каменной кладке подвала.

– Ты никогда не любила зеркала, – произнёс Мэтт, и его отражение смотрело на меня с мягкой, но сейчас совсем не лукавой улыбкой. Потому что он знал причину этой нелюбви. – С возвращением, Анжела Александра Гэррис.

После этих слов мир для меня лопнул и, словно сверкающая мозаика, собрался в совершенно другую картину.

Анжела Александра Гэррис. Да, это было моё имя. И Мэтт был прав: он действительно любил меня, так же как и я его. Но всё было намного сложнее. Потому что из зеркала на меня смотрела девушка с тёмно-русыми волосами, собранными в высокий хвост. И лицо её было бы даже симпатичным, как у Мэтта, если бы не целая россыпь шрамов на левой щеке и виске. Теперь я помнила, откуда они взялись. Помнила, кто я. Помнила свою семью и стоящего рядом парня, ближе которого – так уж получилось – не было у меня никого на свете. У нас была одна фамилия, и он понимал меня лучше кого бы то ни было, но мы не были мужем и женой. Мы были…

– Близнецы…

Моя память, подобно фонтану, начала выдавать одно воспоминание за другим, возвращая мне моё прошлое…

…Когда-то давно маленькая пятилетняя Энжи, коей я тогда была, вместе с братом услышала удивительную сказку: «Алиса в Зазеркалье» – и буквально заболела ею. Я мечтала, так же как и девочка из книги, попасть в удивительный мир чудес и непонятностей, где жили короли и рыцари, и всё было наоборот, и осматривала все попадавшиеся мне зеркала, упрямо надеясь найти то единственно волшебное, которое пропустило бы меня «внутрь». И однажды в магазине, пока брат караулил, чтобы никто не увидел его ненормальную сестру, я вскарабкалась на образцовый экземпляр небольшой аккуратной тумбы для холла к стоящему на ней высокому зеркалу в чудесной резной раме. По какой-то нелепой случайности ещё незакреплённое работниками стекло вдруг покачнулось и с невероятным звоном разлетелось по полу сотней осколков. Не удержавшись на опасно зашатавшейся тумбе, я полетела следом и, упав на сплошной ковёр острых как бритва кусочков, бывших минуту назад «волшебным зеркалом», почувствовала внезапную боль, резанувшую ладони и лицо. Последствием того падения и стали шрамы на левых щеке и виске, на всю жизнь отметив меня после удаления в клинике застрявших осколков стекла. Такие же белые росчерки, только менее заметные, я знала, украшали теперь и мои руки.

Спустя несколько лет, уже в школе, преподаватель младших классов однажды объявила, что к празднику Пасхи собираются поставить спектакль «Алиса в Зазеркалье». Тогда я долго пыталась попасть в список маленьких актёров, упрямо не сдаваясь, согласная на любую роль, и прекрасно понимая, что мне с моим лицом главная партия в спектакле всё равно не достанется. Однако же мне удалось покорить свою учительницу. Я всё же получила роль чёрной королевы после того, как однажды пришла на занятия с красивым рисунком на обезображенной стороне лица. Этот необычный узор, нанесённый чёрной тушью, сделал незаметными те самые шрамы, которые выделяли меня среди других детей и превращали в «уродца».

Мэтт всегда заступался за меня, виня себя в произошедшем несчастье – ведь он тоже был там и не остановил глупую упрямую девчонку. Он защищал меня до окончания школы. А потом, в колледже, попав с ним в разные классы, мне всё же пришлось учиться самой стоять за себя. И постепенно я научилась пропускать мимо ушей всё, что сверстники говорили мне или обо мне. Я просто штудировала книги и учебники, выжимала из них, а так же из профессоров, всё, что только можно было. Никто, кроме брата-близнеца, не знал, что с того далёкого падения, перевернувшего всю мою жизнь, в сердце маленькой девочки поселилась мечта – самой создать то самое волшебное зеркало. Позже детская мечта превратилась в неодолимое стремление сердца юной идеалистки – когда-нибудь прорваться сквозь хрупкую границу существующей реальности и открыть дверь в «неведомо куда» и «неведомо когда». Чем должно было стать моё изобретение – машиной ли времени или порталом в другие измерения – я тогда не знала. Но окончив колледж, а затем престижный университет, получив учёную степень, открыв научную практику и, спустя годы, выбив государственные дотации на ведение своей работы, всю жизнь упрямо стремилась к своей цели.

И всё же глубоко внутри я была ещё и женщиной, хоть и необычной. В университете у меня даже завязался роман с одним молодым практикантом, который позже вылился в красивую свадьбу. Однако долгим наше семейное счастье не было, потому что на первом месте у меня всегда была работа. Она же, как показало время, была так же моей настоящей любовью, потому что когда муж собрал свои вещи и ушёл к кому-то «более похожему на нормальную подругу жизни», как он тогда выразился, я лишь пожала плечами и снова погрузилась в свои исследования.

Единственным человеком и мужчиной, который всегда присутствовал в жизни вечно занятой женщины-учёного, был мой брат, вторая половина моего сердца. Мэтт, который со временем стал очень неплохим компьютерщиком, никогда не упрекал свою сестру в вечной зацикленности на своих исследованиях, а, наоборот, старался помогать советами при составлении необходимых программ. Но, кроме этого, мой брат всегда, словно чувствуя мой «зов», появлялся именно в тот момент, когда был больше всего нужен. Он знакомил меня со своими друзьями и новыми подружками, вытаскивал в кино и на вечеринки, давая возможность расслабиться и отвлечься от работы хоть ненадолго.

И я была благодарна ему за всё это: за его заботу, за неизменную лукавую улыбку на лице, в которой всегда светились любовь родной души и вера в мои силы. За всю жизнь мне лишь однажды довелось увидеть своего брата удручённым. Тогда он зашёл ко мне как-то вечером в гости и, выпив бокал хорошего терпкого вина – я никогда из принципа не держала дома пиво – вдруг серьёзно сказал, что единственное, чего он боится в этой жизни – это смерти, любой. Я тогда посмотрела на него долгим задумчивым взглядом, прикидывая так и этак, можно ли чем-либо ему помочь, и, в конце концов, сказала: «Что ж, значит, придётся изобрести что-нибудь, что сделает тебя бессмертным». Мэтт тогда долго смеялся. Он не сразу понял, что я на самом деле поставила для себя ещё одну цель в жизни. И только многие годы спустя, когда на свет, наконец, появилось дитя всей моей жизни, моя мечта, название которой – Memory Gene Generator или MGG – имело одинаковые первые буквы с полным именем моего брата – Мэтью Габриель Гэррис, – он улыбнулся и произнёс ту самую фразу: «Вот это-то в тебе и подкупает – ты никогда не сдаёшься».

MGG не был машиной времени. Не был и порталом в другие миры. Он так же не дарил вечной жизни живому человеку. Но в какой-то степени он являлся всем этим одновременно. Мне, профессору Гэррис, удалось создать особое устройство, которое оказалось способно выделить из генной памяти человека её образно-эмоциональную часть, или по другому говоря, реальные воспоминания. Далее эта эпизодическая память передавалась в виде фильма на экран фиксирующего её компьютера, давая возможность узнать, что происходило с отдельно взятым изучаемым человеком в определённое время. Что он видел, что делал, что ел и каково это было на вкус; с кем общался и что при этом чувствовал; даже что ему снилось.

Само по себе это открытие в науке по силе было подобно ядерному взрыву. Это был невероятный скачок человечества в сторону развития и совершенствования цивилизации, и он менял очень многое в её жизни, вплоть до возможности расследования самых громких, но в своё время так и нераскрытых преступлений. Постепенно процесс совершенствовался, и однажды монитор компьютера стало возможным заменить погружающими в реальность MGG видеофонами, дающими при желании ощущение полного присутствия, как физического, так и эмоционального. Проще говоря, «кино» теперь можно было смотреть даже от первого лица, натягивая на себя личность главного героя.

Однако я не остановилась на этом, и в один прекрасный день весь научный мир был поражён ещё одной невероятной, просто непостижимой новостью. Профессор Гэррис с помощью созданного ею MGG получила воспоминания сначала погибшего животного, а позже и человека. Иными словами теперь MGG действительно превратился в некое подобие машины времени, открывающей двери в эпохи, совершенно чуждые нынешней. Возрождение, средневековье, даже античность – с того момента при определённом везении с материалами для исследований любое время стало доступно для изучения человечеством.

Но моё последнее открытие на тот момент было скорее не финальным аккордом моей работы, а всплеском отчаянья и боли, опоздавшей попыткой выполнить данное обещание. Обещание дать бессмертие. Когда-то давно первым материалом для опытов при разработке прототипа MGG послужил мой собственный ген, позволивший понять, что создать дверь в сказку действительно возможно. В этот раз в блок визуальной материализации первым попал кусочек памяти моего брата, погибшего в авиакатастрофе за несколько месяцев до этого. Я не успела сделать Мэтта бессмертным при жизни, но смогла вернуть его себе внутри созданного мной устройства. И пусть кому-то это казалось эгоистичным, я просто не могла жить без присутствия рядом второй половинки моего сердца, не могла работать без его поддержки. И теперь я помнила, что мне не хватило совсем немного времени, чтобы доказать последнее – что память умерших людей можно не только воспроизводить, как фильм для изучения. При определённой помощи она способна выделяться из общей генетической информации и образуя некую энергетическую субстанцию, осознающую себя от начала и до конца, образовывать некую электронную жизнь внутри компьютерной системы. То есть постепенно она становится призраком реально существовавшего человека, который помнит всю свою жизнь, может переместиться в любой её момент, ощущает её как настоящую, но при этом находится внутри искусственно созданной электронной сети. Это и было бы своеобразным бессмертием для людей, а так же возможностью увидеть тех, кто давным-давно ушёл в мир иной. Именно это, как я думала, сделать мне и не удалось. А теперь выходит…

– У меня получилось…

– Я в тебе никогда и не сомневался.

Моя память, вернувшаяся ко мне из небытия, разложила, наконец, свои пожитки на полках моего сознания, и, сама не до конца веря в это, я повторила, взглянув на Мэтта огромными от переполнявших меня чувств глазами:

– У меня получилось!

– Да-да, верно, получилось. Только, пожалуйста, не кричи очень громко, мы и так здесь уже порядком пошумели. И даже если переход и находится в другом конце подвала, мало ли что. Вдруг кто да услышит. А нам это сейчас совершенно ни к чему.

– Переход? Какой переход? Хотя это сейчас не важно. – Внутри меня кипел огромный котёл гордости и восторга. Я никак не могла успокоиться и прыгала как резиновый мячик. – У меня получилось! Я сделала это! Сделала! – Но вдруг озадаченно остановилась: – Подожди, но это произойдёт только через полвека!

– Успокойся, Энж, слышишь? – Если бы мой брат был «настоящим», он бы, скорее всего, обнял бы меня, помогая прийти в себя. А так ему оставалось только маячить перед моим лицом, стараясь сфокусировать моё внимание на своей речи. – Я тебе уже говорил, что тебя окружает не совсем живая реальность. Это всё, – он повёл вокруг рукой, – программа. На дворе три тысячи восемьдесят пятый год, и нас с тобой давно уже нет в живых. Но мы продолжаем жить внутри твоего детища. Ты должна это понять, ведь это ты сделала так, чтобы такое стало возможным.

– Понять, – повторила я, обхватывая голову руками. – Это сложнее, чем кажется. Никогда не думала, что кто-нибудь когда-нибудь зарядит мои мозги в мой собственный генератор. Даже не предполагала, что это может кому-либо понадобиться. – Я посмотрела на Мэтта. – Ты знаешь, зачем?

Он кивнул:

– За сто с лишним лет на земле случилось очень многое. Болезни, кризисы, войны. И вот теперь – вымирание цивилизации. После последней войны что-то повернулось в психике людей. Число случаев суицида неожиданно подпрыгнуло в несколько десятков раз. Люди кончают жизнь самоубийством, кажется даже без серьёзных причин. Иногда достаточно просто нескольких неудачных дней подряд, когда всё валится из рук.

– Бред, – резюмировала я.

– Именно. Иначе назвать невозможно, но эта ситуация, больше похожая на чей-то воплотившийся в жизнь кошмар, действительно имеет место. Психологи и медики ломают голову над причиной таких перемен в сознании людей. Есть один умник, который во всём происходящем винит созданное тобой устройство – дескать, люди умирают от тоски по прошлому. Кто-то особо догадливый высказал предположение, что всему виной вседозволенность и полная обеспеченность, так сказать отсутствие цели в жизни – иными словами людям просто не к чему стремиться. В ответ учёные вызвались попробовать найти в прошлом панацею от надвигающейся на человечество катастрофы. И вот тогда вспомнили о тебе.

– Обо мне? Причём тут я?

Мэтт улыбнулся в ответ на моё изумление и неожиданно спросил:

– Анжела, что ты сделала со своим лицом?

– Что?

– Ты помнишь, что ты сделала со своим лицом?

Я посмотрела в по-прежнему отражающее нас зеркало, и мой взгляд наткнулся на изрезанные белыми линиями щёку и висок. Коснувшись их кончиками пальцев, я непонимающе уставилась на брата. В моей памяти не было никаких воспоминаний о том, что я как-то исправляла свой изъян.

– Я не помню…

– Верно. Ты не помнишь. Потому, что ты ничего с ним не сделала. Ты попросту жила с этими шрамами всю свою жизнь, не придавая им особого значения. За всё время, которое я знал тебя, ты ни разу не задумалась о пластике, хотя в какой-то момент уже могла себе это позволить. Ни эти шрамы, ни отношение к тебе окружающих людей, особенно сверстником, ни постоянные унижения и насмешки не ломали тебя. Ты жила и твёрдо двигалась в своей цели. Именно это и нужно было учёным – понять, что помогало тебе идти вперёд и не позволяло сдаться. – На какое-то время Мэтт замолчал, и я заметила, что лицо его стало непроницаемо-серьёзным, а остановившийся взгляд затерялся где-то глубоко в прошлом, как в тот вечер, когда я пообещала сделать его бессмертным. – Сначала из уважения к тебе они не стали трогать твою генную память. Они вообще относились к твоему имени, как к чему-то бесценному, почти святому. И я могу их понять. – На мгновенье улыбка тронула его губы. – Для изучения была взята память ближайшего к тебе человека, то есть моя. Но в моих воспоминаниях не было того, что было им нужно, ведь я никогда не давал тебя в обиду и потому не мог помнить пережитых тобой унижений. Я их просто физически не видел.

– Ты старался всегда быть рядом, – кивнула я. – И если кто-нибудь в твоём присутствии называл меня уродиной, франкенштейном или лицом со шрамом…

– …То всегда получал от меня крепких тумаков.

Мне вдруг захотелось взять за руку своего брата. Это был его жест, тот самый которым он часто приводил в порядок мои растрёпанные чувства и обогревал мне душу. Но…

Заметив мой порыв, Мэтт глубоко вздохнул и продолжил:

– Они возились с моей памятью долго, сколько позволило им время, крутя её так и сяк и пытаясь выцепить оттуда хоть что-то полезное для их исследования. В конце концов, через несколько лет, когда ситуация на земле стала критической, они, можно сказать, решились на святотатство. Однажды ты снова открыла глаза и начала проживать свою жизнь заново. Но не всю, а только ту её часть, где тебя постоянно преследуют неудачи и насмешки. И где меня никогда не оказывалось рядом.

Он снова замолчал, а потом посмотрел мне прямо в лицо:

– Анжела, ты правильно сказала: у тебя получилось, пусть и неожиданно, бесконтрольно. Поэтому ты никого не успела предупредить о возможности возникновения призраков памяти. Люди, работающие с MGG, не знают о том, что каждый ген загруженный в блок визуальной материализации, оставляет свой информационный след в системе, сохраняющийся в ней даже после замены исследуемого гена. Ты даже не представляешь, сколько оттисков чужих жизней находится там сейчас. Они все, как застывшие в янтаре древние насекомые, замерли в своих мирах, после того как снова прожили отражения своей памяти. Но знаешь, немногие из них согласились бы на это по своей воле. Решившись изучать историю путём полного погружения в личности когда-то живших людей и вызвав к жизни их разум, учёные сами того не ведая, преподнесли некоторым из них красочный билет в один конец, на котором огненными буквами выжжены слова: «Добро пожаловать в твой личный ад!» – Я удивлённо взглянула на него. – Да, Энж. Они проживали заново всё, что с ними когда-либо случалось, пока современные профессора исследовали быт различных эпох. Одни из них вновь влачили жалкое существование в нищете; другие страдали от голода и хоронили своих детей, умерших от истощения во время какой-нибудь великой осады; третьих вообще «заново» продавали в рабство, издевались, калечили. И все эти люди не могли остановить это, не могли выйти из этого круга, потому что не осознавали, что это уже не жизнь, а лишь записанный фильм, который можно промотать в любую сторону и выбрать тот фрагмент, в котором они были счастливы. А потом, когда их отработанный ген отложили в сторону, отключив от программы, они попали в ничто, в вечную тьму и одиночество, навсегда оставшись там и осознавая это. Ведь они так и не стали «призраками».

– А ты?

– Я – стал.

– Но как?! – Во мне вдруг проснулись рефлексы учёного. Захотелось разгадать эту загадку, найти объяснение феномену памяти моего брата. Мэтт рассеянно пожал плечами:

– Ты даже не представляешь, что может сделать с человеком чувство вины…

– Вины?

– Да. Я почти каждый день вспоминал то, что с тобой случилось. Думал, как бы ты жила, если бы этого не произошло. – Он протянул руку и «коснулся» пальцами моих шрамов.

– Но ты не виноват!

– Для тебя – может быть. Но себе я никогда не простил того, что не отговорил тебя тогда, что ты всё-таки полезла на эту проклятую тумбу.

– Но, Мэтт, тебе было всего лишь пять лет!

– Всё равно! Я ведь знал, насколько ты была одержима этой сказкой, этими поисками «двери». И мне следовало всего лишь позвать кого-нибудь из взрослых. Ведь я чувствовал, что ничем хорошим эта затея не кончится. И оказался прав. После этого я всегда старался быть рядом с тобой, чтобы защитить тебя, если с тобой снова произойдёт что-то подобное, или чтобы тебя никто не смел трогать. Ведь когда ты стала не такой, как другие, дети перестали принимать тебя.

– Но это никогда не мешало мне, – возразила я.

– А мне – мешало. Это мешало мне жить спокойно. – Он помолчал немного и продолжил: – Однажды, когда я, как и все другие, кого отключили от MGG за ненадобностью, как уже отработанный материал, находился в той леденящей душу пустоте, я неожиданно услышал твой голос. Ты звала меня, и я чувствовал, что нужен тебе. Придя в себя после минутного удивления, ведь я же был уверен, что умер, и никак не мог понять, откуда ты взялась в моём посмертии, я начал крутить головой, пытаясь различить твой силуэт и понять, где ты, но не мог. Кругом была лишь бесконечная тьма. Потом ты вдруг замолчала, и я снова остался там один. Тогда уже я начал выкрикивать твоё имя, но безрезультатно – ты не отзывалась. – Мне показалось, что мой брат вздрогнул. – Через какое-то время твой голос появился снова, и в нём звучали то ярость и злость, то боль и усталость. Так повторялось несколько раз. Я знал, что нужен тебе, но ничего не мог сделать. И я стал метаться в темноте, но теперь я искал не тебя саму, а пытался найти выход. От отчаянья я почти сошёл с ума и попробовал разорвать эту тьму руками. В какой-то момент мне даже показалось, что мои пальцы действительно осязают её, словно пространство вокруг внезапно превратилось в скользкую, едва ощущаемую, но уже трещащую по швам ткань. И вдруг моё исступлённое сознание вздрогнуло от боли и неожиданности, когда окружающая меня темнота неожиданно сменилась ослепительным светом. Это было похоже на то, как если ты находишься в огромном каменном зале без единого светильника, но с единственным небольшим проёмом, полностью спрятанным светонепроницаемой бумагой. Ты бьёшься в стены этого зала – и в нём нет ни мебели, ни предметов, ни даже теней, только всепоглощающая чернота. И вдруг ты случайно попадаешь рукой в этот самый проём, и тонкая преграда лопается от твоего нечаянного усилия. И сперва отшатнувшись от внезапно хлынувшего в глаза резкого света, вдруг начинаешь орать от счастья, потому что понимаешь, что, наконец-то, видишь солнце. – Мэтт улыбнулся своим воспоминаниям. – Сначала я даже подумал, что ослеп – настолько ярким казался мне этот свет. Потом я внезапно осознал, что меня окружает не только он, но и чьи-то незнакомые голоса. Я даже подумал, что попал в иной мир. В Чистилище или в Рай. Ну, ты понимаешь… – Он смущённо взглянул на меня. – Но точно не в ад. Мой Ад остался там, позади. – Я услышала вздох облегчения. – Поначалу я растерянно пытался понять, о чём разговаривают невидимые мне «ангелы», и вдруг услышал твоё имя. Сперва я не поверил сам себе, решил, что мне показалось, но кто-то опять повторил его. Тогда я стал прислушиваться к «их» разговору. Но неожиданно вновь появился твой голос. Он исходил отовсюду. Я попытался найти тебя, но вокруг меня опять была пустота, на этот раз заполненная светом и голосами. Они что-то обсуждали, спорили друг с другом, а твой голос по-прежнему звал меня, он был полон сожаления, что меня нет рядом. Но вдруг что-то изменилось, и моё имя исчезло. Ты всё ещё говорила, но уже не со мной, а скорее сама с собой, успокаивая и уговаривая. Ты словно мгновенно забыла обо мне, о том, что у тебя вообще есть брат – человек, который поможет и защитит. Теперь в твоём голосе сквозило одиночество и уверенность, что только ты сама можешь себе помочь. Я был сбит с толку, ведь такого просто не могло быть. Я позвал тебя, но ты не услышала, и твой голос снова исчез. Остались только те, другие, которые называли какие-то непонятные цифры, отдавали распоряжения и иногда, будто между прочим, делясь друг с другом своими мыслями. Я слушал их долго, очень долго, постепенно осознавая, что со мной произошло и где я нахожусь. Сначала с трудом, продираясь сквозь липкий туман охватившего мой разум шока, а затем, уже успокоившись и смирившись, я, наконец, сложил в своей голове весь сложный и многослойный паззл произошедшего. Я понял: так получилось, что второй Анжелы Александры Гэррис пока не родилось на свете. За столько лет никто до сих пор не понял до конца, как устроено созданное тобой чудо техники. Кстати, – он улыбнулся, – некоторые шутили, что, скорее всего, его тебе или подарила какая-то инопланетная высокотехнологичная раса, заскочившая к тебе на чашку чая по пути к созвездию Скорпиона, или же оно является чем-то волшебным, действующим вопреки законам механики и физики. Правда, нашлись и те, кто над этими шутками не смеялся… Однако самой страшной новостью было даже не то, что я стал частью исследования, маленькой частичкой созданного тобой устройства – наоборот, это было даже интересно и захватывающе. Страшным был фон, на котором собиралась эта невероятная картинка. – Мэтт вдруг как-то не к месту шкодливо улыбнулся, заглянув мне в глаза. – В отличие от тебя, большинство учёных похожи на нормальный людей. Они любят общаться и обсуждать те события, которые происходят вокруг них в мире.

Я невесело фыркнула в ответ:

– В отличие от меня, большинству учёных есть с кем общаться, ведь никто не косится на их физиономию в течение всего разговора, невольно отвлекаясь и про себя складывая узоры из белых росчерков на твоей коже. – И тихо вздохнув, добавила: – Меня всю жизнь добивало именно это.