Изнанка

– Кать, ну ты вспомни этих макак! – Ленка всплеснула руками. – Они все были какие-то… глумливые. Для взрослых – нормально, даже, можно сказать, хорошо. Но для детей вообще не годится! Я, конечно, завтра ее телефон поищу, на безрыбье и обезьянки сойдут. Но она ведь еще и копуша, каких поискать! Вспомни: мы заказали у нее рисунки в январе и только-только к осени получили. Она все что-то переделывала, перерисовывала, перфекционистка хренова. Что там чай мой? Остыл, наверное. Нальешь новый? В горле пересохло, начну сейчас хрипеть как придушенный удавом кролик. Или зайчик.

Катя, посмеиваясь, отправилась на кухню. Вернувшись, поставила на стол перед задумчиво смотрящей в окно Ленкой чашку и блюдце:

– Вот. Бог с ней, с фигурой, булку слопаешь – сразу полегчает, и голова начнет работать.

– Булка?! – Ленка восторженно ахнула, повернулась, потянулась рукой к блюдцу. – Ох, черт!

Черт, черт, черт! Катя кинула на стол висевшую на стуле шаль: ветер вчера шарашил прямо в окно, и она укутала плечи, пока сидела тут вечером, разложив перед собой карандаши, фломастеры, набор пастели. И альбом. Что с альбомом?! Цел, слава богу! Большая часть чая впиталась в скатерть, немного пролилось на Ленкины колени и Катины ступни, остатки промокнули шалью.

Пока они суетились, пока все убирали, Катя то и дело смотрела на альбом и даже один раз почти произнесла «хочу тебе предложить», но остановила себя. Разве это правильно: вот так, с бухты-барахты? Только поставит в глупое положение и себя, и Ленку. Ей наверняка не понравится, сказать об этом впрямую она не решится, будет юлить и даже, возможно, похвалит. И это встанет между ними стеной, если не каменной, то стеклянной. Или будет похоже на тоненькую пищевую пленку, в которую Катя заворачивает Таше бутерброды. На первый взгляд все вроде по-прежнему: видно, слышно, даже дотронуться можно. Но не так, как раньше, совсем не так.

– У тебя сильно брюки намокли? – Катя потрогала рукой Ленкину ногу. – Надо, наверное, феном посушить. Снимай.

– Да ну их, брюки эти дурацкие! Я на машине, доеду мокрая. – Голос у Ленки был усталым и расстроенным. – Надо домой. Ты подумай еще про художника, ладно? Может, в интернете пошарить? Может, какие-то есть сайты, где они предлагают свои услуги. Или к конкурентам сходить, посмотреть, кто им детские книжки иллюстрирует. Только наверняка всех приличных расхватали давно, как думаешь? И сто́ят они, наверное, как крыло от самолета. Или заняты, а у нас сроки жмут как трусы меньше на пять размеров. Ну чего ты ржешь-то опять, балда? Эх. – Ленка махнула рукой, скорчила рожу, обняла Катю и звучно чмокнула в щеку.

– Лен, – пробормотала Катя, не вылезая из Ленкиных объятий, – я тебе показать хотела… Ты посмотри, ладно? А потом скажи. Только честно. Честно-честно, как будто не мне, а чужой тетке, которая к тебе на работу пришла устраиваться. Ладно? Обещаешь?

Через пять минут подруга и начальница, в очередной раз посмотрев влюбленным взглядом на Катю, потом на раскрытый альбом и снова на Катю, взяла ее за руку, отвела к дивану, усадила рядом с собой:

– Значит, так. Ты завтра на работу не приходишь, поняла? Все, что ты собиралась делать дома, договоры, тексты, что там у тебя еще, я заберу и поручу кому-нибудь другому. А стихи на мыло кину. И ты сначала дорисуешь… что там у тебя? Пословицы и поговорки? Для Ташиной школы, ага. Я, кстати, думаю, что ничего дорисовывать не надо, все и так прекрасно. Не можешь закончить, просто прекрати, а то превратишься в эту… обезьянью перфекционистку. В общем, заканчиваешь и приступаешь к нашей первой детской книжке. Ты давай головой не мотай! Я твой начальник или кто? Сколько времени тебе нужно? Неделя? Дней десять? Лучше бы за неделю, конечно. Но как сможешь.

Провожая Ленку, уже на пороге Катя спросила:

– Как хоть зовут-то этого поэта?

– Павел. И он не хочет под своим именем печататься. Придумал себе псевдоним – Паша Ёжиков. И настаивает, чтоб обязательно были точки над Ё. Потребовал, чтоб это было прописано в договоре, представляешь?

VI

Катя

Все ее мальчики и девочки, все птицы и звери, даже эльфы с орками были похожи на него, хоть чем-то, хоть самую малость. Вот еж в джинсовой курточке поправляет модную стрижку, отставив узенький локоток. Волк смотрит на нахального зайца чуть исподлобья, но не зло, а скорее равнодушно. У кокетливой лягушки – его разрез глаз. Уши смешного и неуклюжего великана – с круглыми, будто припухшими мочками. У упрямой овцы – завитушка на лбу, точь-в-точь как была у него, у Андрея. И – надо же! – меч в поднятой руке бесстрашного эльфийского рыцаря чем-то похож на портняжные ножницы. Ленка долго перебирала рисунки, изредка поглядывая на Катю. И молчала.

– Ну как тебе, Лен? – Уже десятая книжка (или двенадцатая?), а она все как в первый раз: получилось или нет, подойдет или надо переделывать, а то и искать вместо нее, бестолковой недоучки, кого-нибудь другого – необыкновенного, талантливого, настоящего художника. – Лен, ну что ты молчишь? Плохо, да?

– Кать, не смеши меня! Отлично, как всегда! Забодала ты меня своей неуверенностью. – Ленка сидела в Катиной спальне, которую теперь стоило бы называть кабинетом: стол с огромным монитором и стеллаж с рисовальными принадлежностями занимали бо́льшую часть комнаты. – Ты теперь, конечно, документами реже занимаешься, но продажи наверняка видела. Видела ведь? И знаешь, что у твоей первой с Ёжиковым книжки уже три допечатки было и четвертая на носу. У мамашек с папашками при виде твоих рисунков кошельки сами из карманов выскакивают, открываются и наперегонки к кассе бегут. И эта, новая, тоже будет суперская, я точно знаю. Так что давай пакуй рисунки, чтоб я их увезла, и будем о серьезном говорить.

Катя вздохнула и заныла:

– Ну, Лен! Давай не будем, а?

– Будем! – Ленка встала из-за стола, подошла к гардеробу, рывком открыла дверцу. – Начнем с одежды. Вот как ты одеваешься?

– Как? Обычно. – Катя пожала плечами.

– Как женщина, которая потеряла надежду, вот как! Джинсы, рубашечки какие-то подростковые, свитера под горло. Ничего короткого, ничего шикарного или сексуального, ничего с вырезом, который хотя бы ключицы открывает, не то что грудь!

– Полностью? – Катя хихикнула.

– Что – полностью? – Ленка растерялась, потом негромко хрюкнула от смеха, но тут же снова напялила серьезную мину и продолжила перебирать вешалки с Катиными одежками. – Не придуривайся, ты прекрасно понимаешь, о чем я. Ужас и кошмар просто! А это что? – В Ленкином голосе прозвучала заинтересованность. Она достала укутанные в шуршащий целлофан плечики и развернула. – А вот это совсем другое дело! Теперь я хоть понимаю, куда ты деваешь деньжищи, которые я тебе плачу. Шикарный же костюм, шикарный!

– Да это… – Катя смутилась. – Это я позавчера. По глупости, на самом деле. Ездила на «Комсомольскую», помнишь? Договоры забрать. Потом зашла в универмаг, хотела Таше пижаму купить, зачем-то зашла в бутик с женской одеждой… Знаешь, сама не понимаю, почему его купила. Может, из-за продавщицы.

– Что, уговаривала? – Ленка любовалась костюмом, даже приложила его к себе, хотя в штанину смогла бы просунуть разве что руку. – Цвет какой, а? И не бордо, и не вишневый, и не малиновый, а как будто все вместе.

– Не уговаривала, а смотрела… Ну, знаешь, как смотрят эти девицы в дорогих бутиках. Типа, тебе это все равно не по карману, так нечего и лапать. В общем, я разозлилась и купила.

– Ну и молодец! – Ленка укутала костюм в целлофан и сунула обратно в шкаф. – У нас скоро тусовка на работе, в нем и приходи.

– Нет, Лен, извини. Я его вообще хочу обратно отвезти, там две недели на возврат. Лучше Таше что-нибудь куплю.

Ленка укоризненно покачала головой и закрыла гардероб. После чего подошла к Катиной кровати, потыкала пальцем в подушку и уперла руки в бока.

– Уговаривать тебя бесполезно, как я понимаю. Тогда поговорим о другом. Я тебя уже спрашивала, что это. Спрашивала?

– Спрашивала.

– И еще раз спрашиваю! Что это, крендель жёваный, а?

– Что?! – Катя захохотала. – Крендель жёваный? Новое ругательство, что ли? Откуда ты их берешь, Лен?

– Да черт его знает, сами откуда-то лезут. Может, от родни слышала или сама придумала. Но смешно ведь, правда? И выразительно: сразу представляешь себе… Так! – спохватилась Ленка. – Ты зубы мне не заговаривай! Я тебя спрашивала, ты мне отвечала и сказала что?

– Что это кровать. Кровать, крендель жёваный! – Катя снова хихикнула.

– Это полуторное безобразие – не кровать! Это монашеская келья какая-то! В лучшем случае – койка девочки-подростка, причем наших времен, когда секса не было. Тут должен стоять сексодром два на два метра, а это вот, дорогая моя, спальное место женщины, которая на себе поставила кре…

– Крендель жёваный!

Когда они отсмеялись, Ленка завела новую жалобную песню:

– Кать, ну хотя бы для здоровья нужно! А замуж? Ты же должна выйти замуж! Такая красавица, такая умница, такой талант – и одна. Давай я тебя познакомлю с кем-нибудь? У Игоряши полно одиноких мужиков в друзьях-приятелях. В основном разведенные, конечно, но какая разница? Если мужика до сорока ни разу не окольцевали, это уже диагноз.

Катя смотрела на Ленку с улыбкой, но ничего не отвечала. Смысл? Говорено-переговорено. Даже с братом своим пыталась свести. Давно уже, Таше лет двенадцать было, кажется. Нудела-нудела, дыру в Катиной голове прогрызла, пришлось согласиться на одно свидание, просто чтоб подруга отстала. Они сто лет не виделись, но Сергей пришел с тем же безнадежным видом, что и Катя; мялся и маялся до тех пор, пока не начал рассказывать о своей работе. Оказалось, до спортивных вершин он так и не добрался, зато открыл в себе тренерский талант и теперь работал с детьми. О своих воспитанниках рассказывал с такой теплотой и юмором, что Катя на секунду позавидовала женщине, которая рано или поздно «захомутает» (по Ленкиному выражению) этого большого и доброго парня.

– Сереж, – Катя устала смотреть на мучения несостоявшегося кавалера, – я тут только из-за Ленки, а точнее, из-за ее настойчивости. Мне кажется, с тобой такая же история.

– Точно! – Сергей обрадовался так явно и так искренне, что Катя на долю секунды почувствовала себя оскорбленной, но тут же умилилась. – Сеструха моя такая, может мертвого уговорить выпить на собственных похоронах, скажи? Ты не подумай, ты красивая и вообще, но…

– Ты тоже красивый и вообще. – Катя улыбнулась.

– Да ладно! – Сергей замахал руками. – Я красивый? Здоровый – это да. Но я считаю, мужику красота особо не нужна. Главное – надежность, скажи? Чтоб если пообещал, то сделал. Я почему еще согласился встретиться с тобой? Я посоветоваться хотел. Ты моих – и Ленку, и мать – давно знаешь; может, подскажешь, как мне быть?

Выслушав рассказ Сергея, Катя решила, что проблема не стоит выеденного яйца, но он был всерьез обеспокоен, если не сказать испуган:

– В общем, у меня девушка есть, уже несколько лет встречаемся. Подходит мне на все сто, как будто под меня сделали. Мы вообще ни разу не поссорились за это время, это ведь что-нибудь значит, скажи? В общем, жениться хочу. Но как своим сказать, не знаю. Потому что, – он понизил голос и произнес, будто извиняясь: – Она не русская. Ну, то есть не иностранка, а наша, но не славянской национальности. Бурятка.

– Ну и что? – Катя непонимающе уставилась на смущенного Сергея.

– Они не любят таких.

– Кто? И каких «таких»?

– Непохожих, Кать! – Он будто рассердился. – Ты с Ленкой столько лет знакома, не слышала, что ли, ни разу? То она про татар гадость скажет, то про евреев, то про хохлов. А мать вообще, я даже повторять тебе не буду. Я этих разговоров с детства наслушался – и от матери, и от отца. И как тебе сказать? Ведь вроде не со зла они, но то и дело: эти жадные, эти хитрые, эти грязные. Я и сам… Ну, позволял себе, пока Настю не встретил. Она у нас в спортдиспансере медсестрой была, и я однажды пошутил при ней, Кать. Про узкоглазых. Мы тогда еще не встречались, но все равно! Ну не говно ли я, скажи?

– Ну… – Катя замялась.

– Говно. До сих пор стыдно, хотя она не обиделась тогда или просто виду не подала. Они, наверное, привыкают, да? Те, кого дразнят. Азиаты, жирные, очкарики, негры. Или как их там правильно называть – афроамериканцы, да? Потому что ты или привыкнешь, или сойдешь с ума. Или озвереешь.

Они просидели еще час, и Катя, хоть и с трудом, но убедила Сергея, что поговорить с матерью и сестрой необходимо:

– Сереж, ты же Настю свою любишь? Не отвечай, это риторический вопрос. И маму с сестрой любишь. Значит, надо попробовать договориться. Объяснить. Но, думаю, нужно быть готовым к тому, что ничего не получится. И тогда придется выбирать. И я бы тебе посоветовала обдумать выбор заранее. От кого ты откажешься, если что?

Сергей испуганно помотал головой:

– Я ни от кого не хочу! Как выбирать-то тут можно?

– Я почти уверена, что и не придется. – Катя успокоительно улыбнулась. – И даже не могу представить, что тетя Люся тебя проклянет, например. Знаешь, как в дореволюционных романах было: поди прочь, ты мне больше не сын! – Катя нахмурила брови и картинно указала рукой на дверь кафе. Но Сергей шутку не оценил. – Да ладно, чего ты? Я вообще думаю, что все эти их… нехорошие слова немножко ритуальные, что ли. Что они автоматически выскакивают, как «будь здоров», если кто-то рядом чихает. Я честно тебе говорю: я не знаю людей добрее твоей мамы. И Ленка такая же. Они тебя любят, а значит, полюбят и Настю твою. Я уверена, все будет хорошо.

На прощанье они обнялись, и Сергей пробормотал куда-то в Катину макушку:

– Спасибо тебе. Я, кстати, знаю, кого выберу, если что…

На следующий день на работе Катя услышала, как Ленка, плотно закрыв дверь кабинета, орала в телефон:

– А о матери ты подумал? Тебе кто дороже, а? Свалил, значит, из дома, гондон штопаный, и ради кого?!

С Катей она Сергея не обсуждала, не предъявляла претензий за то, что «научила брата плохому», даже ни разу не спросила, как прошло свидание. Тот день провалился за подкладку их дружбы, как три Катиных года с Валькой.

Почти два года Ленка не упоминала брата вовсе. А потом в ее речи все чаще стало проскальзывать имя Насти: виделись, общались, нормальная деваха. Еще через год-другой Сергей с женой и сыном переехали к тете Люсе, которой из-за возраста и болезней стало трудно справляться одной. И Настя в Ленкиных рассказах приобрела черты эдакой Василисы Премудрой: и добрая она, и хозяйственная, умеет измерять давление и ставить уколы: «Ну вообще не чувствуется, вообще, комар и то больнее кусает!» Оказалось, что пироги она печет не хуже свекрови и любит ту, как родную мать. Тетя Люся, со своей стороны, души не чаяла не только в невестке, но и в черноволосом скуластом Глебе, который в семейных хрониках проходил под прозвищем «Хлебушек».

«Ну вот и хорошо, вот и славно, – думала Катя, слушая вполуха, как Ленка воркует по телефону с Настей. – А то выдумали себе проблему на ровном месте, будто других нет».

Жаль только, что благодать, воцарившаяся в Ленкином семейном окружении, вызвала побочный эффект: Ленка с утроенным пылом взялась за устройство личной жизни лучшей подруги. Но Катя не верила в это допотопное сватовство: «Он отличный мужик, этот Эдик! Или Элик? Наверное, Элик, Эльдар. Нежадный, веселый. Почти не пьет. Ну честное слово, не пьет!» Не пьет – и отлично. Но не сейчас, ладно, Лен? Потом как-нибудь. На этой неделе у Таши родительское собрание. И работу я еще не закончила, а ты говорила, что в типографии уже ждут. Потом, Лен, потом.

«И вообще, Лен, ты же знаешь, это бывает не так, – продолжала Катя беззвучный разговор с подругой, сидя дома за столом и прорисовывая перышки взъерошенному воробью. – Ты сама сколько раз мне рассказывала, как познакомилась со своим Игоряшей. Как ты шла вся в зеленом, и плащ твой развевался, и волосы на ветру. Ты была веселая в тот день, а когда ты веселая, то всем вокруг хорошо. И как тебя нагнал мужчина и сказал: девушка, я за вами иду уже десять минут! Простите, но я не мог иначе. Я хочу пригласить вас на свидание, всего одно. А потом вы сами решите, стоит ли продолжать. Вдруг наша встреча – это судьба?.. Так, крылышко еще подрисовать. И обложку доделать, я там кое-что хотела поправить. Таша скоро вернется, нужно на ужин что-то сообразить. Спасибо, предупредила, что задержится. Вредная стала. Шестнадцать лет. С ума сойти – моей дочери шестнадцать лет! В нее наверняка уже кто-то влюблен. А может, и она. Но ничего же не рассказывает. С другой стороны, разве я с мамой откровенничала? Я и с Ленкой не очень-то, даже сейчас. И сама не понимаю, почему. Мне стыдно? Страшно? Мне, взрослой, почти сорокалетней, почти не верящей в Ленкину киношную историю, неловко рассказать, что до сих не выбросила из головы мысли о пресловутом «женском счастье», придуманном авторами женских романов и плохо проклеенных брошюрок «Как найти свою любовь». Принц на белом коне. Принц. Н-да».

Но пыталась ведь. Искала, идиотка. Не принца, просто человека, с которым не страшно. Шесть лет назад зачем-то зарегистрировалась в «Одноклассниках». По вечерам (нечасто, пару раз в неделю) листала ленту с картинками, то смешными, то туповатыми, смотрела ролики с толстопопыми щенками, выстраивала по три в ряд цветочки и ягодки. На ее фотографию, самую обычную, паспортную, но вышедшую на удивление удачной, стали слетаться лысеющие кавалеры. Сначала она принимала в друзья всех, потом всех поудаляла, утомившись от неумелых или слишком цветистых комплиментов и навязчивых попыток поговорить об интимном.

Однажды написал бывший одноклассник, самый настоящий, с которым проучилась с первого по десятый, но никогда толком не знала. «Анатолий Круглов, 31 год, Москва» оказался мордастеньким, но довольно симпатичным парнем. Начал писать личные сообщения, поначалу безобидные и милые: «А помнишь историчку нашу? Забавная тетка была, да? Шутила про исторических персонажей как про своих знакомых. А я помню, какая ты была в начальной школе: круглые щеки, косички с бантами. Похожа на девочку из фильма «Подкидыш». Ну, там, где «Муля, не нервируй меня!». И хохочущий смайлик.

Разговоры на тему «может, встретимся?» начались примерно через месяц после начала плотного общения. Они перемежались жалобами на одиночество и рассуждениями о Катиной красоте и вменяемости («я прямо чувствую, что ты не похожа на большинство, ты нежная, тонкая, понимающая»). Катя благодарила за комплименты, почти искренне сочувствовала и в конце концов оказалась в одном шаге от того, чтоб выпить с Толей кофе (для начала). Но заболела Таша, случился конец квартала. И ее выше головы завалило бумагами, да и на губе выскочила простуда… После очередных ее извинений и обещаний Круглов пропал на пару дней, а вернувшись, вывалил на Катю тонну грязи – с опечатками, многочисленными крюками вопросительных знаков и кольями восклицательных. «Самая умная, да??? Думаешь, можешь безнаказанно крутить динаму??? Ты еще в школе была высокомерной сукой!!! Я помню, как ты…» И так далее и так далее – распаляясь к концу до полного неприличия и животной злобы. Катя выпила зловонную чашу до дна, до последнего слова, трясущимися руками закрыла вкладку соцсети, выключила компьютер, но тут же включила снова и, все время тыкаясь не туда, удалила из друзей всех мужчин. Хотела ликвидировать и собственный аккаунт, но не сумела и просто закрыла его от посторонних глаз.

В соцсети она не совалась еще пару лет, потом недолго обживала площадку «ВКонтакте», но друзей там не завела, только собрала огромный плейлист – негромкий, успокоительный, почти медитативный. Хотя слушала его нечасто: Таша росла, работы все прибавлялось, времени не хватало. В Фейсбуке Катя, уже наученная, не знакомилась с незнакомыми, читала посты киноведов и знатоков искусства, была подписана на паблики о живописи, психологии, воспитании. Однажды решилась разместить на своей странице фото разворота нарисованной ею книги, получила от немногочисленных френдов лайки и восторженные отзывы и с тех пор публиковала рисунки регулярно: и книжные, и те, что рождались сами, без всяких заказов.

Одной из самых преданных ее поклонниц стала Раиса, бывшая бухгалтер Ленкиной фирмы. Она вышла на пенсию еще до того, как Катя начала рисовать, и преображение девочки, отвечающей за все, вплоть до наличия в офисном туалете бумаги и полотенец, в настоящего художника стало для Раисы чем-то вроде сказки про Золушку. «Катя, дорогая, это гениально! Катюша, невероятный рисунок! Я и представить не могла, что ты такой талант!» – виртуальные поглаживания бывшей коллеги стали настолько привычны, что Катя без колебаний приняла ее приглашение в гости, на торжество в честь годовщины Раисиной свадьбы. Жила бывшая коллега далеко, Катя немного опоздала, но была встречена хозяевами с восторгом и радушием.

По части умения готовить и кормить Раечка (она попросила отныне называть ее только так) оказалась сестрой-близнецом тети Люси, и Кате стоило большого труда не обожраться до икоты. Вино было сладким, компания – веселой, хоть и разношерстной: немногочисленные родственники, подруги Раечки, друзья и коллеги Раечкиного мужа – высокого, голенастого и седоватого Коленьки.

Их все так и звали: Раечка и Коленька. Сорок лет вместе, обоим за шестьдесят, детей, похоже, не случилось. «Коленька! Раечка! Мы так вас любим, так вами гордимся, какие вы молодцы! Счастья вам на столько, столько и еще полстолько!» – рыжая кудрявая дама, похожая на налитый сахарным сиропом воздушный шар, говорила один тост за другим. Понукаемые ею гости выпили за счастливую пару раз, и другой, и третий, после чего кто-то возопил сиплым контральто: «Танцы! А танцы будут? Я хочу танцевать!»

Он, конечно, подошел – тот парень, который смотрел на нее с самого начала: высокий, светловолосый, в синих джинсах и рубашке, расстегнутой на пару пуговиц больше, чем стоило бы. Но ему это шло: и распахнутый ворот цвета линялого из-за жары неба, и узкие джинсы, и светлые волосы, будто выгоревшие на солнце. Может, потому что он был молодой, очень-очень молодой, родившийся намного позже всех присутствующих, в том числе и Кати.

«Лет на пять младше? На десять? Да нет, не может быть. Если на десять, то зачем ему я? А мне зачем? Я что, такая старая, что уже стала западать?..» – додумать Катя не успела, потому что они уже качались под томное «Ах, какая женщина, какая женщина». И пришлось срочно вспоминать, как его зовут, потому что как же общаться, если не знаешь имени? Олег? Вроде Олег, да.

Музыка орала, кружилась голова, и этот мальчик в голубой рубашке держал ее не очень близко, не пытался прижать или положить руки на неприличное место; но их обоих ощутимо потряхивало, и Катя удивлялась сама себе и тому, какой этот Олег тонкий и одновременно сильный, и даже мышцы его лица были, казалось, накачаны с помощью особого лицевого фитнеса.

Он вышел из квартиры первым, она сбежала через пять минут. Переобуваясь из тапок с помпонами в босоножки, видела в конце коридора открытую дверь туалета и Раечку, шипевшую, как убегающая на плиту картошка: «Опять нажрался, сволоч-ч-чь, ни с-стыда ни с-совес-сти, в доме гости, а ты, с-свинья…» Коленька ничего не говорил, а только мучительно рыгал, заходясь в перерывах сиплым кашлем.

Они целовались в лифте, потом в такси, и Катя, взбудораженная и разнеженная новым для себя опытом, позволяла Олегу трогать себя почти везде и радовалась, что не надела сегодня платье, а иначе вообще бог знает до чего бы дошло. Олег не спрашивал, можно ли пойти к ней, а Катя не предложила, хотя Таша ночевала у Иоланты (ее, двенадцатилетнюю и вполне разумную, можно было оставить дома и одну, но у дочери с бывшей няней, а теперь почти подругой, всегда находились какие-то собственные дела, разговоры и секреты). И в пяти минутах ходьбы от Катиного дома, в палисаднике под чьими-то спящими окнами они тискались еще с полчаса. «Бог знает чего» так и не случилось, но суетливая подростковая возня напомнила Кате о собственной телесности и о радости, которую способны принести чужие – мужские – прикосновения. Засыпала она томной и почти счастливой, утром сбегала к палисаднику, чтоб найти в траве потерявшуюся бретельку от лифчика, и до вечера гуляла с Ташей в парке, иногда обмирая от мыслей о прошлой ночи.

Олег позвонил в понедельник, посреди рабочего дня. Катя совсем не помнила, как и когда дала свой номер, но обрадовалась, выскочила из офиса, спустилась по лестнице, чтоб поговорить спокойно и без чужих ушей. На улице по сравнению со вчерашним днем было зябко и ветрено, но после первых слов Олега ей вдруг стало невыносимо жарко. Воздух, который она вдыхала, жег и не хотел выходить из легких, его приходилось выталкивать из себя небольшими порциями. Он сказал, что ему было хорошо. И да, ему известно, что он часто нравится женщинам старше себя. Он даже готов иногда встречаться с ней, потому что она красивая и страстная. Но серьезные отношения – это не для него, он ценит свободу и честно предупреждает, что у него могут быть параллельно другие. «Я жалею женщин, – голос Олега в трубке звучал ласково, – все они жаждут любви и красивых мужчин».