Правила счастливой свадьбы

– Подробно опишите положение тела и утюга… Не бойтесь подойти, она мертвая.

Ослушаться чиновник не посмел. Собрав все мужество, он переставил конторку рядом с погибшей. И старался не смотреть ей в лицо. Чтобы потом кошмары не мучили.

Пушкин вывернул содержимое сумочки на диван.

Барышня имела при себе мелкой мелочи с рубль, помятыми купюрами сорок рублей, две новенькие, как из банка, «екатеринки»[10], свернутые в трубочку и перевязанные алой ленточкой. Для барышни в скромном платье с поношенными ботиночками сумма огромная.

Другой предмет был куда интереснее. Обложка небольшой книжечки размером с ладонь гласила: «Касса взаимопомощи невест. Книжка невесты». Под заголовком виднелась давно выцветшая чернильная надпись «Солнечный зайчик», видно означавшая девиз владелицы книжки. Под ней подпись: «Ведение учета м-м Капустина Ф.М.». Листы книжечки сообщали, что за Солнечного зайчика исправно вносились месячные платежи на протяжении девяти лет. К выдаче приданого ей полагалась тысяча рублей – сумма значительная. Причем получить деньги Солнечный зайчик должна была завтра, как указано в книжечке.

Кроме финансов, в сумочке нашлось приглашение на венчание графа Урсегова и Астры Федоровны Бабановой. Карточка недешевая: напечатана объемным тиснением по контуру в виде замысловатых кружев с золотыми шарами и цветами померанца. В качестве особого изыска имена жениха и невесты, место и время венчания были написаны от руки каллиграфическим почерком.

Клочком бумаги, который Пушкин развернул последним, оказалась скомканная записка:

«Пн. Ут. У мат. Гусыни. Лютик».

Почерк быстрый, с характерными острыми углами, будто веселые буквы рвались на свободу, а точки не пускали. Запоминающийся почерк. Раз увидишь – не забудешь.

Собранные улики Пушкин положил на конторку и приказал тщательно занести в протокол. Обязательно переписать номера всех купюр.

– Куда ведет вторая дверь? – спросил он.

Вановский пожал плечами:

– Не могу знать…

Пушкин просил передать приставу распоряжение: тщательно собрать все предметы, относящиеся к делу, жертву доставить в участок и вызвать доктора Преображенского из 1-го участка Арбатской части.

– У нас же свой доктор имеется, – сказал Вановский.

– Сообщите Преображенскому, что я просил сделать подробный осмотр, – будто не слыша, ответил Пушкин. – Пусть проверит бутылку сельтерской и стакан с водой… Могу надеяться, что не забудете вещественные улики и утюг?

Помощник обиженно промолчал.

– Исполнение проверю сегодня же… Проследите, чтобы ассигнации случайно не потерялись и не были заменены на иные… Я запомнил номера…

Дернув ручку, Пушкин обнаружил, что дверь не заперта. За ней открылись небольшие темные сени и дверь, ведущая на улицу. Наверх уходила деревянная лестница. Пушкин поднялся, скрипя ступенями. Этаж занимала одна квартира. Судя по пыли и мусору у порога, пустующая. Для очистки совести Пушкин постучал – ответило гулкое эхо.

Спустившись, он толкнул дверь.

Его ослепили солнечный свет и зелень яблоневого сада.

– Ну наконец-то, сколько можно ждать! – нетерпеливо сказали ему.

* * *

После обеда на Михаила Аркадьевича нападало философское настроение. Он размышлял о том, как странно устроена жизнь: со своей женой прожил душа в душу столько лет, что уже и не помнил. Но если бы ему предложили вернуться в юность, когда он жадно делал карьеру, и выбор – успех или женитьба, он бы сильно подумал. И еще неизвестно, что выбрал бы.

Женитьба, то есть венчание, вынуждала принять православие. Государственная вера плюс связи родственников жены открывали дорогу по карьерной лестнице. И вот карьера сделана. На большее рассчитывать невозможно. Стать обер-полицмейстером или вернуться в столицу на должность в Министерстве внутренних дел невозможно. Выходит, что женитьба не слишком много дала. Нет, конечно, Эфенбах любит детей, жену и ее родственников, особенно племянника… Но кто знает, где и кем он бы сейчас был, если бы…

Мечтания прервал вежливый стук. В кабинет заглянул Лелюхин и спросил разрешения представить посетителя. Михаил Аркадьевич не ждал от старого чиновника подвоха, а потому согласился.

Вошел моложавый господин, не старше двадцати шести лет, одетый в идеальный сюртук и шелковый галстук. По несколько надменной манере кланяться, держать спину прямо и вообще по множеству деталей Эфенбах понял, что перед ним столичная штучка. Причем птица высокого полета. Он спросил, с кем имеет честь. Гость представился: Смольс Петр Андреевич, чиновник Министерства иностранных дел.

Прослужив в Петербурге значительную часть жизни, Эфенбах ощущал в каждом госте из столицы земляка, но только не в этом господине, от которого веяло надменностью, какую дают деньги и положение в обществе.

– Чем могу сослужить? – спросил он, предлагая гостю садиться.

Господин Смольс сел так, как стоял: величаво и прямо. Лелюхин незаметно растворился в дальнем углу кабинета.

– Полагаю, теперь надо повторить вам то, что уже было доведено до сведения вашего чиновника… Что поделать, это Москва… – сказал Смольс торжественно, как на приеме послов. – Итак, господин начальник сыскной полиции, обстоятельства вынуждают меня обратиться за помощью… У меня пропала невеста.

Эфенбах сурово глянул на подлеца Лелюхина, который удружил нежданной пакостью. Василий Яковлевич сделал самое значительное лицо: дескать, послушайте, что будет дальше…

Что тут поделать? Михаил Аркадьевич выслушал историю, которую ему сообщили тоном, каким обучают нерадивых слуг.

…Господин Смольс вез невесту в столицу, чтобы представить родителям. Тряска поезда сморила, что всегда бывает с ним в дороге. Когда проснулся, не обнаружил невесту в купе и вообще в поезде. Багаж на месте, не пропало ничего. Проводник, допрошенный жандармом[11] на вокзале в Твери, показал: барышня вышла в Клину, после чего не вернулась до отправления поезда. Он не обязан следить за пассажирами, даже если те едут в вагоне I класса. Господин Смольс сошел со всем багажом и добрался ближайшим поездом до Клина. Местный начальник станции ничего не мог сказать о пропавшей невесте. Зато буфетчик показал, что похожая по описаниям барышня пила оранжад, а потом прыгнула в поезд, уходивший в Москву. Приметил ее потому, что она была без спутника и красивая…

– Что от нас изволите? – спросил Эфенбах.

– Разумеется, найти ее! – с заметным возмущением ответил Смольс.

– Не нашего поля дело, – ответил начальник сыска со вздохом, чем вызвал нескрываемое возмущение столичного гостя.

– Что значит не вашего? А кто, позвольте, должен расследовать?

– Что расследовать?

– Да вы насмехаетесь, что ли! – Смольс стал суров.

Суровость не произвела на Михаила Аркадьевича никакого эффекта. Он светски улыбнулся.

– Позвольте разгладить… Значит, пропажи денег нет? Нет… Пропажи вещей нет? Никак нет… Пропажи драгоценностей нет? Нет… Багаж оставлен на ваше попечение… А что мадемуазель сбежала на другой поезд, так это ее воля вольная… Крепостное право отменили… Законом не запрещено… Как говорится, лучше конь в рукаве, чем ёж за воротом…

Смольс вгляделся в ясные и честные глаза Эфенбаха.

– Неслыханно, – сказал он. – Донесу о вашем поведении в министерстве…

– Донесите, – согласился Михаил Аркадьевич. – Донесите, как от вас невеста сбежала… Для карьеры дипломата в большей пользе будет… А не вы, так и мы подсобим… У нас тоже друзья в столице дожидаются сплетен…

Столичный щеголь вдруг сдулся, плечи его согнулись.

– Господа… Вы поймите… Я влюбился… Глупо и безнадежно… – тихо и совсем по-другому проговорил он. – Все для нее готов был сделать… Все сокровища мира бросить к ее ногам… А она сбежала… За что? Чем ее обидел? Только бы найти и спросить… Упасть на колени и прощения просить… Хоть не знаю, за что…

Горе его было столь искренно, что Лелюхин смущенно хмыкнул. Впрочем, Эфенбах тоже не растратил способность к состраданию, несмотря на службу в полиции.

– Невеста московская? – спросил он.

Смольс вытер пальцем глаз.

– Нет, приехала из-за границы, проживала в «Лоскутной».

– Значит, паспорт у нее имеется, – упомянул Лелюхин то, что было важно для розыска.

– Конечно… Наверное… Я же не проверял… Она самостоятельная, независимая женщина со средствами… Совершеннолетняя… Наверняка старше двадцати четырех… Но какое это имеет значение. Я не хочу жениться на молоденькой шестнадцатилетней глупышке.

– Расписать лицо сможете? – спросил Эфенбах.

– Красавица редкая, – ответил Смольс.

– Ну, теперь все понятно. – Михаил Аркадьевич вдруг сообразил, что забыл про главное. – Как ее звать?

– Баронесса фон Шталь…

– Как? – с нескрываемым удивлением спросил Лелюхин, хотя отлично расслышал.

Смольс обернулся и повторил.

– Господа, умоляю, найдите ее… Мне бы только спросить: в чем я провинился… И загладить вину…

Эфенбах величественно поднялся и протянул страдальцу руку.

– Будем разыскивать!

* * *

Разгадка, откуда у городового появился рубль на извозчика и почему он так настойчиво требовал Пушкина (наверняка служивый заработал еще), стояла во всей красе. Разгадка была в дорожном платье, модной шляпке и нервно покачивала сумочкой. Разгадка была столь невероятна, что другой и быть не могло.

– Каким образом умудрились оказаться в салоне мадам Жанны Вейриоль именно в этот день и час? – спросил Пушкин.

Ожидания Агату не обманули. Бесчувственный чурбан не обрадовался, не удивился, не улыбнулся, не сделал вообще ничего, что делают смертные люди. Кусок льда не растопишь. Все, что она хотела сказать – быть может, попросить прощения за глупость, ему не нужно. Так пусть будет похоронено у нее в сердце. Навсегда там погибнет. Раз никому не нужно… Есть дела поважнее, невест надо спасать…

Агата расправила плечи. Чтобы он видел, что имеет дело с серьезным противником. Который не знает ни жалости, ни пощады… А он еще пожалеет…

– Здравствуйте, господин Пушкин, – сказала она, вздернув подбородок. Потому что Пушкин, будучи выше ростом, стоял на ступеньке крыльца.

– Вам задан вопрос, – сказал он.

Чем окончательно разозлил: к тому же еще и хам. Каким был, таким и остался.

– Это допрос?

– Должен понимать, в каком качестве здесь находитесь.

– А вы как полагаете?

– Или свидетель, или постороннее лицо, – ответил Пушкин, незаметно поглядывая на ее пальцы. Ни обручального, ни венчального кольца нет. Как и других украшений.

– Ни то и ни другое, – ответила Агата, довольная пусть крохотной, но победой. Хоть радость неуместна в такой тяжелый момент.

– Хотите признаться в убийстве невесты?

Одним словом этот человек умел испортить самое лучшее. От крохотной победы не осталось и пылинки.

– Я не успела ее спасти, – сказал Агата, глядя прямо в отвратительно-равнодушные глаза. – Не успела по вине хозяйки салона… Она меня обманула… Остается понять, в каких целях. Вероятно, она соучастник убийства…

Пушкин сошел со ступеньки, но все равно остался выше.

– Вам знакома убитая барышня?

– К сожалению. – Агата прикоснулась платочком к носу, чтобы показать, что вот-вот заплачет. На Пушкина это не подействовало. – Некая Астра Бабанова… Невеста графа Урсегова… Они ее убили…

– Кто они? – спросил Пушкин, быстро складывая приглашение на свадьбу, записку, поношенную обувь и книжку невесты. Результат получался отрицательным: не может богатая купеческая невеста копить себе на приданое.

– Его дружки… Члены пресловутого «Клуба веселых холостяков»…

– Утренних газет начитались?

Как хотелось Агате врезать сумочкой по этому наглому и самодовольному лицу. Жаль, что нельзя бить сыскную полицию даже сумочкой…

– Лично слышала, как они замышляли преступление, в вокзальном буфете в Клину…

– Как оказались в Клину?

Чтобы избежать подобных омерзительных вопросов, Агата во второй раз за день рассказала, как сошла с поезда, села за оранжад и чем это закончилось. Она умолчала о том, что жених и багаж уехали в Петербург, чтобы Пушкин не слишком обрадовался. Даже если он и не собирался радоваться.

– Хотите сказать, что друзья графа, состоящие в мифическом клубе…

– Клуб не мифический! – с жаром перебила Агата. – Это шайка отъявленных убийц!

– …в мифическом клубе, – продолжил Пушкин, – убивают его невесту до свадьбы. То есть лишают графа солидного приданого. Вы уверены, что он будет благодарен? В чем тут смысл?

Примитивная мужская логика всегда раздражала. Агата даже фыркнула с досады.

– Да как вы, Пушкин, не понимаете! Дело не в деньгах и приданом! Это ненависть к свадьбе и женитьбе, которая глубоко сидит в вас… Во всех вас, мужчинах, – поправилась она. – А у этих господ слепая ненависть перешла в действия! И вот результат… Бедная Астра Федоровна… Я не успела…

– Как хотели остановить убийцу?

– Всего лишь предупредить девушку о грозящей опасности… Я узнала, где она будет примерять свадебное платье. – Агата утаила помощь тетушки, на всякий случай. – Приехала в салон… Мадам Вейриоль сказала, что мадемуазель Бабанова еще не приехала… Предложили сесть подождать… Я стала рассматривать журнал мод… Прошло с четверть часа, как вдруг в салоне появилась молодая барышня, стала стучать в примерочную, кричать: «Откройте, я знаю, что вы здесь». Ей не открыли, она пнула дверь и убежала… А мадам Вейриоль стала проявлять беспокойство… Прошло еще минут десять, она сама подошла и тихо постучала… Никто не открыл… Тут я догадалась, что случилось несчастье: Астра Федоровна давно была в примерочной. Потребовала взломать дверь… Мадам долго не соглашалась, тогда я выбежала на улицу и крикнула городового… Он замок сломал, и мы увидели лежащую Астру… Помощь опоздала… Я приказала до прибытия полиции ничего не трогать и послала городового за вами…

– Городовой получил два рубля?

– Какая разница теперь, – сказала Агата, опустив голову. – Даже если три, бедняжку убили.

Надо признать, что Агата действовала куда разумнее фон Глазенапа. Признавать Пушкин не стал.

– Вам известны те двое, что обсуждали убийство в Клину? – спросил он.

Агата только головой покачала.

– К сожалению, нет… Но я знаю, как они проникли в салон…

– Каким же образом?

Агата показала на дверь.

– Проще простого: вошли через сад, убили и скрылись в переулке так же, как вошли… Никем не замеченные… Пушкин, найдите их… Они безжалостные люди… Не боятся давать дерзкое объявление в газете, не боятся убивать невест… Одной уже нет… Важно теперь спасти других… Ведь будут и другие… Они не остановятся на Астре Бабановой… Поймите, опасность угрожает всем невестам Москвы!

Искренность Агаты могла тронуть кого угодно. Пушкин чуть не поддался.

– Ждите здесь, – строго сказал он. – Вскоре вернусь. К вам будет несколько вопросов…

– Постойте! – вскрикнула Агата вслед уходящей спине.

Пушкин обернулся.

– Бедняжку убили ударом утюга по горлу?

– Служебная тайна, – ответил Пушкин и слишком заторопился в дом.

* * *

Получив срочную депешу из Москвы, состоящую из двух слов: «Спасай Погибаю», Ванзаров догадался, кто забыл подписать телеграмму. Его институтский приятель Мафусаил Карлович Вестлинг, именуемый не иначе как Зефирчик, был исключительной личностью.

Он умел проваливаться в замерзшую лужу при десятиградусном морозе и не схватить простуду. Вместо билета в Нижний купить билет в Варшаву и уехать в Саратов. Выйти в летний зной в полушубке и не схлопотать солнечного удара. Выпить по ошибке уксус вместо вина и не сжечь желудок. Выпасть из пролетки под лошадей конки и уцелеть… Ну и тому подобное.

Судьба наслаждалась, играя Зефирчиком как мячиком. И берегла для дальнейшего развлечения. То и дело попадая в чудовищные происшествия, после которых любой нормальный человек давно лежал бы под могильным камнем, Зефирчик умудрялся уцелеть. Не считая ломаных рук, ног и синяков на голове, после того как на него обрушились строительные леса вместе с рабочими. Зефирчик буквально притягивал неприятности, при этом оставаясь жизнерадостной и простодушной личностью.

Кличку он заработал за светлые кудряшки, как у амурчика, которые вылезли в трехлетнем возрасте, да так и остались. Зефирчик сиял добродушием, всегда готов был помочь и обладал таким невероятным багажом знаний, каким не владела ни одна энциклопедия. Он бы и дальше шел по жизни между вулканами и штормами, но матушка сказала, что больше не намерена терпеть холостую жизнь. Втайне надеясь, что жена будет мучиться с разбитой посудой, сломанной мебелью и жалобами дворника на случайно вырванный замок на воротах. А с нее достаточно. Но в сватовстве Зефирчик преуспел как никто…

Сегодня он был приглашен в гости к возможной невесте. Четвертой и последней. Чтобы подготовить друга как следует, Ванзаров повел его в «Славянский базар». Ресторан был знаменит кухней, обширным буфетом с холодными закусками, которые можно было съедать сколько влезет, заплатив рубль, и коньяком, что подавался в особых бутылках с золотыми журавлями.

По пути к столику Зефирчик умудрился дважды споткнуться. Всякий раз Ванзаров выручал. Оставив угощение на усмотрение официанта, Ванзаров потребовал отчет, что случилось с загубленными невестами.

– Да ничего особенного, Пухля, – ответил Зефирчик, называя чиновника МВД старинной институтской кличкой, что Ванзарова не обрадовало. – Я тут не виноват.

– Неужели? Признавайся и не смей утаивать… Что случилось с первой?

– Забавная история, знаешь ли… Надела она к моему визиту такое роскошное платье, что юбка по полу волочится… Ты только представь, какая глупость так одеваться… Ну вот, мы сидим, беседуем о всяких глупостях… Тут она встает, и знаешь ли, юбка спадает с нее с жутким треском…

– На подол наступил ботинком?

– И даже не заметил! – обрадовался Зефирчик. – Ну разве я виноват? Она – в слезы, а меня вон за порог…

– Допустим… А вторая?

– Еще смешнее… Понимаешь ли, у нее матушка достаточно молода, к тому же они похожи, как сестры… Да и вообще я платья плохо различаю… А прически тем более…

– Неужели ты сделал предложение вместо невесты ее матери? – не веря в догадку, спросил Ванзаров.

Зефирчик отважно опрокинул в рот бокал клюквенного морса, и только салфетка, подставленная Ванзаровым, спасла его манишку от красного пятна.

– Представь… Ну прямо как в «Ревизоре». Другая бы посмеялась, а эта, глупая, в истерику ударилась… Не понимают барышни комизм момента…

– Допустим, – сказал Ванзаров, стараясь сообразить, как спасти нынешнюю невесту от талантов Зефирчика. Давно не общавшись, он обнаружил, что с годами у приятеля усилились способности создавать бедствия. – Что натворил с последней?

– Вот зачем ты, Пухля, так говоришь, – обиделся Зефирчик. – Я вообще ничего не делал… Пришел, как полагается, в парадной форме… Мне сказали, что она сейчас выйдет… Присел на диванчик, тепло, знаешь ли, хорошо… Меня сморило… Не заметил, как прилег маленько…

– А проснулся на полу, свалившись с дивана, – закончил Ванзаров.

– Ну, в целом все верно, – замялся Зефирчик.

– Неужели газы выпустил?

Зефирчик хмыкнул.

– Я же не знал, что они семейством в гостиную вошли… И такие странные: обиделись… А ведь смешно, как в водевиле, вышло…

В общем, Ванзаров понял, что шансов сделать предложение у Зефирчика не больше, чем трижды выиграть на рулетке ставкой на «зеро». А виноват будет он. Надо предпринимать срочные меры для спасения.

Ванзаров спросил, как он намерен просить руки и сердца. Зефирчик предложил прочитать что-нибудь из «Искусства любви» Овидия или какой-нибудь сонет Данте к Беатриче, или, на худой конец, сцену на балконе Ромео и Джульетты. Причем каждый из вариантов – на языке оригинала. Идея была категорически отвергнута. Ванзаров вынул из кармана сюртука книжку, привезенную из столицы.

– Запоминаешь любое стандартное объяснение в любви, слово в слово, здесь их множество, и точно повторяешь… Никаких выдумок, Овидия и Шекспира…

Глянув на обложку «Полного письмовника для женихов и невест», Зефирчик скривился.

– Ну, Пухля… Это же так по-мещански… По́шло и глупо… Никакого стиля, формы, вдохновения…

– Зато надежно, – отверзал Ванзаров. – Невесте точно понравится. В твоем положении выбирать не приходится… Или свадьба, или голова с плеч… Учи признание…

Тяжко вздохнув, Зефирчик стал шевелить губами и ехидно ухмыляться простым, но таким искренним словам о вечной любви, которые говорят друг другу обычные люди. Не Данте с Джульеттами.

Как раз принесли закуски.

Ванзаров налил рюмку себе и запретил Зефирчику мутить голову водкой. Сам же выпил и вкусно закусил. Сегодня ему требовалось серьезно укрепить силы. Водка укрепляла не силы, но дух. К тому же, несмотря на юный возраст, Ванзаров умел пить не пьянея. Чего нельзя было сказать о Зефирчике, который начинал декламировать Марка Аврелия после второй рюмки.

* * *

К неприятностям Жанна Вейриоль относилась как к булавкам: укололась и забыла. Много лет она имела дела с источниками всех неприятностей, то есть дамами. И не с какими-нибудь приятными, а с капризными, вздорными, плаксивыми и обижающими по любой мелочи. То есть самыми обычными женщинами, которые шьют новое платье, желая выглядеть неотразимыми, а потому нервничают. Кто не знает, что сшить платье куда опасней, чем идти с рогатиной на медведя, тот не владел модным салоном. Мадам Вейриоль умела угадывать вкусы капризных заказчиц и научилась неплохо разбираться в людях.

Нынешняя неприятность сбила маску привычной услужливости ненадолго. Утерев глазки и носик, она уже говорила милые комплименты приставу, до каких мужчины большие охотники. Фон Глазенап был холост, а потому его жена не могла интересоваться салоном. Но дружба с местной полицейской властью никому не мешала. Утешая расстроенного ротмистра, Вейриоль говорила о его талантах так искренне, что фон Глазенап окончательно поверил. Когда из примерочной вышел господин, еще недавно влетевший с улицы как вихрь, она поняла, что неприятности только начинаются. И смело пошла к ним, забыв о приставе.

Одного взгляда было достаточно, чтобы оценить: предстоит иметь дело с опасным человеком. Тем более – красивым молодым мужчиной младше тридцати. К тому же неженатым, что для любой женщины становится особым вызовом.

Изящно склонив головку, она приветливо улыбнулась Пушкину. Если не сказать обещающе. Что у другой дамы могло показаться развязным, у Вейриоль вышло невинным. У красивой и не слишком старой женщины такая улыбка не выглядит неприличным намеком.

– Господин пристав сообщил мне, что вы из сыскной полиции, – с оттенком почтительности сказала она. – Если бы не обстоятельства, была бы рада столь приятному знакомству… Тем не менее я рада… Позвольте представиться: мадемуазель Вейриоль… Может называть запросто Жанна…

Она протянула ручку для поцелуя. Пушкин и бровью не повел.

– Погибшую барышню зовут Астра Федоровна Бабанова?

От него не ускользнуло, что хозяйка модного салона вздрогнула.

– С чего вы взяли? – ответила она с улыбкой, в которой утопила неловкость. – Избави Бог! Это Тася… Таисия Юстова, моя клиентка… Барышня милая, образованная, но не слишком богатых родителей… Завтра у нее свадьба…

– Ее платье… – начал Пушкин, но его перебили.

– О да, не совсем по ней, но Тася так хотела дорогое свадебное платье в стиле принцессы со стоячим воротником… Прямо по картине из «Вестника моды» шили… Я предлагала уменьшить расходы, но она отказалась… Все-таки свадьба раз в жизни, для девушки такое событие… Вам, мужчинам, не понять…

Болтливость Вейриоль была на руку. Пушкин терпеливо выслушал.

– Расчет за платье сегодня?

– Ну конечно… Таков порядок… Оно совсем готово… И я вам скажу: в нем Тася выглядит чудесно, вы не находите?

– За платье должно быть заплачено сорок рублей?

Мадам не сдержала удивления.

– Впервые за пять лет, что держу модный салон, встречаю мужчину, который разбирается в цене платья. Обычно господа жалуются на дороговизну. Вы поразили меня.

Комплимент Пушкин отставал без внимания. Не надо угадывать, если знать, сколько денег было в сумочке Юстовой.

– Когда мадемуазель появилась у вас в салоне?

Вейриоль задумалась и даже взглянула на большие часы в футляре, качавшие маятник в углу.

– Вероятно, часа два тому…

– Юстова была одна?

– О да, приехала без матушки и дружки.

– Разве так принято? Кто-то должен оценить платье невесты…

– О, вы правы. – Вейриоль совсем не понравилась осведомленность господина из сыска. – Тася – самостоятельная барышня, желала все принять сама…

– С ней были ваши портнихи?

– Нет, – излишне быстро ответила мадам. – Тася экономила, где могла… Она сама надевала платье и смотрела в зеркало…

– Почему закрылась на ключ?

Пряча раздражение за улыбкой, Вейриоль только руками развела.

– Ну, это же девичья стыдливость… Так объяснимо…

– Разве у вас могут появиться мужчины?