Египтянин. Путь воина

– Позволь напомнить, что из нас двоих только один ваятель, и этот ваятель – я, – стараясь сохранять спокойствие, отозвался Ренси. – Ты не вправе поучать меня.

– А ты не забывай, с кем говоришь! – Нехо угрожающе двинулся на Ренси. – И неужели ты думаешь, что никто не догадался, кого ты здесь изобразил? Предупреждаю, если ты видел её обнажённой, ты пожалеешь о том, что твоя мать произвела тебя на свет!

– Клянусь Маат – защитницей правды, что твои подозрения беспочвенны, – попытался объясниться Ренси.

– Да? – недоверчиво сощурил на него глаза Нехо. – Тогда как ты узнал, что у неё прекрасная грудь и восхитительные ямочки ниже спины?

– Ты забываешь, что я – ваятель, – ответил Ренси, во второй раз с гордостью указав своё ремесло. А сам подумал с затаённой ревностью: откуда номарху известны столь интимные части тела его племянницы?

Нехо так и передёрнуло от злости.

– Неужели ты вправду вообразил себя непревзойдённым мастером? Решил, что во всей Та Кемет не найти подобного тебе?! Но можешь поверить моему слову: я больше не позволю какому-то ремесленнику общаться на короткой ноге с дочерью фараона!

Глядя в искажённое от гнева лицо номарха, Ренси понял, что отвечать ему нет никакого смысла.

– Если один из нас ваятель, то только другому дано решать, что делать с изваянием! – вскричал Нехо и, повернувшись к столпившимся в мастерской жрецам, сделал повелительный жест рукой.

Служители богини Нейт будто только и ждали этого знака: вооружённые молотами на длинных палках, они кинулись к изваянию, точно стая коршунов на лебедя. Когда от статуи откололи голову, и она со стуком упала на пол, у Ренси было такое чувство, словно это упало его сердце.

Он хотел броситься в толпу, но вместо этого стоял не двигаясь, в каком-то неодолимом оцепенении. Он тяжело дышал, ноздри у него трепетали. Сжав кулаки в бессильной ярости, он только прошептал:

– Мерзавцы, мерзавцы!..

А жрецы, окружив статую, продолжали отрубывать от неё кусок за куском. Удары смешивались с проклятиями в сторону мастера-богохульника и каким-то сладострастным смехом: точно варварский процесс уничтожения чудесного творения вызывал у этих людей некое возбуждение.

Ренси, прикованный к месту, будто в страшном и нелепом сне, смотрел, как разрушается его лучшее создание. Быть может, самое прекрасное за всю его жизнь…

Конечно, он мог изваять статую Нейт вдвое быстрей, если бы следовал канонам. Но он потратил отнявшие у него столько энергии недели, ибо хотел, чтобы эта работа на века запечатлела образ Мерет, её красоту и его любовь к ней. То, что случилось с его творением, Ренси воспринимал как непоправимую потерю.

В какой-то миг он почти кожей ощутил пронизывающий его взгляд и повернул голову. Долгие минуты, будто целую вечность, противники стояли, впившись друг в друга глазами. Потом Нехо, вдоволь насладившись своим триумфом, как всегда величаво-надменный, вскинул голову и вышел из мастерской.

Волны сильнейшего потрясения охватывали Ренси, пока он, спотыкаясь и едва угадывая дорогу, брёл по улицам Саиса. Самое страшное унижение для каждого уважающего себя скульптора – быть свидетелем того, как уничтожают его любимое творение. Он говорил себе, что не останется в Саисском дворце и что больше не возьмёт в руки наполненную краской кисть, чтобы закончить заказ номарха. И ещё он точно знал, что не простит Нехо за нанесённое ему бесчестие.

10

Ренси вернулся в свою комнату и быстро собрал вещи. Он думал о том, что Саис так и не принял его, что для всех он остался здесь чужаком, и решил возвращаться домой, в родной Танис, где жила его мать. Но, как и прежде, медлил: в нём жила надежда снова увидеться с Мерет.

Он сказал об этом Депету, и тот с неожиданной для Ренси готовностью предложил ему свой кров:

– Живи у меня, сколько хочешь.

– Я не хочу стеснять тебя, к тому же, мне привычнее жить одному, – сдерживая радость, скромно отозвался Ренси. – Полагаю, тебе тоже. Как только я найду подходящее жильё, избавлю тебя от своего присутствия.

Депет пропустил его слова мимо ушей.

– Вода на очаге уже закипела. Может, ты вымоешься, – это тебя освежит. А я тем временем приготовлю нам поесть.

Депет наполнил горячей водой длинный овальный ушат. Ренси разделся, кинув свою набедренную повязку прямо на пол, опустился в воду и со вздохом облегчения вытянул ноги. Он мылся долго и с удовольствием, тщательно выпаривая известняковую пыль из всех пор. Затем, взбив мыльные стружки до появления пены, сбрил щетину и удалил волосы под мышками и на лобке. Депет же помог ему обрить голову.

– Жрецы поручили тебе работу, и ты исполнил её: тебя не за что винить, – говорил Депет немного погодя, потягивая прохладное пиво и закусывая его маленькой маринованной луковицей. – Уверен, никто не справился бы с этим заказом лучше тебя.

– У Нехо, как и у жрецов, на этот счёт иное мнение, – хмуро возразил Ренси, в груди у него всё ещё клокотали обида и гнев.

Они сидели на циновке, за столом, уставленным блюдами с гороховой похлёбкой, жареной уткой, салатом из огурцов и посыпанными сезамом хрустящими хлебцами. Депет всё-таки закончил роспись стены, над которой до этого трудился вместе с Ренси, и на часть выплаченных номархом денег закупил свежие продукты для ужина.

– Не могу объяснить их поступок иначе, как невежеством и косностью ума. Или просто завистью к твоему таланту. А, может, всем вместе взятым, – высказал своё мнение Депет и, взяв с блюда утиную грудку, впился в неё зубами.

Ренси с задумчивым видом сделал глоток пива и, помолчав, произнёс:

– Мне кажется, Нехо испытывает ко мне личную неприязнь. Возможно, из-за моих отношений с Мерет.

– Тогда тебе следовало бы выкинуть Мерет из головы, – посоветовал ему Депет. – Насколько я знаю Нехо, этот человек ничего не забывает и ничего не прощает. Я бы никому не пожелал заполучить в нём врага.

– Думаю, что я его уже заполучил, – угрюмо отозвался Ренси, ощущая неясную тревогу.

На следующий день Ренси принялся подыскивать новые заказы, заходя в храмы, расспрашивая знатных горожан, не нужен ли мастер для работ в возводящихся ими гробницах. Ему отвечали отказом: где сдержанно-вежливо, а где – холодно и даже враждебно. К концу недели безуспешных поисков, когда Ренси уже отчаялся найти хотя бы какую-то работу, в доме Депета появилась неожиданная заказчица.

Пару минут оба мастера не могли оторвать взгляд от стройной молодой женщины, над головой которой юная служанка держала зонтик от солнца. Очень светлая, с перламутровым оттенком кожа, серые глаза и золотистые волосы – необыкновенный для египтянки облик поразил Ренси. Платье на ней было цветистое, из тонкой ткани, сквозь которую просвечивало совершенных линий тело; на изящных ножках – белые полусапожки с вырезом, непривычная для египтян обувь. И всё же блеск волосам она придавала, следуя египетской моде, с помощью ароматных масел: её окружало облако из запахов розы и жасмина.

– Я Фаида, – представилась женщина просто и в то же время с неким вызовом, может, даже с гордостью.

– Фаида? Ты? – У Депета округлились глаза.

– Ну да, я. Не пойму, что тебя так удивило. – Красавица вскинула тонкие брови. Лёгкое чужеземное произношение придавало её речи особенное очарование.

– Я слышал, что некая Фаида отказала в свидании самому Ипусеру, члену Кенбета7, хотя он предлагал ей мешок золота весом в десять дебенов8, – прибавил Депет, беззастенчиво разглядывая женщину с головы до ног.

Серые глаза Фаиды сощурились от сдерживаемого смеха.

– Люди любят преувеличивать. Но сколько бы дебенов ни весил тот мешок, правда в том, что я бы не продала за них ни своё время, ни свои ласки. Такие мужчины, как этот надутый индюк Ипусер, определённо не в моём вкусе.

Хотя Ренси достиг зрелости мужа, о развлечениях плоти со случайными женщинами он не помышлял. Те женщины, которые «годились для постели», были чужды ему. У него никогда не появлялось желание пойти в «Дом утех», чтобы купить любовь за деньги. Фаида была одной из таких «жриц любви», только услуги её стоили очень дорого и она могла сама выбирать, от кого принять предложение, а кому отказать.

– Я скажу без обиняков, зачем пришла, – продолжила гетера, серьёзно глядя на Ренси. – Я хочу заказать у тебя статую.

– Почему именно у меня? – удивился Ренси.

– Потому что я считаю, что у тебя крепкая рука. Убедительное объяснение?

Ренси пожал плечами.

– Ты представляешь, сколько ваятелей с не менее крепкими руками будут бранить тебя? – с лёгкой иронией сказал он. – Ведь здесь у тебя богатейший выбор – в Саисе живут полдюжины лучших мастеров Та Кемет…

– Послушай, мастер Ренси, – в нетерпении перебила его Фаида. – Я хочу, чтобы мою статую изваял ты, и ни о ком другом слышать не желаю. Мешочек с золотыми кольцами в треть дюжины дебенов тебя устроит? Щедрая плата, не правда ли? Ну как, по рукам?

– Я не нуждаюсь в деньгах: об этом позаботился мой отец, когда решил завещать мне свои сбережения.

Однако несговорчивость Ренси, вызванная напором гетеры, ничуть не поколебала её настойчивости.

– Тогда почему бы тебе не принять мой заказ только из любви к ваянию? – неожиданно предложила она, слегка склонив голову набок и с лукавыми искорками в глазах разглядывая юношу.

Какое-то время они молчали, глядя друг другу в глаза и будто изучая друг друга.

– Меня насторожили слова «мою статую», – наконец произнёс Ренси раздумчиво. – Ты что же, намерена построить для себя усыпальницу здесь, в Саисе?

Короткий негромкий смешок был ему ответом.

– С чего ты взял, что мне нужна статуя для гробницы? Я пока не собираюсь отправляться в царство Аида. Нет, мастер Ренси, я хочу, чтобы ты ваял с меня цветущей и полной жизни. А своей статуей я собираюсь украсить свой же собственный дом. Или сад, я ещё не решила.

Ренси был откровенно озадачен. В его стране изваяниями правителей и вельмож обставляли «дома вечности»: в них душа умершего ждала своего возрождения. Смерть, которая не считалась концом существования человека, возвеличивала царя и знать: искусство скульптуры было ориентировано на потустороннюю жизнь. Лишь в храмах разрешалось помещать статуи фараона, чтобы его подданные могли лицезреть божественный облик сына Ра и восхищаться его величием. Самое большее, что можно было встретить в доме египтянина, это статуэтка бога-карлика Беса, который оберегал домашний очаг.

– Я хочу, чтобы ты сделал с меня статую нимфы, – деловито продолжала Фаида, не обращая внимания на задумавшегося Ренси. – Нимфа в переводе с моего языка значит невеста, юная дева. Это богини, которые посылают удачу и плодородие…

– Чтобы я ваял богиню с земной женщины? – осторожно уточнил Ренси.

– Не вижу в этом ничего предосудительного, – возмутилась гречанка. – Ты думаешь, прославленные скульпторы моей страны, создавая изображения богинь, не брали в качестве моделей известных гетер или своих любовниц? А, впрочем, зачем я это говорю? Разве твоя последняя работа – статуя богини Нейт – не была копией смертной женщины?

Лицо Ренси болезненно сморщилось: последними словами гречанка невольно разбередила его рану.

– Я стоял на неверном пути, когда согласился принять заказ жрецов храма Нейт, – проговорил он голосом, в котором, вопреки его словам, не было ни капли сожаления. – Но с тех пор я не делаю статуй женщин.

Он заметил, как вспыхнули щёки и сошлись брови у Фаиды.

– Вижу, ты совсем возгордился! Только вряд ли твоя гордыня принесёт тебе славу больше той, что разнесли по стране твои работы, – с этими словами гречанка повернулась, сделала знак служанке с зонтиком, и обе покинули дом Депета.

Ренси повернул голову к Депету, пристально вгляделся в его лицо.

– Откуда она узнала про статую богини Нейт? Ведь её видели только жрецы и Нехо… Кто же тогда разнёс по городу слух об этой работе?

Депет промолчал, отведя глаза в сторону.

– Депет? – требовательно вопросил Ренси.

Виноватый взгляд исподлобья был ему ответом.

11

Надвигалась тяжкая знойная пора. Цветы в саисских садах увяли от зноя, листва на деревьях и кустах выгорела и побурела. В безветрии сильнее, чем обычно, ощущался в воздухе сладкий аромат благовоний: из храмовых курильниц поднимались к небу дымные струи аравийских смол. Зато над кварталами бедноты и над окраинами города висел удушливый запах рыбы и овощей, пролежавших весь день на жаре.

Над той частью Саиса, где располагались мастерские и жилища ремесленников, клубились облака пыли. С утра и до позднего вечера улицы здесь были полны народу. Мастера по выделке обуви шили сандалии из папируса или кожи, которые не каждому египтянину были по карману: наличие обуви считалось признаком состоятельности и благополучия; над мастерскими кожевников в пыльном воздухе витал смрадный запах шкур, мокнущих в чанах. Без устали трудились ткачи, торопясь выполнять заказы в срок: помимо схенти9, доступных каждому, большим спросом пользовались разнообразные плащи и заимствованный у сирийцев нарамник10. В ювелирных мастерских толпились, любуясь уже готовыми золотыми цепями, кольцами, ожерельями и браслетами, зажиточные заказчики. Кузнецы трудились в кожаных фартуках, обнажив свои плотные тела до пояса; из мастерских по изготовлению алебастровых рельефов доносился стук молотков и визг напильников.

Ренси раздражали и эти звуки, и люди, постоянно входившие и выходившие из мастерской художников, что была напротив дома, где жил Депет. Уличный шум, возгласы и толпы прохожих – всё это усиливало тоску и ощущение его ненужности. Съезжать от Депета ему не хотелось по той же причине: мысли о полном одиночестве теперь уже пугали его.

Он жестоко страдал: его руки жаждали молотка и резца, но заказов больше не было. Казалось, весь Саис, нет, весь ном, ополчился против него. Это подтверждало заявление Нехо о том, что город находился у него в полном подчинении: любой человек, неугодный номарху, становился здесь изгоем.

– Я сижу совсем без работы, – поделился Ренси своей печалью с Депетом. – Меня не зовут в храмы, местные вельможи при строительстве своих усыпальниц не предлагают мне даже роспись заупокойных плит. Мне необходим хоть какой-нибудь заказ, иначе я погибну.

– Тогда не лучше ли будет для тебя, – осторожно проговорил Депет, – если ты отнесёшься к предложению Фаиды более благосклонно?

– Я уже сказал, что не хочу принимать этот заказ. Я не уверен, что смогу снова ваять женские фигуры, – ответил Ренси, и в голосе его прозвучала мука.

– Без работы, мой друг, ты будешь самым несчастным человеком на свете. И что за беда, если тебе придётся высекать изваяние жрицы любви? Она такая же женщина как все остальные, только, может, красивее многих и… – тут Депет ухмыльнулся и прибавил: – намного веселее…

Ренси покачал головой:

– Говорю тебе, я не знаю, смогу ли снова ваять женщин…

Депет положил свою тяжёлую ладонь на руку юноши и сказал:

– Ренси, посмотри на дело серьёзно. Ты хочешь работать с камнем – значит, бери заказ у гречанки и выполняй его на совесть. Разве для тебя, ваятеля, этот заказ не то же самое, что все предыдущие?

Ренси обречённо вздохнул:

– Пожалуй, ты прав. Что мне ещё остаётся делать? Я согласен…

Дом прославленной в Саисе гетеры, прибывшей в Египет из заморского Милета, стоял на холме, укрытый от солнца акациями, пальмами и тамарисками. Ренси назвал своё имя привратнику, и тот сразу пригласил гостя войти, как будто его здесь уже давно ждали.

Он нашёл Фаиду на веранде под высокой крышей, подпёртой пальмовыми столбами и обнесённой барьером из красного камня. Ренси знал, что это гранит, привезённый с юга страны; ему часто приходилось с таким работать. В невольном порыве он, вместо того, чтобы приветствовать хозяйку дома, устремился к гранитному барьеру, словно к старому знакомому. Его искушённые руки скользнули по гладкой, впитавшей прохладу прошедшей ночи поверхности камня.

– Для меня остаётся загадкой, что может так притягивать в камне? – заговорила Фаида, наблюдая за юношей, и движением руки пригласила его сесть рядом с собой на покрытую барсовой шкурой скамью.

– Если мастер любит свою работу, прикосновение к камню каждый раз обновляет его, – отозвался Ренси, продолжая стоять у барьера. – В руках мастера камень оживает и отдаёт ему своё тепло.

– Камень отдаёт тепло? – ещё больше удивилась гречанка. – Он же холоден и, на мой взгляд, годится только для того, чтобы из него строили или ваяли…

– Во время работы происходит взаимодействие: когда мастер придаёт камню трепет живого тёплого тела. С камнем и обращаться надо как с человеком: прежде чем начать дело, следует постигнуть его существо, заглянуть внутрь.

– Было бы любопытно узнать, что же у меня внутри? – спросила Фаида с присущей ей лукавой улыбкой.

– Будет понятно, как только ты оставишь меня наедине с таким вот камнем, – Ренси провёл по поверхности гранита всей своей широкой ладонью. – Если твой заказ по-прежнему в силе, я готов посетить твою мастерскую.

– Великолепно! – От радости Фаида захлопала в ладоши словно маленькая девочка. – Можешь приходить сегодня же после обеда.

– Я буду здесь завтра, после того, как сияние Амона-Ра окрасит небо, – ответил ей Ренси и, приложив руку к сердцу в знак твёрдого обещания, поклонился. Последнее слово он всё же оставил за собой.

На следующий день Ренси начал набрасывать с обнажённой Фаиды рисунки. Гетера позировала ему без тени стыда или смущения. Напротив, казалось, она гордилась, выставляя напоказ своё совершенное и в этой вызывающей наготе соблазнительное тело.

– Ты должна стать ближе к свету… Откинь назад волосы, склони голову.

Фаида безропотно повиновалась.

– А теперь заложи руки за голову… Да, вот так… так хорошо…

Ренси велел гречанке менять позу десятки раз в день; он то усаживал её, то снова просил подняться, и обходил её со всех сторон, внимательно разглядывая каждую линию её тела. И каждый раз Фаида подчинялась, любопытствуя, что же будет дальше.

А вечером он оттачивал резцы, применялся к весу молотка. С рассветом он начал рубить камень, и работа закипела. Едкая пыль набивалась ему в ноздри и рот, покрывала его потное мускулистое тело, как просеянная пшеничная мука. Он не думал об отдыхе и о еде: его томил лишь давний голод – голод по работе с камнем, и он утолял его дни и ночи напролёт.

С началом работы над скульптурой гетеры Ренси переехал жить к ней в дом; теперь он и ваял, и спал в просторном светлом помещении, которое Фаида отвела под мастерскую. Хотя парадный вход находился с другой стороны дома, до слуха Ренси порою доносились мужские голоса и звонкий смех Фаиды. Их встречи стали реже: Ренси знал, что присутствие гречанки ему больше не нужно, но странная тоска накатывала на него, если Фаида не заходила в мастерскую несколько дней кряду.

Но и мысли о Мерет не покидали его ни на день. Только теперь, когда Саисский дворец был навсегда закрыт для него, Мерет казалась ему более недосягаемой, чем когда-либо. И он терзал себя вопросом, на который не было ответа: помнит ли она ещё о нём?..

Ренси обтачивал круглые бёдра статуи, когда к нему вошла Фаида, позвякивая браслетами на лодыжках, с тяжёлым узлом золотистых волос на затылке, окутанная ароматным облаком, точно незримой вуалью.

– Знаешь, мастер Ренси, если бы в Саисе проводили состязание на лучшую скульптуру, ты бы в нём несомненно победил! – воскликнула гречанка, любуясь изваянием.

– Не так просто состязаться с природой, копируя её лучшие творения, – скромно отозвался Ренси. – Не думаю, что победа в подобном состязании досталась бы мне.

– Значит, по-твоему, я – одно из лучших творений природы? – спросила Фаида, вдруг став серьёзной.

– Ты – само совершенство, – так же, серьёзно, ответил Ренси.

Фаида подошла ближе, благоухая своими любимыми ароматными маслами; её светлые глаза были слегка затуманены. Медленным, хотя и заученным движением она развязала пояс, и одеяние, которое она называла хитон, упало к её ногам.

Она стояла обнажённая, лицо её разрумянилось от наплыва желания. Ренси не сводил с неё глаз, потом коснулся её рта, её груди, её живота и отступил назад.

– Ты знаешь, я свободна в выборе мужчин, – произнесла Фаида голосом, обволакивающим слух. – Могу отдать себя за большую цену, могу отказаться. А могу не взять никакой цены и сама избрать того, с кем заняться любовью… Ты мне мил, мастер Ренси. Ты мне желанен…

Ренси не двинулся с места.

– Боюсь, ты обманываешься на мой счёт. Я не тот, который нужен тебе.

– Ты именно тот, которого я ждала всю жизнь. Ты не как все, ты совсем другой, только я не умею сказать…

Чувствуя, как у него горят щёки от слов гречанки, её голоса, её взгляда, Ренси сделал движение, чтобы уйти, но Фаида вдруг крепко схватила его за руку.

– Твои чресла невинны, ведь так?

– Да, – с запинкой, не сразу признался юноша.

– Не смущайся. Нет тайны и недостойного в целомудрии: всему приходит своё время.

Фаида протянула к Ренси руку и кончиками пальцев дотронулась до его гладкой мускулистой груди. По тому, как изменилось у неё выражение лица, как затрепетали её тонкие ноздри, Ренси решил, будто от него дурно пахнет. И он готов был признать, что так оно и есть: ведь он не мылся уже несколько дней.

– И запаха своего тела тебе тоже не нужно стыдиться. Запах пота, который тебе присущ, это запах здорового сильного мужчины. У многих женщин такой запах вызывает сладострастное возбуждение…

Ренси молчал, потрясённый. Никто никогда не говорил ему подобных слов.

А Фаида, как ни в чём не бывало, подняла с пола свой хитон, оделась и спросила:

– Когда ты ел в последний раз?..

Приведя Ренси в свои покои, она усадила его за круглый стол, отделанный слоновой костью. Ренси опустошил горшок с чечевичной похлёбкой, съел целую утку, рыбу, зажаренные в меду пирожки, запивая всё холодным пивом.

Он так набил себе живот, что еле сгибался, когда полез в деревянный ушат, наполненный мыльной водой.

Когда вечером в дом гречанки пожаловал Депет, и они уединились в саду, рассказывая друг другу о своей работе, Ренси спросил, нет ли новостей о Мерет.

– Я думал, ты давно забыл её! – воскликнул Депет, не то удивлённый, не то разочарованный. И, подмигнув юноше, прибавил: – С такой красоткой, как твоя заказчица, можно совсем не глядеть на других женщин, не то что грезить о недоступных.

Ренси покачал головой:

– Нет, Депет. Ты ошибся. Кроме Мерет, мне никто не нужен.

– Наверное, это у тебя болезнь такая, вроде горячки, – белозубо улыбаясь, поддразнивал мастера Депет. – Придётся нам всерьёз заняться твоим лечением.

– Перестань смеяться, – одёрнул его Ренси. – Это не горячка. Это как шип прекрасной розы, вонзившийся мне в сердце…

Через пару дней Фаида явилась в мастерскую удостовериться, хорошо ли идёт работа.

– Как по-твоему, ты достаточно продвинулся, чтобы показать статую старшине греческой общины? Я хочу пригласить его сюда: мне важно знать, что он думает о твоей работе.

От этого неожиданного заявления Ренси растерялся.

– Ты не могла бы подождать ещё неделю? Ни одному ваятелю не хочется, чтобы его работу смотрели в незавершённом виде.

– Нет, не могу, – вздохнула Фаида. – Дело в том, что я уже пообещала Токсариду познакомить вас как можно раньше. Это знакомство будет очень полезно тебе, Ренси. Токсарид – глава милетских греков, среди которых много купцов. Все они – весьма состоятельные люди. Я могу привести их сюда, чтобы здесь утвердить условия сделки.

– О какой сделке идёт речь?

– Узнаешь об этом от самого Токсарида.

12

Токсарид – и с ним десять человек – пришёл точно в назначенное время. Ренси, представленный им Фаидой, вежливо поздоровался со всеми, припомнив (наученный гречанкой), как на их языке будет звучать приветствие. Милетцы, все как один, были облачены в непривычную для египтян одежду, собранную в мягкие складки и скреплённую на плечах булавками. Некоторые из них чертами лица и формой бороды напоминали Феодора, о котором у Ренси остались тёплые воспоминания.

Все одиннадцать человек столпились у полурождённой нимфы с обликом Фаиды и изумлённо оглядывали её. Потом они заговорили громко и возбуждённо, взмахивая руками и восклицая что-то одобрительное. Под конец все, как один, согнулись в поклоне перед ошеломлённым Ренси и степенно, друг за другом, вышли из мастерской. Остался только Токсарид. Как выяснилось минуту спустя, глава милетских греков неплохо знал язык египтян.

– Купцы остались очень довольны, – сказал он, потрепав Ренси по плечу. – Они сказали, что твоё творение больше подходит под образ любимой греками богини Афродиты, чем нимфы. Но это и неудивительно: наша очаровательная Фаида и богиня любви созданы по одному канону.

– Я возражаю против слова «канон», – нахмурился Ренси. – Слепое следование установленным традицией образцам не в моих правилах. Без излишней скромности могу сказать, что лучшие из моих творений были созданы, когда я отступал от канонов и отказывался копировать работы старых мастеров. Что же до женских статуй, они меня не вдохновляли… до недавнего времени.