Незаконнорожденный. Посольство в преисподнюю

Внутри ярко освещенного бьющими через многочисленные окна лучами солнца зиккурата, куда кроме жрецов богини Пиненкир, пропустили только высших чиновников и послов, не было почти никакой мебели, за исключением пяти золотых и двух серебряных табуретов да небольшого столика.

Все стояли, разбившись на четыре изолированные группы. У большой статуи богини, расположенной по центру одной из стен, на алтаре которой сияла золотом и драгоценными камнями корона Элама, на золотых табуретах в ряд сидели жрецы и военные в разукрашенных золотом и драгоценными камнями одеждах. Посередине находился сам верховный жрец богини, справа от него сидели два его ближайших советника. По левую руку расположились командующий эламской армии и его заместитель. Перед главным жрецом на небольшом столике из черного дерева лежали два опечатанных небольших ларца. У противоположной стены стояли послы иностранных держав и городов, знатные эламцы и военачальники. По правую руку от богини спереди на серебряном табурете сидел Пели. Сразу же за ним стоял Хутрап, еще дальше стояли его сторонники, среди которых находились Скандинав и Набонасар. По левую руку от богини впереди также на серебряном табурете расположился Энпилухан, молодой человек, едва разменявший двадцать пять зим, с нервным лицом, которое он изо всех сил старался сохранить спокойным, но по которому то и дело пробегала радостная улыбка, сын покойного царя, от завещания которого зависело, кто станет царем Элама. По левую руку от Энпилухана стояла ослепительно красивая девушка в присущей царям одежде с серебряной тиарой на уложенных в сложную прическу волосах, выгодно оттеняющей ее бронзовое лицо, хранящее спокойствие и уверенность. В руке она держала небольшой завернутый в золотистую ткань сверток. Дальше сзади стояла большая группа вельмож, поддерживающих Энпилухана.

В красавице почти невозможно было узнать знакомую скандинаву и Набонасару Энинрис. Теперь то была не та простая девушка, а всемогущая Иранна, невеста и будущая жена Энпилухана, перед которой скоро будут преклоняться все без исключения. Окинув взглядом сопровождающих Пели людей, она сразу же разглядела среди них Хутрапа, скандинава и Набонасара, и ее губы тронула презрительная усмешка. Заметив эту усмешку и прекрасно поняв, в чей адрес она предназначена, вспыльчивый Набонасар встрепенулся, однако стоявший рядом скандинав молча незаметно сдавил ему руку. Сильная боль сразу же отрезвила Набонасара. Он даже ойкнул, невольно привлекая внимание окружающих, но тут же взял себя в руки.

Тем временем жрецы, играющие главенствующую роль, закончили произносить молитвы и вступительные речи и приступили к главной части действа.

– Теперь я могу огласить тайну, которую мы, жрецы, скрывали много лет. Сложив вместе принесенный свиток и свиток, находящийся в этой запечатанной шкатулке, – верховный жрец поднял ее в правой руке, – мы должны прочитать всего три слова. Что это за слова, мы узнаем из свитка, находящегося в этой шкатулке, – и верховный жрец поднял другую шкатулку левой рукой, – но прежде я желаю, чтобы обе претендующие на корону стороны и присутствующие здесь послы удостоверились, что печати не нарушены и что свитки подлинные. Я прошу выбранных представителей подойти ко мне.

Заранее выбранные представители – по три человека от посольского корпуса и от каждой из сторон – подошли к столику и осмотрели ларцы. Они подтвердили, что печати принадлежат старому царю и что они не нарушены.

Верховный жрец сломал печать на контрольной шкатулке, разрезал опоясывающий ее шнурок и, открыв крышку, извлек из нее небольшой свернутый в трубочку свиток.

– Читайте, что на нем написано, – сказал он и передал свиток стоявшим рядом представителям.

И один из них, осторожно развернув свиток, громко произнес три написанных на нем слова; этими словами были: доставивший свиток – царь.

В большом зале стояла такая тишина, что слышен был звон какого-то одинокого комара, вовремя не спрятавшегося от уличного зноя, случайно залетевшего сюда и радующегося прохладе помещения.

Следом церемонию доставания прошел свиток, который находился во второй шкатулке. Он был не просто свернут, а прежде сложен, а затем свернут, так что вид его пока еще оставался тайной.

Но разворачивать его верховный жрец пока не спешил. Надо было довести церемонию до конца.

Зная, что только у Энпилухана находится завещание и решив сократить до минимума время церемониала, верховный жрец сразу же обратился к нему:

– Готов ли ты, Энпилухан, предъявить завещание твоего отца, усопшего царя великого Элама?

– Да, готов, вот оно! – сказал тот. Ожидавшая эти слова Иранна танцующей походкой направилась к верховному жрецу, передала ему завернутый свиток и вернулась на место.

Иранна была единственной женщиной, допущенной на церемонию. Нельзя было не залюбоваться прекрасной девушкой, и по рядам наблюдавших за церемонией мужчин, как сторонников Энпилухана, так и его противников, прошла волна оживленного восхищения. Тишина сменилась всеобщим оживлением. Для большинства находящихся в зале стало понятно, что вопрос о царе практически решен.

Если бы с протестом сразу же вышел Пели, верховный жрец был намерен пресечь его выход и не дать ему сорвать церемонию. А что бы мог предъявить Пели кроме того, что завещание везли для него? Он проспал его, оно в других, нужных жрецам руках, и верховный жрец не собирался отдавать царскую корону в руки ненавистного неуправляемого Пели. Однако, на удивление, Пели молча сидел, спокойно созерцая происходящее. Он даже вполголоса отпустил комплимент красавице, обращаясь к Хутрапу. Тот тоже улыбнулся. Создавалось впечатление, что их совершенно не огорчает потеря завещания, а с ним и право претендовать на трон. А вернее всего, они поняли тщетность своих попыток и смирились с неизбежным.

Свиток, принесенный Иранной, также прошел осмотр у представителей сторон. Его также признали подлинным.

– Готов ли ты, Пели, предъявить завещание усопшего царя великого Элама? – как того требовал церемониал, спросил верховный жрец.

Со стороны теперь уже не только сторонников Энпилухана, но и с мест для послов и местной знати послышались отдельные короткие смешки. Сторонники же Пели хранили угрюмое молчание.

– Да, готов, вот оно! – ответ Пели словно громом поразил всех присутствующих, не исключая его сторонников.

Никто не ожидал услышать такие слова. В сразу наступившей мертвой тишине были слышны только шаги Хутрапа, вышедшего к столику верховного жреца. Он держал в руке опечатанную шкатулку, точно такую, которая уже стояла на столе. Ропот пронесся из конца в конец по залу. Верховный жрец, онемев, смотрел на шкатулку, как на опасную змею.

Если красавица, представлявшая интересы Энпилухана, предъявила собранию только свиток, то Хутрап, представлявший интересы Пели, предъявил шкатулку, в которой заключен был свиток. Эту разницу заметили практически все присутствующие в зале.

– Этого не может быть! – прошептал Энпилухан.

– Что ты замолчал, жрец? – в тишине раздался спокойный голос Хутрапа, – или голос отнялся?

Иранна стояла, открыв от изумления рот.

Слова Хутрапа словно подстегнули Энпилухана. Он вскочил с места.

– Ты мошенник! – кричал он на Пели, брызгая слюной.

Ему же вторила его свита, осыпая бранью противников. Некоторое время в помещении стоял сплошной крик. Пели же спокойно сидел, не реагируя на брань и крики. Так же спокойно стоял Хутрап. Чувствуя, что здесь что-то не так, скандинав и Набонасар во все глаза смотрели на все это, не понимая, откуда у Хутрапа взялось еще одно завещание, и ожидая, чем все это закончится.

Придя в себя, с огромным трудом с помощью помощников верховный жрец установил тишину.

Еле ворочая языком, он вынужден был продолжить церемонию и пригласил представителей сторон осмотреть принесенную Хутрапом шкатулку. Печати на ней, а затем и на находящемся в шкатулке свитке, также признали настоящими.

Итак, на столе перед верховным жрецом лежали три свитка. Один из них, лежащий посередине, изначально был у жрецов, а два других, по уверению сторон, вторые части завещания старого царя Элама, оба с подлинными печатями, что никак не могло быть. Оставалось только вскрыть их. Снова наступила напряженная тишина.

Трясущимися руками верховный жрец сломал печать свитка, лежащего посередине, с трудом разрезал опутывающий его шнурок и развернул свиток, показав его всем, присутствующим на церемонии. Один край свитка был ровный, а в другом было вырезано три пилообразных больших неровных зуба, проходящим прямо по значкам, разрезав их так, что совершенно нельзя было понять, что там написано. Жрец положил этот свиток на столик.

У него настолько дрожали руки, что он вынужден был уступить место одному из своих помощников. Тот схватил свиток Энпилухана, сломал печать, разрезал веревку и, не разворачивая, положил его слева от лежащей на столе первой части завещания. Так же он поступил со свитком Пели и, положив его справа от первой части завещания, отступил в сторону, снова уступая место верховному жрецу. Тот взялся за края обеих свитков, немного помедлил, затем резким движением встряхнул их, расправляя, и поднял вверх. Еще некоторое время стояла полная тишина. Присутствующие рассматривали поднятые свитки. Затем помещение наполнилось криками – восторженно вопили приверженцы Пели и негодующе кричали приверженцы Энпилухана. Потому что свиток, поданный Иранной, был прямоугольный, здесь ничего не надо было даже и смотреть, а свиток, поданный Хутрапом, имел с одной стороны пилообразные зубцы.

Понимая, что ничего сделать уже нельзя, верховный жрец сложил вырезы свитка первой части завещания и свитка Пели. Они абсолютно совпали в одно целое, открыв три искомых слова: доставивший свиток – царь.

Сторонники Энпилухана яростно кричали про обман, что они не признают коронацию Пели. Сам Энпилухан бледный, как смерть, сидел ни жив, ни мертв.

– Как это случилось? Этого не может быть! – шептала помертвевшими губами Иранна. И тут она встретилась глазами с иронично глядящим на нее Хутрапом. И поняла, что этот хитрый царедворец просто использовал ее, считающей себя самой умной и ловкой, в своей чрезвычайно сложной и опасной игре, где часто ставкой была сама жизнь, и победил, доведя игру до логического конца.

Верховному жрецу ничего не оставалось делать, как объявить, что, согласно завещанию усопшего царя, царская корона Элама переходит к Пели. Когда Пели подошел к жрецу и преклонил колено, тот, проклиная его про себя, возложил корону ему на голову. Помощники верховного жреца запели священный гимн, и дальнейшая церемония проходила уже в присутствии множества жрецов сначала в священной роще у подножия зиккурата, затем в главном храме богини Пиненкир на его верхней площадке под приветственные крики собравшихся толп народа. Про Энпилухана все сразу же забыли, даже большая часть его сторонников кричала здравицы и как могла лезла с поздравлениями к Пели, чтобы загладить свою вину и не попасть под предстоящие репрессии против его противников. А самые ярые противники Пели срочно помчались по домам, чтобы как можно быстрее собраться и сбежать из страны.

Чтобы больше не возвращаться к этому вопросу, скажем, что лишь немногим счастливчикам удалось сделать это. Пели, если это было необходимо для него лично или для страны, и тогда, и в будущем действовал быстро, решительно и беспощадно. Такое было время…

40. Неожиданная встреча

Пол-луны прошло после коронации Пели. Иранна жила во дворце Энпилухана, зализывающего полученную душевную рану, но ничего конкретно не предпринимающего, чтобы исправить положение хотя бы с помощью меча наемного убийцы или яда, защищенного от репрессий Пели тем, что он являлся родным сыном всеми уважаемого старого царя Элама. В первый же день они сильно повздорили, и она ушла от него в другое крыло дворца.

Но надо было что-то делать. Не только ее деятельная натура требовала этого, но и поступившие новые инструкции Нарамсина, царя Аккада. Энпилухан теперь чуть ли не на коленях умолял ее вернуться к нему. Каждый день рабы приносили на ее половину его дорогие подарки и охапки цветов. Наступало время сменить гнев на милость.

Перед поздним ужином, как это было принято у Энпилухана, засиживающегося далеко за полночь, но встающего в полдень, Иранна в своей обычной, даже не парадной, одежде отправилась к Энпилухану. Неподалеку от его покоев высокая фигура, внезапно вынырнувшая из-за поворота коридора, преградила ей дорогу. Она невольно вскрикнула и сделала шаг назад. Перед ней стоял Шамши, которого все считали погибшим в пропасти и про которого она давно уже забыла. Он напоминал истощенного оборванца, лишь на худом с острыми чертами лице огнем безумия горели глаза.

Она испуганно оглянулась, ища взглядом стражников, обычно находящихся в этом коридоре. Но коридор был пуст.

– Я убил их всех, – сказал он, глядя на нее сверкающими глазами, – разве могли они оказать сопротивление мне, всю жизнь учившемуся владеть мечами обеими руками? Я любил тебя, а ты предала меня, как ты могла? – продолжал он.

Ее ум заметался в поисках выхода и тут же нащупал его. Перед ней был безумец, опасный безумец, надо было хотя бы на время отвлечь его внимание.

– Да, я виновата перед тобой! – молитвенно сжала она руки и опустилась на колени, – но Бурна сам приставал ко мне! Угрожал убить, если я не подчинюсь. Что было делать мне, слабой беззащитной девушке?

– Глупец! – нежно шептала она, обнимая ноги Шамши, – ведь я любила тебя, и только тебя! Уедем, уедем отсюда далеко-далеко! Там мы будем только одни – ты и я! И будем любить друг друга без памяти! А потом вместе уйдем в чертоги Мардука!

Она еще крепче обняла Шамши, прижалась всем телом. Горячая волна ударила ему в голову. А тем временем рука ее нащупали в сапожке неразлучный трехгранный кинжал-стилет, который она не раз успешно использовала по назначению.

Последний раз это случилось в Лараке, когда она, ловко притворяясь отравленной дымом, убила старшину купцов, видевшего ее лицо, который мог опознать и выдать ее. Ведь это она была тем тайным послом аккадского царя, который появился в аккадском торговом дворе в гостях у старшины купцов. И откуда она с трудом выскользнула из огня, сумев провести Бурну. А до этого в Ниппуре, где она же была тем главным, кто вошел в дом с ожидающими засланными заранее аккадскими шпионами, и этим же кинжалом убила провинившегося из них. И была тем, кто убил так некстати узнавшего ее проводника из Ниппура. Тогда ей крупно повезло, она была на грани провала. Этот же человек был проводником, не так давно приведшим караван в Сусан (хотя ей больше нравилось другое название этого города – Сузы), где был допущен вместе с хозяином каравана к Энпилухану. Энпилухан позвал ее и одаривал прекрасными ожерельями, поднесенными караванщиком ему в дар, в присутствии проводника. Поэтому проводник сразу же узнал ее и обратился к ней как к госпоже, назвав ее настоящее имя, думая, что она тоже путешествует с караваном, не зная истинного положения дел. Поначалу она страшно перепугалась, но школу жрецов она успешно прошла не зря – уже скоро она своим волшебным голосом совершенно очаровала проводника. А затем дала намек и на нечто большее, сказав ему, что будет ждать его вечером у ближнего холма. Затем приказала отвернуться и удалиться. Когда же он, счастливый, повернулся к ней спиной, ее верный трехгранный кинжал-стилет, который всегда находился у нее в сапожке, вонзился в его спину. Точно так же был убит табунщик и искалечены кони. Острой гранью кинжала она незаметно надрезала веревку, стягивающую плот, при переправе через левый рукав Евфрата. Конечно, она сильно рисковала при этом, ведь плот мог развалиться и раньше, чем она сама сошла на берег. Но все прошло как нельзя лучше…

Продолжая обнимать Шамши и прижимаясь к нему, она за его спиной перехватила рукоять кинжала обеими руками, поднялась на ноги, нацелилась и резким движением обеих рук к себе, как бы обнимая, сквозь спину пронзила сердце несчастного влюбленного безумца. Он охнул и, выскользнув из ее рук, замертво опустился на плиты пола. Она толкнула его труп обутой в разукрашенный сапожок ножкой.

– Презренный шакал! – с ненавистью сказала она, легко вытаскивая кинжал из спины и вытирая его об его одежду, – посмел меня лапать! Возомнил, что он мне ровня! Теперь придется отмываться от его грязных рук!

От толчка ворот рубашки Шамши распахнулся, и на открывшейся костлявой груди сверкнул рубиновый огонек. Она наклонилась и, поддев кончиком кинжала грязный шнурок, вытащила надетый на него красивый золотой перстень с огромным красным камнем.

– А мальчик знал толк в перстнях! – одобрительно пробормотала она, разрезая шнурок и поднимая его, – ну что ж, я заберу его, не оставлять же для жадных рук могильщиков! Интересно, где он украл такую красоту?

Она надела перстень на палец правой руки, полюбовалась на него, отставив ладонь и вытянув пальцы вверх. Он был действительно восхитителен на ее тонкой руке. Она, спрятав кинжал в сапожок и переступив через труп, тут же забыв о нем и направилась в покои Энпилухана.

– Я приветствую моего властителя! – сказала она, прижав руку к груди.

– О, какой восхитительный перстень! – воскликнул Энпилухан, – откуда он у тебя?

– Так, подарок, – отмахнулась она.

– И кто это дарит тебе такие подарки? Покажи-ка, покажи!

Она, играючи с ним, завела руку за спину и сжала кулак, со смехом уворачиваясь от Энпилухана. И сразу же ее больно кольнуло в палец. Она испуганно отдернула руку и оглянулась назад. Там никого не было. Тогда она взглянула на палец. Из-под перстня выступила капелька крови. Энпилухан взял ее руку, осторожно снял перстень и провел мизинцем внутри него. Что-то укололо и его.

– Ничего страшного, небольшая зазубринка, – объявил он результаты осмотра, – завтра отдам ювелиру и он исправит ее.

Она все еще испуганно держала руку на уровне груди, а на пальце висела капелька крови. Энпилухан протянул ей свой мизинец, на котором также выступила немножко крови, и коснулся ею ее капельки.

– Вот видишь, я смешиваю нашу кровь. И теперь ничто не может нам помешать…

И он притянул ее к себе. Она оттолкнула его.

– Все еще злишься на меня? – с улыбкой спросил он.

– А как же не злиться? – с возмущением ответила она, – в своем рвении получить завещание ты совершенно не думал обо мне! Меня несколько раз могло убить колдовство – и когда пересекали ирак, и на зыбучих песках, и дальше!

– Мое сокровище, я был уверен, что с тобой ничего не случится! Я специально потребовал, чтобы колдуны ни в коем случае не нанесли тебе вред. И они выполнили просьбу. Иначе как бы ты уцелела?

– Это правда? Ты на самом деле сделал это для меня? – обворожительно улыбаясь, спросила она.

– Конечно, любовь моя! Теперь ты уже не будешь отталкивать меня?

Через несколько мгновений она, обнаженная и прекрасная в своей наготе, знающая свою неотразимость, уже лежала на ложе, снисходительно поглядывая на его лицо, на котором, как всегда, отражалось его восхищение ею.

– Как ты прекрасна! – сказал он, также обнаженный, подходя к ложу.

Она хотела ответить, но внезапная жгучая боль в животе заставила ее пронзительно вскрикнуть. Она скорчилась в кровати, прижала ноги к животу и обхватила его руками. А боль поднималась все выше, к сердцу. Она уже не кричала а хрипела, изо рта потоками летела пена.

Энпилухан в ужасе отшатнулся, хотел было позвать стражу, но спазмы сдавили его горло, а у него живот также прорезала нестерпимая боль…

Когда рабы, обеспокоенные тем, что Энпилухан и его возлюбленная Иранна не вышли к ужину, направились узнать, почему их нет, то в коридоре наткнулись вначале на перебитый пост охраны, затем на труп высокого молодого, но сильно изможденного человека с обритым по-жречески черепом, на спине которого напротив сердца была небольшое трехгранное отверстие от воровского кинжала, а в покоях на ложе в потоках начавшей высыхать пены лежали обнаженные трупы Энпилухана и Иранны с лицами, выражающими такие мучения, что рабы поскорее накинули ткань, лишь бы не видеть страдальческое выражение на них.

41. Некоторые итоги

Утро следующего дня застало Пели и Хутрапа сидящими в рабочем кабинете напротив друг друга. Пели был, как всегда, свеж и деятелен. Хутрап же был основательно помят и выглядел уставшим. Этой ночью прилечь ему не пришлось. И сейчас он докладывал Пели о ночном происшествии во дворце сына старого царя и о принятых в связи с этим мерах.

– Ну вот, – облегченно вздохнул Хутрап, – ситуация с Энпилуханом разрешилась сама собой. Теперь я представляю это дело так, что убийца шел, чтобы убить тебя. Но Энпилухан вступил с ним в бой, убил его, но сам был ранен его отравленным кинжалом.

– А как же его девушка?

– А разве там была какая-то девушка? – усмехнулся Хутрап, – кто тебе об этом сказал? В большой политике участвуют только большие люди. Отдельные маленькие людишки могут лишь в лучшем случае промелькнуть, но, как правило, они вообще не оставляют следа в истории. Так что не было никакой девушки, и быть не могло.

– А рабы и прислуга, те, что нашли трупы? Они могут разболтать все, если уже не разболтали…

– Перед тем, как напасть на Энпилухана, убийца, или его помощники, ночью напали на его слуг, чтобы они не смогли оказать помощь. И перебили их всех до одного. Никто не уцелел. Мы скорбим по безвинно погибшим… У убийцы нашли письмо, свидетельствующее о том, что его наняли жрецы богини Пиненкир. Его помощники разыскиваются.

– Но у него не было никакого письма, Хутрап!

– Его нашли позже, когда внимательно осмотрели одежду. Письмо является свидетельством предательства жрецов богини Пиненкир, и у тебя в отношении них теперь развязаны руки. Некоторые, самые крикливые из них, уже арестованы, и непременно дадут нужные показания о своей гнусной и подлой роли в этом деле. Ты можешь или уничтожить остальных, что не очень хорошо, ибо, как показывает практика, жрецы лучше всего доводят до народа решения царя и помогают держать его в узде, или припугнуть их, заставив червями ползать у тебя под ногами и во всем поддерживать твои начинания. Они думали, что они выше всех, и что только для них предназначены золотые кресла, а тебя удостоили только серебряным. Разве можно простить это? Уже подготовлен твой указ, согласно которому доля жрецов в налогах увеличивается вдвое. Это и будут недостающие нам сейчас деньги. Кроме того, на жрецов ты наложишь штраф – пятьсот тысяч мер золота.

– Когда ты успел придумать все это, Хутрап?

– Я хороший советник, понимающий, что и когда нужно сделать. И работаю для того, чтобы ты, великий царь, оставил след в истории. Я участвую в большой политике, но не оставлю след в истории. Она пишется руками царей, и только о царях будут помнить в будущем. Но царям нужны помощники, готовые взвалить на себя часть их ноши. Не замахиваясь на их будущую славу, а, наоборот, ведущие их к славе. Я и являюсь таким помощником.

– Ты первый, ближайший и самый умный помощник!

– У меня был самый лучший учитель, какого только можно пожелать. Я думаю, что похвала меня не испортит, и надеюсь остаться в таком же качестве и впредь, и к этому…

– Это уже я знаю, что тебе нужно к этому! Полтысячи золотых слитков уже ждут не дождутся, чтобы перекочевать в твои сундуки, умный Хутрап! Но кто же был твоим учителем?

– Еще недавно его звали Абиратташ, верховный жрец бога Мардука, а теперь зовут Дамик-илишу, царь Вавилона. Я многое почерпнул из общения с ним… Пусть слава остается царям, но золото – их благодарность – никогда не будет лишним для их помощников и закрепит славу про щедрость и мудрость царей…

42. Заключительная

Через луну после коронации страна уже чувствовала на пульсе твердую руку нового царя. Народ получил некоторые послабления, особенно те, кто занимался ремеслами. Это сулило существенное увеличение податей, поступающих в казну. Был наведен порядок во многих других государственных делах. Усилена армия, существенно увеличено содержание офицерского корпуса, сразу же и безоговорочно ставшего на сторону нового царя. А поддержка армии гарантировала ему выполнение всех далеко идущих планов.

И сам Пели был не промах, но в сочетании с преданным ему главным советником Хутрапом, показывающим себя исключительно умелым политиком и финансистом, он стал во сто крат сильней. Для выплаты армии и возврата долгов нужны были деньги, и Хутрап с помощью жрецов, «безвозмездно и добровольно» передавших в царскую казну огромную сумму, решил этот вопрос.

Все прошедшие после коронации Пели дни Хутрап был настолько чудовищно загружен государственными делами, что не мог выкроить ни мига, чтобы встретиться с сопровождающими его бывший караван людьми, все это время находившимися во дворце, принадлежащем Хутрапу, в котором он сам не появился ни разу. И только теперь впервые представилась возможность, вернее сказать, созрела необходимость встретиться.