С отрога Геликона

– Да, ты прав, Телеф, но… все это так странно, – проговорил Геракл, протягивая руку в ответ.

– Странно? Ты еще удивляешься странностям? Сколько произошло их с тобой за последнюю неделю?

– Ну так что, Телеф, до вечера? – неуверенно спросил Геракл.

– Прощай, мой друг.

– Прощай, – еле слышно ответил сын Амфитриона.

Телеф уходил в направлении дома на восток, уходил, не оборачиваясь. Он едва не плакал от счастья. Геракл же был в недоумении. Он построил себе на этот день большие планы, но силы как будто покинули его. Он никак не мог собраться с мыслями, чтобы пойти туда, куда изначально хотел. «И что могут означать слова Телефа? – думал Геракл, опершись на оказавшийся рядом большой камень и медленно сползая вниз, – Если он говорит, что я не умру, что же может помешать мне вернуться назад к Эрато? Он прощался со мной так, будто мы никогда не увидимся. Но еще он сказал, что вся земля, включая эти горы, полна чудес. Может в этом разгадка?» Настроение Телефа показалось ему слишком определенным. Он понимал, что вернуться к Феспию ему не суждено, но не мог пока принять этого сердцем. Он уже заранее тосковал по Эрато, он обдумывал способы связаться с ней оттуда, где он окажется в скором времени. Но где? Этого он не знал, этого не сказал ему Телеф. Этот вещий муж обещал о ней позаботиться, но как и почему, если он, Геракл, останется жить? Пусть и далеко. Неужто не плавают во все концы мира корабли? Неужто нельзя преодолеть нескольких недель в пути на коне? Эрато была, кстати, превосходной наездницей.

Такие мысли роились в геракловой голове, когда, погруженный в себя, он сидел на вершине одного из отрогов Геликона. Что стало с ним дальше, он сам не мог толком впоследствии объяснить. Он предполагал, что впал в сон, но тут же сам высказывал сомнение: слишком отчетливо помнил он то, что произошло с ним.

А началось все с того, что в том направлении, куда ушел Телеф, на глазах у Геракла словно из воздуха соткалось белое облачко. Оно приближалось и спускалось к земле и, когда оно оказалось на краю склона, Геракл разглядел в нем белую колесницу, которой управлял некто в плаще и капюшоне. Лицо возницы разглядеть было крайне трудно. Поравнявшись с Гераклом, кони остановились, и испод капюшона раздался бойкий девичий голос: «Привет тебе, Геракл! Не хочешь ли ты стать рядом со мною?» Ни тени сомнения, ни законного вопроса «кто ты и откуда знаешь мое имя?», ни размышления о том как тут, на вершине горы могла оказаться колесница, ничего этого не пришло Гераклу на ум. Промолчав в ответ, он стал рядом с девой. Кони резво понесли их двоих. Наблюдая как пролетают мимо деревья, горы и облака, юный герой не заметил, что копыта уже вовсе не бьют земную твердь, а рассекают воздух.

– А мы уже летим. Не страшно? – спросила дева.

– Нет, напротив, это великолепно! Я не летал никогда раньше, – ответил Геракл. Полет был ровным и совершенно бесшумным.

– Смотри, ты ведь хотел видеть Орхомен. Он сейчас под нами.

Под ними действительно был окруженный водой Орхомен. Геракл рассмотрел тропу, о которой говорил ему Телеф. Городские стены, башни, размещение караулов – все было открыто как на ладони. Даже число жителей и воинов можно было легко подсчитать по домам.

– Послушай, а нас не видят там, внизу? – спросил Геракл.

– Ну как ты сам думаешь? Если бы нас видели, то стали бы толпиться и в изумлении показывать пальцами.

– Эта твоя колесница – незаменимая на войне вещь: можно наблюдать, что происходит во вражеском лагере и оставаться незамеченным. Как тебе это удается?

Дева не отвечала. Это заставило Геракла отвлечься от разведывания военных секретов и повернуть голову к ней. Она, меж тем, совершенно преобразилась. Вместо плаща с капюшоном на ней был сияющий, натертый до блеска доспех и шлем. К дальней от него правой руке ремнями был жестко притянут небольшой щит. Дева словно почувствовала на себе взгляд юного героя и повернулась к нему. Черт ее лица Геракл не мог передать никаких. О внешности ее он говорил три вещи: во-первых, что возрастом она была примерно как Эрато, во-вторых, он запомнил, что она почти всегда ему улыбалась, и, в-третьих, что врезалось в его память на всю жизнь, это ощущение небесной синевы в ее глазах.

– Ну что, узнал меня? – спросила она его.

– Кажется, я начинаю понимать…

– Да-да, Геракл, это обо мне рассказывала тебе твоя мать Алкмена.

– Так значит, ты – в самом деле, богиня?

– Да. Ты удивлен?

– Нет, просто и про меня говорят, что я сын бога.

– Это люди так говорят, потому что так им проще понять. Не отказывайся от этого, но и злоупотреблять этим тоже не надо. На самом деле ты рожден, конечно, от семени Амфитриона, но Зевс при помощи других богов задолго до твоего рождения готовил твое тело и твою душу, чтобы вместе они могли исполнить то, что эти боги от тебя хотят.

– О богиня, я уже слышал сегодня, что мне предстоят… великие свершения. Но быть может ты мне расскажешь, в чем они будут состоять? Правильно ли я делаю, что готовлюсь быть воином?

– О, мой Геракл! Я могла бы тебе многое сказать, но не буду. Я тебя затем и посадила в свою колесницу, чтобы ты сам понял, чем должна быть твоя жизнь. Я многое покажу тебе сегодня. Если из этого ты сделаешь правильный вывод, значит Зевс и другие боги трудились над тобой не зря, и нам стоит и дальше помогать тебе.

– А что, боги могут и ошибиться?

– Как тебе сказать, Геракл…? Нам, богам, которые пекутся о светлой и радостной стороне вашей людской жизни, противостоят темные силы. Мы, конечно, не ошибаемся в своих конечных замыслах, но наши противники могут мешать нам, и поскольку действуют они часто скрытно, случается так, что мы недооцениваем исходящую от них опасность. Поэтому не исключено, что и тебе они могли незаметно от нас внедрить в душу или тело какой-нибудь изъян, который мы не заметили. Это мы и проверим сегодня.

– Послушай, но если ты говоришь, что ты – богиня, почему у нас нет твоих храмов и жертвенников?

– Посмотри на меня, Геракл. Я еще очень молода. Еще очень мало людей меня знает. Но я полна сил, и, надеюсь, через столетия многих своих богов вы забудете и будете почитать меня. Ведь я – душа вашего народа. Я знаю каждого из вас, в каждом принимаю участие. Но тебе первому я открою свое имя. Зовут меня Афиной. Если тебе доведется жить на земле еще раз через века, ты не поверишь, узнав, сколь славным стало между людей это имя.

«Столетия…, – размышлял Геракл, – хорошо же так думать, Афина, когда ты бог, и впереди у тебя целая вечность.»

Пока они летели, картина вокруг них сильно переменилась. Кругом потемнело. Солнце перестало быть на себя похожим. Казалось, что оно светило через очень плотные лиловые облака. Земля отражала и, казалось, даже несколько усиливала это лиловое свечение.

– Афина, а куда мы летим? – спросил Геракл. Перемена пейзажа тревожила его.

– В Аид, в царство мертвых, – ответила богиня, улыбаясь точно такой же лучезарной улыбкой, с которой она говорила и обо всем остальном.

– Так значит, я, все-таки, умру?

– Нет. Кто входит в Аид со мной, тех я не бросаю. Всех без исключения возвращаю обратно. Поверь, Геракл, это особая честь.

В чем состояла эта особая честь, понять было трудно на первый взгляд. Земля, простиравшаяся внизу под колесницей, была безлика. Не было полей, только луга с ровной, всюду одинаковой травой, на которых паслись стада каких-то неизвестных Гераклу животных. Деревья были редки, горы по большей части голы, без снежных пиков. Кое-где склоны заросли колючим непролазным кустарником. Нигде не было видно ни цветов, ни их зачатков. Цвета были очень скудны. Было непонятно, вызвано ли это скудостью окраски предметов или тусклым светом. Наконец, появилось некоторое подобие города: стены, дома – все как на земле. Однообразно одетые люди сновали туда и сюда.

– Смотри, Геракл, вот оно, вечное страдалище, Аид, – сказала Афина. – Ты, должно быть, слышал о нем.

– Да слышал, но мне никто не мог никогда толком объяснить, отчего же страдают люди в Аиде?

– Большинство – от уныния. Унылая земля, унылая невольничья работа каждый день, однообразие и отсутствие всякой возможности к бегству. Их доля и вправду ужасна, Геракл. Но некоторых преследует совершенно особая кара. Как вот этого мальчика, например.

Глядя на Геракла, богиня продолжала столь же безоблачно улыбаться, но, направляя взгляд вниз, она всем своим существом проникалась болью этих несчастных. Их боль была и ее болью, это Геракл тоже ощутил всей душою. В нем самом не было и толики ее сопереживания.

Афина указала на некоего человека внизу. Ростом и комплекцией он действительно походил на мальчика. Его отличали густые и вьющиеся темные волосы. Довольно далеко за городской стеною его одолевали семеро разъяренных стражников. Он боролся с ними, как мог, защищался, убегал, звал на помощь.

– Чего они хотят от него? – спросил Геракл.

– Он, Геракл, был как ты. Зовут его Загрей. Мы тоже долго готовили его. Только было это давно. Я была тогда еще совсем маленькой девочкой. Он родился на Крите, в царском доме. Теперь он не хочет быть рабом, а эти стражники, напротив, хотят поработить его волю.

– Но ты – богиня, разве ты не можешь помочь ему?

– Я помогаю ему с первого дня, как он оказался в Аиде. Вот смотри.

Афина отдала поводья Гераклу и подняла руку вверх. Луч света, белого, как привычный земной день, простерся в направлении Загрея от ее ладони. Было видно, что от этого луча мальчик сразу почувствовал в себе прилив сил. Несколькими ударами он уложил стражников и пустился бежать.

– Отсюда нет выхода. Куда же он?

– В город. Собирать людей на борьбу со стражниками. Только это бесполезно.

– Афина, то, что ты говоришь, удивительно для меня. Если вы, всемогущие боги так печетесь о нас, людях, почему же не прекратите эти страдания?

– Геракл, ты не думай, эти стражники – отнюдь не робкого десятка. Если мы захотим забрать отсюда кого-либо из людей и поднять к нам, их набежит целое войско. А людей много. За раз нашими общими усилиями мы сможем поднять две-три души, не больше. И потом в течение долгого времени мы будем бессильны, понимаешь? Поднять из Аида душу для нас – все равно как для земного мастера сделать изысканную вещь: долгая, кропотливая, дорогая работа. Поэтому для узников Аида мы делаем все возможное здесь, на месте. Посмотри вот туда, например. Это моя старшая сестра, Персефона.

В той стороне, куда указывала Афина будто всходило солнце, но не то тусклое, что всходило на аидовом небосклоне ежедневно, нет. Этот рассвет напоминал Гераклу земной, но только без зари. Когда светило, наконец, показалось, стало ясно, что висит оно не высоко в небе, а на вполне ощущаемой высоте. Но свет его был не желтым, как у солнца, а белым и даже с голубым отливом. Когда светило приблизилось, в нем можно было рассмотреть женственную фигуру Персефоны, окруженную светящимся шаром. Великие божественные сестры приветствовали друг друга, обменявшись лучами.

По сравнению с настоящим солнцем свет Персефоны был, конечно, много слабей: его едва хватало, чтобы осчастливить жителей одного местного города. Но и это было уже очень и очень немало. Она влекла к себе людей с непреодолимой силой. Люди следовали за ее движением, пока стражники позволяли им, падали перед ней ниц.

– Афина, это поразительно! Мне тоже хочется ей молиться, – восторженно проговорил Геракл.

– И не напрасно, мой юный друг. Она заслуживает этого.

– Но расскажи мне про нее. Как она стала такой могущественной, что может явно и беспрепятственно входить в Аид? Ведь даже ты этого не можешь.

– Я могу, Геракл, но мне назначено иное. Я забочусь больше о тех, кто живет на земле, а она о мертвых, о тех, что в Аиде. А случилось это вот как. Она была нареченной Зевсу невестой. Но царь Аида похитил ее с небесных высот и пленил. Вслед за ней попал в плен и Загрей, в которого она вложила очень много сил и труда…

Геракл едва ли слушал в пол уха. Его завораживал триумф Персефоны над этой безликою землею. Она будто бы разговаривала с ним одновременно тысячью родных голосов обо всем, что только можно было вообразить: и о красоте земной природы, и о любви, которой он любил Эрато, и об уюте отчего дома, и, наконец, о нерушимых, хранящих родные Фивы стенах. Некоторые голоса были особенными: один напоминал скорее даже не голос, а прикосновение заботливой материнской руки, а в другом Геракл будто бы слышал строгий наказ отца…

Он не мог понять, кто и как мог пленить столь великое и сильное существо, но он не мог не оценить, насколько важным было явление Персефоны пленникам этого бесприютного мира – ведь как она говорила с ним, так же она, должно быть, обращалась к сердцу каждого узника. Афина читала его мысли.

– Да, Геракл, бывает и так. Я говорила тебе, что стражники в Аиде отнюдь не робкого десятка. Но и сестра моя, и я сама, и Зевс теперь не те, что были раньше. Мы стали много сильнее. Мы ведь тоже все воины и, как и тебе, нам нужно упражняться, чтобы одолевать врагов. Мы немало потрудились, мы вели борьбу с царем Аида, и он вынужден был нам уступить: Персефона стала проводить в Аиде лишь треть года, а остальное время – жить на небесах. Мы могли бы и полностью освободить ее, чтобы она воссоединилась с Зевсом, но она решила иначе, Геракл.

– Почему?

– Потому что сама была здесь в неволе и страдания других узников приняла ближе к сердцу. Мало-помалу, мы сделали так, что она спускается сюда, как и раньше, на треть года, но не для того, чтобы быть пленницей, а чтобы одарять этих несчастных своим светом. Возвращаясь же к нам на небеса, она копит силы для нового спуска.

– Так что же, Афина, они все останутся навсегда в Аиде? – спросил Геракл, очертя рукой горизонт.

– Увы, Геракл, мне и самой грустно сознавать это. Большинство из них еще очень и очень долго не увидит света. Некоторых, например, Загрея, мы поднимем очень скоро, кого позже, кого раньше. Но большинство останется. Понимаешь, Геракл, боги хоть и стали сильнее, но все же еще очень и очень слабы. Нам требуется время. Впрочем, надежда есть. Потому что… тебе наверное это трудно представить, но и над нами, надо мной, над Зевсом тоже есть боги. И они как раз готовят то, о чем ты говоришь – избавление людей от вечных страданий. Подъем из Аида перестанет быть делом искусства. Я мечтаю о том, что буду увозить людей отсюда в своей колеснице так же, как сейчас везу в ней тебя… Но это должно произойти сразу всюду, по всей земле, а потому нескоро. Пока мы рады уже тому, что среди нас нашлась столь отважная Персефона, которая не бросает заключенных в этом лиловом царстве, а поддерживает в них надежду. Даже сам Зевс, хотя и долго грустил, принял ее выбор.

Договаривая это, Афина уже гнала коней дальше, а Геракл провожал взглядом ее сестру до тех пор, пока колесница вновь не остановилась.

– Я не хочу долго задерживать тебя в Аиде, но я должна тебя здесь познакомить еще кое с кем, – сказала Афина.

Недалеко от города было нечто, что Геракл издали принял за озеро. Это была ровная черная, бесформенная, но четко очерченная поверхность. Чернота ее была поразительной: безвозвратно в ней теряясь, ее не менял даже свет Персефоны. Когда Афина подвела колесницу еще немного ближе, Геракл сразу понял, что ошибся: водная гладь не могла быть такой спокойной.

– Сейчас, Геракл, – сказала Афина, – я покажу тебе твою главную противницу. Когда силы тьмы поняли, что им не воспрепятствовать твоему появлению на свет, они поручили ей следить за тобой и по возможности вредить. Люди наверняка будут звать ее по имени новой невесты Зевса, Геры, ибо они будут думать, что ты – его внебрачный сын. Но Гера – тоже моя сестра и, разумеется, никогда не была и не будет причастна к твоим бедам. Смотри, я выеду на середину этой дыры. А ты постарайся всмотреться туда.

Довольно долго в дыре не было видно ничего кроме черноты. Но затем, когда глаза Геракла привыкли, ему показалось, будто там, на дне, он видит два закрытых глаза. И как только он это понял, глаза раскрылись. Эти глаза, как и глаза Афины, были незабываемы. Вспоминая увиденное, Геракл потом сравнивал их. Он рассказывал, что и те, и другие глаза бездонны: когда смотришь в них, все вокруг перестает существовать. Но погружаясь в глаза Афины, видишь блаженство безоблачного синего неба, из которого не хочется возвращаться в вещный мир, а погружаясь в эти глаза, что он увидел впервые на дне аидовой дыры, видишь вокруг себя только тьму и в тревоге жадно ищешь, за что бы зацепиться взгляду. Спасло же Геракла по его собственному мнению то, что где-то в уголке этой тьмы он разглядел женскую фигуру со змеями на голове. Его проняла дрожь, он едва сдержал испуганный крик, – она ведь была похожа на горгон, о которых со слов Персея, рассказывал ему отец. Чтобы избавиться от ее вида, мало было просто закрыть глаза, надо было отвести от этой страшной дыры взгляд.

– Ну вот, теперь ты знаешь, кого тебе остерегаться, Геракл, – с улыбкой сказала ему Афина. – Мы сделаем все, чтобы уберечь тебя от ее козней, но она в самом деле очень и очень сильна, и во многом уже нам навредила.

– В чем же?

– Для начала она задержала роды Алкмены. Так ты лишился возможности стать в Тиринфе царем. Персей понял, что на тиринфском троне нам нужен будешь именно ты, и потому попытался поменять порядок наследования, но тщетно. Затем, когда ты был младенцем, она подослала к тебе змей, но я подоспела на защиту…

Рассказывая об этом, Афина уже правила колесницу отсюда прочь к их самой последней остановке в мрачном Аиде.

На этот раз летели они сравнительно долго, так что тусклое солнце успело за время полета заметно сдвинуться. Под ними пролетали многочисленные земли, столь же безликие. Но где-то на полпути Геракл узрел внизу темно-багровую волнующуюся гладь, море. Здешнее море представляло собой жуткое зрелище. Если земля была просто унылой и неприютной, то от созерцания моря у Геракла шли мурашки по всему телу. Конечно, как будущий воин он готовил себя к тому, чтобы не быть восприимчивым к виду крови. Однако, проливать кровь в таких количествах, в которых она была в здешних морях, едва ли хоть один земной воин был готов. Афина вела колесницу высоко, и все же Геракл смог разглядеть и некоторых морских обитателей: огромных, похожих на китов зубастых чудищ. Ныряя и выныривая, они поднимали в воздух жуткие кровавые брызги.

Ближе к концу пути впереди стали появляться горы. По высоте они не шли ни в какое сравнение ни со знакомым Гераклу Геликоном, ни даже с Парнасом. Но если Парнас и Геликон радовали глаз и возвышали душу, то от этих чернеющих пиков, как и от моря, веяло жутью. Когда пики приблизились, к наводящему ужас виду присоединился еще и исходивший откуда-то из глубины массива гул. Подлетев еще ближе, можно было различить новые, еще более пугающие звуки. Геракл вцепился в борт колесницы. Он понял, что, окажись он тут в одиночестве, этот не то стон, не то крик, переходящий временами в звериный рев, заставил бы его обратиться в бегство. В этом неистовом стенании были слышны какие-то человеческие нотки. Страдание несчастного, вероятно, превосходило любые представления о том, что может вынести человек, оттого он и голосил зверем. Его ор был настолько громок, что на большом отдалении заглушал собою слышный в горных ущельях металлический лязг. Ручьями по скалам к морю струилась та же багровая жидкость, и Геракл цепенел при мысли о том, что творится в том месте, откуда исходят страшные звуки. Афина тем временем искусно правила колесницей промеж нависавших со всех сторон зловещих каменных громад.

– Тебе страшно? – спросила она.

– Да, есть немного, – ответил Геракл.

– Не бойся, это просто один из титанов.

– Титанов?

– Да, тех, кого по вашим преданиям запер в Аиде Зевс.

– Ты хочешь сказать, он этого не делал?

– Да что ты! Имени Зевса еще в помине не было, когда эти несчастные, соблазненные силами тьмы, пали в бездну. А этот, которого мы увидим сейчас, был у них жрецом.

– Почему ты так думаешь?

– Он способен видеть меня, когда я здесь, и все понимает. Он знает больше остальных о богах, потому стражники и отвели его в такую даль, что к нему не приходит даже Персефона.

Между тем, гул нарастал. Очень скоро стало понятно, что ощущение того, что горы вокруг сотрясаются – отнюдь не кажимость. Геракл увидел одну скалу, которая по-настоящему с неимоверным скрежетом дергалась в разные стороны. От нее же исходил и лязг цепей. То, что это были именно цепи, Геракл увидел, когда они облетели эту неистовую скалу с противоположной стороны. Но неистовой оказалась вовсе не скала, а прикованный к ней необыкновенной величины и силы практически нагой человек, мужчина. Вид его был ужасен: он зарос волосами так, что лица вовсе нельзя было разглядеть. По его ногам, видимо, со спины текла кровь. Вокруг оков его конечности были разодраны в мясо. Несмотря на боль, он ежесекундно рвал цепи с такой силой, что скала приходила в движение. Завидев колесницу Афины, он застенал вдвое сильнее, вдвое сильнее заметался. Было видно, что всем вожделением своей страждущей души он устремлялся к богине.

– Вот видишь, Геракл, он заметил нас.

– Вижу, Афина. Так ты хочешь сказать, что он светел?

– Да. Он светлее тысяч вместе взятых покорных узников Аида. Мы, боги, видим душу. Так что можешь мне поверить: освободившись, он будет велик.

– Хорошо, я верю. Но ты скажешь, что и ему вы, боги, не в силах сейчас помочь?

– Сейчас, увы, нет.

– Афина, но когда же, когда же станет возможным помочь этим страдальцам?

– Подожди, Геракл, дай мне время. Сегодня тебе все должно стать понятно.

Афина поворачивала коней. Она знала, как нелегко человеку смотреть на подобное.

– Кстати, как зовут его? – спросил Геракл.

– Прометей.

За скалой, к которой приспешники темных сил приковали Прометея, горы шли на спад и взору открывалась покрытая туманом равнина. Она была единственной безмолвной и безучастной зрительницей его титанических мук. Одиночество в страдании – одно только это по мнению Геракла превышало его муки над суммою мук множества простых невольников.

Кони уносили колесницу в туман, в котором постепенно растворялся и силуэт Прометея, и контуры скал. Обернувшись назад, Геракл провожал удаляющегося титана взглядом. Он почувствовал, что им надлежит еще встретиться. Еще, вслушиваясь в затихающие стоны Прометея, он уловил в них сходство с тем ревом, что исходил из того дубового ствола, который несколько дней назад дал ему рубить Телеф. Выходило, что Геракл, сам того не зная, причинял ему еще дополнительные страдания и что это он, Прометей, вероятно, защищаясь, поверг Геракла с ног. Как телефов дуб был связан с этой горой в Аиде, юный герой, конечно, никак не мог взять в толк. Афина в сердцах кивала Гераклу головою.

Вскоре туман начал как будто рассеиваться. Светлело. Казалось, что сквозь него пробивалось настоящее земное солнце, по которому Геракл, не проведя и дня в Аиде, уже успел соскучиться. Оказалось, что они летят над лесом, прямо над верхушками деревьев. Наконец, туман совсем растворился, и на деревьях показалась молодая листва и крупные капли росы. Лес был прозрачен и весело искрился выступившей влагой. Но то, что лес этот не простой, Гераклу стало ясно, когда Афина решила снижаться. Ему казалось, что колесница вот-вот разобьется о приближающиеся макушки, но произошло удивительное: деревья расступились и открыли им дорогу, причем настолько ровную, что совершенно не было ощущения, что они едут, – больше походило на то, что колесница все еще продолжает лететь.

Открывшаяся дорога вела через поля к лежащему у морского берега поселению. Городом назвать его Геракл никак не мог, ибо вокруг домов не было стены. Афина объяснила ему, что в стенах тут нет надобности, поскольку войны, для которой они бы годились, не бывает. Оказавшись между домов, они вынуждены были замедлиться. Афину здесь многие знали. Кто просто здоровался, кто преклонял колена, но все без исключения сопровождали колесницу восторженным взглядом. Чувствовалось, что по городу едет почитаемая богиня.

Увидев на улице одну, как показалось Гераклу, средних лет пару, Афина еще больше замедлила ход. Эта пара отличалась от прочих тем, что, конечно, поприветствовав Афину, больше интереса, нежели к ней, она проявила к Гераклу. Глядя на него, муж и жена о чем-то перешептывались и улыбались ему. Это не могло не броситься в глаза самому юному герою. Они сопровождали колесницу взглядом, уже когда та миновала их.

– Постой, Афина, – сказал Геракл, – останови. Эти люди явно хотят поговорить со мной. Это можно?

– Да, конечно, можно.

Геракл спрыгнул с колесницы и направился к ним.

– Посмотри, он идет к нам. Неужели узнал? Не может быть… – шептала мужу жена и продолжала, – На кого же он все-таки похож?

Ответить муж не успел, ибо Геракл был уже рядом.

– Здравствуй юноша! – обратился к нему муж. – Мы, вот, смотрим на тебя и не можем понять, тот ли ты, за кого мы тебя принимаем или нет. Как зовут тебя?