Путь к новому дню

Не последнее место занимало времяпровождение у костра с испеченной в нем картошкой в нашей походной жизни под удивительные истории, рассказываемые Сергеем. Мы любили слушать его. Этот отрезок времени служил мостиком, который соединял наши дни и ночи. Тогда на лесной поляне Сергей рассказывал нам о том, что мы будем делать, когда вырастем. Его слова ослепляли сильнее, чем солнце. Я внимал его с восхищением и удивлением. Однажды нам всем предстояло узнать, что каждое слово имеет свой смысл. А, слышали бы вы какой у него слог какие он истории и рассказы может сочинять претендующие на зачатки художественного творчества. В течение своей жизни я был знаком со многими людьми, которые каждое событие своей жизни любят обрисовывать красками и создавать книжную атмосферу, кто-то даже устно такие истории излагает и тут же выпаливает их единым духом. С восхитительным совершенством подрожал он Жану Маре из фильма «Фантомас». Даже уморительную гнусавость определенных актеров он производил без особого усилия. Невозможно было не обратить свое внимание на это сходство. Местами он употреблял слова, казалось, заключающие в себе определенную точку зрения относительно какой-нибудь важной темы. А из чувств и впечатлений, из своего сознания, он мгновенно создавал сложные перипетии, которые разумным своим развитием способны были, в определенный момент, поставить соответствующий персонаж в такое положение перед нами, что тот либо привлекал нашу любовь, либо пробуждал ее. Про таких людей мы говорим индивидуальность, обаяние, изысканность, сила, и затем однажды мы даем отчет себе, что сочетание всего этого как раз и есть талант. А к вечеру где-либо возле лесной реки Сергей садился у костра и рядом с ним присаживалась тишина. При необходимости он вставал не спеша, все его движения были беспечными. Он ходил вдоль нас, двигаясь очень медленно, подолгу задерживаясь перед каждым. Его огромный запас жизненной энергии, ощущал необходимость, подобно пущенному волчку, расходовать ее во всех направлениях. Две вещи были в равной степени не под силу для него: замереть на месте и двигаться без цели. При желании он большими шагами за несколько секунд преодолевал расстояние, отделяющее его от костра. Бывало я испытывал разочарованность, когда он продлевал нить своего рассказа. Всякий раз, когда он говорил о предмете, красота которого держалась от меня скрытой, – о березовых лесах, о дожде, о Московском Кремле, потом вдруг какой-нибудь его образ освещал эту красоту и позволял мне ее принять. Я вновь отметил особенность улыбки Сергея этим вечером, когда мы находились возле разведенного в лесу костра. Свет пламени ограждал нас кривым движущимся забором, в котором небесными звездами сверкали кусочки недогоревших ветвей. Его рука со складным ножом замерла над картошкой, с наспех сконструированным нами походном столе. Нахмурив брови, он копался в своих воспоминаниях для новых рассказов. Сергей обладал каштановыми волосами, большими светлыми глазами романтика и бледной кожей. И невероятно много читал. Утолить жажду чтения ему во многом помогало то, что он был записан в библиотеке. Он признавал только действие и жил этим. Вероятно, именно поэтому между нами сложились довольно необычные отношения дружбы и соперничества. А, ведь ему было около пятнадцати лет, а мне почти десять, а точнее, всего лишь девять полных лет. Наблюдая внимательно за скачущими языками пламени костра, мы продолжали разговаривать, а река скрывалась в плотной тьме, и небо казалось светлее, чем земля. Несколько раз мы так засиживались, что я внезапно замечал: небо меркнет, река светлеет, и едва мы успеем сказать друг другу еще несколько слов, рассветает. Мне в то время казалось, что не будет конца радости, которую приносил с собой нам каждый день. В то время мы уплывали в мечтах и наяву. Было все в наших отношениях по-детски непосредственное и неподдельное.

Ребята становились старше, увлекая во взрослую жизнь только воспоминания и способность дружить. Давние истории многое значили для меня, легкое касание печали, где-то внутри каплями боли, поспешно скользили словно по оконному стеклу, оставляли за собой след в форме вопросительного знака. Я не хотел, чтобы с детскими воспоминаниями было связано что-нибудь печальное. Помню, когда в первый раз мы увидели, как Сергей прошел мимо нас и, не прерывая разговора со своей спутницей, сделал нам уголком своего глаза едва заметный знак, который весь был заключен, если можно так сказать, в границах его век и, поскольку не создал ни малейшего движения его лицевых мышц, мог остаться совершенно неувиденным его собеседницей. Но, стремясь наградить насыщенностью чувства поля зрения, в котором чувство это обретало свое выражение, он оставил маленькую щелку, рассчитанную для нас, лучиться такой живой дружелюбностью, что она перешла пределы простой радости и граничила с ловкостью. Дружественное отношение к нам он довел до подмигиваний, намеков, условных знаков, понятных лишь участникам заговора, и, наконец, уверения в дружбе возвысил до подтверждения нежных чувств, незаметной для шедшей рядом с ним девушки.

Я любил все, относившиеся к моему детству, каждый из прежних дней для нас, счастливых и чистых детей, был заполнен ясным и ослепительным солнечным светом. Добрые и теплые воспоминания остались о тех днях. Радость появлялась от простых и естественных ощущений своих действий в познаваемом мной мире, будь то удивительное вечернее купание в реке или катание по лесу на велосипеде. Упивайтесь силой и красотой своей юности, пока жизнь вам по вкусу, где каждый следующий день дает новые познания и открытия не превращая жизнь в повседневную серость затирающие ее яркие краски. У меня было много любопытства к жизни. Честно говоря, не думаю, что я чувствовал подобную свободу и радость за последние лет так десять. Десять лет людской жизни – немалый период, оглянуться назад на десятилетие, все это было как будто вчера. Что же случилось? В минуты моих размышлений на мое лицо опускается тень грусти, наполняя меня тоской по несбыточным путешествиям в прошлое. На жизненном пути все со временем становится явственно, обычно и привычно, глаз замыливается, и исчезают изначальные цвета. Постепенно перестаешь представлять себе более высокие смыслы. Почему со временем все краски жизни утрачивают яркость, и легкая безмятежность сменяется тревожной озабоченностью? Оттого что с возрастом число проблем увеличивается? Нет, потому что, взрослея, человек обретает наклонность выражать отрицательное отношение. Отрицательное отношение – более сильное чувство, чем просто удовольствие от уюта и спокойствия. Не понимая, что сейчас он все-таки счастлив, человек требует от мира большего.

Беда современного человека, сентиментально порыдав на выпускном вечере, каждый начинает считать себя взрослым, не думая о том, что вся его взрослость состоит из того, что он забыл себя самого и собственное детство. Дети хоть и рвутся побыстрее вырасти, но не могут представить себе взрослую жизнь, а повзрослев, зачастую перебирают старые фотографии, читают записи, оставленные в своих юношеских тетрадях и дневниках, рассматривают свои детские поделки, оставленные на память. Следует ностальгия по свежести чувств, непринужденности, энергичности и простоте, свойственных детству. В то же время с этим чувством более четко видишь ту высоту, на которую ты успел вырасти за прошедшую жизнь, многому научившись и многое познав, а оттого испытываешь еще больше умиления от тех своих черт, которые потерял, взрослея. Можно ли все вернуть обратно? И ощущение детской безмятежности, и вкус мороженого из юности, и чувство чего-то нового, и веру в лучшее, и удовольствие жизнью? Сделать это довольно просто. Каким вы сделаете свое мировосприятие, таким и будет окружающий мир вокруг вас. Я думаю, что известный американский вирусолог Джонас Солк выразил мысли людей, которым свойственно приобретать страхи по мере взросления лучше всех, написав – «У меня были и мечты, и страхи. Я преодолел свои страхи, благодаря своим мечтам». Следует найти в себе желание возвратиться к своим мечтам.

Возможно повзрослев и начав вести себя так, как ведут себя многие взрослые, я лишился мечтаний. А, может быть я утерял их, когда пошел служить в армию и стал вести себя так, как положено вести себя военнослужащему? Крутая перемена в моей жизни ускорила разлуку с родителями. Все началось с нескольких огоньков. К крышам вагонов тянулись голые ветви, на них коробились последние сухие листья; поднимавшиеся в вагоны пассажиры были укутаны в куртки и шарфы. Поезд увлек новобранцев с собой в неизвестную даль. Вагон качало, стеклянные кружки на столе звякали. Рельсы неслись навстречу нам как два ручья, выпадавшие из единой точки где-то за небосклоном. Налетавшие спереди шпалы превращались под колесами в распространяющийся гладкий поток. По обе стороны поезда земля была еще голой и черной и стала расплывчатой полосой. Деревья и столбы в то же время выскакивали навстречу и так же резко отлетали назад. Снаружи задувал холодный ветер, безлюдное поле растянулось под небом. Звездное небо в окнах вздрагивало, и казалось, звезды тоже вздрагивают, сталкиваясь друг о друга. Ночная тьма шелестела сухой травой. Звук проходил пространство, не оставляя в нем ничего, кроме неизвестности и сдерживаемого порыва. Где-то на краю сознания, музыкой, стучали колеса поезда. Они выбивали ровный ритм, выделяя каждый второй удар, словно выражая тем самым осознанную цель. Я мог расслабиться, потому что слышал стук колес. Я внимал мелодию, думая: почему должны крутиться колеса, куда они везут нас? Чуть заметная полоска земли за окном теперь летела быстрее, превращаясь в черный ручей. На нашем пути были остановки, станции, которые мы миновали. Чем дальше мы отъезжали от дома, тем сильнее ощущалось чувство решимости, надежды и скрытого волнения. Легкий сдавленный вздох, долетевший со стороны моего соседа Анатолия, свидетельствовал о чуть было не сорвавшемся с его губ вопле тревоги. Но разум его не ведал пауз. Обломки мыслей проносились сквозь него, точно также, как и мерцавшие за окнами деревья возле дороги. Первая ночь всегда самая тяжелая. Это крайний бросок разрыва с воспоминаниями, весьма неприятный. Периодически в последующие дни он стал говорить себе, что вот прошел еще один осенний день, и заставлял себя взглянуть на небо и деревья. Такие мысли медлительные и бесконечные словно абзац на несколько страниц наседали на него и составляли отныне суть его новой жизни. После я отметил что тревога лишила его дара речи. Я был внимателен и замечал проявление чужих эмоций, они ярким фонариком освещали темную и неизведанную область чужой личности, отмечая ранимые места.