Путь к новому дню

Моим стремлением всегда было поработать в листопрокатном цехе. Я, будучи молодым специалистом сразу же оказался вовлечен в производственный водоворот, и это пришлось мне по душе. Да, минуя эту машину невозможно пройти, не заметив ее! Прокатный стан занимает большую часть цеха, расположившийся на значительное расстояние. Его основной двигатель имеет мощность в тысячи лошадиных сил, а общий вес механизмов составляет многие тысячи тонн. Прокатный стан – это ворота, сквозь которые непременно проходит весь прокат в стране. Механизм стана как будто бы и не очень сложный. Основное в нем – прокатные валки. Верхний валок мобильный – он может подыматься и опускаться, расширяя и сужая расстояние между валками. К валкам и от них ведут рольганги. Главный пост управления размещен на возвышении перед станом. Здесь находятся два оператора. Прямоугольные слябы, разного тоннажа, раскаленные до температуры доходящей до 1200°С, рассыпая искры, выходят из нагревательной печи. Их подхватывают железные катки рольгангов и везут к клети стана. Перед самой заготовкой они приходят в движение и захватывают ее. Как будто комок пластилина в руках ребенка, разминается металл в железных ладонях стана. Рассеивая искры, и с другой стороны валков выходит уже несколько обжатый слиток. Его захватывают рольганги и уносят на некоторое расстояние от валков. Нет, работа стана еще далеко не закончена. Рольганги не уносят далеко сляб. Они неожиданно меняют направление движения и возвращают его к валкам стана. Те немного сдвинулись, расстояние между ними стало меньше. И снова разминается податливый металл. Так происходит несколько раз. Специальные устройства – кантователи – переворачивают слябу, пока его форма не станет точно отвечать требующейся. И вот необходимый профиль получен. Рольганги увозят раскат, ставший вдруг внезапно длинным, на холодильник. Специальное устройство – холодильник – предназначено для поштучного приема горячего проката, поступающего непосредственно из стана для, транспортирования и естественного охлаждения его на балках, и дальнейшей передачи проката по отводящему рольгангу на участок Листоотделки к ножницам холодной резки. Дальше большие ножницы отрезают от него концы и разрезают его на части требующейся длины. Трудно было бы рабочему, если бы ему пришлось управлять всеми механизмами большого стана, включая и выключая их по ходу рабочего процесса. Хорошо, что гигантская машина автоматизирована. Оператор только «подбирает» на специальном щите необходимую программу обработки. Он словно дает этим распоряжение, сколько раз прогнать сляб сквозь валки, на какую величину при каждом проходе сокращать расстояние между ними. А затем механически действующее устройство точно выполнит все его команды. Во время прокатки сляба за ним не переставая наблюдают внимательные глаза видеокамер и зрачки фотоэлементов. Из нагревательной печи сляб попадает на рольганги – фотоэлементы включают их на движение к валкам главной клети. И вот он, пройдя валки – фотоэлементы переключают вращение рольгангов на обратное.

Листовой прокат (металл) едущий на холодильник 1 сентября 2009 года был без ламинарного охлаждения (охлаждение, которое осуществляется жидкостью), достигал от 400 до 600°С и по весу составлял около 16 тонн каждый раскат, так сложились обстоятельства, в тот предназначенный судьбой день, один из едущих раскатов придавил мои нижние конечности (ноги) во время ручной маркировки на холодильнике. Раскат металла продолжал заезжать на мое тело снизу-вверх постепенно поглощая его. Оказавшись под ним, я почувствовал боль, которую не описать словами. Конечно, я пытался освободиться и вытащить себя самостоятельно. В какой-то момент мне даже удалось повернуться на бок. Я старался найти что-нибудь чтобы ухватиться и спасти себе жизнь, сжигая руки, ведь велика была жажда к жизни. Опираясь на лежащий рядом, раскаленный раскат такого же сортамента, таким же под которым я оказался. К сожалению, освободиться от соприкосновения с раскатом я не смог. Несколько ужасных, безмерно страшных минут ожидания смерти. В лежачем положении я видел проходивших вдалеке работников. До которых мои душераздирающие крики не доносились, так как на данном участке очень шумно. Средств связи не было у меня с собой по причине отсутствия рации в зоне нашей работы. Представляете мое отчаяние в тот момент? Мой голос пропадал и становился тише от криков помощи. Я затратил массу усилий и, как мне казалось времени, на то чтобы на меня обратили внимание. Действителен страх перед этой пугающей пустотой ожидающего нас в конце жизненного пути. И только очень сильные духом люди могут позволить себе спокойно и мудро рассуждать о смерти без дрожи и холода в груди. Позже, я благодарил Вселенную, что меня все же кто-то заметил с противоположной стороны участка и подсказал оператору поста управления о необходимости принудительной остановки оборудования.

Далее информация разошлась оперативно по цеху о случившемся. Оператор поста управления немедленно остановил холодильник, шагающие балки которого замерли в приподнятом состоянии вместе со злосчастными раскатами металла, один из которых находился на мне, причиняя мне с каждым своим движением и временем проведенном на мне все большие последствия, повреждающие мой организм. С помощью мостового крана с меня начали поднимать данный раскат металла. Все это время, проведенное под раскатом металла я находился в сознании, осознавая, что мне не смогут помочь и моя жизнь подходит к концу. Я заглянул туда, где живым нет места. Потеря правильной оценки реальности всегда приводит к тяжелым жизненным последствиям. Всегда нужно думать о последствиях: кто не думает о будущем, тому судьба недруг.

Когда я почувствовал, что лист металла отходит от моего тела я перестал ощущать свои ноги. И ежесекундно сменилась мысль о смерти, мыслью о потере ног. В следующую минуту мне повезло (хотя сказать так в моей ситуации невозможно), появились мои коллеги. Слышу кто-то рядом говорит: он еще живой? Что делать в подобной ситуации? Я собрал все силы в кулак до последней капли и попытался определить могу ли я пошевелить хоть какой-то конечностью, оказалось, что могу. Для того чтобы коллеги по работе поняли, что я хочу передать то, что я буду бороться за свою жизнь. И как сказал Иисус: «Имея веру в малое, имей и веру в большее…».

Длительность времени, проведенного под раскаленным раскатом металла, показалась мне вечностью, и в то же время прожитые воспоминания, в мои двадцать пять лет, не пролетали мыслями с неимоверной скоростью у меня в голове, ничего такого не было. Я помню все или почти все что происходило со мной в те неотвратимые минуты для меня: как коллеги отталкивали друг друга чтобы посмотреть своими глазами на чудо, когда человек уже находящейся в руках смерти вдруг вырвался из этих рук, мимики их лиц, когда они увидели меня в таком состоянии, они были ошеломлены увидев меня беспомощного; у кого-то лицо стало белее бумаги; кто-то прикрывал ладонью свой рот, открывшейся от увиденного, ужас застыл в их глазах, были и те, кто не мог сдержать слез. Не могу до сих пор понять почему мне мелочи все так запомнились. В условиях паники, растерянности, неразберихи и непонимания случившегося работники бригады взяли мое разорванное, обезображенное, кровоточащее тело на руки, и вынесли на улицу к подъехавшей медицинской машине. Что было в головах у коллег, когда они меня выносили, не могу и представить. Сейчас об этом смешно вспомнить, но в тот момент я мысленно перед ними извинялся за то, что пачкаю их одежду. Когда выносили меня из двери, ведущей из цеха, я заметил машину скорой помощи, припаркованной у въезда в цех. Машина стояла кабиной ко мне. На переднем сиденье был мужчина с очень невыразительным лицом. Когда он выскочил из кабины я заметил, что он принял такую позу, которую не изменял некоторое время, даже пальцы свободно висящих рук остались полусогнутыми. Мне казалось, что я физически чувствую его оцепенение, это было единственным признаком его муки, которое мне удалось увидеть. Должно быть, он ждал указания от фельдшера ехать дальше. Это была самая обычная скорая помощь, с красным крестом на белом фоне. Выездная бригада оказала первую специализированную медицинскую помощь. Меня уложили спиной на каталку, подняли ноги и отпустили голову, в таком положении и разместили в карете скорой помощи для отправки в лечебное учреждение города, где мне предстояло выбрать жизнь. Забегая вперед хочу сказать каждый из нас может стать случайными человеком, который качнет судьбы других в сторону жизни. Расстояние незначительное – всего лишь несколько километров, – но одолеть их оказалось не так легко для меня. Иногда километры летят незаметно, но не в этот раз. Этот путь, как мне тогда показалось был долгим, даже бесконечным. Пространство прорезал вой сирены, в воздухе подобно разорвавшейся гранате. Рев оборвался на мгновение, пошел на спад, затем возобновился с новой силой, накручивая пружину пронзительного звука, словно перебарывая страх не завыть еще сильнее. В звуке слышались мои конвульсии и крики о помощи, это был голос травмированного молодого человека, зовущего из последних сил. В те минуты боль наступала все с большей силой. Судорожно облизнув пересохшие губы и превозмогая боль, я молча ждал, что мне хоть как-то снимут болевой синдром медикаментозными препаратами. Через некоторое время я уже лежал на холодном операционном столе.

От страха смерти я, – поверьте мне, – далёк:

Страшнее жизни что мне приготовил рок?

Я душу получил на подержанье только

И возвращу её, когда наступит срок.

Омар Хайям, персидский философ

Глава 2. Травма

По приезду в больницу. Меня встретили несколько женщин. Критически осмотрев меня в машине. Они возмущенно воскликнули:

– Нет, нам его не поднять. – пока она продолжала, мои мысли унеслись в другом направлении.

Так как я был достаточно тяжелым парнем. Я хотел встать, но тело как-то странно себя вело. Как сказать? Я как будто попал в сказочную засасывающую топь. Лежа на спине, я оперся на свои руки, а они не держат, как будто в сказке. Это было так удивительно и ужасно. Я взглянул на свою окровавленную одежду на теле. Взгляд медленно перешел по телу к ногам, и я обнаружил окровавленные белые кости, которые виднелись из тела и брызжущую в разные стороны багровую кровь. Сознание безысходности, которое охватило меня, не передать словами. Раскаленный металл раскромсал мое тело. Только лишь чего я хотел, это никогда не испытывать эту дикую боль, которая с каждой секундой нарастала и нельзя никуда было от нее убежать. Сам я и подняться уже не мог, все мои усилия были тщетны, не говоря о том, чтобы добраться самому до приемного покоя.

– У нас некому нести! – прервав мои мысли, сказали медсестры.

Надлом в моем голосе был почти незаметен, но в нем продувал истеричный вопрос:

– У вас разве нет санитаров? – спрашиваю я.

– Нет.

– Может попросить пациентов? Они возможно помогут.

– А они все старые и больные. Не могут нести.

Все время нашего разговора я старался соблюдать спокойствие, хотя и опустилось у меня тогда все внутри, переводя взгляд с одной женщины на другую. Искры надежды вдруг погасли в моих глазах, ставшие вдруг темными и глубокими. Выскажешь им претензии вроде того – пока помощь окажите, раньше в гроб уляжешься. Или скажешь им жалобу напишу, а они, как услышат слово «жалоба», сразу включается режим «итальянская забастовка». Нет, это не когда медик отказывается помочь. «Итальянская забастовка» – это когда все исполняют, но скорость осмотра пациента снижается. Ну, например, пока пациент не подпишет информационное согласие на осмотр и обработку персональных данных, они осматривать не будут. Соглашусь – немного на зло похоже. Естественно, если видят, что пациент действительно еще не умирает. Всякий раз можно сказать о людях, что они просты, и никогда нельзя говорить, что просты люди. Благо свидетелями ситуации были посетители пациентов, которые помогли вынести меня из машины и завезти на каталке в приемный покой.

Ко мне подошла медсестра, у нее было такое милое, простодушное, молодое лицо на вид, наверное, около 20 с небольшим лет. Она не была красавицей, она была проста как бумага, но мне она показалась красивей любой картины. Я смотрю в ее глаза и вижу таинственные озорные искорки. Голубые глаза совсем такого же цвета, как ее халат. Ей было трудно прятать усталость, но гордую осанку выделяла прямая отчетливая линия плеч, а плечи поддерживало усилие воли, рожденное сознанием личной правоты. Лицо ее нравилось думаю, что многим: оно было слишком теплым, а глаза чересчур внимательными и нежными; ничто и никогда не могло заставить ее взгляд сделать строже. Точеные ноги тоже соответствовали столь женственному образу. Она была подобна легкому бризу, но такой же своенравной и неуправляемой как морская волна. Я обратил внимание на ее руку, протиравшую мне лоб. В свете ламп кожа ее руки смотрелась прозрачной. У нее были руки с длинными аккуратными пальцами, которые она на мгновение расслабила, сделав незащищенными. Мысль проскочила в моей голове в тот момент: «Это руки ангела». Звонкий голос ее вопроса слегка вернул меня в чувство, я убрал взгляд с ее руки, и она медленно, как будто бы нехотя отвела ее в сторону.

Смотрю, а у нее по щекам покатились слезы. Плакала она молча. Смотрит и плачет. И тут во мне что-то сжалось. Жалко, что ли, стало себя. Грудь сковало, дышать стало трудно. Вроде бы плачу, но слез нет. Спецовка истлела и рассыпалась. Местами открылись участки сожженного тела невидимые мне прежде. Кожа потрескалась, и из углублений сочилась сукровица. Из других ран бежала кровь. Медсестра, увидев мои обожженные ноги, начала обмахивать меня каким-то журналом усиливая свое старание, пошмыгивала носом, поглядывая по сторонам, вроде хотела к кому-то за помощью обратиться. Я отвернулся, чтобы не видеть ее слез. И впервые в жизни я ощутил свое поражение и беспомощность. То, что я при этом чувствовал, трудно поддается описанию. Меня словно рывком вернуло к реальности, как и ее саму через несколько мгновений. Как будто бы ударил затвор, и перед ней оказалось лицо, не обладающее выражением, бесчувственное и пустое.

– Почему? – спросил я, обращаясь в пространство. Мои слова повисли в воздухе. Наступила кратчайшая из пауз, мгновенное удивление вопросу, которого она не ожидала. Она не ответила, остановилась, пожала плечами. Я улыбнулся. На миг я словно оживился, более необычной улыбки ей еще не случалось видеть: в ней было что-то скрытое, сердечный надрыв, и бесконечная горечь. Она поглядела на меня, и удивление в ее голубых глазах поменялось на спокойствие, а потом сменилось странным выражением, скорее напоминавшим усталость, если не считать того, что проглядывалось в нем нечто большее, чем просто принятие истины настоящего момента. В последствии я узнал от нее, что постоянные метания мыслей и чувств разрывали ее на части, следующие несколько ночей она не спала, находясь под впечатлением от случившегося со мной, рассуждая о том, как жестоко судьба испытывает человека, кидая его под ноги смерти в любом возрасте. Рядом в расположенном кабинете не было никого, а дверь в кабинет персонала была прикрыта, но неплотно. Из кабинета пробивался слабый свет – возможно, что горела настольная лампа. В это же время медсестра освобождала мое тело от остатков сожженной спецодежды. Тогда я обратился к себе мысленно. Успокаивая себя, что ли: а сколько людей сейчас в худшем положении, чем я? На какое-то время стало легче на душе. Но мысли мыслями, а взять и пойти своими ногами в операционную хочется. Только из всего моего большого желания пойти я с трудом только мог пошевелить ногами.

Мое тело было слабым и изможденным, голос – еле слышным. Мною владели чувства беспомощности и безнадежности. В голове сразу почему-то выстроился образ доктора: высокий, худощавый, сдвинутые брови, черные пронзительные глаза. Который говорит замогильным голосом и устремляет ко мне скрюченные ладони. Сквозь туман в голове услышал шум медицинских инструментов, и почувствовал запах медикаментов. Меня начал осматривать дежурный врач. Грубо закругленные черты лица его были определительно задеты светом и давали разглядеть глубоко бесчувственное выражение его, показывавшее, что все мягкое умерло и застыло в этой душе. Начал он прощупывать мое тело своими руками, да так, что я света не узрел. Поскрипываю зубами и говорю ему:

– Вы, видно, не людей лечите, – и чуть не добавил более грубых слов. Я был рад что остановился как раз вовремя, разумеется тогда это ничуть не помогло бы делу. Произнеся эти слова, я осознал какое впечатление они могут произвести. Мне безумно захотелось взять их обратно или изменить.

– Что же вы на больные места так давите?

А врач все меня трогает и сердито мне отвечает:

– Ваше дело молчать! Тоже мне, разговоры начали вести. Он поднял глаза и посмотрел на меня в упор. «Вы слишком бесцеремонны», – говорил его взгляд.

– Держись, сейчас еще больнее будет. – резко и властно остановил меня доктор. И принялся зашивать рану. Тут искры у меня из глаз посыпались. Где-то в эту секунду у меня впервые проскочила мимолетная мысль о том, что происходящее совершенно невероятно, но я отбросил ее, не колеблясь.

Несколько дней я находился в реанимационном отделении. Травма была настолько сильная, что медицинский персонал и не надеялся, что я проживу несколько часов. Однако я прожил первый день, очнувшись мне вдруг показалось, что я уже умер, я сложил руки вместе и почувствовал свои ладони. Они не были мертвы, я мог разбудить боль, а значит и жизнь просто сжимая и разжимая их. Я прислонился щекой к подушке и понял, что, жив об этом мне сказало мое лицо. Я продолжал жить и на следующий день. Единственный способ победить смерть – это жить. Хотя при сильных ожогах, достаточно часто с течением времени состояние только ухудшается, происходит нарушение всех жизненно важных функций организма. Спустя несколько дней мне сообщили о том, что предвиделся летальный исход по отношению меня. И в этот раз смерть стороной меня обошла, только холодом от нее повеяло. Я был рад, что мой организм меня не подвел. Здесь мне провели туалет ожоговых ран (заключается в удалении из ран возможных инородных тел). Затем пару дней меня только перебинтовывали, несколько раз с удалением участков кожи, что именуется «на живую». Там же был установлен диагноз: «Комбинированная травма. Рваная рана области правого голеностопного сустава. Термический ожог IIIА-Б степени левого предплечья, бедра, голени, правой голени, стопы. Ожоговый шок. Ушиблено рваная рана области правого голеностопного сустава. Синдром сдавливания мягких тканей обеих голеней. Ожоговая болезнь в стадии септикотоксемии. Острая реакция на стресс».

Глава 3. Больница

В один из обычных дней, в свой выходной, мой брат не подозревал что его жизнь уже сегодня существенно изменится и от ее размеренности и покоя не останется и следа. Готовясь на свое одно из любимых увлечений – подводная охота, он услышал звонок своего мобильного телефона. Он никогда не брал телефон с собой, но тогда его что-то подтолкнуло взять и ответить на звонок.

– Креслов Олег? – поинтересовался незнакомый голос

– Да – настороженно ответил он

– Ваш брат травмировался на производстве и находится сейчас в реанимации – сказав адрес лечебного учреждения, сообщил голос.

Быстрота биения его сердца усилилась, он почувствовал необъяснимую тошноту. Появилась слабость в ногах, перед глазами все поплыло. Боль он не чувствовал. Знал, что боль появится позднее, настоящая мука, а заполнившее его оцепенение – всего лишь короткий отдых, подаренный ему не после, а до начала боли, для того чтобы он смог ее выдержать. «Если это от меня необходимо, – подумал Олег, – я перенесу». Он отшатнулся, сильно сжав губы, чтобы не высвободился ни единый звук.

Несколько успокоившись, Олег тихо произнес твердым холодным голосом:

– Мне нужно ехать. Затем взглянув на встревоженное лицо товарища, добавил:

– Брат в реанимации. Происшествие на работе.

– Я могу поехать с тобой – сказал товарищ

– Нет, он в реанимации, туда даже меня не пустят. Я поехал в город. Извини.

Брат по приезду в город сразу отправился в больницу, по адресу, который сказал голос по телефону. Хирургический корпус не пришлось долго искать, прохожие люди сразу подсказали, куда идти. Найдя доктора, Олег обратился к нему:

– Что с Кресловым Иваном и что необходимо?

– Общее состояние оценивается как тяжелое, будем наблюдать его пока здесь. Набирайтесь терпения и сил. – сказал врач и ушел.

По прошествии нескольких суток проведенных в реанимационном отделении меня стали подготавливать для перевода в палату для дальнейшего лечения. Меня легонько потормошили за плечо и подкатили каталку (тележка для перевозки больных), и перенесли на нее. На тот момент в больнице находился мой брат, ожидавший меня в коридоре. Он резко вскочил со стула и быстрым шагом направился ко мне.

– Как ты? Мои глаза открылись. Я посмотрел на него через разделяющее нас расстояние, и в тот момент, когда взгляды наши встретились, мы как бы остались наедине посреди окружающей обстановки. На его лице, я заметил такое нечеловеческое страдание, что, казалось, можно было расслышать крик боли. Я насколько мог радостно улыбнулся и начал лихорадочно искать самые подходящие слова для ответа. Потом отвел свой взгляд и устремил его в сторону.

– Олег! Каталка подпрыгнула на низеньком порожке, и я болезненно скривился.

– Извини. Доставил вам множество проблем. Я стал отрывисто, бессвязно рассказывать, как стряслась со мной эта беда. Олег ни разу еще не слышал в моем низком голосе такой беспомощности.

– Переживем. Шел он рядом с каталкой, помогая ее катить до палаты медсестрам, проходившим уже ни раз по знакомым коридорам. Мое состояние доказывало брату, что самые худшие его предположения ничто по сравнению с действительностью. К сожалению жизнь так устроена Олегу необходимо было уйти. Если бы мои чувства переросли в слова в тот момент и сломали черту моей воли, я закричал бы: «Не бросай меня, ты мне нужен, я борюсь с болезнью, она прижала меня к краю обрыва, я обречен сражаться сверх отпущенных мне сил, и только есть одно оружие, необходимое мне —сознание того, что есть на свете человек, которого я уважаю и которому доверяю».

Уложили меня рядом со входом в палату, видимо установили койку как дополнительное место. Воздух тут стоял, вперемешку с немытым телом, такой спертый, что я инстинктивно то и дело, поднимал голову повыше. Я лежу и смотрю в потолок, слышу, как где-то на расстоянии капает кран и по капле наступает осмысление, в какое положение я угодил. Понимая, что сейчас пройдет действие обезболивающих, а пока тело не в плену адской боли и слез, я начал себя осматривать. И там вдалеке на кровати, где находились мои ноги под одеялом, я увидел кровь, захотел приподнять их, но из этого ничего не получилось. Через какое-то время принесли судно, чтобы я мог сходить по нужде.

– Постойте, медсестра, простите мне мою бесцеремонность, я что-то не понял, – приподняв брови, судорожно сглотнув, с тревогой в голосе спросил, приподымаясь на локтях. Тень задетой гордости пробежала по моему лицу.

– Значит, если мне нужно… извиняюсь, сходить по нужде, то я должен сделать это в судно?!

Она совершенно непринужденно произнесла своим тянувшимся, нескладным, но не лишенным приятности голосом, временами совершенно заглушавшийся шумом проезжающих машин за окном.

– Ты что, разве не слышал высказывание – ходить под себя? – она засмеялась. Я продолжил пристально вглядываться в лицо собеседницы и задавать вопросы.

– Медсестра, я буду ходить? – звучало нетерпение в моем голосе.

– Ну если только под себя.

– Не смешно. Зато, правда. Я еще ни разу не слышал, чтобы это выражение звучало так убедительно.

– Ну так что там, с твоей нуждой?

– Мне, знаете, что-то перехотелось в туалет. Я довольно долго молча смотрел на нее и исходил холодным потом от этой мысли. С каждой проходящей секундой двусмысленные интонации ее голоса, еще витавшие в воздухе, казались все глупее. Затем с несколько чрезмерной нервозностью, взгляд мой стал плутать по палате, меняя расхаживание по ней я взглянул на дверь так, будто хотел сбежать.

Я рухнул обратно на койку. На моем лице словно осталось отражение ушедшей медсестры. Можно было оценить это как чувство собственной беспомощности. И как только человек, созданный по образу Божию, может находить смешным эти противные шутки?

До ее прихода я чувствовал себя заболевающим в эмоциональном плане, а после ее ухода стал больным. Начало темнеть. Мне вдруг показалось что осенняя тьма выдавит стекла на окнах, вольется в палату, и я захлебнусь в ней. Я стал тем, кто уже не может владеть собой. Я взвыл и у меня появилась желание бежать куда-то, но я не мог. В тот вечер я боролся с собой как безумный. И у меня хватило сил чтобы добраться рукой до включателя и зажечь свет в палате. Когда свет загорелся мне стало гораздо легче. Страх перед будущим немного притупился.