Штурм бездны: Море. Цикл «Охотник»

Вершинский задумался. Перед ним стоял выбор, поверить своему чутью и спустить батипланы на воду сразу, или понадеяться на лучшее и вернуться в ходовую рубку. Все говорило о том, что доверять надо чутью. Не думая больше, Вершинский облачился в костюм боевого пловца и поспешил в ангар хранения батипланов. Оттуда, через вахтенного, он связался с капитаном, и приказал сыграть полную боевую тревогу, включая спуск батипланов на воду.

Уверившись, что корабль уверенно держит курс и не собирается от него отклоняться, платформа Р-16 подала сигнал транспортируемой мине начать набор глубины. Это произошло в десяти милях по курсу корабля, чтобы люди точно не засекли данный маневр. Торпеды, работавшие своими водометами для придания ей движения, уши на верхние эшелоны, ближе к поверхности, чтобы, когда корабль приблизится, не мельтешить на радаре. В это же время, по сигналу платформы Р-16 все биотехи, взявшие корабль в клин, бросились в массированную атаку, чтобы сосредоточить огонь ракетно-бомбовых установок у самой поверхности и приковать к нападающим стаям внимание операторов на радаре.

Прорваться торпеды не успевали, артиллерии хватало огня для сдерживания, но при каждой перезарядке твари сокращали дистанцию кабельтов за кабельтовым. Это не беспокоило капитана, ведь на верхнем радаре уже можно было различить мыс Фиолент, за которым открывался вход в Севастопольскую бухту. Капитан знал, что как бы торпеды ни напирали, они не смогут приблизиться к кораблю ближе, чем на два кабельтова, потому что корабль был наглухо прикрыт ультразвуковой защитой. Стоило торпедам войти в зону ее поражения, на их ультразвуковые органы чувств обрушивались помехи такой колоссальной мощи, что твари глохли, слепли, немели, и лишались всякой возможности выполнять боевую задачу. Чаще всего, ошалев от такого удара, они взрывались, вызывая цепи вторичных детонаций у соседей по стае. А с дистанции в два кабельтова ни одна торпеда или мина не могла нанести кораблю критических повреждений. Бояться стоило лишь мощных фугасов под днищем, но капитан был уверен, что снизу людей защищает сероводородный слой.

Мина погружалась все глубже, и когда корабль приблизился на расстояние обнаружения, она скрылась от радара в сероводородном слое. Уже не имея возможности дышать, но следуя тактическому заданию платформы Р-16, она стабилизировала свое положение в глубинном эшелоне, и удерживала его до самого наступления смерти. Когда перестало биться сердце мины, и угасла функция ее мозга, мина уже не могла детонировать по собственной воле. Роль детонатора платформа Р-16 отвела другим тварям.

Когда корабль оказался почти над миной, десяток стремительных торпед СТ-15 ринулись не к кораблю, а вниз. Операторы на радаре хотя и отследили этот маневр, но не придали ему значения, так как, в случае захода под днище, торпеды будут уничтожены боевыми пловцами из тяжелых карабинов с управляемыми активно-реактивными гарпунами. Вот только атаковать корабль эти торпеды не собирались. Две первых торпеды нырнули в сероводородный слой, и забились в конвульсиях над миной. Две других дождались, когда корабль окажется точно над ними, и подорвались. Вода, уплотненная взрывом до прочности бетона, разлетелась во все стороны ударной волной, настигла умирающие торпеды, и вызвала в них вторичную детонацию. Они тоже рванули, и передали волну мертвой мине. От мощного удара двадцать с лишним тонн нитрожира детонировали, вызвав компрессионный гидравлический удар такой силы, что он со скоростью быстрее скорости звука разлетелся в форме сферы, достиг поверхности моря, и, словно исполинским молотом, ударил корабль по подводным крыльям.

Металл не выдержал нагрузки, крыло изменило профиль на отрицательный, клюнуло вниз, и его тут же выломало из днища набегающим на скорости потоком воды. На полном ходу корабль вонзился форштевнем в водную гладь, а в огромную пробоину потоком хлынула вода, сметая все на своем пути.

Для людей, находившихся внутри корабля, происходящее воспринялось как сокрушительный удар, словно корабль на полном ходу налетел на бетонный пирс. Людей и предметы сорвало с места и швырнуло вперед могучей силой инерции. Тела рвало на части об углы переборок и створки люков, зажимало между кронштейнами, отрывало руки ноги и головы пролетающими мимо предметами. Одна из ракетно-бомбовых установок сорвалась с турели, развернулась, и дала залп из всех направляющих по ходовой рубке, из которой сыпались стекла и летели обезображенные тела людей. Из сорванных с места и лопнувших баков полилось топливо, сразу воспламенившееся от многочисленных искр, фонтаном летящих из электрораспределительных щитов. Пары топлива воспламененные в замкнутом пространстве машинного отделения, перешли из режима горения в режим детонации, разнося металлические переборки, и превращая все, что не было закреплено, в разящие осколки. Палубу ангара для хранения батипланов вздыбило, как земную кору во время извержения вулкана, а из трещин вырвались языки пламени и удушливый смрад.

К счастью, в первый момент Вершинского швырнуло на достаточно гладкую переборку спиной. При этом толстый материал гидрокостюма и боевой каркас в огромной степени смягчили удар. Но когда снизу рвануло топливо, вторичный удар оказался сильнее первого. Палубу вздыбило, батипланы сорвал с мест, и одним из них едва не придавило к переборке Вершинского. Из последних сил, задыхаясь от топливного смрада, он успел увернуться.

В создавшейся ситуации батиплан для него был единственным возможным спасением. Не теряя времени, Вершинский вскарабкался на борт, приложил запястье к кодовому замку, а когда шлюзовой люк открылся, ввалился в него.

К этому времени пылающее топливо добралось до крюйт-камеры, где хранился огромный запас снарядов для ракетно-бомбовых установок. И хотя снаряды и не стояли на боевом взводе, огонь нагрел детонаторы, и те рванули, инициируя основные заряды. Цепь детонации пронеслась по крюйт-камере за мельчайшие доли секунды, сконцентрировав в отсеке настолько сокрушительную энергию, что она в буквальном смысле разорвала корабль надвое, извергнув в небо огромное красно-черное грибовидное облако.

Вершинского снова приложило к переборке, на это раз менее удачно, плечом и головой, от чего он на какое-то время потерял сознание. А когда пришел в себя, понял, что не может дышать – вода затопила шлюзовую камеру. Вершинский выхватил из футляра на поясе инъектор, впрыснул себе в запястье сначала порцию глюкозы для питания дыхательного грибка, а затем сам грибок. Вот только грибку требовалось время на то, чтобы поглотить глюкозу и начать выделять в кровь необходимый мозгу и тканям кислород. Поэтому сразу после инъекции ситуация не улучшилась, и Вершинский понимал, что она еще минуты две-три не улучшится, а это означает, что гипоксия точно приведет его к потере сознания примерно через минуту.

Не теряя времени, Вершинский попытался активировать насосы, выкачивающие воду из шлюзового отсека, но те работать отказались наотрез. Внешний люк оставался открытым, за ним чернела полная темнота. Было ясно, что ангар с батипланами затоплен, но до какой степени поврежден сам корабль, Вершинский не представлял. Впрочем, после прогремевших взрывов корабль на плаву остаться не мог, и наличие воды в отсеках являлось вполне закономерным.

Корабль быстро погружался на дно, приближаясь к границе сероводородного слоя. Уровень кислорода в крови Вершинского неуклонно снижался. Легкие рефлекторно пытались сделать вдох, но Вершинский заблокировал клапан подшлемника, чтобы не нахлебаться воды. Его грудь лишь беспомощно билась в спазмах, а сердце то и дело сбивалось с ритма. Где-то полыхнуло светом, и почти сразу по металлическим переборкам шарахнуло ударной волной. Похоже, торпеды, затопив корабль, рыщут в глубине, убивая выживших охотников. В проеме шлюза снова полыхнуло. Полыхнуло далеко, и стало ясно, что батиплан каким-то образом вывалился из ангара и опускается на дно отдельно от корабля. Вокруг была только вода, в которой виднелось множество черных силуэтов легких торпед, предназначенных для борьбы с боевыми пловцами. И силуэты самих пловцов тоже были видны, с кавитационными следами от маршевых двигателей. Вершинский понял, что торпеды не просто добивают пловцов. Нет, идет бой, и он просто обязан принять в нем участие. Для него это был шанс погибнуть в бою, а не умереть на больничной койке, чего он боялся намного больше, чем биотехов.

Но эта мысль пришла слишком поздно, воздуха не хватало, и каждое движение давалось с огромным трудом. Нужно было дождаться, когда грибок в крови начнет выделять кислород. Уже чувствуя, что теряет сознание, Вершинский услышал как заработал гидравлический привод створки шлюзового люка. По какой-то причине компьютер все же воспринял команду, но с большим опозданием, когда она уже была не нужна. Но подумать об этом Вершинский уже не успел – его сознание погрузилось в кромешную тьму.

Очнулся он от стука собственного сердца. Грибок выделял кислород, и организм, жадно его впитывал. Открыв глаза, Вершинский понял, что лежит на палубе батиплана, возле шлюза. Внешний люк шлюза закрыт, но вода откачана не полностью и заливает палубу. При этом из всей системы освещения горели только аварийные лампы. Это было плохим знаком – батиплан получил значительные повреждения и не смог запустить главную силовую установку. Нужно было добраться до ходовой рубки, чтобы провести диагностику и понять, какие системы еще остались в строю.

Освободившись от тяжелого карабина и боевого каркаса, чтобы не мешали в тесном коридоре маломерного батиплана, Вершинский попробовал протиснуться по узкому коридору в рубку, но это оказалось не так-то просто. Неуправляемый батиплан продолжал погружаться, вращаясь вокруг собственной оси, из-за чего палуба то и дело менялась местами с переборками. Наконец Вершинский все же добрался до кресла и, пристегнувшись ремнем, попытался оживить приборную панель. Это удалось, но во время попытки стабилизации положения подводного корабля в пространстве автоматика выдала сигнал о невозможности запустить главную генераторную турбину. Работали только электрические водометы, хода которых надолго не хватит из-за невозможности зарядить аккумуляторы от основной силовой установки. Автопилот с их помощью все же завершил стабилизацию, но это не решало проблемы.

Вершинский ощутил себя совершенно беспомощным. Там, наверху, шел бой, и люди в этом бою были заведомо обречены на поражение и гибель. В его распоряжении был батиплан. И хотя он бы, конечно, не смог бы переломить ход столкновения с биотехами до такой степени, чтобы они проиграли схватку, но все же в сухом остатке был бы совершено иной расклад. И надо же было такому случиться, что проклятая турбина не пожелала запускаться.

Психанув, Вершинский бросился обратно к шлюзу. Теперь это далось легче, потому что батиплан занял устойчивое положение килем вниз, и продолжал погружение в таком состоянии. Вершинский собрался уже надеть на себя боевой каркас, взять карабин, покинуть бесполезный батиплан, вырваться из шлюза наружу, и вступить в бой с торпедами, но в это момент палубу под ногами тряхнуло. Батиплан достиг дна.

Это означало, что он опустился на глубину порядка трехсот метров, и находится сильно ниже верхней границы сероводородного слоя.

Вершинский замер, глядя на рычаг отпирания шлюза. Перед ним встала сложная этическая дилемма, которую он не мог разрешить нахрапом. С одной стороны он хотел немедленно вступить в бой и погибнуть вместе с товарищами. С другой он понял, что если добраться до безопасной Севастопольской бухты на батиплане, завладеть боевыми кораблями, стоящими в бухте, то можно будет потом нанести биотехам значительно больший урон, чем сейчас, бросившись в последний бой с гарпунным карабином наперевес.

Стоило оно того? По здравому размышлению стоило. Вершинский закрыл глаза и сел на палубу, опершись спиной о переборку. Постыдное решение спасти свою шкуру? В какой-то мере да. Но так могут подумать лишь другие. Сам Вершинский прекрасно понимал, что предпочел бы гибель в бою, а не смерть в постели. Он бы выбрал первое, но человечеству, как виду, нужно было второе. А ведь Вершинский всю эту Большую Охоту на биотехов затеял не ради себя, не ради выставления напоказ собственной доблести. Нет. Он начал Большую Охоту ради того, чтобы вернуть человечеству океан. Никак иначе. Именно океан, и именно всему человечеству.

Он подобрал карабин, каркас, оттащил их в рубку, и закрепил на месте стрелка. Что делать дальше, он знал прекрасно. В первую очередь, погасить весь свет. Выключить все, что можно выключить, даже прожектора. Нужен только компас, ничего больше. Потому что цель лежала на севере. О том, чтобы вести огонь из орудий батиплана, не было и речи. Но биотехи не могут сунуться так глубоко в сероводородный слой. И под его защитой на маневровых моторах можно добраться почти до самой бухты. Почти. А дальше?

– А дальше? – хором спросили мы с Ксюшей.

– Дальше я добрался до границы сероводородных глубин, – ответил Вершинский. – Батиплан мог пройти и дальше, заряда хватало, но без возможности использовать бортовые орудия, я не стал выходить в чистую воду. Твари бы засекли батиплан и уничтожили его вместе со мной. Допускать этого было нельзя, и я рискнул оставить его под прикрытием сероводорода, а сам рвануть на каркасе до берега.

– Очуметь! – не удержался я от восклицания. – По чистой воде, с одним карабином?

Вершинский усмехнулся.

– Молодой человек, были времена, когда батипланов у нас вообще не было. Мы с Алексом пару лет обходились без них. Десантировались с гравилета, погружались с грибком в крови, и долбили тварей в два ствола из самодельных гарпунных карабинов. И побеждали. А тут всего-то надо добраться до берега. Не велика задача. Пострелять, конечно, пришлось, но, как видишь даже гарпуны остались. А вот дыхательный грибок меня подвел. У меня-то запаса глюкозы не было. Одна инъекция. Когда уровень глюкозы в крови упал, грибок начал погибать, и дышать мне становилось все труднее. А я и так немного выбился из сил под конец.

– Не мудрено! – Я едва не присвистнул.

– Если бы не вы, я бы, наверное, до берега не дополз, – признался Вершинский. – Я уже не соображал даже, на какой глубине нахожусь. Если бы ты мне на руку не наступил, так бы и отдал концы в этой луже. В двух шагах от цели, что называется. Спасибо.

– И что теперь делать? – осторожно спросила Ксюша.

– Как что? – Лицо Вершинского изобразило искреннее удивление. – Я же рассказал вам свой план. Починить батиплан, завладеть кораблями, и надрать биотехам задницу так, чтобы извести их поганое племя под корень.

Мы с Ксюшей молча переглянулись.

– Сдрейфили? – с усмешкой поинтересовался Вершинский.

– Нет, – ответил я. – Но как мы позовем на помощь охотников?

– Пока никак. – Вершинский развел руками. – Разве что если получится запустить в полноценном режиме радиорубку одного из кораблей. Но это чуть позже. Мне тут надо осмотреться, понять собственные и ваши возможности. Одному мне не справиться, староват я. Но если вы согласитесь… Хотели же вроде в охотники?

У Ксюши от такого предложения глаза заблестели. Я, впрочем, тоже отказываться не собирался. Отвечать Вершинскому было глупо, у нас на лицах все было написано.

– У вас в поселении сахар есть? – спросил он.

– У нас есть даже чистая глюкоза! – выпалил я, понимая, к чему он клонит. – У Дохтера!

Глава 3. «ИСХОД»

Вершинский помог нам наловить рыбы для ребят, затем снарядил свой карабин активным гарпуном, на случай, если столкнемся с тварями на пути в поселок, и мы двинулись обратно. Путь наш лежал на восток, прочь от реки, к двум достаточно высоким холмам, вздымавшимся чуть больше, чем в километре от моря.

Не смотря на тяжелую поклажу из рыбы и заметную хромоту Вершинского на правую ногу, шагали мы достаточно быстро, стараясь поскорее выбраться из опасной зоны, где еще могли рыскать земноводные твари. Впрочем, змеевики могли отползать от воды и на десяток километров, этим, собственно, и объяснялся выбор места для поселка.

После крушения взрослым пришлось принимать решение, как далеко уходить от лайнера, совершившего вынужденную посадку. От него до воды километр. Это слишком близко. А бросать лайнер и уходить в леса, на восток, не очень умно, так как пришлось бы очень много на себе перетаскивать. И все равно бы не удалось перенести в одну ходку, да и в десять не вышло бы. Но, к счастью, при самой первой разведке, взрослые нашли довольно большой карьер, где некогда добывали известняк, скорее всего для строительства. Карьер представлял собой двухсотметровую воронку на вершине холма с отвесными склонами. И хотя отвесным склон был только со стороны реки, с севера упирался в развалины небольшого города, а с востока был окружен лесом, но этого вполне хватало. Змеевики – глупые твари. Они прут всегда по кратчайшему пути от воды до цели, и им, чтобы до нас добраться, в любом случае надо карабкаться вверх по отвесной известковой стене. А сделать этого они не могли – падали и взрывались.

В общем, поселок основали в хорошем месте, прямо на дне карьера. И лайнер рядом, и твари не добираются, и озеро прямо в карьере. Его наполняли дожди и подземный ключ, бивший со дна. В озере можно было купаться и пить из него. Это было очень удобно и экономило массу сил.

Конечно, расслабляться было нельзя, и мы всегда держали часовых со стороны реки на кромке карьера. В любую погоду, особенно в дождь, когда жабры тварей не пересыхали, давая им возможность пробираться на приличные расстояния. Один раз когда ливень шел неделю кряду, пяток патрульников несколько часов пытались штуромвать стену, потом начали искать обходной путь. Мы одного забили, кидая сверху острые глыбы, а потом он рванул и убил другого. Остальных же пришлось отстреливать из ракетных ружей, расходуя драгоценные боеприпасы.

– Поселок там? – спросил Вершинский, когда мы вышли из леса, и на холме стало видно троих часовых с винтовками.

– Ага, – с довольным видом ответил я.

– А забираться как?

– По веревочной лестнице, – ответила Ксюша, и осеклась.

Я тоже чуть сбавил шаг. До нас дошло, что Вершинский не вскарабкается по веревочной лестнице на высоту в сорок метров.

– Или в обход, – сказал я подумав. – Не особо далеко. Крюк километра в три получится, если по старой дороге.

– Лучше в обход, – глуховатым тоном сообщил Вершинский.

Я понял, что ему и карабин-то тащить не просто, не то что по лестницам карабкаться. Но предложить помощь я постеснялся.

Ксюша помахала часовым рукой, а я поглядел в бинокль на их реакцию. Заметили. Хорошо, не придется в воздух палить. А то бывало, что пригреются на солнце. Старшим сегодня был Щепа, он тоже глядел на меня в бинокль.

«Кто с вами?» – спросил он жестами на языке охотников.

«Сам Вершинский», – ответил я.

Щепа показал жест, который означал вопрос: «у тебя достоверная информация?» Но в контексте было понятно, что спрашивал он, шучу я или нет.

«Не шучу», – показал я побуквенными жестами.

Так говорить получалось медленнее, чем жестами-понятиями, но зато разночтений не возникало.

«С Луны свалился?» – Щепа тоже перешел на побуквенные жесты.

«Из моря. Он старый, не поднимется по стене. Пойдем в обход».

«Принял», – ответил Щепа, и послал одного из часовых вниз, в поселок.

Я покосился на Вершинского. Он-то наверняка понимал Язык Охотников, и вряд ли ему понравился набор жестов, выражающий смысл «он старый». А может, ему было без разницы. Я не представлял, что может чувствовать мужчина в его возрасте. Меня бы эпитет «малявка» обидел, хотя, по факту, я как раз малявкой и был.

Мы направились на север, в обход холма. Вскоре из сухой осоки и зарослей чертополоха проявилась старая и сильно растрескавшаяся от времени дорога. За долгие годы стеклоновое покрытие кристализировалось на солнце, и теперь отсвечивало радужными отблесками на сколах. Мы с Ксюшей давно здесь не были, нам проще было подняться по лестнице, а не топать в обход.

Чем больше мы продвигались на север, тем целее становилась дорога. Трещины виднелись только по краям, а посередине покрытие было ровным и гладким, отливало антрацитовой чернотой и от него, нагретого солнцем поднимались потоки теплого воздуха. Впереди показались первые развалины, пока еще одноэтажных зданий. Судя по компрессионным ангарам, когда-то здесь стояла водородная станция. За развалинами начинались густые заросли миндаля и сирени. По весне зацветали сначала деревья, потом кусты, и тогда мы ломали ветки сирени, чтобы порадовать наших девчонок. Это не вредило сирени, от этого она лишь гуще росла.

Вершинский принюхался. У меня нюх тоже не последний, но я ничего не чувствовал, кроме запаха пыли, нагретого солнцем стеклона и грибного духа из теней кустарника.

– Что там дальше? – спросил Вершинский.

– Развалины. Город. Дома до четырнадцати этажей.

Вершинсктй опустил карабин к ноге, достал из герметичной сумки на боевом каркасе карту, и пару минут ее изучал.

– Очень интересно, – произнес он. – Город Инкерман. Тут должны быть штольни. Вы их находили?

– Что? – Я не понял смысл незнакомого слова.

– Штольни, такие подземные тоннели. – пояснил Вершинский. – Очень большие. Там был расположен завод по производству вин.

– Мы тут почти не бывали. – Ксюша пожала плечами. – У моря интереснее, там корабли. Взрослые проводили разведку, но ничего интересного не нашли. Они организовывали экспедиции на юг, в большой город. Оттуда приносили оружие, лекарства…

– Сюда как быстрее добраться? – Вершинский ткнул пальцем в карту.

Я сориентировался и ответил:

– Это наш холм, только северо-западный склон. Это дальше, чем нам сворачивать, если идти в поселок.

– Надо бы посмотреть. Странно, что вы не знаете о штольнях. В них укрываться надежнее и проще, чем на холме.

Честно говоря, меня разобрало любопытство. Я попытался представить большие тоннели в горе, но я понимал, что представлю все равно не то, что есть на самом деле.

– Сходим, – ответила Ксюша, все решив за меня. – Но если бы эти ходы там были, взрослые бы их нашли.

Мы продрались через кусты сирени, но за ними было не лучше. Улицы города между руинами домов тоже изрядно заросли чертополохом, шиповником и христовой колючкой. Особенные хлопоты доставляла христова колючка – если ее шипы впились в одежду, то надо освобождаться осторожно, а то еще больше зацепишься с каждым движением.

От домов, по большей части, остались только бетонные каркасы. Всю кладку, да и вообще все, в чем были щели, развалила и растащила растительность. Сначала в щель набивалась пыль, затем там прорастало семечко, и начинался процесс. Поэтому город больше всего походил на одновременно замершие скелеты великанов. Даже под ярким солнцем среди бела дня это вызывало тягостное чувство. Отчасти и поэтому мы сюда никогда не совались.

Ближе к холму кустарник на улицах сменился деревьями, в основном это была акация, отчасти миндаль, кривоватый, похожий на карликов с поднятыми руками, а так же молодые пирамидальные тополя с серебристой листвой. Двигаться стало легче, и мы прибавили шаг. Наконец мы оказались в тени, которую отбрасывал крутой склон холма. Мне стало совсем не по себе, и я, честно говоря, пожалел, что мы послушали Вершинского, и поперлись сюда, неизвестно зачем.

Я понимал, что крупных тварей тут быть не может, от моря уже далековато, но вот змеевики, наоборот, могли прятаться в тени, чтобы жабры не пересыхали. Я остановился и принюхался, силясь уловить характерный запах. Но не его я почуял, а едва уловимый запах падали.

– Что-то не так? – тут же насторожился Вершинский.

– Мертвячиной воняет, – сообщил я. – Может птица издохла, может змеевик не успел вернуться в море.

– Змеевики всегда взрываются, когда умирают, – покачала головой Ксюша.

Я знал это не хуже нее, а сказал лишь затем, чтобы напомнить Вершинскому о биотехах. Впрочем, это было глупостью. Уж кто-кто, а он о биотехах думал, наверное, всегда. Мы свернули на боковую улочку, и вскоре нашли дохлую чайку. Воняло определенно от нее. Но нельзя сказать, что меня это сильно успокоило. Скорее даже наоборот.

Я поднял голову, и посмотрел на листву молодой тополиной поросли, торчащей из окон верхних этажей. Одна сторона листьев у тополей была темной, другая серебристой, и по ним из-за этого легко было определять силу и направление ветра. Направление мне не понравилось. За нашей спиной осталась небольшая площадь, и тут ветер крутило вихрем. Я понимал, что до меня попросту не долетают никакие запахи со стороны. А это плохо.

Я хотел было что-то сказать, но в этот момент Вершинский, совершенно неожиданно для меня, резко развернулся, одновременно скидывая карабин с плеча, и почти без прицела, с бедра, шарахнул гарпуном в заросли акации, из которых мы недавно выбрались. Воздух рассекло струйкой пара, оставшейся за стабилизаторами снаряда, а через миг глухо ударило сначала одним взрывом, затем сразу вторым, намного мощнее первого. Мы с Ксюшей бросились на землю, Вершинкий лишь присел на одно колено. Ударная волна прошла через нас упругим жаром, и со шмелиным воем мимо пронеслось несколько крупных обломков сучьев. А вот у нас за спинами, подточенное дождями и редкими морозами, осело довольно большое здание, подняв в воздух настолько густую тучу пыли, что мы на время потеряли друг друга из вида.