Двадцать жемчужин Марии Стюарт

Вероника накинула халат и пошла в кабинет. Белые ночи, вроде, в самом разгаре, но за окном темно и туманно. Еще бы, весь июнь льет дождь. То проливной, то моросящий. Мелкие капли превращаются в туман. Почти как тогда. Только за окном у нее не бесконечный Финский залив, а узкая Мойка и отреставрированное здание «Бутылки» в Новой Голландии. Да, кто бы мог подумать в том 92-м, что все так изменится. Даже той Морской набережной нет, сейчас в то кухонное окно видно участок ЗСД и корпуса новостроек на намывных территориях.

Тогда ночью она так и не смогла ему ничего сказать. И только в аэропорту, уже после прощального поцелуя, Вероника, собравшись выпалила:

– Вадим, я должна тебе сказать, что у нас все закончилось, я больше не приеду. У меня заболел сын, серьезно. Это очень сложное нервное заболевание. Я просто не могу, не имею права….

Она ничего не дала ему ответить и повернувшись просто убежала на посадку.

Дома ее ждала расплата за эту последнюю счастливую ночь, снова обострение болезни, снова жизнь пошла по одному графику: работа, больница, вечером подготовка к работе и готовка еды, стирка, потом работа, больница… Но она, сжав зубы, с упорством во чтобы то ни стало решила победить эту болезнь. Эта борьба забирала всю ее.

Муж неожиданно стал зарабатывать какие-то деньги. И тут после стольких лет ограничений и забитого состояния, его прорвало. В ход пошел алкоголь, начались скандалы, на все возражения она вдруг услышала: «А что ты тут возмущаешься – ты вообще сто долларов получаешь, цени, что я есть» … Да, в институте мало платили, но она шила, брала заказы, работала на двух ставках и шила соседям. И плюс ко всему, были бесконечные походы по врачам, посещение больницы. Она все взяла на себя, и терпеть к себе такое отношение не хотела. И она ушла. Тогда тем декабрем не смогла уйти из-за любви, а потом через три года ушла, потому что достало. И вновь вернулась в Петербург в свою коммуналку.

Она даже приехала к Вадиму в гости. За это время он сменил еще две жены. Потом, кстати, женился еще раз. Но между ними все было уже закончено. А перед ней стояли другие задачи. Она дала себе слово, что никто больше не упрекнет её в том, что она зарабатывает всего сто долларов… Первые деньги ей помогла заработать торговля недвижимостью, потом появился, как она говорила, «третий сюжет ее творческой жизни» – антиквариат. Кстати, в тот первый магазин её рекомендовал именно Вадим, так что она и за это была ему благодарна. И за то, что он сделал из нее профессионала, и за большую любовь, и за новую профессию, благодаря которой она сейчас может спокойно смотреть в завтрашний день. Это ведь дорогого стоит.

Правда, на это ушло почти пятнадцать лет, но за эти годы было столько прекрасных произведений искусства, интересных сделок, поездок на аукционы, реальных научных открытий. Не было только любви. Нет, не любви как секса или романтического приключения, а именно любви как любви. Как той, о которой она приказала себе забыть. Воспоминание о ней лежит в дальнем углу шкафа вместе с той ниткой жемчуга, подаренной нобелевским лауреатом и книгой стихов «Двадцать сонетов к Марии Стюарт», где его иллюстрации, и где почти в каждом рисунке ее портрет. И не всегда в приличном виде….

Да, Вероника сто лет не вспоминала об этом, и вот этот сон, точь-в-точь повторяющий ту их последнюю ночь. Столько лет прошло, а она все помнит. Может, просто потому, что ей так никогда и не с кем не было так хорошо. Даже с тем, чье предложение выйти замуж она приняла почти три месяца назад. Она до сих пор не уверена, что правильно поступила….

Время было уже половина девятого, но из-за пасмурной погоды казалось, что еще совсем ранее утро. А так вроде уже пора вставать, завтрак готовить. Господи, опять… Только она «вздохнула», решила, что меньше будут торговать, напишет книгу, и вот – опять готовка, стирка… А так хочется чего-то возвышенного романтичного. А тут опять капусту квасить. Нет она не против, но что-то не то. Лучше уж риск, азарт, бриллиантами торговать, но без рутины. А пообщавшись почти каждый день с Виктором, она как-то поймала себя на мысли, что этого всего не будет. Слишком буднично все. Наверное, ей просто хотелось продолжения той любви, что оборвалась почти пятнадцать лет назад….

Вероника подошла к старинному шкафу, отодвинула книги, затем фальшивую стенку и открыла сейф. Вот они ее сокровища. Она достала книгу и коробочку с бусами. Села за стол и стала читать, перебирая жемчужины.

Красавица, которую я позже

любил сильней, чем Босуэла – ты,

с тобой имела общие черты

(шепчу автоматически «о, Боже»,

их вспоминая) внешние. Мы тоже

счастливой не составили четы.

Она ушла куда-то в макинтоше.

Во избежанье роковой черты,

я пересек другую – горизонта,

чье лезвие, Мари, острей ножа.

Над этой вещью голову держа,

не кислорода ради, но азота,

бурлящего в раздувшемся зобу,

гортань… того… благодарит судьбу.

Черт, а все пророчески….

– А что мы не спим? А завтрак? Ну там кофе? А мы что читаем? О, «Двадцать сонетов к Марии Стюарт» Нет, мне у него это совсем не нравится, и вообще, как говорила Ахматова: «Рыжему, действительно, биографию сделали. А потом и нобелевскую…» Если бы его не выслали, ничего бы этого не было.

– Да не в нем дело, совсем не в нем.

– А в чем? У, книжка какая симпатичная, с картинками. Слушай, это ты?

– Да, отдай, а то яичницы не получишь.

– Нет, ты как-то объясни. И жемчуг какой. Крупный, натуральный. Слушай, откуда? Денег, наверное, стоит.

– Жемчуг от нобелевского лауреата, и вряд ли дорогой.

– Да? как интересно… А он действительно дорогой. Ты что-то нюх потеряла?

– Брось, это украшение мне подарили почти пятнадцать лет назад. Это была другая жизнь. Я любила этого художника. Он делал иллюстрации к стихам Якова, тот встречался с ним в Венеции и подарил эти жемчужины для меня. Все.

– А почему ты их не носишь? Жемчуг здесь отменный.

– Это личная история. Мы сразу же расстались. И я их просто хранила и никогда не носила. Собственно, я не держала их в руках почти пятнадцать лет. Если бы было золото, наверное, бы продала в трудное время, а так пробы нет, решила, что это просто бижутерия и положила в коробку. Если ты не знаешь, то в то время был еще второй сюжет в моей жизни, когда я писала диссертацию и была параллельно художественным критиком и увлекалась современным искусством. Драгоценности и антиквариат были еще далеко. А что касается жемчуга, то кто его видел в советское время? Помню ларьки, забитые нитками с китайскими речными бусинками. Они казались чем-то фантастическим, а это круглые ровные, почти идеальные бусины, как бижутерия из Чехословакии. У моей старшей сестры знаешь какие гранаты и жемчуга были. Соседка продавала. Кстати, красивые. Говорила, что мол приятельница купила, когда по путевке ездила, но не подошли. Думаю, врала, потому что у нее этих бус мешок был. А эти… я не видела их почти пятнадцать лет. И еще не думала о них, как некой ценности. Никогда. У них совершенно другой месседж, как теперь говорят.

– А сейчас? Ты вспомнила о них сегодня с какой радости?

– Мне приснился какой-то странный сон.

– Расскажи.

– Слушай, это мой бэкграунд, я не хочу об этом сейчас говорить, даже с тобой. Это очень личное. Пойдем на кухню. Я сварю тебе кофе, сделаю яичницу. У меня есть творог, ягоды.

– Не хочешь говорить?

– Да, не хочу.

– Вероника, подожди, так нельзя. Мы же будем скоро мужем и женой. Так не должно быть.

О, так должно быть, так не должно. Похоже Вероника это уже слышала. Слышала, но забыла. И тогда вот начиналось с бесконечных «должна». Нет, ну не может же все так повторяться…. Она почувствовала, как ее охватило какое-то паническое раздражение. Нет, все эти «должна» нужно пресекать в самом начале.

– Послушай Виктор, до тебя у меня была жизнь. И там было много чего… Я не обязана все тебе вот так выложить. Я вообще не понимаю: что я становлюсь собственностью, если выхожу за тебя замуж? Что-то я подзабыла как это все бывает. Извини, но к таким отношениям я не готова.

– Вероника, ты о чем? Ты слышишь и видишь себя со стороны? Мы собираемся пожениться и не виделись почти полтора месяца. Я прилетаю, ты встречаешь меня какая-то озабоченная в аэропорту.

– Я тебе объяснила, что у меня невестка попала в больницу, лежит на сохранении, мы все нервничаем, она может родить раньше времени.

– Хорошо, принято, я готов войти в твое положение, но это что? Я просыпаюсь утром, ты сидишь тут вся заплаканная, с какими-то стихами, бусами. Я узнаю о какой-то безумной любви и подарках Якова… Знаешь, у тебя такой взгляд…

– И глаза тебе мои не нравятся!

– Да, нет, наоборот. Они у тебя сейчас живые, горят. Только ты на меня так не когда не смотрела как сейчас, когда вспоминаешь своего художника.

– Слушай, но это смешно. Ревновать к роману пятнадцатилетней давности. У него сейчас, наверное, уже пятая, нет, шестая жена. И ему уже за шестьдесят.

– Да хоть двадцать шестая. Он может быть и столетним стариком, дело не в нем, а в тебе. Это какая-то заноза, что сидит у тебя в душе. А я-то смотрю, что в тебе не так. Сначала думал, что ты на деньгах помешана. Словно вместо глаз у тебя калькулятор. Но сейчас вроде все хорошо, и я готов тебя всегда поддержать, но нет, что-то другое. Ты словно чужая. Ты до сих пор принадлежишь другому.

– Перестань! Мы же не влюбленные школьники.

– Да, ты чужая. Скажи у тебя был кто-нибудь все эти годы? Нет, я не ревную, просто кое-что хочу прояснить.

– Нет, так для здоровья, наверное, кто-то был, но мне было не до того: сначала боролась с болезнью сына, потом с бедностью, потом за лучшую жизнь. Нет, мне не до того было. Ты не понимаешь, моя жизнь состояла в другом.

– Да ты просто спряталась за это, и сама себе не хочешь признаваться. И я для тебя часть этой другой жизни, а вот та настоящая, она у тебя спрятана.

– Прекрати, как ты можешь. Я что девочка маленькая! Мы взрослые люди. Я согласилась выйти за тебя замуж. Что тебе еще?

– Еще что? Я хочу увидеть тебя такую настоящую как сейчас, когда ты его вспоминаешь.

– Стоп, Виктор. Остановись, мы сейчас поссоримся. Ну, хватит. Я не знаю, что на меня нашло. Мне приснилась та наша последняя ночь, дождь в декабре, Финский залив в тумане. Он тогда вернулся из Германии, а у меня был последний день командировки. Он тогда и подарил эти бусы, а я не смогла сказать ему что мы расстаемся и выложила все это уже в аэропорту перед посадкой.

– А чего так? И почему нужно было расстаться?

– У меня заболел сын, я потом пару лет боролась с болезнью. Но потом все равно ушла от мужа. А после боролась уже за выживание. Он, кстати, мне помог тогда попасть в антикварный магазин.

– И что, ничего личного?

– Нет, он потом женился в четвертый раз. На ученице. Она ему еще близняшек родила, но там не сложилось и потом появилась пятая. Сейчас, кажется шестая…

– А ты откуда знаешь?

– Социальные сети… Мы поздравляем друг друга с днем рожденья. В Фейсбуке. Давай помолчим, об этом не расспрашивай больше.

– Нет, ты не права, нельзя болезнь загонять куда-то в угол, нужно выговориться. Ну и ты сама в себе разберись. Понимаешь, когда женщина во сне видит другого мужчину… Я ангел, но…

– Не надо тебе было расспрашивать обо всем.

– Но так нельзя.

– Наверное, но это моя жизнь.

– Тогда, еще раз повторю, разберись в ней. Что тебе важно, а что нет. А я поеду, пожалуй, в Москву. Там надо с квартирой что-то решить, кое-какие дела закрыть. Вернусь, поговорим.

Он развернулся и вышел из кабинета, а Вероника осталась сидеть за столом, молча перебирая гладкие жемчужины. Внезапно зазвонил телефон. Господи и кого в такую рань? Для клиентов рановато.

– Вероника Васильевна?

– Да.

– Это Вас из Мариинской больницы беспокоят. У нас тут пациент лежит. Вадим Дымов, знаете такого?

– Да, а что случилось?

– Множественные ушибы и ножевое ранение. Он был в коме, но сейчас пришел в себя. Очень хочет именно Вас видеть. Вы сможете подъехать?

– Да, в течение часа. А куда конкретно?

– Вторая хирургия, меня зовут Сергей Николаевич. Спросите в ординаторской я Вам подробнее все расскажу.

– Что-то случилось? – Виктор стоял в дверях одеты и с дорожной сумкой.

– Вадим… он в больнице, там что-то страшное, была кома, сейчас хочет меня видеть… А ты куда? А завтрак?

– Я же сказал, в Москву, позавтракаю в пути, а ты разберись в себе, тем более что ты ему срочно понадобилась.

– Прекрати, человек был в коме, может, умирает…

– Вероника, думаю, что все обойдется, и мы с тобой увидимся в другом настроении. Ты мне дорога, ты знаешь, но не настолько, чтобы делить тебя с другим.

– Виктор, но ты все не так понял.

– Ну значит и мне нужно все переварить и понять самого себя. Все пока, дорогая. – Он подошел, как-то быстро чмокнул ее в щечку и быстро ушел, хлопнув дверью…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Что это было? Вероника, пожала плечами. Ладно, что называется, «я подумаю об этом завтра». А сейчас – Вадим. Да, нужно торопиться. Она быстро, насколько это возможно, привела себя в порядок, наскоро позавтракала творогом и чашкой чая и, прихватив ключи и зонтик, буквально выбежала из квартиры. На улице по-прежнему шел дождь. Но совсем мелкий, словно дымка. Она, не раскрывая зонта, запрыгнула в машину и поехала в сторону Литейного проспекта, где и находилась Мариинская больница.

Слава Богу, что была суббота, и город еще спал. Вероника даже смогла припарковаться на специально выделенных местах. Потом буквально бегом добежала до того самого нужного ей третьего корпуса, где располагалась вторая хирургия. Бахилы, подъем на лифте, и вот она у ординаторской. Уже здесь на секунду появилась мысль о том, что, может, нужно было что-то купить. Ну там фрукты, соки, что там нужно больному. Но подумала, что если человек был в коме и только очнулся, то ему вряд ли что-то сейчас нужно… Она приоткрыла дверь и осмотрев комнату с сидящими за компьютером двумя одинокими мужчинами в синей униформе спросила:

– Простите, мне нужен Сергей Николаевич…

– Это я- ей откликнулся вполне молодой и симпатичный доктор в кокетливой шапочке с логотипом какого-то фармацевтического бренда. – Проходите, а Вы кто?

Вероника прошла в комнату, аккуратно прикрыв дверь.

– Я Вероника, Вероника Васильевна Смирнова, Вы мне звонили минут сорок назад по поводу Вадима Дымова.

– Что же мы стоим, быстрее, он ждет. – Доктор буквально сорвался с места и потащил за собой. Так, бахилы на Вас, вот халат накиньте. Быстрее, нам на четвертый этаж. Реанимация там.

– А что с ним случилось?

– Я же сказал: множественные ушибы, приникающее ножевое, кома. Я не понимаю каким чудом он вообще из нее вышел. В милицию я уже позвонил, они тоже ждут, когда он очнется. Жена его так сразу умерла, а он получается и потерпевший, и свидетель. Вот сюда. И без плача и истерик, спокойно!

Вероника зашла вслед за доктором в ослепительно светлую палату, где под аккомпанемент жуткого пиканья аппарата на каких-то просто промышленных кроватях, окутанные проводами лежало два человека. Доктор подошел к тому, что был у окна. Взял его за руку.

– Вадим Юрьевич, Вы как? Вы меня слышите? Это Вероника Васильевна, она приехала.

– Мария… Я ждал тебя.

Вероника с ужасом смотрела на больного и не узнавала в этом седом мужчине с кровоподтеками на лице Вадима. Но это был он. Его голос, и он назвал ее Марией, как тогда- моя Мария.

– Он бредит. Вадим Юрьевич, это Вероника Васильевна.

Но Вероника-то знала, что он узнал ее.

– Мария, они убили Елизавету, но я не сказал, кому подарил, не сказал… Я люблю тебя, только тебя. Зачем ты так тогда?

– Слушайте, похоже он бредит. Мария, Елизавета, Шекспир какой-то… Вадим Юрьевич, вы меня слышите? Вероника пришла.

– Я любил тебя Мария, лю…. – И тут Вероника услышала страшный протяжный звук и увидела на мониторе какую-то сплошную линию…

– Господи, быстро выходите, -доктор буквально вытолкнул ее. Сестра! Юля, быстрей, помогай!

Вероника буквально выпала из помещения в объятия какого-то мужчины, чуть не опрокинув его.

– Э, мадам, осторожней. Присядьте, что случилось.

Вероника как зомби села на кушетку, стоявшую у окна.

– Что случилось-то? Вы меня чуть с ног не сбили.

– Вы извините, но Вадиму, ему снова плохо, у него что-то случилось… Господи, и почему он так выглядит?

– А, Дымов то…, и Вы к нему? А вы кто?

– Это Смирнова Вероника Васильевна. Дымов, когда пришел в себя попросил ее срочно позвать, – доктор вышел из палаты.

– Доктор, как он?

– Да нормально, пока вернулся, но снова в коме….

– Так что, зачем звал, не понятно. «А что он говорил?» – это уже спрашивал тот неизвестный мужчина.

– А вы кто?

– А, да, Вы мне звонили, я следователь Тихонов Кирилл Васильевич. Вот удостоверение.

– Ну не повезло Вам, Кирилл Васильевич, девушка его хоть услышала.

– Так что он говорил?

– Да чушь какую-то шекспировскую. Её вон не узнал, назвал Марией. Про смерть Елизаветы и любовь что-то говорил, про то, что не сказал.

– Ну Елизавета – это его жена убиенная, а вот кто Мария не известно.

Веронике хотелось сказать, что это вовсе не чушь, она-то все поняла. Но рассказывать неизвестно кому второй раз за сегодняшнее утро свою историю она явно не хотела.

– А вы его давно знаете?

– Дымова? Да, но мы не виделись уже лет двенадцать. Не понятно, почему он меня вспомнил. А что случилось вообще?

– Вот и нам не понятно, что случилось. Выглядит все банально. Кто-то вломился в мастерскую, его пытали, жену убили похоже на его глазах, как он жив остался…. Вся мастерская верх дном. Что искали, не понятно. Нет, художник он, судя по- рассказам товарищей по цеху, был не бедный, ну из Китая недавно вернулся, машину новую жене купил, может и наличка была, но, чтобы так пытать…. И еще картина эта.

– Какая картина?

– Да вот.

Следователь показал ей в телефоне картину Вадима. Она видела ее на последней выставке. Историческая и совсем личная. Зимний дворец. Вместо барочных вазонов и статуй головы расстрелянной императорской семьи. Явно навеяно той фотографией, где бритые головы Великих княжон после болезни… Только лица здесь другие. Император- он сам, а женщины с лицами его жен от первой уже умершей до последней Елизаветы, которую он изобразил в виде царевича. А с краю – она, Мария Стюарт с ее лицом в головном уборе, украшенном жемчужинами и вуали. Так вот, все женщины здесь порезаны крест-накрест, а на Марии Стюарт стоит жирный вопрос…. И тут Веронике стало как-то не по себе…

– Вот смотрите, Вы ничего об этом не думаете? Что это за Мария, почему он ее вспоминает?

– Да нет, это исторический персонаж. Мария Стюарт. Он когда-то делал иллюстрации к стихам «Двадцать сонетов Марии Стюарт». Вот и все. Просто ввел в композицию. Художник же.

– А, а я уж обрадовался, думал, что если кого позовет, то будет Мария. А он Вас, Веронику, позвал. А что он Вам сказал?

– Да Вам доктор все пересказал. Я так ничего и не поняла. Доктор, он как вообще, выживет? К нему можно? Может нужно что-то еще?

– Да нет, он на аппарате, ничего не нужно и к нему нельзя. Он в коме. Выживет, не знаю. Так что Вы идите, если что-то изменится, дам знать. Кстати, если что, его есть кому хоронить?

– Да, у него дети есть уже взрослые, надо бы им сообщить.

– Да мы уже сообщили, они приедут. Там тоже сплошные несчастья. У девочек в Хабаровске мать убили.

– Господи, бедная Леночка…

– Вы ее знали?

– Да так, она была его ученицей, практически жила в мастерской у него, просто в рот смотрела, потом двойняшек родила.

– Ну это когда было… Двойняшки уже подросли. Мы тут с его старшей дочерью общались. Она вообще не в курсе всех его проблем, у нее уже внуки. Там вроде какая-то неприятность была тоже – материну могилу потревожили. Вообще загадки на загадках. И по всем другим женам тоже как-то не хорошо прошлось. Люсю в подъезде избили и в мастерской похозяйничали, потом Юлю (она сейчас в Израиле в Хайфе живет, тоже пытались обокрасть), Евгения сгорела в собственном доме где-то в Новгородской, она пила вроде. Но потом, когда стали все выяснять, там смерть тоже оказалась криминальной. Так что получается всех жен его либо убили, либо пытались убить… осталась эта Мария….

– Это исторический персонаж.

– Ну не знаю…. На кого-то похожа…

– На Марию Стюарт…

– Вы Вероника Васильевна пока не выезжайте никуда. И дайте мне Ваш телефончик, я Вам позвоню, и мы с Вами еще поговорим.

Вероника была просто в шоке от свалившейся на нее информации. Слишком много для одного утра. Тот сон ей сейчас уже показался совсем не случайным. Это Вадим её звал.

Она вышла из больничного здания. Дождь вроде закончился и в воздухе пахло свежей листвой и сиренью, цветущей в больничном сквере. Хотелось просто присесть и немного выдохнуть. Господи, надо же какая трагическая судьба! Бедный Вадим. Что же все-таки с ним случилось. И что это за бред она слышала. Или это был не бред. «Я им не сказал, кому». Что и кому? Ей? Из всего, что он ей дарил это томик стихов с автографом Якова и те жемчужные бусы. Или прав Виктор и те бусы действительно натуральные? Но, черт возьми, сколько они могут стоить, чтобы вот такой кровавой историей они обросли. Она почувствовала, как от избытка всей этой информации у нее даже голова закружилась.

Господи, Вадим, самая большая любовь всей её жизни, ну не заслуживает он такого. Нет, то чувство, которое она сейчас к нему испытывала была не любовь, любовь осталась где-то там в той декабрьской ночи в 90-х. А сейчас была жалось, сострадание, но не любовь. Но это прошлое чувство мешало ей жить и любить по-настоящему. И еще она должна решить для себя нужен ли ей этот брак с Виктором. Приятный курортный роман в Бадене, где он само внимание, и жизнь состоит из милых приключений – это одно, а вот повседневная супружеская рутина – это другое. Получается, что она, только-только вздохнув, благодаря Тосе, от каждодневных хозяйственных забот, снова взваливает их на себя: рубашки, готовка. Похоже кофе в постель ей не светит. Нет, он, конечно, милый, внимательный. Но опять же, судя по бэкграунду, есть и традиции его семьи: папа военный, мама домохозяйка, он ждет, наверное, этого. А что взамен? Материально она сейчас, наверное, с ним на равных. Он, правда, собирается здесь дом покупать и обустраивать. Это хорошо, но вот ее семья остается ее, и она все равно будет самостоятельно зарабатывать.

Тося родить должна через пару месяцев, детям помогать нужно, да и внучке будущей. Та история с художественным бюро, что дети организовали, действительно работает. Кто знает, может, и поживет фирма и внукам достанется. Ведь антикварное дело во всем мире, как правило, семейный бизнес, который отстраивается десятилетиями. Сейчас в России, похоже, все уже устаканилось, отстроилось, и пришло время кропотливой работы в долгую. Так что детки правильно себе бизнес организовали. Миллионов уже не заработают, но потихоньку на жизнь будет капать.

Да и ей тоже нужно продолжать работать. На содержание она ни к кому уже не пойдет. Так стоит ли вся эта семейная история с крахмальными рубашками и кастрюлями борща всех этих нервных выяснений отношений. Вон он как вспылил. Да мало ли, что и с кем. Стопроцентное доверие ему, видите ли, нужно. Она что его собственность? Нет уж. Если уж выходить замуж, то только со стопроцентной гарантией, что после этого ее жизнь станет намного лучше. А так: вешать на себя кучу проблем… Ради чего? Не стоит семейный секс всех этих минусов. Он, конечно, очень ничего как любовник, но… Все, закрыли эту тему. Пусть сам решает. Она ему звонить не будет, а если позвонит, то она ему все и выложит. Она не девочка, у нее и так куча проблем… Опять и как всегда.

Вероника уже собиралась уходить, как увидела того самого врача. Сергей Николаевич вышел вместе со следователем покурить. Они заметили ее сидящую на лавочке и направились к ней.

– А Вы что не едете?

– Да так, погода вон наладилась, решила воздухом немного подышать. А Вадим как?

– Его больше нет.

– То есть? Как? Он умер?

– Да, минут пять назад. Да он вообще непонятно, как выжил еще тогда. Просто непонятно. С такими травмами и ножевыми ранениями не живут. Похоже, что он вернулся из комы, чтобы только Вас увидеть. Только вот сказать ничего не смог. Только то, что любит.

– Вероника Васильевна, Вы, наверное, что-то еще не договариваете. Просто так такие люди в любви перед смертью не признаются.

– Господи, да он художник, гениальный художник. Он-то как раз мог в любви признаться за полчаса до смерти. Простите, я поеду.

– Вы, если не сложно пока не уезжайте из города, а Вам позвоню в понедельник. Может что вспомните, тут сами понимаете, дело неординарное, любая информация дорога.