Красивые вещи

А я?

Теперь я, конечно, знаю ответ на этот вопрос.

А в тот день…

– Прости, – сказала я Бенни, мучаясь от чувства вины.

Нет, такую «банку с червяками» можно было откупорить, только если я хотела потерять Бенни.

– Все нормально, ничего такого. – Он как ни в чем не бывало сжал мою руку выше локтя. – Послушай, завтра мы улетаем, но мы снова увидимся, как только я вернусь, ладно?

– Привези мне французский багет, – попросила я.

От широченной улыбки у меня заболели щеки.

– Заметано, – отозвался Бенни.

Бенни вошел в автобус в первый день занятий после весенних каникул дерганый и напряженный. Впечатление было такое, будто за время каникул он заработал нервное перенапряжение. Увидев, как я вхожу в автобус, он вскочил и замахал над головой двумя длинными багетами, перекрещивая их, будто мечи.

– Багеты для мадемуазель, – гордо возвестил он.

Я взяла у него багет и отломила кусочек. Багет был несвежий, но я все равно стала его жевать, тронутая тем, что Бенни не забыл о моей просьбе. Правда, при этом у меня все же мелькнула мысль о том, что сын миллионера купил для меня хлеба на пенни (и снова в глубине моего сознания сверкнула картина – зеленые пачки долларов в темном потайном сейфе). Но конечно же я сразу напомнила себе, что главное то, что Бенни услышал мою просьбу, что он думал обо мне и привез то, что я попросила. Вот что было в самом деле важно. Вот такой я человек, понимаете?

И все-таки…

– Господи, как я рад тебя видеть. – Бенни обхватил мои плечи со странной решительностью. Я почувствовала, что с ним что-то происходит, но что – не могла понять. – Наконец я в здравом уме.

– Как Франция?

Бенни пожал плечами:

– Большую часть времени я лопал пирожные, ожидая, пока мать с сестрицей закончат шопинг. А потом, когда мы возвращались в гостиницу, отец выходил из себя, увидев, сколько они всего накупили. Просто ужас.

– Пирожные и шопинг. Да, что и говорить, ужас-ужас. А я все каникулы проторчала в городской библиотеке, изучала вопрос биологической индивидуальности. И ты, похоже, мне завидуешь.

– Честно говоря, да. Мне бы лучше где угодно с тобой, чем с моей семейкой в Париже. – Бенни крепче сжал мое плечо.

И снова во мне сверкнула эта новая искра недовольства. Париж… для меня это звучало волнующе и непостижимо. Мне казалось, Бенни мог хотя бы из вежливости оценить, как ему повезло. И все же, видимо, он искренне верил в то, что со мной ему интереснее, чем на каникулах во Франции, а кто я была такая, чтобы отказываться от такого комплимента?

Мы ели багеты всю дорогу, оставляя позади себя ковровую дорожку из черствых крошек, и наконец подошли к воротам Стоунхейвена. Но как только мы оказались на территории поместья, Бенни не пошел к дому. Как только мы оказались на подъездной дороге, он схватил меня за руку и потащил влево, где сосны около дома росли особенно густо.

– Что происходит?

Бенни прижал палец к губам и указал на окно на верхнем этаже.

– Мама, – произнес он одними губами.

Я не поняла, что он хотел этим сказать, но пошла следом за ним под соснами по тропинке. Мы обошли дом и вышли к домику смотрителя. Там Бенни сразу прошел в кухню, где мы хранили еду для перекусов, и вытащил из шкафчика бутылку. Он продемонстрировал ее мне – это была водка, на вид дорогая, финская.

– Мой запас травки закончился, – сказал Бенни. – А это я утащил из отцовского бара.

– Травка закончилась? Ты ее всю выкурил?

– Да нет. Мать устроила обыск в моей комнате до нашего отъезда во Францию. Нашла у меня под кроватью и все выкинула в унитаз. – Он смутился. – Короче, я на привязи. На самом деле тебя тут быть не должно. Мне запретили с тобой видеться. Вот почему мы в большой дом не вошли.

Я в уме сложила два и два. Странная бравада Бенни и то, как обнял меня за плечи в автобусе, словно я ему принадлежала, – всем этим он послал родителей куда подальше.

– Ты хочешь сказать, что они… обвиняют меня? За травку? Они думают, что я на тебя плохо влияю, потому что у меня… потому что у меня волосы в розовый цвет покрашены? И потому что я на горных лыжах не катаюсь?

Внутри меня заклокотали пузыри праведного гнева.

Бенни покачал головой:

– Я им сказал, что к тебе это никакого отношения не имеет. Проблема-то началась гораздо раньше. И они это знают. Просто они… проявляют излишнюю заботу. Иррациональную. Ну и фиг с ними.

Бутылка водки стояла между нами – тотем некоего символического преображения или мятежа, а может быть, попытки принести извинения.

Я протянула руку и взяла бутылку:

– А сок есть? Я бы «отвертку» смешала.

– Черт, нет сока. Только водка.

Бенни покраснел, встретившись со мной взглядом, и мне вспомнился один термин, о котором я прочла в книге: «спиртная храбрость».

Я открутила колпачок, поднесла горлышко бутылки к губам и сделала глоток. Раньше мне случалось понемножку пить мартини из бокала матери, но этот глоток был самым настоящим, напоказ. Водка обожгла глотку, я закашлялась. Бенни протянул руку и похлопал меня по спине. Наконец кашель унялся.

– Вообще-то я хотел предложить тебе стакан, но…

Он взял у меня бутылку, поднес к губам и содрогнулся, когда жидкость обожгла его пищевод. Водка потекла у Бенни изо рта сбоку, он вытер струйку рукавом футболки. Глаза у него заслезились и покраснели. Мы встретились взглядом и расхохотались.

От водки у меня стало горячо в желудке, закружилась голова, бросило в жар.

– Держи.

Бенни снова дал мне бутылку. На этот раз я проглотила целый дюйм водки и только потом оторвала бутылку от губ, чтобы отдышаться. Через пять минут мы стали пьяные, нас шатало из стороны в сторону, я налетала на стулья в гостиной и хохотала – мне так нравилась эта легкость в голове. А когда Бенни схватил меня, чтобы я не упала, и повернул к себе, я наконец набралась храбрости и поцеловала его.

С тех пор меня много лет целовали разные мужчины, и почти все они были куда более умелыми в этом деле, чем Бенни. Но первый поцелуй запоминаешь навсегда, и даже теперь я могу его подробно описать. Помню, какими шершавыми были его губы и удивительно податливыми. Как он закрывал глаза, когда я смотрела на него, каким серьезным и сосредоточенным он выглядел. Помню, какой ужасный звук я услышала, когда стукнулись друг о друга наши зубы, когда мы искали наилучшее положение для поцелуя… Бенни наклонился ко мне, а я встала на цыпочки, прижимаясь к его груди, чтобы удержать равновесие. Помню, как мы оторвались друг от друга, чтобы отдышаться, словно долго находились под водой.

Припав к Бенни, я слышала, как колотится его сердце – так сильно и громко, словно вот-вот выскочит из его груди и вылетит в дверной проем. Мы еще немного постояли, и его сердце забилось спокойнее. Бенни словно бы свыкался с новой реальностью.

– Ты не должна это делать из жалости или еще из-за чего-то такого… – прошептал он, уткнувшись лицом в мои волосы.

Я отстранилась и шлепнула его по руке:

– Я поцеловала тебя, дурачок.

Его длинные ресницы затрепетали. Его глаза были нежными и настороженными, как у оленя. Я вдыхала запах водки, исходящий от его губ – запах сладкого горючего.

– Ты красивая и умная, ты крутая, и я ничего не понимаю… – пролепетал Бенни.

– Да нечего тут понимать, – сказала я. – Перестань думать и напрягаться. Дай мне просто любить тебя и не думай ни о чем.

Но может быть, он был прав. На самом деле ничто не бывает таким уж чистым, каким кажется на первый взгляд. Всегда найдется что-нибудь сложное, когда снимаешь безукоризненный верхний слой с красивых вещей. Черный ил на дне безмятежного озера, твердая косточка внутри плода авокадо. Я до сих пор гадаю, почему поцеловала его тогда – хотела обозначить свои намерения, хотела его «пометить»? Его родители решили запретить мне видеться с ним, они считали, что я на него плохо влияю? Поцеловав Бенни, я словно бы объявила его родителям: «Катитесь куда подальше, он мой. В этот раз вам не победить. Пусть у вас есть все на свете, но ваш сын – мой».

Может быть, именно поэтому я чувствовала себя так уверенно, когда взяла Бенни за руку и повела его, пошатывающегося от водки, в темную спальню со скрипучей кроватью. Может быть, именно поэтому я дала огню водки распалить во мне дерзость, о которой я и не подозревала, именно поэтому я с такой готовностью поддалась всем ласкам. И вскоре одежда уже была брошена на пол, и мои губы стали скользить по телу Бенни, а его губы – по моему. Я поддалась и пронзительной, мгновенной боли, и всему, что последовало за ней. Это была дорога к моему будущему.

И все же, чем бы ни были продиктованы в то время наши порывы, то, что произошло с нами в тот день и случалось в последующие недели, было чистым и искренним. Домик смотрителя принадлежал нам, и то, чем мы занимались там, прячась за этими стенами, словно бы относилось к какому-то параллельному миру. В школе наши отношения оставались прежними – мы пробегали друг мимо друга по пути в классы, время от времени вместе ели пиццу в столовой во время ланча и никогда не прикасались друг к дружке, только порой наши ноги сплетались под столиком в столовой. Даже в автобусе по дороге к дому Бенни, хотя я ощущала, как нарастает электрическое притяжение, мы все равно не играли роль типичной парочки. Мы не держались за руки, не писали на руке синей шариковой ручкой инициалы друг друга, не пили содовую из одного стакана через две соломинки. Мы ничего не произносили вслух, ничего не подразумевали. Только тогда, когда мы оказывались в нашем домике, все изменялось – так, будто мы слишком долго ждали этого. Весь день в школе и еще полчаса в автобусе, и только потом в нашем мире начинало царить доверие.

– И кто этот парень? – однажды вечером спросила у меня мать, когда я явилась домой перед ужином.

От моей кожи все еще исходил запах Бенни, и я подумала – неужели мать учуяла этот запах, увидела этот красный флаг подростковой страсти, пропитанный феромонами?

– А с чего ты взяла, что есть какой-то парень?

Мать стояла на пороге ванной и снимала с волос бигуди.

– Детка, если я хоть в чем-то что-то понимаю, так это в любви. – Она на секунду задумалась. – Но лучше назовем это сексом. Вы хотя бы предохраняетесь? Презервативы я держу в верхнем ящике тумбочки около кровати. Можешь брать сколько нужно.

– Господи, мама! Перестань! Просто скажи что-нибудь типа «Ты еще слишком маленькая» и на этом остановимся.

– Ты еще слишком маленькая, детка. – Мать прочесала кудряшки пальцами, чтобы они немного распрямились, после чего уложила их, как надо, лаком для волос. – Черт, да ведь мне было тринадцать, и кто я такая, чтобы рот раскрывать? И все-таки мне бы хотелось с ним познакомиться. Пригласи его как-нибудь с нами поужинать.

Я подумала над словами матери. Сказать ей, что этот тот самый парень, с которым я ее познакомила в кафе? А может быть, она уже подозревала, что это он, и ждала, что я признаюсь? А мне ужасно не хотелось переводить Бенни через Рубикон, разделявший наши миры. Это казалось опасным – таким, будто в процессе перехода этой черты что-то может сломаться, разбиться.

– Может быть.

Мать села на унитаз и принялась нерешительно массировать пальцы на ноге.

– О’кей. Думаю, самое время прочесть тебе лекцию, так вот, слушай. Секс – это может быть про любовь, да. И когда это так – это чудесно. Господи, детка, я очень надеюсь, что ты нашла именно это. Но кроме того, секс – это орудие. И мужчины пользуются им, чтобы что-то себе доказать насчет того, что они могут силой взять то, чего хотят. Ты сейчас стоишь на самой первой ступеньке лестницы мирового господства мужчин. И когда у тебя вот такой секс – а он чаще всего такой, – то ты должна удостовериться в том, что тоже пользуешься им как орудием. Не позволяй, чтобы мужчины тобой пользовались, и не верь, что это отношения на равных. Убедись в том, что получаешь от этого столько же, сколько они. – Мать натянула туфли на отекшие ноги, встала и слегка покачнулась на шпильках. – По крайней мере, получай удовольствие.

Мне стало просто противно от этих слов. Мои отношения с Бенни не были случайными и преходящими – я была в этом уверена. И все же сказанное матерью повило в воздухе между нами. Она словно бы впрыснула яд в мою прекрасную картину.

– Мама, это очень устаревший взгляд на секс.

– Правда? – Она присмотрелась к своему отражению в зеркале. – Если судить по тому, что я каждую ночь вижу у себя на работе, я бы так не сказала. – Она поймала в зеркале мой взгляд. – Просто, детка… будь осторожна.

– Как ты?

Слова сами вылетели у меня изо рта и прозвучали гораздо более язвительно, чем мне хотелось.

Синие глаза матери часто заморгали. Она словно пыталась избавиться от чего-то, что туда попало. Соринка или тушь. Поток раскаяния.

– Мне полученные уроки обошлись дорого. И я просто пытаюсь уберечь тебя от того же.

Мне стало стыдно.

– Ты не должна переживать за меня, мам.

Мать вздохнула:

– Я не знаю, как это – не переживать за тебя.

Последний раз я увиделась с Бенни в среду в середине мая. До конца учебного года оставалось всего три недели, и мы вовсю сдавали экзамены. Мы с Бенни не встречались почти неделю, пока я корпела тест за тестом в надежде добавить последние несколько «B» к уже имеющимся в запасе «А». Когда он вошел в автобус и сел рядом со мной в тот, последний день, он протянул мне лист толстой льняной бумаги. Это был мой портрет, очень старательно нарисованный тушью. Бенни изобразил меня в виде персонажа манги – в обтягивающем черном костюме, с гривой розовых волос за спиной. Я прыгала по воздуху, отталкиваясь крепкими ногами. В одной руке я сжимала окровавленный меч, а под моими ботинками скорчился в страхе огнедышащий дракон. Мои темные глаза смотрели с картинки – блестящие, огромные. Они бросали вызов любому, кто смотрел на меня: «Только попробуй, паршивец».

Я долго рассматривала картинку и видела себя такой, какой меня, судя по всему, видел Бенни. Для него я была супергероиней, наделенной силой, которой у меня, на самом деле, не было. Супергероиней-спасательницей.

Я сложила листок пополам и убрала в рюкзак, а потом молча взяла Бенни за руку. Он улыбнулся и сплел свои пальцы с моими. Автобус, кашляя выхлопными газами, вез нас вдоль берега озера. Теплый весенний воздух залетал в приоткрытые окошки.

– Моя мама улетела в Сан-Франциско на неделю, – сообщил мне Бенни, когда мы сошли с автобуса неподалеку от их поместья. – Ей нужно побывать у врача, решить вопрос с лекарствами, которые она принимает. Похоже, она переусердствовала с перестановкой мебели, и отец в итоге очень разозлился.

Бенни попытался рассмеяться, но с его губ слетел звук, похожий на полный боли крик умирающей чайки.

Я сжала его руку:

– С ней все будет хорошо?

Бенни пожал плечами:

– Каждый раз одно и то же. Ее накачивают лекарствами, она возвращается, а в будущем году повторится то же самое.

Но тут он закрыл глаза, и его длинные ресницы задрожали, прикасаясь к светлой коже и подчеркивая ее бледность. И я подумала о том медицинском коктейле, который каждый день употреблял Бенни. От этих лекарств у него сохли и трескались губы, сердце билось неровно. Я гадала – догадывается ли он о том, сколько внутри него его матери, и не пугает ли его это?

– Это значит, что весь дом в нашем распоряжении?

Я вообразила, что наконец поднимаюсь по грандиозной лестнице наверх, захожу в спальню Бенни, ведь она оставалась для меня загадкой до сих пор, как в самый первый день, когда мы познакомились. Пока что я видела только прихожую, холл, кухню, столовую и библиотеку, то есть горстку из сорока двух комнат Стоунхейвена, и это (как я теперь понимаю) должно было напоминать мне о том, как сильно я там нежелательна.

Бенни покачал головой:

– Ты забыла? Я же на привязи. Под арестом. Меня ни за что не оставят на попечении одной только Лурдес. Так что отец здесь, пока мать там. Думаю, их обоих это устраивает. – Он нахмурил брови. – Если увидим его машину на подъездной дороге, придется дальше идти особенно секретно, о’кей? Он намного более зоркий, чем мать.

Но отцовского «ягуара» на подъездной дороге не оказалось. Под соснами, в стороне от дороги, скромно стояла только заляпанная грязью «тойота» Лурдес. Поэтому мы снова прошлись по дому так, словно он принадлежал только нам. Заглянули в кухню, взяли пару бутылок колы и пакет попкорна, после чего отправились к домику смотрителя. Там мы сели на крыльце, сплели наши ноги между собой и стали смотреть на стаю диких гусей, приземлившихся на лужайке. Время от времени мы бросали попкорн гусям, и самые смелые из них подходили и клевали угощение, опасливо поглядывая на нас. Они щипали траву, гоготали и роняли темные какашки на красивую зеленую траву.

– Вот что еще. Плохая новость. Родители на лето отправляют меня в Европу.

– Что?

– В какой-то реабилитационный лагерь в Итальянских Альпах, где я не попаду ни в какую беду. Ну, ты же знаешь – свежий воздух, физические нагрузки и вся эта чепуха, которая волшебным образом превратит меня в чудо-мальчика, которым они хотят меня видеть. – Бенни бросил гусям очередной кусочек попкорна и попал при этом в одну из птиц. Гусь сердито захлопал крыльями. – Похоже, они искренне верят в то, что европейский воздух намного полезнее американского. – Бенни скосил глаза на меня. – У меня «хвосты» по трем предметам, ты же знаешь. Думаю, это последняя попытка встряхнуть меня, пока они не отказались от меня окончательно.

– Но может быть, если ты хорошо напишешь тесты, тебе разрешат остаться?

– Сомневаюсь. И тесты я вряд ли напишу шикарно, да и вряд ли это что-то изменит. Я не мастак налегать на учебу и получать отметки «А», как это делаешь ты. Я даже читать могу не дольше пяти минут подряд. Как думаешь, почему я так обожаю комиксы?

Я задумалась о собственном лете. Мне предстояла работа с минимальной зарплатой в Тахо-Сити в компании, занимавшейся туристским сплавом. Мне предстояло нагружать и выгружать надувные лодки, которыми кишела река Траки, от Дня Поминовения[47] до Дня Труда. Эта перспектива показалась мне еще более унылой теперь, когда я поняла, что Бенни не будет ждать меня после работы.

– Черт. Что же я буду делать без тебя?

– Я тебе подарю сотовый телефон и буду звонить каждый день.

– Спасибо. Но это не одно и то же.

Какое-то время мы еще сидели на солнце и смотрели на озеро. Лодки на нем пока еще не появились. Глаза слепило от бликов солнечного света на синей воде. А потом Бенни поцеловал меня, и его губы были еще более печальными, чем всегда. Мы словно бы уже прощались на все лето. А когда мы отстранились друг от друга, Бенни с закрытыми глазами еле слышно выговорил:

– Я люблю тебя.

С часто бьющимся сердцем я эхом ответила то же самое. Казалось, у нас было все, что нужно – там, в то мгновение и навсегда. Казалось, этими словами мы каким-то образом сумеем победить все, что стояло на нашем пути.

В первый и последний раз я ощутила чистую, ничем не омраченную радость.

Мы вошли в домик и отправились в спальню, по пути раздевая друг друга. Мы роняли одежду на пол и оставляли за собой след из футболок и носков, словно Гензель и Гретель – из крошек. В спальне тусклый свет озарил молочно-белую кожу Бенни. Я провела рукой по рыжим веснушкам на его груди… На этот раз мы довольно скоро поняли, как лучше доставлять друг другу удовольствие. Мы уже не так часто толкались локтями и коленками. Было больше счастья открытий. А как это будет, если прикоснуться вот здесь… или здесь, если дотронутся друг до друга эти части тела? Это был почти что детский научный эксперимент, вот только ставка была вполне себе взрослая.

И из-за этого… из-за того, какими жаркими были губы Бенни, коснувшиеся моей груди, из-за того, как влажно скользил его живот по моему животу… из-за всего этого мы не услышали, как в домик вошел его отец. Мы были настолько поглощены друг другом, что даже прикрыться ничем не успели, а он уже возник на пороге и заслонил собой свет, проникавший в спальню из гостиной. А в следующее мгновение отец Бенни схватил меня за руку выше локтя и оторвал от своего сына. Я взвизгнула и судорожно прижала к себе простыню, а Бенни остался на кровати. Он ошеломленно моргал.

Уильям Либлинг IV. Он выглядел в точности так, как на фотографиях, которые я видела. Высокий, крупный, лысый мужчина в дорогом костюме. Но в тот момент он показался мне еще более огромным, а ростом еще выше Бенни. Наверное, ему было под шестьдесят, но он вовсе не был хрупким и вялым. Наоборот, от него исходил дух устойчивости и могущества – этот дух приносят унаследованные деньги. Но, в отличие от тех снимков, на которых я видела его добродушным и легким, сейчас лицо его было красным, как свекла, а глаза пылали раскаленными углями в набухших складках кожи.

Не обращая внимания на Бенни, неуклюже вставшего с кровати и прикрывавшего руками пах, его отец крикнул мне:

– Кто ты такая?

Я чувствовала себя мокрой и беззащитной. Сердце в груди все еще билось жарко, кожа все еще горела от страсти. Я ничего не могла понять, все смешалось…

– Нина, – выдавила я. – Нина Росс.

Мой взгляд метнулся к Бенни. Он неловко засовывал огромную ногу в трусы-боксеры, поднятые с пола. Натягивая трусы, он попятился к двери, глядя на джинсы, лежавшие за порогом.

– Ни с места! – рявкнул мистер Либлинг, скосив глаза на сына. Повернувшись ко мне, он долго сверлил меня взглядом. – Нина Росс.

Он словно бы покатал мое имя во рту, стараясь связать его с воспоминаниями. А я гадала, такой ли он отец, который позвонит моей матери и нажалуется на меня. Может быть. А может быть, мать Бенни возьмет эту честь на себя. Я представила себе, как моя мама посылает их обоих куда подальше.

Бенни наконец справился с трусами и, сгорбившись, остановился у двери, закрывая руками оголенную грудь.

– Папа… – промямлил он.

Его отец резко обернулся и поднял вверх руку с вытянутым указательным пальцем:

– Бенджамин. Ни. Одного. Слова.

Затем он повернулся ко мне и одернул полы пиджака, что, похоже, его немного успокоило.

– Нина Росс. Ты немедленно уйдешь, – произнес он ледяным голосом. – И больше ты никогда не явишься сюда. С этой минуты ты навсегда покинешь Бенджамина. Тебе понятно?

Воздух словно бы наполнился каким-то странным запахом – сильным и резким. Это был ужас Бенни, это он изливал в воздух свой страх, беспомощно глядя на меня. Он вдруг словно бы уменьшился, стал ребенком – при том, что был на целых полфута выше отца. Мне вдруг страстно захотелось защитить его от всего, что могло навредить ему. Я подумала о Нине на рисунке Бенни, о супергероине с окровавленным мечом. И я, внезапно ощутив спокойствие, туго обмотала простыню вокруг себя.

– Нет, – услышала я собственный голос. – Вы не можете приказывать мне. Мы любим друг друга.

Мышцы на лице мистера Либлинга дернулись так, словно его ударило током. Он шагнул ближе ко мне, наклонил голову. Его голос прозвучал хриплым лаем:

– Юная леди, вы не понимаете. У моего сына здесь нет права слова.

Я посмотрела на Бенни, скорчившегося в углу. В эту мучительную секунду я подумала – может быть, его отец прав, но все же сказала:

– Я его знаю лучше, чем вы.

И тут отец Бенни расхохотался. Его смех был невеселым и унижающим.

– Я – его отец. А ты… – он смерил меня взглядом с головы до ног. – Ты никто. Ты мусор. – Он указал на дверь. Убирайся, или я вызову полицию, и тебя увезут.

Он повернулся к Бенни и провел рукой по своей лысине, словно бы проверяя, все ли в порядке у него с черепом.

– Теперь ты. Через пять минут чтобы был в моем кабинете, одетый, как положено. Ясно?

– Да, – ответил Бенни почти шепотом. – Сэр.

Отец долго смотрел на Бенни. Его взгляд пробежал по длинным опущенным рукам сына, по его впалой груди. И тут с его губ сорвался звук, похожий на вздох. Я увидела, что у него внутри словно бы что-то сдулось.

– Бенджамин, – произнес он и протянул руку к сыну.

Бенни вздрогнул и отпрянул. Его отец замер с вытянутой рукой и тут же, неизвестно зачем, снова провел ею по лысине. А потом развернулся и вышел из спальни.

Мы дождались момента, когда хлопнула входная дверь, и оделись так же быстро, как раздевались. Бенни избегал встречаться со мной взглядом. Он натянул водолазку и проворно зашнуровал кроссовки.

– Прости меня, Нина, – повторял он раз за разом. – Прости, прости меня.

– Ты не виноват.

Я обвила руками его талию, но он стоял на месте, покорный, с повисшими руками. Казалось, у него треснул позвоночник. Я хотела поцеловать его, но он отвернулся от меня. И тут я поняла: я восстала против его отца, а Бенни явно восставать не собирался. Как бы он ни притворялся, делая вид, что ненавидит свою семейку, если бы пришлось выбирать между мной и ими, то никакого выбора бы и не было. Я не была супергероиней, убивавшей драконов ради Бенни. Я была никем. Чувство было такое, будто зеркало, в которое я смотрела, треснуло, разбилось, остались только маленькие кусочки, и я понятия не имела, как их опять собрать воедино.