Россия на изломе

Собранием рабочих Ленского золотопромышленного товарищества Утесистого, Андреевского, Васильевского, Пророко-Ильинского, Александровского, Надеждинского и Феодосиевского приисков от 3 марта 1912 г. постановлено: прекратить работы до тех пор, пока не будут удовлетворены требования всех рабочих.

Время забастовки должно писаться как рабочее время, т. е. поденно.

Время забастовки не должно ставиться в вину забастовавшим, так как эта последняя вызвана насущнейшей необходимостью неудовлетворенных вопросов, которые ставятся в голову требований.

Наши требования:

1. Во все время забастовки продовольствие по кухне должно выдаваться, по обыкновению.

2. Продовольствие с кухни должно выдаваться на равных условиях со служащими. Все продукты на кухне должны выдаваться в присутствии уполномоченных, которые назначаются рабочими того района, в котором предстоит выписка. Мясо должно делиться на два сорта. Квас должен быть в летнее время за счет Лензото. Хлеб ржаной должен быть сеяный. Картофель должен быть обязательно. Капуста должна быть тоже обязательной ввиду того, что она предохраняет от цинги.

3. Расширение квартир с достаточным количеством воздуха, с бесплатным освещением. Холостым одна комната на двоих и семейному одна комната. Отдельные помещения-прачечная и сушилка.

4. а) рабочие, нанявшиеся по профессии, не должны посылаться в ту область труда, где не требуются их профессиональные знания, а также и горнорабочим должны установить очередную сменяемость работ; б) ни один рабочий не должен увольняться в зимнее время. Увольнения должны быть летом, и притом же должен быть выдан бесплатный проезд с семьей до Жигалово; в) если же администрация увольняет рабочего, то должна рассчитать по закону.

5. а) 8-часовой рабочий день. Предпраздничные дни по 7 часов, воскресные и двунадесятые праздники работать необязательно – считать эти дни льготными. Если же в эти дни производится работа, то должно с 6 часов утра до 1 часа дня, а писать их за полтора дня; б) неурочное время должно оплачиваться: за первые два часа – три часа, а за последующие часы за каждый час – два часа.

6. Существующая такса должна быть увеличена пропорционально оплате: до 2 руб.-30%, до 2 руб. 50 коп. – 20% и свыше- 10%. Для горнорабочих отрядные работы не принудительны, а по взаимному соглашению. Всем без исключения рабочим и мастеровым добавить жалованье по 30%.

7. а) каждый день должен вывешиваться табель с отметкой проработанного дня, а также и по окончание месяца в табеле должен быть подсчет за целый месяц; б) горнорабочим должны выдаваться ежедневно ярлыки на выработку.

8. Уплата заработка должна производиться ежемесячно и полностью в конторе мастерской и на стану, причем получатель должен расписываться. в табеле в сумме, которую он получил.

9. Выписка по амбару для мастеровых должна производиться тремя днями раньше горнорабочих.

10. Отмена штрафов.

11. Выделить полнейшую автономию вахтовых, которые должны подчиняться только механической администрации, чтобы служащие горнорабочих не вмешивались в дела электро-паровых машин. Трехсменная вахта по 8 часов в сутки.

12. Всем рабочим и мастеровым не должна сбавляться поденная плата. Рабочим, командированным на дальнее расстояние, должен платиться полуторный оклад.

13. По первому требованию больного должна явиться медицинская помощь. Болезнь рабочего по вине Ленского товарищества оплачивается поденною платой и болезнь вообще-полднем до дня выздоровления. Обязательная выдача удостоверений больным.

14. Чтобы администрация не увольняла по личным капризам, а делала это с ведома рабочей комиссии.

15. Непринужденность женского труда.

16. Вежливое обращение администрации. Рабочих не называть на "ты", а на "вы".

17. Устранение административных лиц:

а) Утесистого прииска: Якова Синцова, смотрителя шахты;

б) Андреевского прииска: смотрителя Горелова;

в) Пророко-Ильинского: управляющего Кобылянского, смотрителя Иевлева, служащего Бегузарова;

г) Александровского прииска: смотрителя Костина, Казакова, братьев Кузнецовых, Шабеко, инженера Савельева, станового Анельгольм и служащих Токарева, Коморникова, Пестякова;

д) Надеждинского прииска: заведующего мастерской А. Демут;

е) Феодосиевского прииска: станового Станкинас, инженера Бромирского, смотрителей Киржанович, П. Русакова, кассира конторы, обходного Бормина, Штейнера, плотничного мастера Макарова и Горшунова.

18. За время забастовки никто не должен пострадать.

О ГАРАНТИИ ВЫБОРНЫХ

1. Чтобы делегатам от всех забастовавших приисков было предоставлено право на время переговоров пользоваться бесплатным проездом по железной дороге от ст. Феодосиевская до ст. Бодайбо, а равно и на лошадях.

2. Чтобы управление Лензото снеслось бы с местной полицией о гарантии свободы делегатам.

3. Чтобы на время забастовки выборным был предоставлен Народный дом.

4. Чтобы административной властью не назначались на работы отдельные лица, предварительно не испросив разрешения у делегатов.

Мы хотим, чтобы забастовка носила миролюбивый характер, а поэтому заявляем: если будут применены карательные меры к нашим уполномоченным, тогда мы снимаем всех рабочих с работ.

– Я ознакомился вчера с вашими требованиями, – сказал Керенский, – ничего предосудительного не нашёл. Они строго экономические, никакой политики в них нет.

– Вот и Александров сказал, что мы требуем соблюдения договоров найма, которые с нами подписала «Лензото» и более ничего.

– «Ленское товарищество» допустило нарушения не только договора, но и законов Российской империи. Расходы товарищества из года в год растут, вот и экономят на всём. Поэтому Белозёрова и назначили управляющим. По отзывам он умён, нагл и абсолютно беспринципен. Это с одной стороны – убытки, а с другой, компания получает огромные барыши, играя на Лондонской бирже, а это прибыль. Так что было дальше, Яков Кондратьевич?

– Так что дальше? Выбрали восемнадцать человек забастовочного комитета для переговоров с администрацией, председателем назначили Пашку Баташёва и избрали старост казарм, что бы за порядком следил, пить не давал и всё такое. Спиртоносов в тайге всех разогнали. В нашей казарме Ваську Кочетова старостой выбрали.

– И Слава Богу, – сказала Степанида, – ты пить перестал, на человека стал похож.

– Да замолчи ты, баба.

Утром 5 марта помощник управляющего Теппан получил телеграмму из правления компании, в которой говорилось:

«Решили удовлетворить первые три пункта требований забастовщиков, никого не увольнять, если рабочие выйдут на работу во вторник 6 марта. Если нет, то всех рассчитать, прекратить водоотливы».

Содержание телеграммы довели до забастовочного комитета.

– Липа эта ваша телеграмма, я думаю. Шибко быстро ответ пришёл. Если сейчас прекращать забастовку, то тогда спервоначалу нечего было заводиться. Забастовку надо продолжать до полной победы.

– А водоотливы?

– У водоотливов надо поставить охрану. Нельзя им позволить затопить шахты.

В управление нарастала паника. Было ясно, как Божий день, что события на приисках не одобрят в Санкт-Петербурге и, особенно, в Лондоне. Большинство акций компании «Ленского золотопромышленного товарищества» принадлежали лондонской компании «Lena Goldfields».

– Это всё эсеры мутят, – выходил из себя Теппан. – Ох уж эти социалисты-революционеры! Восьмичасовой рабочий день им подавай? Права рабочих? Хрен им с маслом!

В Санкт-Петербург и Иркутск полетели телеграммы от администрации приисков, о том, что забастовка возникла на почве квалифицированной агитации, приняла упорной характер, а уступки рабочим не допустимы и заканчивались просьбой прислать солдат.

Из Иркутска ответили, что, по их сведениям, забастовка носит мирный характер и посоветовали принимать решительные меры по недопущению беспорядков.

Во вторник рабочие на работу не явились, за расчётом тоже. К ним на переговоры в Народный дом пришли инженер Александров и горный исправник Галкин. Переговоры результата не дали. В тот же день администрация «Лензото» согласилась удовлетворить пункты требований рабочих: 2, 3, 4, 7, 8, 11, 13, 15 и 16. Остальные требования признали чрезмерными и не законными. И седьмого марта это было доведено до сведения забастовочного комитета.

– Что-то как-то опять шибко быстро они согласились, – засомневался Баташёв. – В Питере-то знают?

– А восьмичасовой рабочий день? – спросил Матвеев. – За дни забастовки нам заплатят?

– Правильные вопросы задаёт товарищ Матвеев. Так в Питере знают?

– Знают, – уверенно сказал Александров.

– А нам как узнать?

– Телеграмму пошлите.

– В Питер?

– Да хоть в Лондон.

– Ладно, – согласился Баташёв, – завтра придём в контору, пошлём.

– Договорились.

Было послано три телеграммы аналогичного содержания, ещё в Иркутск и Горный департамент.

На следующий день, 9 марта, пришёл ответ из Горного департамента.

В телеграмме призывали администрацию выполнять контракты, заключённые с рабочими, рабочих призывали не слушать своих главарей и выходить на работу, в противном случае прииски закроют, как убыточные.

– И опять ни слова о оплате забастовочных дней, – сказал Матвеев, – и о восьмичасовом рабочем дне.

– Продолжаем забастовку, – решительно сказал Баташёв. – инженер Тульчинский приезжает из Петербурга. Он надзирает за «Лензото». С ним с администрацией будет проще договориться. Ну, уступим чуток. Пусть рабочий день будет девять часов, хрен с ним, не помрём. И ещё чего-нибудь по мелочи.

– Константин Николаевич мужик правильный, – сказал Яков, -справедливый, придирается по мелочам, но всё в рамках. На него уповали. Он же не конторский. Уступать даже по мелочам не хотелось и сейчас не хочется. Тут по справедливости не восьмичасовой рабочий день надо, а шести. Бывало в шахте стоишь, а вода и сверху и с боков и внизу, водоотводы не справляются воду отводить. А кругом вечная мерзлота. А нас упрекают, что мы в деньгах много требуем.

– Сколько получают рабочие? – спросил Керенский.

– Бывает, что до 45 доходит, а уж 38 рублей уж точно получается.

– Это в два раза больше, чем в России.

– Да ты тут поработай, господин хороший, постой по колено в холодной воде 12 часов, а потом сравнивай.

– А пропиваешь ты сколь? – сказала Стеша.

– Так если «хлебного вина» не пить, совсем окочуришься.

– Кто попрекает вас деньгами? – спросил Керенский.

– Горный департамент. Хорошо там в Питере рассуждать, а ты здесь поработай, – с обидой сказал Яков.

– А что администрация? Ждала прибытия Тульчинского?

– Как же ждала! Или иди работай или пошёл вон с бабой и с детьми на мороз. И не заплатят ни копейки.

– Продукты продавать отказывались, – пожаловалась Степанида.

– Телеграмму в департамент отбили, мол, увольняйте, ладно, но до железной дороги довезите и зарплату до сентября выплатите. Не мы ж договора нарушаем, а «Лензото».

– И что?

– Ничего. Департамент прислал администрации телеграмму о невозможности допустить выселение рабочих, только разве что в целях пресечения беспорядков. А администрация нас арестовывать начала в целях пресечения беспорядков.

– А вы молчали?

– Ага, как же, молчали. Выручали своих, не без этого. А они жандармов и солдат стали стягивать. Ага. Мы на нарах лежим в казармах, а нас как медведей обкладывают.

На прииски прибыла Кириенская команда солдат под командованием штабс-капитана Санжаренко. И в этот же день горный исправник Галки решил выполнить постановление судьи и выселить пять семей рабочих Феодосиевского прииска, а также арестовать двенадцать рабочих, подозреваемых в агитации за забастовку. Недовольная толпа рабочих численностью около двух тысяч направилась к прииску Феодосиевский, где был Народный дом, к администрации с криками «Тогда арестуйте всех нас», «Это произвол!»

Санжаренко поставил свою команду солдат на железнодорожную насыпь, а сам направился к рабочим. Толпу удалось остановить. Начались переговоры. Судья и Теппан пытались доказать рабочим законность своих действий. Попытки не удавались.

На середине переговоров вдруг толпа рабочих легла на снег. Оказалось, что солдатам была дана команда и они взяли ружья на изготовку.

– Штабс-капитан, – закричал Теппан, – отмените свой приказ.

Приказ был отменён, рабочие поднялись.

– Неужели вы бы стали в нас стрелять? – спросили у солдат.

Ответа не последовало.

Вскоре пришла телеграмма от Иркутского губернатора, ранее извещённого о событии на прииски, с отменой решений судьи до особого распоряжение.

Рабочие вернулись в казармы.

Тульчинский, окружной инженер Витимского горного округа прибыл днём 22 марта, а тем же вечером прибыл помощник Иркутского жандармского управления ротмистр Трещенков.

И на следующий день 23 марта Тульчинский собрал всю администрацию «Лензото», пригласил ротмистра Трещенкова и начальника Бадабинской воинской команды штабс-капитана Лепина.

– Нет, – твёрдо сказал инженер Теппан, – идти на уступки рабочим решительно нельзя, Константин Николаевич. Товарищество и так несёт убытки, а если потакать рабочим, то они на шею сядут.

– Но рабочие тоже люди, – возразил Тульчинский, – и все силы отдают работе на товарищество.

– Что они там отдают? Не нравиться – пусть увольняются.

– Куда же они пойдут среди зимы?

– А куда хотят. Им уступили девять пунктов, должны быть довольны. Забастовки сами по себе подрывают устои общества. Почему они и вредны. Пусть на работу выходят 1 апреля, а там, может быть руководство ещё на что согласиться.

Тульчинский 24 марта пригласил всех выборных от рабочих к себе.

– Вы мне верите?

– Мы вам верим, Константин Николаевич, – ответил Баташёв, – но вы не хозяин товарищества.

– Но и не последний человек.

– Последние тут мы.

– Да помолчи ты, Яков, – сказал Баташёв. – Конечно, вы вес имеете.

– Имею. На девять пунктов согласились, пусть выполняют. Первого апреля все прииски должны заработать, забастовку прекратить. Потом мы их и по остальным пунктам дожмём.

– А если обманут? – засомневался Баташёв.

– Пусть только попробуют, – пригрозил Тульчинский, – я им тогда такую жизнь устрою, что им небо с овчинку покажется. Надо прекращать забастовку.

– Ну, что, товарищи? – обратился Баташёв к членам комитета забастовки.

– Если господин Тульчинский, – сказал Матвеев, – уверен в успехе…

– Уверен.

– Тогда надо ехать по шахтам, объяснять, почему прекращаем забастовку.

– Действуйте, – сказал Тульчинский.

Между тем в конторе товарищества происходили другие разговоры.

– Министерство Внутренних Дел считает, – сказал Белозёров, – что ответственность за беспорядки целиком и полностью ложатся на «Ленское золотопромышленное товарищество», которое бесконтрольно эксплуатирует Витимо-Олёкминский золотопромышленный район при полном игнорировании насущных нужд рабочих и требований обязательных постановлений Горного департамента. Лондон нас не поймёт, господа. Барон Гинсбург в Санкт-Петербурге тоже.

Собравшиеся в управлении все были поставлены Гинсбургом, вторым акционером по числу акций, после «Lena Goldfields».

– Нас всех уволят, – высказал предположение Теппан.

– Даже не сомневайтесь, – сказал Белозёров. – В Лондоне уже знают, что здесь происходит. Акции вниз поползли. Не остановим беспорядки, акции рухнут на Лондонской бирже и всё – собирайте чемоданы.

Перед администрацией замаячило потеря тёплых и доходных мест.

– Вся надежна на вас, господа офицеры, – и Теппан многозначительно посмотрел на ротмистра Трещенкова и штабс-капитанов Лепина и Санжаренко.

– И что же прикажите нам делать, господин Белозёров? – спросил Трещенков.

– Беспощадно подавить забастовку, ротмистр, – сказал Белозёров, – что бы в другой раз не повадно было. Беспощадно! Действия ваши, разумеется, будут вознаграждены. Тем более, что опыт у вас есть. Вы подавляли мятеж в Сормове в пятом году.

– Так точно, – согласился Трещенков, – но там в моём распоряжении была артиллерия.

– Но здесь и баррикад нет, – возразил Белозёров.

– Эсеры, они же все террористы, – поддержал начальника Теппан, – боевая организация. Они вас бомбами закидают, только подпустите поближе.

– Да, что вас триста человек всего, – сказал Белозёров, – растопчут и не заметят.

– Где же забастовщики бомбы возьмут? – недоверчиво спросил Трещенков.

– Поверте, Николай Викторович, – сказал Белозёров, – на приисках есть из чего сделать бомбы.

Жандармским офицерам было о чём задуматься.

– Если стрелять пачками, – сказал Трещенков, – это, пожалуй, может заменить артиллерию.

Тульчинский с выборными объезжал прииски. В рядах забастовщиков наметился раскол. Некоторые хотели прекратить забастовку при условии выполнения администрацией некоторых пунктов требования. Но большинство, всё-таки, стояли за выполнение администрацией всех пунктов требований без исключения.

– Наша забастовка навела ужас на администрацию «Лензото». Ещё чуть-чуть и они сдадутся. Нельзя прекращать борьбу, нельзя прекращать забастовку.

– Я поеду в Бадайбо, – сказал Баташёв, – поговорю с железнодорожными рабочими. Если и они поднимутся, то мы зажмём «Лензото».

– Так круто, может быть, и не надо, Павел. А как не сломаются? Солдат пригнали.

– Это они со страха, с испугу. Поднажать надо. Посмотрите, товарищи, какие бедствия мы претерпели за дни забастовки: голод, семьи наши голодают, потеря заработка, аресты, из казарм на мороз выселяют. Но какой подъём духа! Неужели мы остановимся на пол пути? Неужели сдадимся? Нет! Надо бороться до конца, товарищи. До победы!

О намечающимся расколе среди забастовщиков Тульчинский сообщил администрации «Лензото», которая в свою очередь, сообщила об этом иркутскому губернатору. В письме было сказано, что действия Тульчинского по умиротворении забастовщиков ставят «Ленское товарищество» в тяжёлые условия, а арест некоторых забастовщиков представляется желательным.

В ночь на 4 апреля были произведены аресты членов забастовочного комитета и обыски в казармах Андреевского, Васильевского и Надеждинского приисков.

Утром у конторы управления собралась значительная толпа хмурых рабочих с требованием немедленно освободить арестованных членов забастовочного комитета. Василий Кочетов и Яков Бычков в первых рядах.

– Мы требуем немедленного освобождения наших товарищей, – сказал Кочетов, – и выполнения всех пунктов наших требований, предоставленных администрации ранее.

– У нас дети голодают, – сказал Бычков, – а продовольствие не отпускают.

– Это произвол, – сказал Кочетов. – Вы не имеете право.

– Вы же бастуете, – возразил управляющий Самохвалов.

– И вы нас решили голодом уморить? – спросил Бычков.

– Увольняйтесь, – предложил Самохвалов.

– Уволимся, – пообещал Кочетов, – только оплатите до сентября, согласно договору, по справедливости. И до железной дороги довезите, до Жигалова. Ещё зима.

– Да, – сказал Яков, – с бабами да с детьми по морозу шибко долго не проходишь.

– Я такие вопросы не решаю.

– А кто решает? – спросил Кочетов.

– Администрация. А товарищей ваших только прокурор отпустить может.

–Так давай его сюда, – загудела толпа.

– Он сейчас на Надеждинском.

Тут подошёл поезд, с него спрыгнули солдаты, ротмистр Трещенков вышел из вагона.

– Разойдись! – приказал он рабочим. – Стрелять буду.

Солдаты выстроились вдоль железнодорожного полотна, направили ружья в сторону толпы рабочих.

– Вот кому идут самородки, что у нас отбирают, – закричали из толпы, – чтобы вот этих содержать.

– Пусть в нас стреляют, невинных и безоружных, а всё равно будем требовать, что нам следует.

– Требуйте, – согласился Самохвалов, – только не здесь.

– А где? – спросил Кочетов.

– Идите в Надеждинский.

– Если надо, то мы и в Бодайбо дойдём, – уверил его Кочетов.

– А как он стрелять будет? – спросил Бычков. – Глаза у его благородия шибко жестокие.

– Может будет, а может нет. Воинскую команду это ваш Тульчинский вызвал. А боитесь, так по казармам расходитесь.

– Врёшь! – возмутился Кочетов. – Константин Николаевич не мог на такое пойди.

– А вы у него сами и спросите.

– Вызовите его сюда.

– Он на Надеждинском, туда идите.

Кочетов оглянулся на толпу.

– Так что, товарищи, пойдём? – спросил он.

– Пойдём, – хором ответила толпа.

Рабочие двинулись к Надежденскому прииску.

– Что вы ждёте, Николай Викторович? – спросил Самохвалов ротмистра. – Погружайте команду в вагоны и к Надежденскому. Опередите их. Всякое может быть.

Дорога была узкая, рабочие шли по трое в ряд с революционными песнями. Снег скрипел под тысячами валенок.

– Васька, а что как в нас стрелять будут? – спросил Бычков.

– Да не будут, – уверенно ответил ему Кочетов, – мы без оружия, ведём себя мирно.

На Надеждинский приехал ротмистр Трещенков. Там уже были команды штабс-капитанов Лепина и Санжаренко. После короткого совещания решили перегородить тракт, а часть солдат расположить на железнодорожном полотне.

Подошли товарищ прокурора Преображенский, Белозёров, инженер Тульчинский и горные приставы.

Уже смеркалось, когда с Федосиевского к Надеждинскому прииску стали подходить первые рабочие. Трещенков с железнодорожной насыпи крикнул им, чтобы остановились, а иначе он будет вынужден стрелять.

– Да погодите вы стрелять, – сказал Тульчинский, – до рабочих сто пятьдесят сажень (319,5 м) не меньше. Думаете они вас слышат?

– Что мне думать?

– Вот именно. Я пойду к ним, поговорю.

Тульчинский сбежал с насыпи, махая руками, его заметили, толпа остановилась у штабелей крепёжного леса.

– Что, Константин Николаевич, – Кочетов обратился к Тульчинскому, – говорят вы на нас жандармов натравили?

– Кто говорит?

– Самохвалов.

– Врёт, собака! Но Трещенков очень нервничает. Остановитесь и идите назад, Христом Богом молю.

– А как же наши товарищи?

– Подальше отойдём, будем разбираться.

В это время с другой стороны дороги послышалась песня:

– «Вихри враждебные веют над нами…»

Это шли рабочие с Александровского прииска, Тульчинский развернулся на песню. И тут раздался непонятный треск, несколько рабочих со стоном упали на снег.

Трещенков нервно расхаживал по насыпи, и вдруг с другой стороны сотнями мужских голосов зазвучала грозная песня:

Вихри враждебные веют над нами,

Тёмные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас ещё судьбы безвестные ждут.

– Идут, – сказал Санджаренко, – если навалятся, то и без бомб от нас мокрое место останется. Растопчут.

А песня набирала силу.

Но мы подымем гордо и смело

Знамя борьбы за рабочее дело,

Знамя великой борьбы всех народов

За лучший мир, за святую свободу.

– Стреляйте, ротмистр, – закричал Преображенский, – почему вы не стреляете?

У Трещенкова сдали нервы, ему казалось, что что-то неодолимое наваливается на него и его солдат. Грозная песня, как чёрная туча неотвратимо надвигалась на них.

На баррикадах в Сормово рабочие пели так же и если бы не артиллерия…

На бой кровавый,

Святой и правый

– На бой они идут, – зло выкрикнул ротмистр, – ну, пусть идут.

Марш, марш вперёд,

Рабочий народ.

– Слушай мою команду! Готовсь.

Винтовки солдат дружно прижались к плечам.

Трещенков поднял вверх руку и резко опустил её:

– Пли!

Мрёт в наши дни с голодухи рабочий,

Станем ли, братья, мы дольше молчать?

Песня захлебнулась, послышались крики.

– Пли! – кричал Трещенков. – Пли!

Рабочие заметались между забором и штабелями крепёжного леса.

– Стрелять пачками! – приказал Трещенков.

Солдаты разбились на тройки: двое набивают обоймы, один стреляет.

Пули летели густо. Стоны, крики. Рабочие валились на снег, окрашивая его в красный цвет. И по упавшим стреляли тоже.

Тульчинский инстинктивно лёг на землю, рядом с ним падали рабочие, кто сам, кто сражённый пулями.

– Они там что: с ума посходили? – хрипел Тульчинский.

А вокруг люди лежали молча.

Залпы прекратились. Тульчинский выждал какое-то время, потом встал и пошёл, шатаясь, к насыпи.