Забытый целитель. Роман-трагедия

Мирьям его спокойно перебила:

– Иешуа, мы все уже устали после дня трудов. Давай спокойно лучше о чём-нибудь другом.

– О чём таком другом?! Что завтра будет снова день?! И все мы снова разбежимся?! О том, что будешь ты готовить нам поесть?! О том, сколько гвоздей Йосеф заколотит?! О том, сколько за день новых слов прочтёт мой брат?! Или чему научится сестра?! Или о погоде? Скажу заранее, точней никто не скажет: Безжалостное солнце будет и завтра слепить и печь, как и вчера, и месяцы подряд. Вижу, погодой тоже вас не удивил.

– Всё это важно, Иешуа. Это – жизнь семьи. Что делаем мы, взрослые сегодня и каждый день, то обеспечивает вашу жизнь. Что делаете вы, наши дети, так это вы готовитесь кормить своих детей, чему-то учитесь, что вам пойдёт на пользу и чем потом общине будете полезны. К тому же это должно быть ещё и интересно! Ты ведь учишься тому, что тебе очень интересно, не так ли, Иешуа?

– Да, Мирьям, так, – Иешуа с удивлением смотрел на мать, потом повернул взгляд на отца, но не заметил его внимания к беседе. Йосеф, казалось, сосредоточенно занимался своими инструментами.

Мирьям продолжила:

– Ты ведь решил кем станешь? Вот и хорошо. Путь каждого из нас предначертан. Мы с Оси поняли, что выбора ни у кого из нас нет. Ты выбрал путь. Иди своей дорогой. Мы не препятствуем. Скажи, когда тебя собрать к уходу.

– А как же вы?

– Мы? Как и все, кого бросают дети. Я схороню отца. Потом твои сестра и брат меня схоронят. Всё это называется продолжением жизни.

– Мама! Что ты?! Что ты?! Прости меня! Да ты меня переживёшь!

– Молчи! – вскрикнула Мирьям. – Молчи. Ты матери о смерти сына не говори! Ты уже этим жизнь мне сокращаешь.

– Ну что могу я сделать, если мне так привиделось?

Мирьям подсела к сыну, прижалась к нему и приложила голову к его плечу:

– Давайте-ка все ложитесь спать.

Все послушно улеглись. Мирьям легла последней и запела тихо любимую детьми колыбельную:

– Между скал на морском побережьеСобрались корабли в дальний путь.Ты приляг, будет сон безмятежный,Постарайся скорее уснуть.А с рассветом навстречу просторуПобегут корабли на ветрах.Мореходы с волнами поспорят,Парус вздует и он морем пропах.Ты усни, тебе море приснится.А на мачту присядет в путиДлиннокрылая, белая птица.Значит, вскоре на берег сойти.Изумрудные воды струятся.Плещут волны о борт корабля.Паруса донесут без препятствий.Выспись. Утром разбудит заря.

На следующий день к вечеру, как обычно, все снова собрались. Пришёл из школы радостный Иешуа:

– Мирьям! Йосеф! Только что, по пути увидел у дороги раненного орла. Крыло было пробито стрелой. Он лежал навзничь. Сперва подумал, он мёртв. Стрелу пришлось переломить, чтобы извлечь. Потом я осматривал крыло и птицу. Долго осматривал, интересно всё так устроено! У меня в руках был мёртвый орёл! Потом мне стало не интересно, и я решил оставить мёртвую птицу, чтобы идти домой. Но обратил внимание, что рана стала затягиваться, а орёл стал оживать! Я продолжал за ним наблюдать. Потом он даже встал на лапы, расправил крылья, разбежался и улетел. Как быстро у орлов раны затягиваются! Я и не знал!

– Да, да, сынок. У орлов, наверное, так и происходит.

Мирьям переглянулась с Йосефом. Он незаметно для Иешуа пожал плечами и продолжил протирать и укладывать инструменты. Иешуа, улыбаясь, устроился на своём месте и быстро уснул.

– Вздор, – шепнул Йосеф на ухо Мирьям.

– Дело далеко заходит, – ответила шёпотом супруга. – Его могут выгнать из школы и нас всех засмеют соседи, да и в городе. В семье безумный!..

– Похоже, он не сочиняет. Ему всё это действительно кажется, и он в это верит. Это – болезнь! Мирьям, скажи ему утром, чтобы никому об этом не рассказывал.

– Боюсь, он сделает наоборот. Лучше я ему скажу, что здесь ничего удивительного нет, об этом знают все. Возможно, это его сдержит. К тому же в школе сильно и не разговоришься.

– Слушай, ведь он тщеславный. Ты ему скажи, что повторять то, что всем хорошо известно, значит выдавать своё незнание. Он промолчит. А теперь спать.

– Какой уж тут сон… – прошептала Мирьям и отвернулась к стенке.

Так в суете прошла неделя, а там и месяц. Закончилась учёба в школе. Настали каникулы. Детей всех в летнюю жару не стали заставлять тащиться в школу и высиживать за свитками часами в чтении, хотя и мудрости святой.

Пришёл из школы и Иешуа. Он был огорчён не только тем, что нет больше доступа ко свиткам, но ещё и потому, что вынужден всё знойное лето снова, как год назад, помогать плотнику на стройках или в мастерской. Иешуа сам уже понял, что ни с родителями и ни с кем нельзя своими мыслями и удивительным, что с ним происходит, делиться. Понял, что не поверят и засмеют. С ним всё время что-нибудь да происходило, но он держал теперь всё в тайне. К труду у Иешуа было отвращение. Не создан был он для труда. Он часто задумывался и отвлекался, это раздражало Йосефа.

Однажды Иешуа проспал уход отца и побежал вдогонку. По пути он обогнал едва передвигавшихся быков, запряжённых в телегу. В телеге лежал на спине, с запрокинутой назад головой мужчина. Рот его был открыт. Мужчина бал без сознания. В руках оставались поводья и кнут. Его голова и тело безжизненно подрагивали от тряски телеги по ухабистой дороге. Иешуа впрыгнул в телегу и натянул поводья. Быки остановились. Тогда он обернулся к лежащему на дне телеги и осмотрел его. Холодное, влажное, бледно-серое тело, впавшие глаза с тёмными кругами. Запах мочи и испражнений, короткое поверхностное дыхание открытым ртом. Иешуа попытался нащупать пульс, как обучали в школе. Но пульс едва прощупывался.

«Он ещё жив!» – с радостью подумал Иешуа и стал тихо, робко петь прощальную молитву, приложив ладони на сердце умирающему. Он знал множество молитв, но ему никогда не приходилось их петь. Молитвы скорее пелись, чем читались. Иешуа продолжал держать руки на груди у человека, не прекращая пение. Но голос его всё громче раздавался в утренней тиши пустой округи. Все уже давно были на работе. Никто не плёлся по дороге. Фермеры работали в полях, мастеровые были в мастерских, домохозяйки не покидали их хозяйства, а дети ещё спали, и где-то в отдалении доносился ветерком тихий звон ударов кузнеца.

Иешуа продолжал петь, не опасаясь быть услышанным. Уверенный, красивый, юный голос, наверное, разнёсся по ложбинам и полям. Иешуа сосредоточился на своих руках, что чувствовали сердце человека. Вдруг он осознал, что сердце стало ощутимее в его ладонях. Ну да! Он почувствовал биение сердца о свои ладони! Иешуа радовался в мыслях:

«Как здорово! Так он не умер! Какая мощь молитвы! Постой, но я же пел предсмертные молитвы! Так, значит, Яхве безразлично, что в словах! Ему важнее обращение к Нему и вера! Я обратился искренно и с честным желанием спасти или облегчить несчастному последние минуты и проводить его к Отцу. Слова молитвы шли из моей души, я чувствовал, что они шли через мои ладони к сердцу человека… Вот он порозовел! Он дышит глубоко! Зашевелился! О Бог мой! Он оживает прямо на глазах! Глаза открыл и смотрит странно на меня. И я его впервые вижу!»

– Убери от меня руки, ты меня прижал спиной к черенку лопаты, отпусти! Ты кто такой? У меня ничего нет, ты зря решил ограбить, – сиплым и охрипшим голосом произнёс человек, не в силах даже пошевелить руками.

– Вы были при смерти. Я думал вы умираете и стал читать прощальную молитву. Я пропел их все, что выучил в школе. И это помогло! Господь услышал и сжалился. Вы живы! – Иешуа быстро выпрыгнул из телеги, поискал в соломе кувшин с водой и дал напиться человеку. Тот смог теперь на локтях приподняться и присмотрелся к Иешуа:

– Так ты меня уже отпевал?.. И я молитвами твоими выжил?

Иешуа пожал плечами в подтверждение и попрощался. Человек взял в руки кувшин и стал жадно пить, провожая одним глазом быстро убегающего паренька.

– Где тебя носило, Иешуа?! Смотри, где солнце. Уже полдня прошло. Ну, ладно, давай впрягайся, вместе мы дотащим побыстрее это бревно. До конца дня мне нужно успеть распустить его на доски. Мирьям должна вот-вот с завтраком подойти. Но мы успеем дотащить. Вдвоём успеем. Давай! Готов?.. Ну, потащили.

Прошли часы. Иешуа распластался на сухой траве. Он был не в силах шевелиться. Всё тело ныло, как будто бы его побили. Ладони жгло, натёр мозоли.

– Всё, Йосеф, оставь меня в покое. Я не работник больше. Эта профессия не для меня. Я раньше сдохну от тяжести труда, чем от голода, ничто не заработав. Пришло мне время уходить от вас. Буду собираться. Обратно не вернусь, я это знаю. Ты вырастил меня, на этом всё. Ты так и не узнаешь кто я… Мирьям… Мама… Вижу, она меня хоронит. Моё тело похитят, и на века распространят легенды обо мне. Стану вечен в памяти людей. Только всё это будет не о том! А пока буду кормиться молитвами на кладбищах. Отец мой в небесах не даст своему верному сыну умереть от голода. И не оставит меня под открытым небом.

– Ну иди! Кому ты теперь нужен?! Пустой и полуобразованный, никчёмный лентяй! Нахлебник! Хвастун и выскочка! Самоуверенный и самолюбивый! Ты так и просидишь свою жизнь на кладбищах. Скорее бы ушёл с глаз моих долой!

– Не злись, Йосеф, тебе нельзя. Тебе ещё семью кормить придётся лет пять. Меня забудь. Я для тебя и бремя, и помеха. Работай, не спеша. Возьми себе помощника, не надрывайся. Всё сам не заработаешь. Зато успеешь много больше выстроить и сделать. Пожалуй, завтра я ещё покинуть дом не смогу. Уж слишком тяжестью работы я побит, да и ладони поистёрты, должны зажить.

– А ты попробуй вылечиться быстро, как тот орёл, что со стрелой в крыле. Чем ты хуже той самоуверенной и дикой птицы?

– И в самом деле! Что же я о себе не подумал! Молиться буду и Отца просить. Возможно, мой Отец небесный мне поможет!

– Не забывай молиться за семью. Как-никак, чему-то в школе ты обучен.

С рассветом проснулся Иешуа и сразу глянул на ладони. Открыты красные участки под снявшейся кожей. Пошевелился. Тело ноет. Подумал:

«Ну вот, теперь я понял поговорку: кто шьёт сандалии, тот босой. Я самому себе и не помощник. Попробую лечиться по-другому. Не со всякой же мелочью к Отцу обращаться. Так жизнь в молитвах можно провести, но ничего не сделается Яхве. В нас руки от Него и голова с душою тоже. Он для чего на Землю нас послал? Чтоб всё за нас здесь делать? Нет! Всё, всё делать нужно самим! Отец за тем следит, чтоб делалось всё праведно и по закону. Ну, а себе как помогу теперь? Терпением, а там, как Отец решит. Послал бы мне помощника, такого же, как я. Мы бы много вместе одолели… Понятно, придётся самому искать. Отцу не до того. Никогда не буду просить у Бога лишнего.»

Иешуа сел и положил стянутые ранами кисти на колени. Всё болело.

Прошла неделя. Зажили раны на ладонях и боли в теле прекратились. Собрался Иешуа. Он не любил прощаться, ему претили обнимания, бодрящие похлопывания друг друга, и поцелуи не переносил. Предков дома не было. Иешуа присел, чтобы глянуть в глазки брату и сестре. Дети к нему прижались. Так с ним прощалось его детство. Оно невозвратимо растворилось. И этих деток он тоже больше не увидит. Потом он встал, набросил на плечо котомку и вышел быстрым шагом. Юноша уходил всё дальше от двора, не оглянувшись. В дверях остались стоять сестра и брат, и неподвижно вслед ему смотрели, пока он не исчез, в последний раз мелькнув далёкой точкой за холмами.

Палило солнце. Дыхание жары заставило детей укрыться в доме.

Глава 3. Бегство

Беглец, не ведая, что будет,

Покинул дом, ушёл один.

Его багаж покуда скуден,

И путь земной совсем не длин.

День разгорался. Жарило огнём с небес безжалостное Солнце, ниспосланное Богом, как будто в наказание. Беглец ушёл от дома далеко, от города всё дальше удалялся. Дорога уводила в даль и не давала парню изменить своё решение. Ни разу он не оглянулся. Всё для него осталось в прошлом. Свободы чувство и чувство избавления от гнёта обязательств родовых расправило самоуверенные плечи, открыло смелое лицо, подняло гордо голову, и задышалось парню полной грудью. Уверенность несла его вперёд. Он знал, с чем справится и что преодолеет. Казалось, ноги и дорога подружились, не принуждают наземь опуститься. Редко проплывает мимо тень деревьев с зеленью травы. Но наш беглец к покою равнодушен. Шагами быстро ферма пронеслась близ мелкого селения. Иешуа боялся остановиться, опасался расспросов. Здесь знают плотника Йосефа га-Ноцри, могут узнать и его как юного помощника. Он торопился. Пустынная дорога несла его всё дальше. В глазах раскачивались каждым шагом тенистых рощиц островки. Шаги отсчитывали время торопливо, а Солнце двигало свои часы по небосводу постепенно, пытаясь сжечь всё под собой.

Задумался Иешуа, как обычно. Оставил ноги топать по дороге без контроля. Сквозь мысли он услышал шум издалека, стал приходить в себя и слышать позади всё приближающийся топот конницы. Иешуа оглянулся. Пять всадников быстро приближались. Иешуа отстранился с дороги в ожидании, что кавалерия пронесётся мимо. Первый всадник, как видно, командир поднял руку и отряд остановился совсем близко от Иешуа. Командир выкрикнул в сторону путника:

– Эй, ты! Подойди!

Иешуа, молча, подошёл. Командир слегка склонился к Иешуа, глянул пристально и строго спросил:

– Ты был в Тиберии? По описанию, похоже, ты, – самоуверенно глянул в глаза Иешуа всадник.

– Да, я был в Тиберии…

– Взять его! – тут же рявкнул начальник, ткнув плёткой в сторону Иешуа.

Иешуа остался стоять. Его сразу обошли два всадника на лошадях, быстро наклонились к нему, схватив за плечи, оторвали от земли и бросили к третьему на круп лошади.

– Ну, наконец-то мы его поймали! – самодовольно рявкнул командир стражников. – Теперь доставим. Там разберутся.

– Я ни в чём не виновен! – успел выкрикнуть Иешуа с большим трудом. Живот придавлен, дыхание сжимало. Ему быстро связали руки и ноги.

– Куда вы меня везёте? Почему со мной нужно разобраться? Я могу и сейчас всё рассказать. – заговорил Иешуа со стражником, который связывал ему руки.

– Командир! – выкрикнул стражник. – Парень хочет говорить.

– Нам некогда. Допрос вести я не уполномочен. В Иерушалàиме заговорит и всё там скажет. Там и немые говорят. Отряд!.. Тронулись! – скомандовал начальник стражников и рванул уздцы.

«Отряд! Четыре стражника у него отряд!» – подумал Иешуа и опустил бессильно голову. В голодном животе, прижатом к лошадиному хребту, всё сжалось. Трясло и било тело. Не знавший никогда насилия, пыток и унижений, юноша не мог понять, что это всё с ним не во сне, а наяву произошло.

Отряд пустился дальше в путь.

«В Иерушалàим! Но я в тюрьму не собирался. Наверное, там разберутся и отпустят. Ни в чём я не виновен. Меня отпустят. Бог свидетель.»

Иешуа хотел ещё задать вопросы всаднику, но так трясло и било в живот, и стук копыт так громыхал в ушах, что говорить не получалось. Повиснув вниз головой, Иешуа потерял сознание…

В тени деревьев был родник. Солдаты стащили пленника с лошади у самой воды, обрызгали прохладой и оставили связанным лежать в тени. Иешуа постепенно приходил в сознание, но был совершенно обессилен. Рядом сидел на камне командир стражников. Он, поглядывая на Иешуа, что-то ел и запивал водой.

«Где я?.. Сколько же времени прошло?..» – с вопросами очнулся Иешуа. Сквозь звон в ушах стал слышим голос офицера:

– Всё мало вам, бездельники и бездари! – жуя свою еду, неспешно с паузами говорил офицер. – Что ж вы так на чужое падки? По виду ты не выброшенный из семьи, холёный, вскормленный. Что заставило тебя отнимать чужое? Зачем было старушку убивать? Теперь тебя распнут. Я бы сам тебя казнил! У меня у самого старушка мать. Если бы это было с ней, тебя бы лично я пытал.

– Господин… в Тиберии в последний раз с друзьями…

– С друзьями, говоришь? Вот-вот! Тебя об этом на допросе спросят. Там, как на исповеди, всё расскажешь. Раввина, правда, там не будет, но кошерный завтрак перед распятием получишь.

– В последний раз с Друзьями… – вновь попытался что-то рассказать Иешуа.

Вдруг за кустами раздались крики стражников:

– Вот он!

– Держи его! Вяжи чёрта!

– Ай! Больно! Гады!

– Здòрово! Ещё один! Наверное, подельник.

Командир вскочил и побежал на крики.

– Я не подельник! Я один! Я ничего не совершал! Развяжите меня! – раздался громкий крик парня и возгласы борьбы. Его, наверное, били при задержании, потому что он всё время страшно вскрикивал при глухих ударах. Связанным притащили его волоком за ноги к роднику. Это был такой же парень, как Иешуа. Отчаянно он выл, ругался и шипел, всем телом бился и брыкàлся, как рыба на сковородке. Глаза метались в ненависти к окружению. Попытки освободиться от верёвок были только мукой. Подошёл командир с двумя вещевыми мешками.

– Чей это мешок?

– Это мой мешок, – прямо и просто ответил Иешуа.

– А этот чей?

Ответа не было.

– Открыть мешки, – скомандовал командир.

В мешке Иешуа оказался почти пустой кувшинчик с водой и остаток лепёшки. Потом был извлечён маленький свиток папируса.

– Что это – командир протянул свиток к лицу лежащего и связанного Иешуа.

– Десять заповедей от Моше и молитва. Писано моей рукой – ответил Иешуа, не глядя на свиток, но глядя офицеру в глаза.

Командир развернул свиток и пробежался глазами по тексту.

– Верно, заповеди и молитва. Помарки есть, но ни одной ошибки. Закончил ли ты школу?

– Мне этой школы мало. Хочу учиться в высшей школе при Храме.

– Ого! Какой запрос! Сперва докажешь на допросе, что невиновен.

– Я на допросе то же самое скажу. В Тиберии я был в последний раз год назад с друзьями, соучениками. Мы брали свитки и учились. А ты, командир, мучаешься по ночам от боли в животе. Днём страдаешь от голода и часто вынужден есть.

– А это ты откуда… А что мне делать? Ничего не помогает! – пожал беспомощно плечами командир. Вдруг спохватился и грозно скомандовал:

– Что во втором мешке?

Во втором мешке обнаружен был сосуд из синего стекла в золотой плетёной оболочке. В руках стражника сосуд восточной формы сверкнул золотом в солнечном луче, пробившемся сквозь сень листвы, как будто Солнце тоже захотело видеть краем глаза. Так был прекрасен сине-золотой сосуд. Извлекли и нож, он был испачкан засохшей кровью, хотя было видно, что кровь пытались смыть. Один из стражников доложил:

– Этот мешок был при нём, – он указал на второго парня.

– Так. Вы двое отвезёте сосуд обратно хозяину. Отвечаете за сохранность головой! Возьмёте у него папирус в подтверждение. Этого с мешком и кровавым ножом везём в Иерушалàим. А этого… Куда ты шёл, парень? – Начальник ткнул в сторону Иешуа кнутом.

– Я, собственно, уже пришёл. Вон там моя община, за холмом. Ещё две мили и я дома. – Иешуа указал в сторону от дороги.

– Развязать невинного! Отдать вещи! Все по коням! А ты держись, паренёк. Ещё не так бывает. Бог видит всё. Он справедлив. Верь и молись.

– Я принимаю всё в смирении. Воля Господа неоспорима. Молюсь я только во славу Его. Аллилуйя! Амен! – Иешуа сложил в покорности посиневшие от верёвки руки, спокойно и открыто глядя на командира.

Командир остановил взгляд на Иешуа, всмотрелся в его открытое лицо.

– Я вижу, ты с судьбой смирился.

– Да. Нам кажется, что сами мы судьбой управляем. Самоуверенность нам силы придаёт осуществлять задуманное Богом.

Конь вдруг заволновался под командиром и в нетерпении на месте стал вертеться, готовый встать на дыбы, и громко заржал над головой Иешуа, и глянув на него огромным глазом. Командир рванул уздцы и героически скомандовал:

– Вперёд, стража! Нас ждут в столице! – и первым поскакал на юг. За ним поскакали двое. Другие двое поскакали на север. Настала тишина. Иешуа услышал над головой перешёптывание листьев с полуденным ветерком. Попил воды, промыл кувшинчик, наполнил его снова. Задумался:

«Смириться… Смириться с тем, что окружает? Или перед Богом? С тем, что вокруг – это смирение овец, червей. Смирение перед Богом доступно только людям.»

Иешуа быстро встал и двинулся решительно навстречу Солнцу, светившему уже с юга. Прошёл ещё пару тройку миль. Прошло и Солнце свой путь по небосводу, отсчитывая час за часом, и расположилось уже справа от дороги. Всё чаще стали подниматься вихри пыли, окутывая путника колючей сухостью, въедаясь в тело, познабливало. Рубаха стала жёсткой из-за смешения пота с пылью, и стала тело раздражать.

Дорога потянулась кверху. С трудом взойдя на холм, увидел путник вдали, у горизонта белую полоску.

«Миль пять до поселения. Туда бы мне добраться до заката. Там заночую» – решил не опытный беглец. – Пора глотнуть воды.»

Шуа извлёк глиняный кувшинчик и отпил. Идти стало полегче. Уже его не так качало, но усталость подкашивала ноги и помутила взор.

«Нет, не дойду. Пройду не больше полумили. Мне кажется, там дерево стоит. Под ним прилягу. Мне бы вытянуть ноги на минуту.»

Себя уже не помнил, как доплёлся и как под деревом уснул. Проснулся. Солнце глядело на него всё так же прямо и сурово из-под кроны, оно и разбудило, припекая и раздражая ярким светом. Иешуа отпил воды и уверенно зашагал по дороге.

Наконец подошёл к селению из нескольких десятков домов. Дорога вела мимо кладбища.

«Здесь и остановлюсь. – решил Иешуа. Прошёл среди могил: – Вот свежая, ещё не покрыта каменной плитой. При ней и потружусь. А если повезёт, то заночую.»

Иешуа опустился наземь, отпил воды и начал петь молитву, совершая в движениях знакомый ему обряд:

– Да возвысится и освятится Имя Всевышнего!

Да будет благословенно Его великое Имя

Вовеки и во веки веков…

Голос молитвы креп и звучал уверенно, становясь громче и слышнее не только в кругу могил, но и за пределами кладбища. Пришла процессия для захоронения усопшего. Иешуа умолк, оставаясь у могилы. К нему подошла пожилая женщина в чёрном со сложенными в прошении руками и обратилась к поднявшемуся Иешуа:

– Шалом алейхем, юноша.

– Алейхем шалом, госпожа!

– Наша община хоронит совершенно одинокого соседа. У него никого из близких не осталось. Некому даже прочесть кадùш. А ты так молод. Будь ему за сына, прочти кадùш у могилы. Мы все просим. Мы заплатим, не волнуйся… Честно признаться, наш раввин сам очень болен и обряда не совершил. Возможно, ты нам и в этом поможешь? – робким голосом спросила женщина, ища ответ в глазах Иешуа.

– Хорошо, госпожа. Я исполню обряд.

– Как твоё имя, добрый человек?

– Иешуа, уважаемая. – Иешуа поднял с земли камешек и положил на могилу. Постоял недолго, развернулся и последовал за женщиной.

Солнце опускалось, нужно было успеть до заката. Иешуа поздоровался с общиной и немедленно приступил к отправлению службы, став перед телом покойного и подняв, как положено, руки, он громко запел приятным юношеским баритоном:

– Да возвеличится и святится великое имя Его в мире,

Созданном Им по воле Его. И да явит Он царствование Своё,

Взрастит спасение Своё, и приблизит пришествие Мессии

При жизни вашей, во дни ваши, при жизни всего дома

Израиля, вскоре, в ближайшее время. И возгласите: Амен!

– Амен! – ответило присутствие.

– Да будет благословенно великое имя Его во веки вечные.

Да будет благословляемо и восхваляемо, чествуемо

И величаемо, превозносимо, и почитаемо, и возвеличено,

И прославляемо имя Святого, благословен Он, выше всех

Благословений, и песнопений, и восхвалений, и слов

Умиления, произносимых в мире. И возгласите: Амен!

– Амен!

– Да будут приняты молитвы и просьбы всего Израиля

Пред их Отцом Небесным. И возгласите: Амен!

Да будет с небес мир великий и жизнь благая нам

И всему Израилю. И возгласите: Амен!

Творящий мир на высотах Своих, Он да сотворит

В милосердии Своём мир нам и всему Израилю.

И возгласите: Амен!..

– Амен!

Иешуа закончил пение и поклонился. В полном молчании погрузили завёрнутое в саван тело покойного в могилу и засыпали землёй. Присутствующие по очереди подошли к могиле и каждый положил камень. Последним положил камень Иешуа и повернулся к выходу. Та же женщина подошла к нему, и они вместе вышли за ограду кладбища.

– Здесь благодарность наша, Иешуа, – женщина взяла руку Иешуа и вложила деньги.

Иешуа глянул в ладонь.

– Извини, госпожа, но здесь много больше, чем я заслужил.

– Дорогой Иешуа, ты это заслужил своим согласием нам помочь. Это – деньги покойного.

– Благодарю, госпожа.

– Постой, не уходи так быстро. Мы не знаем кто ты и откуда, куда направляешься. Конечно, это не наше дело, но…. Мы тут поговорили… Ты, похоже, издалека… Солнце завершает день… Вся наша молодёжь на заработках… Видишь ли, Иешуа, дом покойного остался пуст. Его оставить без мужского глаза на ночь нежелательно. Пойми нас, прошу… Не смог бы ты в нём заночевать, пока мы решение подыщем? Прошу, согласись!