Вселенная вас услышала. Продолжение романа

Олег рухнул на диван и начал обмахиваться газетой. Ну и жара этим летом! Жаль, что мамы нет дома, она бы соорудила им коктейль… Конечно, он и сам может, но когда это делает женщина – куда приятнее!

– Аня, в холодильнике есть мороженое, – намекнул он на то, чтобы за ним поухаживали. Намек не сработал, и Олег спросил прямо. – Не хочешь принести его сюда?

Но Аня, казалось, была где-то далеко. Она постояла у окна, прошлась по комнате, словно что-то обдумывая, а потом приблизилась и по-кошачьи медленно уселась верхом к нему на колени. Тело Олега среагировало моментально.

– И что это мы делаем? – поинтересовался он, не зная, куда деть руки, чтобы как-нибудь неосторожно не коснуться ее.

– Мы вас соблазняем, – сообщила Аня, обнимая его за шею и облизывая губы.

Вот так поворот!

– Гм, и где это ты насмотрелась таких сцен? – Олег строго сдвинул брови. – В кино или?..

Аня хихикнула:

– В прошлом году я как-то раз очень не вовремя вернулась домой и застала в гостиной Лизу и Алекса, – она помолчала и многозначительно добавила. – Знаешь, они занимались этим еще до свадьбы…

Несмотря на то, что приведенный для подражания пример был, в принципе, положительным, Олег насторожился.

– Лиза – взрослая девочка, – напомнил он. – А тебе только шестнадцать!

Аня надулась.

– При чем здесь возраст? Ты меня просто не хочешь!

Олег обалдело разинул рот, а потом рассмеялся:

– Аня, не болтай глупостей!

– Ну тогда… – она улыбнулась, как настоящая соблазнительница, и еще теснее прижалась к нему.

Ощущая одуряющую близость ее тела и то, что его желание становится слишком явным, Клементьев закусил губу.

– Малыш, да ты себе даже не представляешь, как я тебя хочу! – откинув голову назад, простонал он. – Я хочу тебя так, что у меня просто скулы сводит! Но я обещал… самому себе обещал, что дам тебе повзрослеть! Не сейчас, хорошо?

Он обнял ее и, проведя пальцами вверх по позвоночнику, погрузился ими в завитки волос на затылке. По ее телу пробежала волна удовольствия, и Олег почти отдернул руки.

Аня снова нахмурилась.

– Дурацкое обещание! – сказала она и поерзала у него на коленях, отчего кулаки у Олега непроизвольно сжались. – Не любишь ты меня совсем!

Он на секунду задумался – и вдруг принял решение. Серо-голубые глаза парня стали глубокими, как омут.

– Хорошо, – медленно кивнул он, начиная гладить ее голые коленки. – К черту обещания…

Глубокий страстный поцелуй… горячие пальцы, ласкающие ее так, как он никогда не позволял себе прежде. Немного приподняв Аню, Олег резко, но аккуратно уронил ее на диван и прижал всем телом к подушке. Его ноздри вздрагивали, дыхание обжигало.

– Аня, я люблю тебя… Анечка…

Губы скользнули от ее рта… ниже… В ее зрачках сверкнуло испугом. О, Господи! Еще пару мгновений назад она думала, что готова осуществить план, который вынашивала весь сегодняшний день, а теперь… Теперь у нее между ног оказался парень, а у него… В Аниной груди забилась паника. Ой, мамочки, нет! Наверное, и вправду «не сейчас»!

– Олег! Олег! – задохнулась она, захлопав ресницами. – Олег, пожалуйста! Я не…

Он шумно выдохнул в ее шею и замер на целую минуту, которая показалась Ане вечностью.

– Я знаю.

Его голос дрогнул и снова стал спокойным, как будто Олег усилием воли щелкнул выключателем желания. Приподнявшись над ней, парень легко коснулся ее губ своими.

– Аня, ты просто еще не готова, – еще раз поцеловал он ее пылающее лицо. – Пожалуйста, Малыш, дай себе еще немного времени! Я обещаю – ты не пожалеешь!

Он перекатился через нее и лег рядом на подушку, подставив девушке свое плечо. Аня спряталась у него под подбородком.

– Я – глупая дурочка, да? – произнесла она оттуда, кусая губы, чтобы не разреветься.

Олег улыбнулся и погладил ее по кудрявой голове.

– Нет, конечно… Ты – Аня Лучинская! И я тебя очень люблю.

2020 год

Интересно, а Аня это помнит? Олег достал телефон и все-таки набрал жене сообщение в приватном чате:

«Малыш, я хочу тебя так, что у меня просто скулы сводит!»

Если она спит, то, наверное, не ответит, а если… Точки, означающие, что она пишет ему ответ, запрыгали в мессенджере почти моментально.

«Но ты самому себе обещал, что дашь мне повзрослеть?»

Олег рассмеялся и сел на кровати: конечно, помнит, с чего он засомневался? Точки продолжали прыгать и выдали еще пару сообщений:

«Ты сдержал обещание: я ни разу не пожалела»

«Где ты насмотрелся эротических сцен: в кино или?..»

Набирая ответ, он искренне поверил, что сегодня удастся, наконец, заснуть:

«Во сне. Приснись мне еще, ладно?»

«Да, милый, спи. Люблю тебя больше жизни!»

Немного поспать все же удалось, но снилась ему совсем не Аня. Снилась девочка с тромбозом. Она спрашивала перед операцией:

– Олег Анатольевич, Вы же обещаете, что все будет хорошо? Мне кажется, что я не готова… Но если Вы обещаете…

Она плакала. Он говорил ей что-то утешительно-ободряющее, что обычно говорят пациентам: в ее шестнадцать лет такая операция – это не опасно. Гладил по голове.

Потом, уже в кабинете завотделением, кричал Ерохину, тыча пальцем в некачественно сделанную допплерограмму:

– Я не вижу этот тромб, Вася, но я чувствую, что он где-то тут! Обещаю, что найду эту сволочь!

В ответ ему вместо Васи смеялось лицо Марь Санны:

– Дурацкое обещание, Анатолич! Не стоило тебе обещать!

Потом из шлюза «красной зоны» возникли Вика и Ника и наперебой закричали:

– Мам! Пап! В холодильнике есть мороженое. Принести его сюда?

А он вдруг запаниковал, что на них нет защитных костюмов, но дочери дружно отмахнулись:

– В шестнадцать лет – это не опасно!

– Нет, опасно! – закричал он, что было сил.

И резко проснулся, не понимая, где находится, где граница сна и реальности. Его вдруг затрясло: так вот, что ему хотела сказать Вселенная! Вот, почему он так волновался именно за ту девочку с тромбозом! Она ассоциировалась у него с дочками, с Аней в том возрасте, когда он относился к ней как к неприкосновенной богине, оберегая даже от себя! А кто бережет эту, чужую, девочку? У нее в анамнезе – прием оральных контрацептивов. В шестнадцать лет! Возможно, именно они спровоцировали образование тромбов?

Олег оперся спиной о стену и подтянул колени к груди: «Надеюсь, я не вслух кричал? Ерохин, вроде, спит…»

Черт, да почему из головы не идет эта операция? Все же обошлось, все в порядке! Девочка должна уже отойти от наркоза, надо утром сходить, проведать ее. Познакомиться. Его вдруг удивило, что он не запомнил ее имени. Обычно Олег помнил всех пациентов до самой выписки, а тут… Будь проклят этот вирус! Этот конвейер операций! Эти смерти! Когда в острый период ему казалось, что он сам умрет – и то было легче! Полтора месяца он работал как заведенный, делал, что мог. Иногда чудеса. Но люди все равно умирали! Низкая сатурация, высокая температура, гангрены как последствия тромбоза… Вселенная, да как это вынести-то? Прекрати забирать жизни! Лучше создавай… Олег почувствовал, что он – на пределе: руки тряслись, как с похмелья, голова гудела. Утро наступило быстро.

– Олег, ты что – опять не спал? – послышался голос Ерохина после звука запищавшего в телефоне будильника. – Старик, ты меня пугать начинаешь. Нельзя так, я серьезно…

– Тук-тук-тук, к вам можно? – в палату призрачной тенью просочилась Даша. – Уже не спите, я свет включу?

Подъем по плану – за час до смены: привести себя в порядок, позавтракать. Медсестры разносят свежие хирургические костюмы и новые защитные «боекомплекты»… Медкарты новые, медкарты на выписку. Все как обычно, вот только Даша прячет глаза.

– Олег Анатольевич, Вы просили девочку прооперированную утром проведать… – она помедлила, Олег уронил мокасин, который пытался надеть на левую ногу: ему показалось, что он уже услышал то, что скажет ему Даша. – Она умерла сегодня ночью: тромб дошел до сердца.

Звон в ушах чуть не оглушил Клементьева насовсем. Олег снова откинулся на стену и закрыл глаза. Он больше ничего не чувствовал.

– Старик, я сейчас все узнаю, посиди пока тут! – почти приказал другу Ерохин, впрочем, Олег и так понимал, что не сможет сдвинуться с места.

Выходя, Василий Федорович сделал Даше жест в сторону коллеги: «Поговори с ним, не молчи!» Даша в нерешительности остановилась перед Клементьевым. Господи, что с ним? Глаза ввалились, лицо осунулось, светлые волосы – дыбом… Руины, а не человек! Ей вдруг очень захотелось спасти его от этой реальности! У каждого врача – свое кладбище. Но что же делать? Врачи ведь – не боги!

– Нельзя так, Олег Анатольевич, – тихонько присела она на кровать и погладила его по руке. – Нельзя… Вы не виноваты! Вы сделали все, что могли… Я уже узнала у ночной смены: Вы все правильно сделали… те тромбы, которые Вы удаляли… Вы все дочистили. Это другой тромб, в другой совсем вене, его не видно было на допплерограмме…

Из-под ресниц Олега потекли слезы. Ручьями. Он с трудом поднял руки и, надавив на глаза, уронил голову в раскрытые ладони. Плечи беззвучно затряслись.

– Олег Анатольевич… Олег… – Даша встала на постель на колени и прижала его голову к своей груди.

Он молча рыдал, а она шептала что-то невнятное и гладила его по всклоченным волосам, как ребенка: не надо так, не надо… Наконец, он упокоился и, чуть приобняв девушку за талию, отстранил ее от себя.

– Спасибо, Даша, – глубоко вздохнул он, возвращаясь со своего врачебного кладбища. – Ты не знаешь, как ее звали? Не могу вспомнить…

Лушина слезла с кровати и встала рядом.

– Ее звали Даша, Олег Анатольевич, как меня.

Он вскинул на нее глаза, все в красных прожилках:

– Надеюсь, ты не принимаешь оральные контрацептивы в этом чертовом тромбозном аду?

Она нервно улыбнулась, врачей никогда не поймешь: шутят или диагноз ставят?

– Нет, Олег Анатольевич, мне уже почти год, как нет смысла их принимать: у меня нет никого. Совсем.

– Это хорошо, – кивнул Клементьев, хваля ее непонятно за что.

Когда Ерохин вернулся, Даши в палате не было, а Олег умывался, склонившись над раковиной. Он уже пришел в себя, и завотделением повторил другу то же самое, что было услышано им от всезнающей медсестры: новый тромб, не врачебная ошибка, никто не виноват.

– Вась, да мы всегда виноваты, что не досмотрели, всегда!

Клементьев вытер лицо полотенцем и попытался казаться готовым к новому бою.

– Ты сегодня в «красную зону» не пойдешь! – уверенно произнес Ерохин. – Это я тебе как начальник говорю.

– Пойду, Вась, пойду, иначе кто работать-то будет? Замена нам придет через неделю. Я тебя одного не оставлю. Но если ты будешь готов взять на себя операции – я буду только ассистировать, не вопрос!

Аргументов у Ерохина не осталось, и в «красную зону» пошли оба. Защитные комбинезоны, герметичные очки, респираторы, бахилы, по две пары перчаток. Третья пара – поверх, менять после каждого пациента. Есть нельзя. Пить нельзя. В туалет нельзя. Телефон и личные вещи с собой нельзя. Нос почесать… Ну и далее, по списку – все нельзя. Утром обходы обычных палат, ближе к полудню – в реанимацию. И Ерохин, и Клементьев – «совы», поэтому все операции – на вторую половину дня. Исход зависит даже от таких мелочей, как биоритмы. Палаты поделены между врачами, сложные случаи – вместе.

Чертов вирус создает проблемы с невероятным упорством: потеря обоняния, низкая сатурация, легкие – «матовое стекло», обострение хронических. Больше всего доставалось диабетикам: повышенный сахар, тромбозы, гангрена – и привет, Господи! Именно поэтому на базе отделения сосудистой хирургии городской клинической, которое славилось результатами, и развернули кoвидный госпиталь. Их госпиталь. Отдельный от мира, как космический корабль. И они на нем – космонавты. В защитных «скафандрах».

В женских палатах встречают, как обычно, приветливо: на вопросы отвечают подробно, назначения выполняют послушно, кто-то обещает носки связать, кто-то внуков на телефоне показывает. Пациентам «везет»: они без защитных костюмов, телефоны – можно. Как встречают в мужских палатах? Когда как. Одни считают, что им внимания не додают: деловые ребята все деньги пытаются за отдельную палату предложить. Смешно! Тут скоро в коридорах придется лечить, откуда ж им отдельную? Другие сопротивляются лечению: все им кажется, что «хиханьки», пока старушка с косой не замаячит. Третьи буянить начинают, прям беда с такими! Вот в реанимации только тихо: мерно гудят ИВЛ, пациенты – на седации.

Олег сегодня работал «на автомате»: осмотр, назначения, записи – по кругу. Даша не отходила ни на шаг, и он чувствовал неловкость в ее присутствии из-за утренней сцены.

– Анатолич, пойдем к дальнобойщику вместе? – позвал Олега из коридора Ерохин. – Не могу этого осла уговорить на ампутацию, двинет ведь кони из-за гангрены!

В крайней палате – тяжелый запах. Здесь все «тяжелые»: кому-то на поправку мешает пойти возраст, кому-то – хронические заболевания, кому-то – врожденный пессимизм.

– Анатолич, ну слава Богу! – прогудел коренастый мужичок неопределенного возраста на койке у стены. – Посмотри и ты меня! Федорыч совсем расстроил.

Олег поднял простыню: правая нога синяя, распухла, пахнет.

– Плохо, Степаныч: резать надо без вариантов.

Диагностика, когда на враче «защита» – дело сложное: фонендоскоп в уши не вставить, очки потеют, чувствительность пальцев в трех парах перчаток стремится к значению бесконечно малых чисел. Но тут, и вправду – без вариантов.

– А-а-а-а! – замолотил коренастый кулаками по матрасу, пациенты в палате вздрогнули. – Да вы, что, космонавты, охренели? Я на жизнь дорогой зарабатываю. Чем без ноги на педали давить? И жена у меня молодая… Да пошли вы все на х… со своим «резать»!

Ерохин развел руками: вот так уже третий день. Олег кивнул:

– Ну-у, если ты, Степаныч, отдаешь себе отчет, что тебе нога дороже жизни – пиши отказную от операции, готов? – Клементьев повернулся к медсестре и прямо в ухо, через нетканый материал защитного комбинезона, произнес. – Даша, мухой за согласием на операцию. И ручку давай!

У дальнобойщика прояснился взгляд. Вот так просто: отказ – и не надо резать?

– Да, конечно, готов! Давай свою гребаную бумажку! Где тут надо…? – он принял из Дашиных рук папку с документом и начал подписывать. – Так, имя тут, фамилия, еще чего? Адрес домашний, прописка? Ну на, Анатолич, держи! А то, гляди-ка, резать они меня захотели!

У Ерохина глаза полезли за пределы защитных очков:

– Клементьев, ты что?

– Тише, Вась, подожди, – Олег стиснул руку завотделением повыше локтя и, приняв бумаги от дальнобойщика, с нарочитым спокойствием пожал плечами. – Супер! А теперь, Степаныч, звони жене.

– На фига? – не понял тот. – Я сам решения принимаю.

Клементьев взял с прикроватной тумбочки телефон и подал его пациенту.

– Звони, говорю: прощаться будем! Времени у тебя – два дня до сепсиса. Ее сюда не пустят, тебя наружу – тоже. А завтра ты уже бредить начнешь. Звони, Степаныч, пока в сознании!

В глазах дальнобойщика за десять секунд сменились ненависть, отчаяние и… слезы. Он еще побуравил глазами врача и протянул руку:

– Твоя взяла, – дрогнувшим голосом произнес он. – Давай сюда отказ, я порвать хочу!

Олег помедлил и отдал документ:

– Не рви только, прочитай, что подписал! Это согласие на операцию. Даша, принеси ему копию паспорта и проследи, чтобы данные были внесены как надо.

Завотделением вышел в коридор вслед за Клементьевым и похлопал его по плечу:

– Спасибо, старик, даже не знаю, что сказать…

– Олег Анатольевич, можно Вас? – послышался певучий голос, и от стены напротив отделилась стройная фигура.

– Ладно, я дальше побежал, – ускользнул от предполагаемых разборок Ерохин и исчез за дверью следующей палаты.

– Слушаю Вас, э-э-э, – пробормотал Олег: вот черт, не успевает он их запоминать! Долбаный конвейер!

– Эльвира, – подсказала ему молодая женщина с внешностью ухоженной бизнес-леди, она как-то совсем неуместно смотрелась посреди больничного интерьера. – Олег Анатольевич, я хочу спросить у Вас: что я могу сделать, чтобы покинуть эти стены раньше, чем придет мой отрицательный тест?

Она многозначительно посмотрела ему в глаза, старательно пытаясь разглядеть их сквозь закрытые очки, и сделала интонационное ударение:

– Я много могу, – на экране ее телефона открылось банковское приложение с функцией перевода денег. – Я… я чувствую себя хорошо. Я вообще сюда попала по ошибке: наверняка, тест был ложноположительным! Хотя, нет… может, и – нет…

Ее глаза яростно сверкнули, и Олег тут же вспомнил, как и с кем она поступила к ним в отделение.

– Мне эту гребаную «корону» муженек приволок, тварь такая, от любовницы! Не мог утерпеть, сволочь! Самоизолировать бы его на площади в два квадрата! Я хочу выйти отсюда и на развод подать, а еще лучше – придушить его своими руками!

– Эльвира, не надо давить на ситуацию, – голос Клементьева был безмерно усталым. – Вселенная Вас услышала. Тест придет завтра, а Ваш муж… Он сейчас в реанимации, на ИВЛ… Подождите: может, уже и развод не понадобится?

Гневно сдвинутые брови Эльвиры испуганно разлетелись:

– Настолько плохо? Но я… я же не всерьез его смерти хотела! – представив материализовавшуюся мысль, она зажала рот ладонью, но тут же взяла себя в руки. – Я могу чем-то помочь?

– Конечно, можете: аккуратнее с желаниями! А то ведь у Вселенной – везде уши! – за респиратором доктора явно появилась улыбка. – Не волнуйтесь, у Вашего мужа сильный организм. Будет жить. По крайней мере, пока Вы его не придушите.

– Господи, когда же закончится этот кошмар? – Ерохин воздел раскрытые ладони к воображаемым небесам и попросил. – Люся, поправь мне очки, я уже стерильный!

Новая операция – новый защитный «боекомплект», на этот раз – две пары перчаток, надетых одна поверх другой: в трех парах во время операции пальцы не чувствуют того, что должны.

Василий Федорович позвал коллегу, не оборачиваясь:

– Анатолич, ты живой?

– Угу, – промычал в респиратор Клементьев, растопырив стерильные руки. – Вась, ты прости, правда, что сегодня ты все делаешь: что-то меня потряхивает после вчерашнего. Я только ассистировать и могу.

Обычно, чтобы меньше уставать, они менялись ролями «оперирующий хирург» и «ассистент», если операции шли подряд. Ерохин понимающе кивнул:

– Да мне тоже не по себе, если честно. Хорошо, что сегодня только две операции, и ничего серьезного: нога дальнобойщика уже благополучно покинула, теперь еще тромб – и на боковую! Мясники мы с тобой, Олег, сейчас, мяс-ни-ки! Я уж и соскучился по эндоваскулярным операциям: атерэктомия, ангиопластика, стентирование… – завотделением ласкал профессиональные термины, как поэт – любимые стихи. – Отправлять нас с тобой ноги ампутировать – это как микроскопом гвозди забивать, как скальпелем рыть траншеи…

Клементьев невесело усмехнулся:

– На войне – как на войне, Вася! В защитном костюме все равно ювелирно не сработаешь. Пила, долото и мясницкий нож – вот что нам сейчас нужно вместо скальпеля и микроскопа.

Дверь операционной открылась.

– В бой?

На столе – женщина средних лет, многодетная. Опять вызванный вирусом тромбоз глубоких вен. Несколько ободряющих слов от оперирующего хирурга. Проговариваемые анестезиологом вслух показатели жизнедеятельности. Наркоз, разрез, вена, тромб в эмалированном лотке, зашивать.

– Вася, зашей ты, руки дрожат… – Олег тяжело дышал в респиратор: перед глазами снова возникла шестнадцатилетняя Даша.

Оценив ситуацию, Ерохин моментально принял решение:

– Девочки, будете мне помогать. Олегу Анатольевичу надо на свежий воздух. Давай, братец, на выход, сам закончу!

Лушина-младшая с беспокойством посмотрела на Олега и промокнула ему узкую полоску открытого лба. Василий Федорович вдруг изменился в лице и отменил предыдущий приказ:

– Нет, стой, Анатолич, не уходи! Люся, свет прибавь и поверни, вот так! Бл… ь, Олег, тут аневризма! Смотри, вот тут, повыше зажима… Надо…

Кровь из лопнувшей на пережатом сосуде аневризмы брызнула наклонившимся хирургам на очки и заструилась в открытую полость, как темная жидкость из водопроводного крана.

– Черт, Люся, вытри меня срочно! А-а, бесполезно, не вижу ни хрена! – послышался из-за красного марева голос Ерохина.

Олег сдернул защиту с глаз первым:

– Даша, зажим! Аспиратор сюда, быстро! Вася, шунт временный давай!

Очки завотделением тоже полетели в сторону:

– Держу, Олег, вставляем аккуратно… Теперь затягивай, вот так… Отпускаю, да-а-а!

Аспиратор с хлюпаньем всосал вылившуюся кровь.

– Давление? – хором спросили хирурги.

– 120 на 80, – пролепетал молодой анестезиолог. – Все стабильно.

В операционной, ставшей похожей на декорации к фильму ужасов, установилась тишина.

Ерохин глубоко вздохнул в респираторе и локтем вытер кровь со щеки:

– Как руки, Олег?

– Нормально.

– Вену зашить сможешь?

– Да, Вась, смогу.

В шлюз вошли последними: зачем коллегам лишняя порция вируса? Защитные комбинезоны – на утилизацию, очки-респираторы – на обработку, и срочно – в душ! Из шлюза два выхода в раздевалки, где уже – донага: мальчики налево, девочки направо. Двери на шпингалет с визгом никто не закрывает: от усталости всем давно уже все равно, да и взрослые же люди…

– Девочки, благодарность вам сегодня за работу! – Ерохин был всегда щедр на заслуженные похвалы. – Целоваться не будем: я тут немного во всемирно популярном вирусе.

Он вытер испачканное лицо влажной салфеткой, бросил ее к защитным комбинезонам и, затянув утилизационный мешок, показал ему средний палец.

– Не возьмешь ты меня, ублюдок, болел я уже!

Олег усмехнулся: у друга еще оставались силы шутить.

В мужской раздевалке Клементьев начал стягивать через голову хирургическую блузу и замешкался: в его шкафчике заиграл мелодией сотовый. Черт, неужели машинально его с собой притащил? Обычно в палате оставляли… Надо будет антисептиком обработать. Хорошо, хоть Ерохин не видит: вон он, арии под душем поет. А то влетело бы за телефон. Сотовый умолк, а потом снова запиликал. Номер незнакомый: кто это, на ночь глядя? Опять телемаркетинг? Семь пропущенных.

– Алло, слушаю Вас!

В трубке секунду помолчали.

– Я тебя, сволочь, из-под земли найду! – раскаленной ненавистью зашипел на него женский голос. – Ты девочку мою убил, ты же, сволочь? Молчишь? Значит – ты-ы-ы! Девочка моя, Дашенька… – женщина сначала заплакала, а потом закричала. – Ненавижу тебя! Чтоб тебе пусто было! Чтоб ты места себе не находил! Чтоб тебе ни одна баба не дала! Чтоб ты сдо…

– Наташа, перестань! – перебил ее рыдающий мужчина и перед отключением прошептал. – Простите нас…

– Это вы меня…

«…простите» говорить было уже некому. Олег в трансе положил телефон на полку и, закрыв шкафчик, уткнулся лбом в холодную металлическую дверь. Незнакомая Наташа в его голове продолжала биться в истерике. Ни сейчас, ни завтра, ни через год, а, может быть, и никогда она его не простит! Не сможет… Он бы на ее месте тоже не смог. Понимал бы, что неправ, но все равно – не простил бы!

От шлюзовой двери зашуршали шаги. Даша порывисто обняла Олега поперек тела, оставляя на его синей блузе мокрые следы от заплаканных глаз:

– Я слышала, Олег Анатольевич, но Вы не виноваты! Вы больше ничего не могли тогда сделать! Вы… все, что могли…

Зачем она здесь? Зачем все это? Ненужно все, неуместно…

– Даша, Даша, не надо! – оторвал он девушку от себя. – Ну хоть ты мне душу не рви своей рефлексией! Я умом все понимаю, но… я устал, я в чужой крови после операции, и… от меня несет как из конюшни… Иди, я не могу больше… я просто устал.

Горечь интонации показывала, что он действительно на грани. Она еще раз всхлипнула, хотела что-то сказать, но, заслышав из мужского душа шаги Ерохина, юркнула обратно в шлюз.

Мощные струи воды падали сверху ему на затылок, как небесная кара – на голову грешника. Олег вымылся два раза, но этот способ против чувства вины не работал. Что еще он мог сделать? Что? Он мысленно крутил ход операции взад и вперед, как видеозапись. Все было правильно как по учебнику. Разве что… если бы допплерография не подкачала, может, тогда он и увидел бы смертельный тромб в той, другой вене? Эх, черт, вот если бы диагностику делала Аня…

Олега прошибло холодным потом: вот оно! Вот, за что он себя жрал! Если бы он позволил жене зайти в «красную зону» и провести сканирование, то, возможно, девочка бы выжила! На одной чаше – жизнь пациента, на другой – риск потерять самого родного человека. Страшные весы! «Что бы ты выбрал, если бы все знал заранее, а, Клементьев?»