Клиника «Возрождение»

Малил внимательно изучала его толстое лицо. Ей стало тревожно от того, что разговор вышел из поля «врач-пациент». Впрочем, кто знает, возможно, эти философские бредни по их мнению – часть лечения.

– Потому что людям хватает мозгов понять, что иногда жизнь уже не стоит свеч. Например, Цицерону, подставившему шею под мечи врагов. Жить в страхе – это не жизнь. Некоторые считают это трусостью. Но это не всегда так. Иногда просто… приходится.

«Кто такой Цицерон и откуда я про него знаю?».

– Тогда вам в смелости точно не откажешь, – усмехнулся Джангер.

«Сарказм. Агрессия. Что-то не так».

– Но Цицерон – не самый удачный пример. Он предпочел смерть не по своей воле. Вы же упрямо лишаете себя жизни собственными руками. Или колесами поезда, как в последний раз. Или оконным стеклом, как до этого. Знаете, почему мы не заменили стекла в окнах на пластик или что-то другое? Почему у нас до сих пор не стоят решетки на окнах? А стены не обиты резиной? Вы правильно заметили – человек существо умное и изобретательное. Вы всегда найдете способ, как себя убить. И, вместо того, чтобы вам мешать, мы каждый раз возвращаем вас к жизни. Каждый раз. У вас, и у тысяч других людей, которые каждый год проходят через нашу клинику, должен быть выбор. Загонять вас в тюрьму абсолютной безопасности, где вы не сможете причинить себе вред – значит опускать вас до уровня животных. Поймите, мы делаем все это не из собственного эгоизма и жажды кому-то что-то доказать. Мы действительно даем вам и многим другим шанс, которого раньше у вас бы не было. Мы пытаемся вас вылечить.

У Малил все внутри зарокотало. Ей захотелось вцепиться доктору в горло. Она постаралась себя успокоить.

– Наверное, так чувствовал себя тигр, когда ему давали вольер побольше. Иллюзия выбора. Смерть – отвратительная вещь, мистер Джангер. Но то, что делаете вы – еще отвратительнее.

В глазах врача явственно проступило недоумение. Или презрение.

– Отвращение к жизни – рудимент далекого прошлого, удел слабых и отсталых. Впрочем, не думайте, что я плохо отношусь к нашим пациентам. Нужно время, много времени, чтобы осознать новый порядок вещей. Взять хотя бы наше уголовное право. Ведь оно построено вовсе не на осознании исключительной ценности жизни. Его главный постулат в том, что человек должен умереть естественным образом, от старости. Таким образом, оно лишь ограничивает право одного человека на убийство другого, но никак не подчеркивает важность жизни самой по себе. Появление нашего учреждения – следующий шаг на этом пути. Возможно, последний.

Он вскинул голову и продолжил, пристально глядя ей в глаза.

– Ценность жизни – двигатель прогресса человечества. Чем дольше человек живет, тем дольше он сохраняет бесценные знания и опыт, позволяющие ему добиться большего. НАМ ВСЕМ добиться большего. Поэтому с каждым новым веком продолжительность и качество жизни увеличивались. Нам больше не нужно было бороться за нее. Мы, наконец, могли использовать эту жизнь за тем, за чем нам дал ее бог – чтобы становиться лучше. Постепенно три всадника апокалипсиса были побеждены. Но Смерть… она дольше всех не хотела нас отпускать. Мы уничтожили ее. Казалось бы – победа! Однако появился пятый всадник – Сомнение.

«Чокнутый проповедник».

Наконец, Джангер замолчал. Он больше не смотрел на нее и вообще потерял интерес к разговору. Но вскоре снова нарушил молчание.

– Миссис Хатчер, мне сообщили о первых признаках улучшения вашего самочувствия. Да что там – это настоящий прорыв! Сегодня прекрасная погода, не правда ли? Опишите мне, что вы видите за окном.

Малил хотела напомнить ему, что окон в его кабинете нет, но, инстинктивно обернувшись, осеклась. Между шкафами, под самым потолком, действительно было два квадратных окошка, больше похожих на форточки.

Она посмотрела на Джангера и все поняла.

– Лиловая темнота. Мертвая земля до горизонта. Все та же чертова лиловая хрень, что и вчера. Что и десять лет назад.

– Что’ж, я рад, что мы с вами говорим начистоту, – врач положил очки на стол и посмотрел ей в глаза. У Малил внутри вновь зарокотало.

– Ты, долбаный идиот! Что за балаган ты здесь устроил?! Кто дал тебе право уродовать мою жизнь? Это не твоя жизнь! Кто ДАЛ ТЕБЕ ПРАВО?

Неожиданно для нее самой, Малил обнаружила себя возвышающейся над столом Джангера. Сзади хлопнула дверь. Чья-то хватка обожгла ей запястья. Она попыталась вывернуться, но ее схватил кто-то еще. Она заревела. В затылке полыхнуло болью. Глаза заволокла лиловая темнота.

Глава 2

– Эд, я все вспомнила. Они узнали об этом и избили меня. А потом накачали…

Он молчал. На этот раз она видела его лицо вполне отчетливо.

– Господи, что за ерунду ты говоришь… Я зайду позже, когда тебе станет лучше.

– НЕТ! – Малил сама не поняла, откуда у нее взялись силы, но она пружиной вскочила на кровати и схватила его за руку. – Поверь мне… Синяки… Должны остаться. И укол, на плече…

Эд взял ее руки. Затем осмотрел плечо.

– Послушай… это просто галлюцинации, они пройдут.

– НЕТ!

– Нет никаких синяков, Мал!

Внутри у нее что-то упало. Она села на кровать.

– Ты же знаешь, что они делают с телом. Они на все способны… – она слышала свой голос, и он показался ей жалким. – Эд, просто поверь мне. Они все знают. Они не лечат меня. Они сводят меня с ума. Заменяют чем-то другим. Ты должен забрать меня отсюда. Я знаю, что уже много раз просила тебя об этом. Но сейчас ты обязан мне поверить.

Эд смотрел ей в глаза. Малил поняла, что он смягчился.

– Ты и правда помнишь. И тогда ты должна помнить, чем все кончалось. Я не хочу опять делать ту же ошибку. Мал, ты убивала себя. Каждый раз.

– Ошибка оставлять меня здесь!

– Послушай, это режимное учреждение. Я подам документы на расторжение договора, но это займет время…

– Я убью себя, если останусь здесь. Это я тебе обещаю.

* * *

Она не думала, что идти будет так тяжело. Видимо, лекарства, которыми ее накачали, еще продолжали действовать. Иногда Эд поддерживал. Затем пропадал в дымке перед ее глазами, и она слышала то лязг открываемых дверей, то звуки борьбы. Рядом кто-то упал и засипел. Потом рука Эда вновь поддержала ее за плечо. Наконец, пахнуло открытым пространством. В носу и гортани засвербило. Она уже знала, почему, но сейчас ей было наплевать. Холодный воздух бодрил и вышибал из головы остатки наркотика. Она хотела запахнуть халат, но обнаружила, что на нее накинуто какое-то пальто.

– Одень это, – услышала она голос Эда – в руках у него была пара туфель. Он подождал, пока она обулась, а затем они полубегом устремились по аллее клиники.

Малил подумала, что Эду сейчас, вероятно, представляется осенний вечер в золотистых тонах. Она помнила такие. Ряды деревьев с желто-красными кронами, звездное небо. Сейчас ведь, вроде, октябрь, она видела календарь на столе у Джангера.

Перед ее глазами стояла другая картина. Покрытая пылью земля, по которой струится тусклый лиловый туман. Он наполнял все вокруг, от ее ног до свода неба, словно она была внутри огромного стеклянного шара, какие дарят на Рождество. Он, наверное, слышал шорох листвы под ногами, а у нее под туфлями скрипел песок, толстым слоем покрывавший землю. Даже воздухом они дышали разным – точнее, так им казалось.

Почему он ей помог? Она была уверена, что все, на что он способен – это разговор с Джангером, который ее, конечно же, никогда бы не отпустил. Может, амнезия лишила ее и воспоминаний об Эдварде? Может, она на самом деле понятия не имеет, что он за человек? Она призналась себе, что вообще ничего о нем не помнит, кроме того, что он ее муж. Но сейчас она была ему благодарна.

Малил закрыла глаза, а когда открыла их, ее наполнила непонятно откуда взявшаяся решимость. Она вдруг поняла, что это первый момент за очень долгое время, когда она МОЖЕТ нормально мыслить. Над головой проплыла кованая вывеска: «Клиника «Возрождение». Ваш путь к выздоровлению».

Наконец, из тумана проступил массивный черный автомобиль, припаркованный под фонарем у дороги. Видимо, Эд сделал все тихо – никаких звуков погони со стороны клиники не было. Стояла полная тишина, какая бывает только посреди ночи. Эдвард усадил ее на заднее сиденье, а сам сел за руль. Закурил. Затем посмотрел на нее из зеркала заднего вида.

– Ты не думаешь, что это твое прояснение с памятью… результат их лечения?

– Серьезно? Ты сейчас хочешь устроить мне допрос?

– Слушай, раньше ты и дня не могла провести без попытки себя убить. Не узнавала меня. Я как будто с трупом твоим разговаривал. А сейчас… что вообще ты помнишь?

– Я помню, что у меня была другая жизнь. И я ни секунды не хочу здесь оставаться, – процедила она сквозь зубы.

– Если я сейчас увезу тебя отсюда и тебе опять станет хуже…

– Ты силой вытащил меня оттуда. А теперь хочешь всучить обратно … Послушай, Эд, потом можешь проваливать… Но сейчас – увези меня из этой чертовой клиники! – она перешла на крик. – Иначе можешь достать свой пистолет и пристрелить меня прямо здесь, потому что я обещаю тебе…

– Замолчи! – он ударил ладонью о приборную панель. Она замолчала. Сказать ей все равно было уже нечего, да и сил на это не оставалось.

– Что ты предлагаешь делать дальше? Нас будут искать. Я могу тебя спрятать…

– Нет. Ты сможешь найти для меня кое-кого?

– Да… Но давай сначала уедем отсюда.

Сейчас Эдвард был ее единственной соломинкой. Единственной связью с настоящим и прошлым. И ей хотелось нащупать другие.

* * *

На другом конце трубки послышалось прерывистое сопение.

– Берт? Это я, Малил. Ты помнишь меня?

Он еще некоторое время помолчал, а затем ответил – медленно, видимо, взвешивая каждое слово.

– Малил? Это правда ты? Я думал ты давно мертва.

– Ты не узнаешь мой голос?

– С тех пор, как ты тогда внезапно исчезла… Я… я даже не знал, где ты. Господи, сколько же лет прошло. Что с тобой произошло?

– Не по телефону, Браун. Ты можешь встретиться?

Опять молчание.

– Зачем?

– А ты не понимаешь?..

Тишина.

– Берт, не бросай трубку. Я… долго рассказывать, со мной много чего случилось. Я помню, что мы были с тобой как-то связаны. Я просто надеялась, что ты объяснишь… кем я была.

– Мал, слушай, не все так просто. Я под надзором… уже давно. Я даже из дома не могу выйти, чтобы за мной не следили. Я бы рад, но я просто не понимаю, как.

– Это важно. Найди место, где тебя не будут искать и встретимся там.

– Ты уверена, что это нужно делать?

– У меня нет выбора, Берт. Материалы с нашими исследованиями еще у тебя?

– Господи, нет! Ты в своем уме?! Где вообще ты была все это время? Ты ничего не знаешь?

– ГДЕ ОНИ, Браун?

– Ты же понимаешь, что нам не дадут встретиться. Не дадут нам…

– Ты не представляешь, через что я прошла. Мне уже все равно.

– Что ты от меня хочешь?

– Просто… одну встречу. И я оставлю тебя в покое.

Снова нервное сопение.

– Хорошо. Ты хоть что-нибудь помнишь? Помнишь, где мы оставили нашего друга?

– Что?.. – в памяти всплыл образ человека с яркими глазами и пышными усами, которого она видела в клинике.

– Где мы попрощались с твоим другом детства…

– Да, кажется, помню. Это здесь недалеко.

– Конечно, мы ведь здесь с тобой работали. Все мы. Поэтому я до сих пор отсюда и не сорвался…

В голосе почувствовалось тепло и безнадега.

– Увидимся там, Мал. Я скучал. Но очень тебя прошу – будь осторожна.

* * *

Когда-то Мартин Грабэ подарил Малил одну из своих работ – как всегда на религиозный мотив, и выполненную как обычно затейливо. Это была большая икона из золота, бронзы и меди, выполненная почему-то по канонам православной церкви, и в виде паззла. Малил помнила, что каждый святой, размещенный на полотне, по задумке мастера воплощал важную часть души, без которой человек вовсе перестает быть человеком – любовь к ближнему, надежду, нравственность, жертвенность и прочее. Малил тогда очень впечатлили эти бородатые старцы с угольными глазами, смотревшими куда-то в пустоту – далекую, недостижимую. Любого святого можно было вынуть из полотна, и под ним обнажалась подложка картины – темная, бледно-фиолетовая, какой-то сплав металла. Если вынуть всех святых, оставалось лишь изображение Христа сверху, а под ним – ничего. Видимо, этим Грабэ имел ввиду, что современный человек вынул из своей души все святое и остался совершенно пуст. Малил тогда подумала, что проникновенные старцы умерли так давно, что иначе случиться и не могло – слишком далеки они были от склада современного человека. И от нее они тоже были бесконечно далеки. Малил вспомнила это потому, что нависавшее над ее головой небо было почти того же цвета, что и «пустота» Грабэ. Как же это было давно.

Эд шел впереди. Наверное, все еще была ночь, но Малил не могла сказать точно – небо было таким же темным и час, и несколько часов назад. Кладбище выглядело заброшенным – видимо, Мартин оказался одним из последних, кого здесь похоронили. Это было на него похоже – он и при жизни был каким-то осколком прошлого, словно метеорит, пролетевший миллионы световых лет, а потом невпопад рухнувший на землю.

Наконец, она нашла то место. Маленькая надгробная плита была едва видна из-за засохших зарослей колючки. Но знакомую надпись она разглядела:

«Я не приземленный человек. Я ставлю себе высокие цели, которых никогда не достигну из-за своей лени. Но именно они дают мне желание и причины жить. И я никогда не полюблю и не оценю то немногое, что я действительно мог бы сделать в этой жизни».

Эти слова из далекого прошлого ничего ей не говорили, но будили в душе тревожные воспоминания. Бедный Мартин, он всю жизнь искал причины жить, но лишь создавал химеры – одну за одной. А когда они окончательно растворились, повесился прямо в своей мастерской. Что’ж, этот ипохондрик хотя бы старался. А вот ей было совершенно нечем гордиться.

Боковым зрением Малил увидела зажегшийся неподалеку огонек сигареты. Из мглы вышел небольшого роста старик с седой и наполовину лысой головой. На лице были квадратные очки, сквозь которые на нее смотрели пронзительные и чуть застенчивые глаза. Таким она его и запомнила.

– Знаешь, я много думал о нашем бедолаге Мартине. Мы его, конечно, все любили, но в голове у него был полный бардак. Хотя теперь даже его идеи кажутся вменяемыми. Потому что только псих может в такие времена считаться нормальным.

Берт остановился в нерешительности и отвел взгляд. Выглядел он плохо. Сильно постарел. И будто боялся ее. Малил посмотрела на Эда – тот отошел на пару метров и тоже закурил. Малил обняла Брауна. Она не ощущала все это как встречу со старым другом, но лучше это, чем ничего. Браун ответил на объятие. Его голос задрожал.

– Мал… где же ты была. Нам… мне было тяжело без тебя. Все полетело к чертям, когда ты ушла.

– Все полетело к чертям еще раньше, – она выдавила из себя улыбку.

– Так что с тобой случилось?

В двух словах и не скажешь. Впрочем…

– Клиника «Возрождение».

Браун удивленно посмотрел на нее.

– Билет в светлое будущее первым классом. Кто же не слышал. Тебе повезло. Наверное… учитывая обстоятельства. Ты ведь орбдисторт, полагаю. А это везением не назовешь.

Малил поежилась от слова «орбдисторт» и ночного холода и почувствовала всю странность ситуации – они стояли посреди заброшенного кладбища. Двое, не видевшие друг друга больше десятка лет, пытались понять, есть ли им теперь, о чем говорить.

– Почему здесь?

– Ну ты ведь вспомнила это место. Кроме того, я уже много лет не навещал Мартина. А гостей у него, как видишь, немного. Но самое главное – хотел встретиться подальше от людских глаз. Сюда ведь вообще никто теперь не приходит. Забавно, да? Победив смерть, эти люди тут же наплевали на покойников, словно их никогда и не было. Хотя нет, не забавно… а печально.

– За тобой точно никто не следил?

– Думаю, что нет. Хотя придя сюда я рискую всем. Понимаешь, столько лет прошло, а они до сих пор каждый вечер дежурят у меня под окнами. Я не смогу быть здесь долго. Я, конечно, безумно рад, что ты жива, но давай к делу – о чем ты хотела поговорить?

– Ты знаешь.

– Ах да, исследования. Ты же понимаешь, что того что было, уже не вернуть? – Берт раскурил новую сигарету. – А кончилось все тем… или началось… что Беркхам Лабс практически уничтожили. Просто в один день пришли люди в костюмах, и все вынесли. Сотрудников всех забрали – кроме тебя, ты к тому времени уже начала чувствовать симптомы болезни… не знаю, как это еще назвать. В общем, последствия от действия этого чертова газа. Меня они таскали по своим отделам где-то полгода. Я даже не знаю зачем – они ведь изъяли почти все наши материалы, поэтому скрывать что-то было уже глупо. К тому же, видишь ли, формально нас ни в чем не обвиняли. Сажать ученых с мировым именем за то, что они занимались исследованиями, никто не собирался. Но цель была понятна – уничтожить все, над чем мы с тобой годами работали. И убедить нас, что для нас же лучше все это забыть. Мозги нам тоже не промывали – видимо, понимали, что вернуться к работе после такого может только полный псих. И они были правы. Во всяком случае, мне это в голову никогда не приходило.

У Малил закружилась голова.

– Берт, помедленней. Я… еще не совсем пришла в себя. Газ. Что это за лиловая мерзость повсюду?

– Этого до сих пор не выяснили. А после того, как наш отдел разогнали, никто и не пытался. Были разные версии. Мы с тобой изучали эффекты в атмосфере, природу этого проклятого вещества. Откуда оно взялось так и не поняли, но некоторые вещи про него вроде узнали. Астрономы говорили, что что-то произошло с солнцем – были какие-то беспрецедентные выбросы вещества, а потом – что-то стряслось с атмосферой. Другие утверждали, что это все из-за падения метеорита на Северном полюсе. А были и те, кто говорил, что что-то произошло с нами. И что на самом деле никакого газа нет. Просто массовое помешательство.

– Потому что многие этого не видели?

– «Многие» – видели. 65 процентов населения планеты. Это когда кто-то еще вел подсчеты.

– И их начали лечить?

Берт вздохнул.

– Поначалу МЫ их лечили. Мал, мы провели кучу исследований. Этот гребанный газ действительно существует. Здоровыми были мы, а не они. Тогда это квалифицировали как форму психического расстройства, подмену картины мира, основанную на нежелании принимать новую действительность. Смешно, да? Потом они просто взяли и «перевернули» эту теорию, объявив больными нас. Сперва это пошло с медицинского сообщества, а затем эту версию поддержали ВОЗ и ООН. И мир в один день изменился. Больше не осталось никаких версий – кроме одной, «правильной». Сейчас кроме меня, да еще нескольких престарелых ученых никто уже и не помнит, с чего все начиналось.

– Столько лет прошло. Почему ты… почему никто ничего не сделал?!

Берт побагровел.

– А почему ТЫ сделала то, что сделала?! Ты просто сбежала! А потом сбегала снова и снова. Сперва я писал тебе, звонил. Но потом… ты просто перестала меня узнавать, и я понял, что ничего уже не вернуть.

– Прости, Берт. Я… я правда ничего не помню.

Повисло молчание. Эдвард следил, чтобы на кладбище не заявились незваные гости. Браун опять закурил. Кажется, уже четвертую. Издали донесся гром. Его звук медленно погас в холодном неподвижном воздухе. Небо расчертили лиловые молнии и Берт вскинул голову.

– Ты видишь это?

– Да… Но хотел бы не видеть…

– Но… КАК? Как ты это выносишь? Я пыталась, но… я просто не могу.

– Если бы не дочь… Она «здоровая». Ну, то есть я хочу сказать, что она не видит это. Я живу ради нее. Она не знает, но я срывался. Дважды. Давно.

Берт повернул голову, чтобы стряхнуть пепел в урну, и Малил увидела на заросшем сединой виске круглый багровый шрам.

– Потом подсел на эти чертовы таблетки. Они превращают тебя в овощ, это не жизнь, конечно… Но ради нее я готов еще немного потерпеть. Мне все равно недолго осталось. К счастью, со старением они еще бороться не научились, поэтому можно умирать без опаски.

– Хватит жалеть себя, слабак, – улыбнулась Малил.

Берт усмехнулся.

– Теперь жалеть себя – это слишком большая роскошь. Нужно быть жизнерадостным до безумия дебилом, иначе почуют неладное и упекут в клинику. Только трудно вылечить человека, который знает, что никакой болезни нет. Тебе ведь это знакомо, да?

– Ты сказал, что уничтожили почти все материалы. Так что-то осталось?

Он замялся.

– Когда эти политики впервые завели свою песню про то, что газ – это выдумки и массовое помешательство, ты забрала все бумаги из своего кабинета. Честно говоря, я подумал, что у тебя с головой помутилось – тогда никому еще на ум не могло прийти, что они это всерьез. Понимаешь, это даже в мозгах не укладывалось! Видимо, мы оба были правы. Я – в том, что у тебя поехала крыша, потому что спустя пару недель ты вообще перестала появляться на работе, а позже я узнал, что ты в первый раз покончила с собой. А ты в своей паранойе предугадала, что лабораторию пустят под нож. Но как бы там ни было… я не знаю, где твои материалы.

– Ну же, Берт, хоть какие-то догадки. Сейчас ты знаешь больше, чем я. Помоги мне!

Молчание.

– Ты помнишь наш городской дом? С сосной во дворе, – внезапно обернулся Эдвард.

Звучало хорошо. Но она не помнила.

– Мы там жили, когда… с тобой начало это происходить. Я помню, как ты пришла с работы с какой-то коробкой, вся не в себе. Я начал расспрашивать, мы тогда поругались, ты выбежала из квартиры, я побежал тебя догонять…

Малил кивнула и снова повернулась к Берту.

– Если я найду документы… ты ведь поможешь мне с исследованиями?

– Прости, нет, я сейчас не могу в это ввязываться. Если бы я отвечал только за себя, но… У дочери нормальная жизнь, я не хочу ей все портить. Пусть… пусть прошлое остается в прошлом…

– Как думаешь, долго она продержится? Когда она проснется утром и увидит за окном не солнце и небо, а этот вонючий колпак? Ты говоришь, я слабая, я сдалась. А она у тебя сильная?

Берт побагровел.

– Замолчи! Я… сделаем вид, что я не слышал этого. Но прошу тебя – уходи. Я уже ничем не могу тебе помочь.

– Пока, Берт, – она резко развернулась и зашагала прочь. На душе у нее было паршиво – прошлое оказалось ничем не лучше настоящего.

Глава 3

За окном в тумане тонули городские здания. Лучи утреннего солнца с трудом пронизывали фиолетовую мглу словно прожекторы субмарин на самом дне океана. В замкнутом пространстве среди домов газ сгущался в плотную массу, сквозь которую мало что было видно.

– Здесь всегда такой туман? – спросила она Эда.

– Да. Это ведь полуостров, – ответил он, не отвлекаясь от руля.

«Он сильный. Возможно, он продержится всю жизнь и встретит счастливую старость. Впрочем, нет. Со мной точно не встретит».

Эд притормозил у светофора. Дорогу не спеша пересекала женщина с коляской. На тротуаре стоял мужчина в костюме и читал газету, не замечая, что уже зеленый свет. Малил вдруг заметила, что тут и там возле дороги лежат трупы животных. И она почему-то была уверена, что дело не в оживленном движении.

Она подумала, когда настанет этот момент и обманывающий сам себя мозг уже не сможет врать органам чувств. Что ждет их тогда. Она представила, как эти люди, которые думают, что заняли свое «место под солнцем» в этой жизни, думают о будущем своих детей и о том, как подружиться с начальником… начинают лезть на стены, биться об них головой, бросаться под машины. Ей внезапно стало их жаль. Всех этих надменных ублюдков, которые мучили ее все эти десять лет. Наверное, они искренне верят, что помогают другим людям. Оправдывает ли их это? Не так важно. Потому что всех ждет один конец. Даже его.

– Эд… расскажи мне о себе. Все что я помню… оно как в тумане. Я одновременно знаю кто ты и… не знаю. Почему мы с тобой были вместе?

Он помедлил, обдумывая слова.

– Когда я закончил академию и пришел на службу в одно… разведывательное бюро, меня отрядили следить за работой ученых. У Беркхам Лабс был контракт с министерством обороны, вы разрабатывали средства психической защиты солдат от потенциальных угроз. Я должен был сопровождать вас внутри базы и следить за тем, чем вы занимаетесь. Тогда мы с тобой… сблизились. Но оба чувствовали себя по-идиотски, потому что во время работы над проектом я даже не мог пригласить тебя на нормальное свидание, чтобы мы оба не вылетели с работы. Потом ты отошла от дел, и мы начали встречаться…

– У нас есть дети?

– Нет.

Некоторое время они ехали в тишине. За окном проплывали грязные от фиолетовой пыли стеклянные фасады домов и пожелтевшие вывески с улыбающимися лицами.

– Это не совсем то, о чем я спрашивала. Почему мы вместе?

– Мал, что ты хочешь от меня услышать? – в его голосе она услышала раздражение. – Я любил тебя… Я не знаю, много ли у нас было общего… но того, что было, видимо, нам хватало.