Не отрекаются любя. Полное собрание стихотворений

Ночь

(Зима 1942 г.)

Смеясь и щуря сморщенные веки,седой старик немыслимо давнонам подавал хрустящие чурекии молодое мутное вино.Мы пили все из одного стаканав пронзительно холодном погребке,и влага, пенясь через край, стекалаи на́ землю струилась по руке.Мы шли домой, когда уже стемнелои свежей мглою потянуло с гор.И встал до неба полукругом белымморскою солью пахнущий простор.От звезд текли серебряные нити,и на изгибе медленной волныдрожал блестящим столбиком Юпитер,как отраженье крохотной луны.А мы купались… И вода светилась…И вспыхивало пламя под ногой…А ночь была как музыка, как милость –торжественной, сияющей, нагой.…Зачем я нынче вспомнила про это?Здесь только вспышки гаснущей свечи,и темный дом, трясущийся от ветра,и вьюшек стук в нетопленной печи.Проклятый стук, назойливый, как Морзе!Тире и точки… точки и тире…Окно во льду, и ночь к стеклу примерзла,и сердце тоже в ледяной коре.Еще темней. Свеча почти погасла.И над огарком синеватый чад.А воткнут он в бутылку из-под маслас наклейкой рваной – «Розовый мускат».Как трудно мне поверить, что когда-тосюда вино звенящее текло,что знало зной и пенные раскатызамасленное, мутное стекло!Наверно, так, взглянув теперь в глаза мне,хотел бы ты и все-таки не смогувидеть снова девочку на камнев лучах и пене с головы до ног.Но я все та же, та же, что бывало…Пройдет война, и кончится зима.И если бы я этого не знала,давно бы ночь свела меня с ума.

Яблоки

Ю.Р.

Ты яблоки привез на самолетеиз Самарканда лютою зимой,холодными, иззябшими в полетемы принесли их вечером домой.Нет, не домой. Наш дом был так далеко,что я в него не верила сама.А здесь цвела на стеклах синих оконкосматая сибирская зима.Как на друзей забытых, я гляделана яблоки, склоняясь над столом,и трогала упругое их тело,пронизанное светом и теплом.И целовала шелковую кожу,и свежий запах медленно пила.Их желтизна, казалось мне, похожана солнечные зайчики была.В ту ночь мне снилось: я живу у моря.Над морем зной. На свете нет войны.И сад шумит. И шуму сада вторитленивое шуршание волны.Я видела осеннюю прогулку,сырой асфальт и листья без числа.Я шла родным московским переулкоми яблоки такие же несла.Потом с рассветом ворвались заботы.В углах синел и колыхался чад…Топили печь… И в коридоре кто-тосказал: «По Реомюру – пятьдесят».Но как порою надо нам немного:среди разлук, тревоги и невзгодмне легче сделал трудную дорогуосколок солнца, заключенный в плод.

«Ты ложишься непривычно рано…»

Ты ложишься непривычно рано.Прихожу, а комната темна.Верно, спишь – я спрашивать не стану.Света нет. И печка холодна.Знаю, стосковалась ты по домедолгою сибирскою зимой.Взять тебя бы в теплые ладони,отнести бы сонную домой.Чтобы утром, как не расставались, –круглый столик, снимок на стене…Все, как раньше, все – любая малость,издали любимая вдвойне.Чтобы, воду зажигая в кружке,ластясь у знакомого плеча,пролегли от окон до подушкидва косых смеющихся луча.Чтобы ты, глаза от света жмуря,озадаченная тишиной,поняла, что отгремела буря,что прошла, не тронув, стороной.За тебя, за твой беспечный вечер,за покой усталого лицавсю бы тяжесть я взяла на плечии дошла бы с нею до конца.За окном морозного туманамутная глухая пелена.Я тебя обманывать не стану:продолжается война.

Стихи о доме

Косое деревянное крыльцо,облитое зеленоватым светом.У дома было доброе лицо,и дом всегда встречал меня приветом.И ничего, что он в сугробах дрог,что лед с крыльцарубить случалось ломом,он мне в ту пору помогал, как мог,он был тогда мне настоящим домом.Какой суровый, необычный быт!Здесь все не так, все трудно по-иному…Но здесь мой кров.Здесь мой ребенок спит.Здесь мы живем.За все спасибо дому.Теперь мне стыдно вспомнить, как порой,в тоске, слепой, неистовой, бывало,я горькими словами называлапровинциальный домик под горой.Он в дождь чернел и в жидкой глине вяз,но нас берег от сырости и ветра.Не в нем ли мы над картой в сотый разразлуку мерили на сантиметры?Дым ел глаза… но то был добрый дым,дым очага!Добра не позабудем.Спасибо стенам, тесным и простым,теплу, огню, хорошим русским людям!

Домой

Сквозь дрему глухую, предутренний соня чувствую: поезд идет под уклон.Прильнула к окну шелестящая муть,легчайшим изгибом свивается путь.И в свете февральских расплывчатых звездв двенадцать пролетов над Волгою мост.В мерцанье рассвета уходит река.Лесами скользит эшелона змея.На запад, на запад, где дремлет Москва,где в облаке сизом – родная моя.Я завтра увижу покинутый дом,я завтра приду к дорогому крыльцу, –приду и немного помедлю на нем,дорожный платок прижимая к лицу.Я вспомню о щелях в садовой тени,о вое тревог по ночам и о том,как мы в беспокойные первые дниполоски на стекла клеили крестом.И самое горькое вспомнится мне:взволнованный, людный, вечерний вокзал,и небо в щемящем закатном огне,и что мне любимый, целуя, сказал.Мне этого часа вовек не забыть.Да разве мы прежде умели любить?Да разве мы знали, что значит война,как будет разлука горька и длинна?…На запад скользит эшелона змея,все ближе мой город, отчизна моя!

«Вот и город. Первая застава…»

Вот и город. Первая застава.Первые трамваи на кругу.Очень я, наверное, устала,если улыбнуться не могу.Вот и дом. Но смотрят незнакомостены за порогом дорогим.Если сердце не узнало дома,значит, сердце сделалось другим.Значит, в сердце зажилась тревога,значит, сердце одолела грусть.Милый город, подожди немного, –я смеяться снова научусь.

«Помню празднество ветра и солнца…»

Помню празднество ветра и солнца,эти лучшие наши часы,и ромашек медовые донца,побелевшие от росы.Помню ржавые мокрые листьяв полусвете угасшего дня.Горьких ягод озябшие киститы с рябины срывал для меня.Помню, снежные тучи повисли,их кружила седая вода.Все улыбки, и слезы, и мыслия тебе отдавала тогда.Я любила и холод вокзала,и огней исчезающий след…Я, должно быть, тогда еще знала –так рождается песня на свет.

«У каждого есть в жизни хоть одно…»

У каждого есть в жизни хоть одно,свое, совсем особенное место.Припомнишь двор какой-нибудь, окно,и сразу в сердце возникает детство.Вот у меня: горячий косогор,в ромашках весь и весь пропахший пылью,и бабочки. Я помню до сих поркоричневые с крапинками крылья.У них полет изменчив и лукав,но от погони я не уставала –догнать, поймать во что бы то ни стало,схватить ее, держать ее в руках!Не стало детства. Жизнь суровей, строже.А все-таки мечта моя жива:изменчивые, яркие словамне кажутся на бабочек похожи.Я до рассвета по ночам не сплю,я, может быть, еще упрямей стала –поймать, схватить во что бы то ни стало!И вот я их, как бабочек, ловлю.И с каждым разом убеждаюсь сновая в тщетности стремленья своего –с пыльцою стертой, тускло и мертволежит в ладонях радужное слово.

«Нельзя о слове, как о мотыльке!..»

Нельзя о слове, как о мотыльке!Ты прав. Я вижу: на заре бессонной,как золото, блестяще и весомо,лежит оно в неверящей руке.А после друг нагонит по следамстарателя с нежданною находкой,оценит цвет и тяжесть самородкаи равнодушно скажет: «Колчедан».

«Когда-то я любимого ждала…»

Когда-то я любимого ждала,единственного нужного на свете!Тогда был май, черемуха цвела,в окно влетал студеный горький ветер.Был лунный сад в мерцающем снегу;он весь дышал, смеялся веткой каждой,а мне казалось – больше не смогу!Но я тогда другой не знала жажды!Он не пришел. Зазеленел рассвет.Истлели звезды. Звякнула синица.И вот теперь мне кажется… Но нет,ничто с моей тоскою не сравнится,когда слова теснятся в темноте,уходят, кружат и приходят снова,ненужные, незваные, не те,и нет нигде единственного слова!

«Нет, и это на правду совсем не похоже…»

Нет, и это на правду совсем не похоже –облетает пыльца, и уходят друзья.Жить без бабочки можно,без золота – тоже,без любимого – тоже, –без песни – нельзя.

«Словно засыпающий ребенок…»

Словно засыпающий ребенок,бормотал невнятное родник.И казался трогательно тонокполумесяц, вышедший на миг.Помнится неловкое объятьеу приволжских шелковистых ив,и как долго не могла понять я,отчего со мной ты молчалив.…Как невесел месяц на ущербе,как поля озябшие пусты,как мертвы на постаревшей вербесвернутые в трубочку листы!Мы с тобою тоже постарели:каждому дорога нелегка…От шершавого сукна шинелиразгорелась у меня щека.Но спроси, и я тебе отвечу,что за встречу, посланную нам,за подаренный судьбою вечеря любую молодость отдам.

Разлука

I

В руке сжимая влажные монеты,я слушаю с бессмысленной тоской,как в темноте, в слепом пространстве где-то,звонок смеется в комнате пустой.Я опоздала. Ты ушел из дома.А я стою – мне некуда идти.На ветровой простор аэродромав такую ночь не отыскать пути.И я шепчу сквозь слезы: «До свиданья!Счастливый путь, любимый человек!»Ничтожная минута опозданьямне кажется разлукою навек.

II

Утром на пути в аэропортулицы просторны и пусты.Горизонт туманом полустерт,розовеют почками кусты.Вся в росе, младенчески мягкавдоль шоссе топорщится трава.В сердце с ночи забралась тоска –каждая разлука такова.На перроне – голубой забор,тени бродят, на песке скользя…Дальше – ветер, солнце и простор.Дальше провожающим нельзя.В облаках, стихая, как струна,«Дуглас» чертит плавный полукруг.Радость встреч была бы не полнабез щемящей горечи разлук.За разлукой есть далекий час.Как мы станем ждать его с тобой!..Он всегда приходит в первый раз,заново подаренный судьбой.

«Спокойный вечер пасмурен и мглист…»

Спокойный вечер пасмурен и мглист.Не слышно птиц среди древесных кружев.Пустынна улица. Последний ржавый листв морозном воздухе легчайший ветер кружит.Любимая осенняя пора.На облаках – сиреневые блики,на светлых лужицах каемка серебра,и над землей – покой, безмерный и великий.Как лживо все: и эта тишина,и мягкий полог облачных волокон…Как пристально в глаза людей войнаглядит пустыми впадинами окон.

«Настойчивой стайки воспоминаний…»

Настойчивой стайки воспоминанийникак мне нынче не отогнать.Глаза закрываю, а все в туманебалтийской зари золотится прядь.И тучи, курчавясь, несутся мимо…И ветер крепчает, волну дробя.Ты прежде всегда меня звал любимой,а я не любила, помню, тебя.Нет. Наши дороги легли не рядом.Зачем же столько суровых днейвсе чудится мне, как воют снаряды,как свищут пули над жизнью твоей?И мысль пробирается дымной чащей,по скалам и топям, сквозь ночь и муть,я нынче бываю с тобою чаще,чем прежде бывала когда-нибудь.Все нынче другое – души и лица,другая радость, другой покой…Я так бы хотела тебе приснитьсяНе той, не прежней… Совсем другой.

«Ты мне чужой – не друг и не любимый…»

Ты мне чужой – не друг и не любимый,на краткий час мы жизнью сведены.Ты видел смертью взрытые равнины,а я такой не видела войны.Горит в пылинках солнечное утро,мерцает зной… И мы одни с тобой.Ты так в глаза мои глядишь, как будтоони полны водою ключевой.Глядишь в глаза, молчишь, сутуля плечи,рука твоя робка и горяча…Что я скажу? Что я тебе отвечу?Ты вправе пить из каждого ключа.Но как бы сердце правдою ни сжалось,я все равно ее не утаю:ты ласки ждешь, а ласки не осталось,ты ждешь любви – она с другим в бою…

«Резкие гудки автомобиля…»

Резкие гудки автомобиля,сердца замирающий полет.В облаках белесой крымской пылипрячется нежданный поворот.По́лны звона выжженные травы.Ветром с губ уносятся слова.Слева склоны, склоны, а направо –моря сморщенная синева.Ветер все прохладнее. Все ближедальних гор скалистое кольцо.Я еще до сумерек увижуваше загорелое лицо.Но когда б в моей то было власти,вечно путь я длила б, оттогочто минуты приближенья к счастьюмного лучше счастья самого.

Ночь

Ночь, как быть мне и как рассчитаться с тобоюза холодный закат, за асфальт голубой,за огни, за твое колдовство молодоенад речной, смоляной, шелестящей водой?Набегающий дождь, фонари и скольженьемаслянистых разводов по руслу реки…Ты пришла, как внезапное опроверженьевсех сомнений моих, всей тоске вопреки.Глухо плещет вода о бетонное ложе.Дождь рванулся по крышам. Уныло, темно…Да… И все-таки так ты на счастье похожа,что мне кажется – может быть, это оно.

«Да, ты мой сон. Ты выдумка моя…»

Да, ты мой сон. Ты выдумка моя.Зачем же ты приходишь ежечасно,глядишь в глаза и мучаешь меня,как будто я над выдумкой не властна?Я позабыла все твои слова,твои черты и годы ожиданья…Забыла все. И все-таки живата теплота, которой нет названья.Она, как зноя ровная струя,живет во мне. И как мне быть иною?Ведь если ты и выдумка моя –моя любовь не выдумана мною.

«И знаю все, и ничего не знаю…»

И знаю все, и ничего не знаю…И не пойму, чего же хочешь ты,с чужого сердца с болью отдираяналегших лет тяжелые пласты.Трещат и рвутся спутанные корни.И вот, не двигаясь и не дыша,лежит в ладонях, голубя покорней,тобою обнаженная душа.Тебе дозволена любая прихоть.Но быть душе забавою не след.И раз ты взял ее, так посмотри хотьв ее глаза, в ее тепло и свет.

Чиж

Я зёрна сыпала чижуи воду в блюдце наливала.Мне было… Сколько – не скажу, –я до окна не доставала.Я подставляла, помню, стул,чижу просовывала ветку,а чтобы вечером уснул,платком завешивала клетку.Суббота. Чистые полы.Басы далеких колоколен.И стекла празднично светлы.А чиж молчит, угрюм и болен.Закат ползет по скатам крыш;звеня о стекла бьется муха…В моих ладонях мертвый чиж,не птица, нет, – комочек пуха.И не доступная умутоска, сжимающая горло…Сама не знаю почему,но время этого не стерло.Я помню: приоткрыла дверь,и луч дрожит на этой двери…Мне только, может быть, теперьпонятной стала та потеря.

Осень

Нынче улетели журавлина заре промозглой и туманной.Долго-долго затихал вдалиразговор печальный и гортанный.С коренастых вымокших березтусклая стекала позолота;горизонт был ровен и белес,словно с неба краски вытер кто-то.Тихий дождь сочился без концаиз пространства этого пустого…Мне припомнился рассказ отцао лесах и топях Августова.Ничего не слышно о тебе.Может быть, письмо в пути пропало,может быть… Но думать о беде –я на это не имею права.Нынче улетели журавли…Очень горько провожать их было.Снова осень. Три уже прошли…Я теплее девочку укрыла.До костей пронизывала дрожь,в щели окон заползала сырость…Ты придешь, конечно, ты придешьв этот дом, где наш ребенок вырос.И о том, что было на войне,о своем житье-бытье солдататы расскажешь дочери, как мнемой отец рассказывал когда-то.

Костер

Чахлый лес, сквозной, багряно-рыжий,заткан солнцем вдоль и поперек.Как сейчас я этот полдень вижу,красный от брусники бугорок.Корчится атласная берёстана почти невидимом костре.Мне с тобою весело и просто,как девчонке, школьнице, сестре.Наверху негреющая просинь,зябких листьев вековечный спор.Мы придем на будущую осеньв эту рощу разложить костер.А на осень бушевала буря.Ты вернулся без меня, один.Потерялся в непривычном гулелепет перепуганных осин.И в шинели серой, с автоматому березовых атласных ногты прилег за круглый и примятыйкрасный от брусники бугорок.И пошли, пошли пути-дорогиколесить на тысячи ладов.И стоишь теперь ты на порогенезнакомых прусских городов.Верно, скоро выйдет срок разлуке.И, придя в знакомые места,отогреем мы сердца и рукиу родного русского костра.

Тропинка

Ночами такая стоит тишина,стеклянная, хрупкая, ломкая.Очерчена радужным кругом луна,и поле дымится поземкою.Ночами такое молчанье кругом,что слово доносится всякое,и скрипы калиток, и как за бугрому проруби ведрами звякают.Послушать, и кажется: где-то звучитжелезная разноголосица.А это все сердце стучит и стучит –незрячее сердце колотится.Тропинка ныряет в пыли голубой,в глухом полыхании месяца.Пойти по тропинке – и можно с тобой,наверное, где-нибудь встретиться.

«Песня моя, куда ты ушла…»

Песня моя, куда ты ушла,где мы расстались с тобой?Сыпятся звезды, зреет шашла,грозен осенний прибой…Дымные космы по ветру клубя,мчится вдоль берега он.Как мне тревожно, песня моя,радость не в радость мне без тебя,сон без тебя не в сон.Может быть, ты залетела туда,где обнимается с небом вода?Может, скитаешься в диких камнях?Спишь, можжевельник шершавый обняв?Может, ты видишь такое во сне,что никогда не привидится мне!Может, ты снова шагаешь в поход,гибнешь в беззвездную, в тустрашную полночь под Новый годв Феодосийском порту?Медленно тянется дней чередапугающей пустоты…Песня моя, а вдруг навсегдаменя покинула ты?Рамы пускаются в пляс на ветру,стекла бросает в дрожь…Я не засну и дверь не запру –а вдруг ты сегодня придешь?

«Еще шуршат, звенят и шепчут капли…»

Еще шуршат, звенят и шепчут капли,с листвы катясь в пахучую траву.И каждый звук в молчанье сада вкраплен,как зерна звезд в ночную синеву.Перед окном черемух горьких чащи,как будто вниз упали облака.На этот мир цветущий и звенящийя не могу смотреть издалека.Мне мало звезд – десятков, сотен, тысяч.Моя тоска тревожна и остра.Я так хочу хотя бы искру высечьдля твоего неяркого костра.Далекие лучистые кристаллы.Холодные небесные огни.Мне мало звезд, мне лучших песен мало,когда не мною созданы они.

«Насыпает камешки в ведерки…»

Насыпает камешки в ведерки,носит от скамейки до ворот…Я стою на солнечном пригоркев первый раз в пилотке, в гимнастерке…Девочка меня не узнает.Я сама себя бы не узналатри недолгих месяца назад…Вдруг она вгляделась, подбежала,засмеялась: «Мама, ты солдат?»Жестяные пыльные ведеркираскидала посреди двора…Для нее пока еще игра –новый двор и мама в гимнастерке.

«Уходит день, в углах синее тени…»

Уходит день, в углах синее тени.Бледнеют туч румяные края.Ко мне, как медвежонок, на коленикарабкается девочка моя.Беру ее, касаюсь шейки тонкой,откидываю волосы со лба.Она смеется беззаботно, звонко,она со мной, храни ее судьба!В такое время нелегко на свете,и много в жизни сожжено дотла.Я никогда не думала, что детиприносят столько мира и тепла.

«В оцепененье стоя у порога…»

В оцепененье стоя у порога,я слушаю с бессмысленной тоской,как завывает первая тревоганад черною, затихшею Москвой.Глухой удар,бледнеющие лица,колючий звон разбитого стекла,но детский сон сомкнул твои ресницы.Как хорошо, что ты еще мала…Десятый день мы тащимся в теплушке,в степи висит малиновая мгла,в твоих руках огрызок старой сушки.Как хорошо, что ты еще мала…Четвертый год отец твой не был дома,опять зима идет, белым-бела,а ты смеешься снегу молодому.Как хорошо, что ты еще мала…И вот – весна.И вот – начало мая.И вот – конец!Я обнимаю дочь.Взгляни в окошко,девочка родная!Какая ночь!Смотри, какая ночь!Текут лучи, как будто в небе где-топобедная дорога пролегла.Тебе ж видны одни потоки света…Как жалко мне, что ты еще мала!

Прибой

У сутулых камней качалонезнакомый глубинный груз:рыжих водорослей мочало,голубое желе медуз.А на смуглой ворчащей гальке,в яркой пене, бегущей вниз,оставались стекляшки, гайкии десятки патронных гильз.И ребенок в белой панамке,торопясь, хватал из водыто ли камушки, то ль останкипохороненной здесь беды.

Мать

Года прошли,а помню, как теперь,фанерой заколоченную дверь,написанную мелом цифру «шесть»,светильника замасленную жесть,колышет пламя снежная струя,солдат в бреду…И возле койки – я.И рядом смерть.Мне трудно вспоминать,но не могу не вспоминать о нем…В Москве, на Бронной, у солдата – мать…Я знаю их шестиэтажный дом,московский дом…На кухне примуса,похожий на ущелье коридор,горластый репродуктор,вечный спорна лестнице… ребячьи голоса…Вбегал он, раскрасневшийся, в снегу,пальто расстегивая на бегу,бросал на стол с размаху связку книг –вернувшийся из школы ученик.Вот он лежит: не мальчик, а солдат,какие тени темные у скул,как будто умер он, а не уснул,московский школьник… раненый солдат.Он жить не будет.Так сказал хирург.Но нам нельзя не верить в чудеса,и я отогреваю пальцы рук…Минута… десять… двадцать… полчаса…Снимаю одеяло, – как легкаисколотая шприцами рука.За эту ночь уже который разя жизнь держу на острие иглы.Колючий иней выбелил углы,часы внизу отбили пятый час…О как мне ненавистен с той порыхолодноватый запах камфары!Со впалых щек сбегает синева,он говорит невнятные слова,срывает марлю в спекшейся крови…Вот так. Еще. Не уступай! Живи!…Он умер к утру, твой хороший сын,твоя надежда и твоя любовь…Зазолотилась под лучом косымсуровая мальчишеская бровь,и я таким увидела его,каким он был на Киевском, когдав последний раз,печальна и горда,ты обняла ребенка своего.…В осеннем сквере палевый песоки ржавый лист на тишине воды…Все те же Патриаршие пруды,шестиэтажный дом наискосок,и снова дети роются в песке…И, может быть, мы рядом на скамьюс тобой садимся.Я не узнаюни добрых глаз, ни жилки на виске.Да и тебе, конечно, невдомек,что это я заплакала над ним,над одиноким мальчиком твоим,когда он уходил.Что одиноктогда он не был…Что твоя тоскамне больше,чем кому-нибудь, близка…

Капитаны

Не ведется в доме разговоровпро давно минувшие дела,желтый снимок – пароход «Суворов» –выцветает в ящике стола.Попытаюсь все-таки вглядетьсяпристальней в туман минувших лет,увидать далекий город детства,где родились мой отец и дед.Утро шло и мглою к горлу липло,салом шелестело по бортам…Кашлял продолжительно и хриплодосиня багровый капитан.Докурив, в карманы руки прятали в белесом мареве заривсматривался в узенький фарватерВолги, обмелевшей у Твери.И возникал перед глазамипричал на стынущей водеи домик в городе Казани,в Адмиралтейской слободе.Судьбу бродяжью проклиная,он ждет – скорей бы ледостав…Но сам не свой в начале мая,когда вода растет в кустахи подступает к трем оконцамв густых гераневых огнях,и, ослепленный мир обняв,весь день роскошествует солнце;когда прозрачен лед небес,а лед земной тяжел и порист,и в синем пламени по поясбредет красно-лиловый лес…Горчащий дух набрякших почек,колючий, клейкий, спиртовой,и запах просмоленных бочеки дегтя… и десятки прочихтяжеловесною волнойтекут с причалов, с неба, с Волги,туманя кровь, сбивая с ног,и в мир вторгается свисток –привычный, хрипловатый, долгий…Волны медлительный разбегна камни расстилает пену,и осточертевают стены,и дом бросает человек…С трехлетним черноглазым сыномстоит на берегу жена…Даль будто бы растворена,расплавлена в сиянье синем.Гремят булыжником ободьятяжелых кованых телег…А пароход – как первый снег,как лебедь в блеске половодья…Пар вырывается, свистя,лениво шлепаются плицы……Почти полсотни лет спустятакое утро сыну снится.Проснувшись, он к рулю идет,не видя волн беспечной пляски,и вниз уводит пароходзащитной, пасмурной окраски.Бегут домишки по пятам,и, бакен огибая круто,отцовский домик капитанкак будто видит на минуту.Но со штурвала своегопотом уже не сводит взгляда,и на ресницах у неготяжелый пепел Сталинграда.

Жена прораба

Стать врачом она хотела,малышей учить могла бы,а на стройке то и делоговорят:– Жена прораба. –Далеко, как будто не был,переулок у Арбата,светло-дымчатое небо,домик с крышею покатой…Здесь брезента плотный полог,хлопающий на ветру,солнца жгучего осколоквспарывает поутру.И теперь ее нискольконе смутит наверняка,если вдруг к походной койкесоберутся облака,если за́ полночь в палаткуречка вломится, бурля,если, встряхнута взрывчаткой,из-под ног уйдет земля…Так положено, товарищ,здесь, на линии огня.Ты стираешь, чинишь, варишь,жизнь походную кляня:– То тайга, то степь, то горы,ездишь, ездишь – нет конца! –…Впрочем, эти разговорытак… для красного словца.Может, жены есть счастливей,но нужнее нет нигде.Это ты с лопатой в ливеньстыла по пояс в воде.Это ты в жару, бывало,била щебень на шоссе,засыпало путь обвалом –на раскопку шла, как все…Как зато была ты радаи растрогана до слез,провожая долгим взглядомпервый пробный паровоз…Над ущельем по отрогампаровозный лег дымок…Значит, новая дорогаждет строителей дорог.Версты, версты, зной и сырость,ветры с четырех сторон…Ну, а сын хорошим вырос –весь в отца удался он.Сын находчивый, веселый,к легкой жизни не привык…Он сейчас московской школысамый первый ученик.Дни идут…Что зря считать их:не года важны – дела!Худенькая, в темном платье,ты, как девочка, смугла.Возле узкого проборазаблестела седина.Скоро старость?Нет, не скоро!И наступит ли она?Ты с уютом незнакома,но душа тепла полна.Ты, как все, хозяйка дома,только дом твой – вся страна!

Аннушка приехала домой

Аннушка приехала домой.Было очень холодно и лунно.Белый след оставил за кормойтеплоход «Парижская коммуна».Взвизгнуло в уключине весло,приналег гребец что было силы.Грузную завозню понесло, –каждый раз на стрежне их сносило.На горе в три яруса огни,на отшибе светится окошко…Это, Аннушка, твое.Взгляни,за оврагом в лопухах дорожка…Вот ольха блеснула под бугром,на тропинку резко тень бросая…Вот родник…Сюда, гремя ведром,прибегала девочка босая…Где румянец пухлых детских щек,две косички, узенькие плечи?– Здравствуй, добрый старый родничок,дай-ка выпить в честь счастливой встречи!.. –Всхлипывая, в незнакомом платье,на крылечко выбежала мать.– Господи, вот радость-то!А батябакены уехал зажигать.Заскучала, ласточка моя?Хорошо у вас, а все не Волга!Чай, опять ты, дочка, ненадолго,будто дело не потерпит дня! –…Тысячи помех преодолев,видный гидротехник из столицывозвратился с юностью проститься,напоследок из ключа напиться,поглядеть, как лунной мглой дымитсядна речного будущий рельеф.Сколько раз на картах ей самойзачеркнуть пришлось деревню эту…На три дня, наездившись по свету,Аннушка приехала домой.