Сокровища дьявола

– Ты же, Василий, заявку подал, так, глядишь, и уважут, получишь угодье, зимовье обживёшь и вся живность тутошняя под тобой будет, – ответил Буряк.

– Подал, надо бы в город съездить, зайти в зверопромхоз, чего резину тянут, или мзду ждут?

– Давно бы скатался, сунул полусотню, так оно и выгорело бы. Ты любитель по тайге шастать, за зверьми гоняться, мне это не пристало. Я так, выскочу когда ради потехи по рябчикам и по куропаткам бабахнуть – и довольно. Бабы нет, а самому общипывать птиц, с перьями возиться, это не моё, проще в магазине купить.

– Ну да, вот баб общипывать ты мастак, – усмехнулся Хапугин. – Кто тебе не даёт жениться? К примеру, Нюрка, девка видная, охмурил, так женись. А видал, как на тебя Спиридонов обрушился, задушить готов, и придушит при случае, этот за справедливость может.

– Да пошёл он! Это в бригаде он начальник, а в мою личную жизнь пускай не вмешивается, угрожать взялся.

– Люди-то тоже на тебя стали косо поглядывать, испортил девоньку…

– Что с ней сделалось, как была ягодка, так ягодкой и осталась, – перебил Буряк. – Погрустит, забудется.

– Ладно, хрен с тобой, давай по делу, выкладывай золотишко, – перевёл разговор Хапугин, извлекая из своего рюкзака брезентовый кулёк с самородками, безмен и бинокль, который тут же повесил себе на шею.

– Ого, прямо командир партизанского отряда, – рассмеялся Буряк.

– Давай металл доставай, а не зубы скаль, да на весах прикинем.

Буряк извлёк из своего рюкзака такой же мешочек, положил на дощатый стол со словами:

– Пока нёс, запарился.

Хапугин взял в одну руку один кулёк, во вторую – другой, подержал и с восхищением произнёс:

– Хороши мешочки, увесистые! – тут же с вопросом: – Всё до грамма принёс? Что-то твой худее будет.

– Чего такое говоришь, всё до грамма, как договаривались, – утвердительно заверил Буряк.

Однако, зная компаньона, Хапугин в душе всё же сомневался в его искренности – наверняка оставил у себя несколько самородков. По себе прикинул – сам не всё принёс, а спросил, чтоб от себя отвести недомолвки. Кто не знает, так оба хороши, промеж пальцев вода не протечёт, что ухватили, так не выпустят.

– Сомнения гложут, всё ли, вот и задал вопрос. Смотри, коли утаил, а то как-то не по-людски получится, в одну лузу складывали, и вдруг узнаю, чуток мимо просыпалось.

– Да не умыкнул, чего гонишь! – незлобно возмутился Буряк.

– Ладно, успокойся, не кипятись, давай приступим.

Хапугин подцепил первый мешочек на крючок, и оба во все глаза глянули на шкалу со стрелкой, а как стрелка замерла, в один голос озвучили:

– Семь килограммов и сто грамм.

Взвесили второй и с затаённым дыханием прошептали:

– Семь килограммов и пятьсот грамм.

Лица светились и довольные собой глянули друг другу в глаза.

– Четырнадцать килограммов шестьсот грамм. Целое состояние! Ай да натура! А на деньги перевести, – Хапугин закатил глаза, подсчитывая, и объявил: – Сто тысяч! Это ж сколь пахать надо, чтоб заработать?! – восхищался Хапугин. – Это грубо, а если на чёрном рынке толкнуть, так и того солидней. Десятки граммов, потом считать будем, как время придёт, а пока всё капитально укутываем и готовим тайник.

– Теперь житуху можно по-иному строить, денег прорва! – Буряк хлопнул ладошками по мешочкам. – Удивляет меня, кулёчки вроде невеликие, а вес-то в них ого!

– Золото, оно такое – тяжёлое, давно пора усвоить.

– Я, Василий, тянуть не буду, месяца не пройдёт, и свою долю заберу.

– Чего так? – удивился Хапугин. – Сорваться надумал?

– Причин много. На предстоящей неделе переведут меня в другую бригаду проходчиком, Спиридонов постарался, сам знаешь, как на меня злобу точит, многие косятся, в глаза не выговаривают, а про себя проклинают.

– Сам виноват, голова-то где была? Всё в один мах срубил, бабник.

– Рассчитаюсь и уеду, теперь есть с чем. На Азовское море поеду, там и осяду, для начала отдохну, а потом и женюсь. Как расчёт получу, соберу манатки, так подскочим сюда, поделим и айда в тёплые края.

«Да, дела у Буряка, что куча навозная, прёт вонью. И девчонке судьбу переломил, и себя сломал, в говне оказался. Ну, напарник у меня, забодай его комар, урод, а не напарник…» – размыслил Хапугин, а вслух сказал:

– Вольному воля, а пока давай уложим, обмотаем и в тайник. Можем и сейчас разделить поровну, чтоб как появимся, так время не терять.

Так и сделали – скрупулёзно разделили золото, разложив в эти же мешочки, каждый накрепко обвязали и замотали специально приготовленным плотным материалом. Нашли подходящее место и лопатой, что находилась у зимовья, выкопали неширокую, но глубокую ямку, уложили свёртки и закопали, сверху выложили камнями и камушками с песочком. Место приметно и известно только тем, кто только что устроил здесь тайник, в отдалении от избушки метрах в тридцати средь каменьев, под одной из глыб – гладким большим валуном. Сюда никто не сунется, кому надо камни ворошить, перекладывать, а тем более валун сдвигать. Закончив с тайником, Хапугин предложил затопить в избушке печку, вскипятить чай и перекусить.

В зимовье весело потрескивали дрова, тепло быстро заполнило пространство избушки. Хлеб с копчёной грудинкой из рюкзака Хапугина и заваренный чай, но прежде Буряк плеснул из своей фляжки по сто грамм водки, и что там говорить, радовало души и в подсознании обоих укрытое золото.

Хапугин, насытившись, достал из кармана зажигалку и пачку «Севера», вынул папиросу и предложил Буряку, но тот достал свои папиросы. Прикурили.

– Подарил бы мне, – предложил Буряк, поглядывая на зажигалку напарника. Он попросил рассмотреть её ближе в своих руках, Хапугин подал. – Хороша штуковина, с гравировкой затейливой, плоская, удобная, уникальная, ни у кого такой в посёлке не видал, всё простецкие. Спичек не надо, нажал, крышка откинулась – и вот он огонь. Продавались бы такие, купил бы.

– Эту зажигалку привёз мне сосед, ко дню рождения подарил, память, а потому и передарить не могу. Уедешь, так на Большой земле и купишь, теперь ты богатый, все зажигалки выкупить сможешь, – рассмеялся Хапугин.

– Да уж, богатый, – доливая из котелка в кружку кипяток, блаженно ответил Буряк.

– Всё, довольно, закругляйся, чай допивай, складывайся, и бредём назад, я ж пока до ветру, а то мочевой пузырь вот-вот лопнет.

Хапугин вышел из избушки, отошёл на несколько шагов, помочился. Глянул на вдали видневшуюся снежную шапку Синего гольца, взял в руки бинокль, приставил к глазам и навёл на голец: «Красавец! Сверкает, словно алмаз!» Перевёл обозрение на долину, по его склонам, панораму продолжил вниз по руслу, на противоположную сторону с участком с редкой растительностью, видимость исключительная – и вдруг увидел очертания человека. Да, это был человек и, видимо, охотник, а кому больше. Напряг зрение, присмотрелся. «Не уж Спиридонов? Да точно он! Он!! Вот принесло же! Уходить надо, уходить и немедля, окольным путём, не след с ним встречаться…»

Но тут Хапугина как током ударило – осенила внезапно возникшая мысль, от которой бросило в холод и сразу в жар: «Буряк – вот он, допивает чай, Спиридонов примерно в двух километрах, даже меньше. Оба ненавидят друг друга – враги, а Матвей даже прилюдно на полном серьёзе грозился убить Гришку. Это ж два дела можно сладить сразу – Буряка застрелю и смотаюсь, а на выстрел Спиридонов непременно придёт, заинтересуется, кто из охотников у зимовья, факт. Появится, а тут Буряк лежит, вот уж головой закивает, что, да как и отчего, побежит в посёлок рассказывать, ещё как побежит! За угрозы милиция уж непременно ему убийство припишет, мотив-то прямой, и девка страдает. А тут выследил Буряка и слово сдержал – пристрелил, не отвертится… Главное, всё, что в тайнике, будет моё! Моё!..» Голова работала в одном направлении и одержимо, иными мыслями себя не донимал, эта идея овладела им с головы до ног, и в этом видел успех задуманного.

Хапугин быстро вернулся в зимовье и с порога как можно спокойнее заторопил:

– Всё, Григорий, довольно, бери рюкзак, ружьишко – и пошли.

– Уже сложил, пока ты на ветер брызгал.

Вышли из избушки. Хапугин поднял валявшуюся у избушки заржавевшую от времени консервную банку (приметил раньше) и подал Буряку:

– Поставь, пожалуйста, вон на тот пенёк, пальну на целкость. В тайге был, а ни одного выстрела не сделал, непорядок.

– Пальни, – Буряк взял банку и направился до небольшого пня. – Потом я стрельну, если смажешь.

«Не смажу…» – думая о своём, Хапугин довольно шустро зарядил оба ствола патронами с картечью.

Прогремел выстрел. Буряк, приблизившийся к пеньку, вздрогнул, чуть повернулся и нелепо завалился набок, издал стон. За ним прозвучал второй выстрел, и смертельно раненный замолк.

Хапугин наспех перезарядил стволы, вдруг Буряк подаст признаки жизни, так следовало добить, теперь он нужен только мёртвым. Тело Буряка лежало бездыханным – картечь накрыла плотно затылок головы и шею до ключицы, отчего и не пришлось ему мучиться.

Хапугин судорожно схватил бинокль и обратил наблюдение к месту, где давеча заметил Спиридонова, и увидел, как Матвей повернулся в сторону зимовья, чуть постоял, видать, раздумывал, и направился на выстрелы.

Мозги у Хапугина соображали с быстротой молнии: «Пока Спиридонов спустится с террасы, пройдёт низину и пойму ключа, а там ель сплошная, чёрта с два меня заметит, пока я обогну по правому склону, к тому ж пойду меж густой растительностью. Махом обернусь до устья Гатчинского, там по Верхнему Аканаку, сигану по безлюдью мимо Красной горки и мигом до дому…»

Глава 6

Спиридонов неспешно продвигался по склону долины, больше смотрел под ноги – как бы какая ветка не задела по лицу. Ближе к руслу ключа ельник сгустился, лес здесь мрачный, чисто медвежий.

Для поселковых жителей не было удивительным, когда медведи, бывало, подходили к жилью, а раз глубокой ночью видели одного топтыгина, вышагивавшего по улице. Редко, но бывало, и всё по причине либо неурожая ягод, грибов и шишки в тайге, либо лесных пожаров, а порой и любопытства.

«Уже косолапые проснулись, исхудавшие, голодные бродят, грызут чего-либо, выцарапывают прошлогоднюю чернику и бруснику да грибы шамкают, что из-под снега вытаяли. Места на Синем ягодные, грибные. В прошлом году набрал четыре ведра голубики и черники, Галина варенья наварила, за зиму не съели, осталось, всё больше на бруснику наседали, то с сахаром, то морс, кисели делали. А груздей-то, груздей! Хоть серпом коси – и белые и жёлтые, сырые, влажные, с махровыми краями, а солёные, да под горячую кортошечку, ух!..» – Матвей шёл и размышлял, сглотнул слюну, перебрёл ручей, обходя остатки кое-где нерастаявшего льда на берегах. Пошёл дальше по пологому взгорку, а преодолев его, двинулся вдоль правобережного склона гольца, скоро зимовье, и он, чтобы охотник не подумал, бредёт медведь (а то ещё пальнёт без разбору), подал громко голос:

– Э-ге-гей! Кто есть тут?! – прислушался, тишина, подумал: «В избушке горячим чаем трофей обмывает, потому и не услышал. Кто ж окромя меня в урочище?..»

Показался слабый дымок из трубы зимовья. «Точно в избушке. Раз тихо, знать, как и я, без собаки. Пожалую в гости, так тоже чайку похлебаю, и перекусить пора».

Не дойдя до избушки шагов двадцать, не более, неожиданно наткнулся на лежащего человека.

«Не уж пьяный? Нет, не похоже, но вроде как бездыханный…» – наклонился и узнал в нём работягу из бригады:

– Буряк?! – а на лице и под ним увидел кровь, так вмиг опешил: – Мать ети! Не живой! – и схватился за свою шапку. – Вот это номер, как так-то, почто, кто убил?

Матвей огляделся вокруг: ни души, ни человеческой речи, только услышал прозвучавший вдали глухариный ток и тот замолк. Наступила тишина, которая вселяла в душу тревогу и холодок.

Подошёл к избушке, открыл дверь, заглянул внутрь, никого нет, только дыхнуло лёгким теплом от догоревшей печки. Вышел наружу и громко крикнул:

– Есть кто здесь?! Отзовись!! – никого, лишь эхо повторило слова.

Спиридонов несколько минут стоял в нерешительности, и первое пришло на ум, что кто-то из жителей совершил возмездие, отомстил Буряку за Нюру. Убил и оставил на съедение медведям или воронов, кои непременно обнаружат тело или учуют запах крови и разложившего трупа. Что предпринять, пока не придумал. Картина ужасная, шокирующая. Матвей ещё несколько раз крикнул в долину, но она отозвалась лишь эхом. Никто не ответил, не появился. Да и понятно, какой убийца откроется, проявит себя, ни в его интересах.

«Стало быть, те два прозвучавших выстрела сделаны в Буряка, а убийца смотался пред моим приходом. Кто же это стрелял? Чьи выстрелы?.. Ясно, покинул место преступления и скрытно ускользнул».

Приближаться к Буряку Матвей не стал, а смотрел на него с расстояния трёх-четырёх шагов. Страшно, противно и жалко.

«Надо поспешить в посёлок, сообщить в милицию, пускай по горячим следам ищут убийцу… Это ж надо, человека убить, хоть и Буряк сволочь, но человек же… Хотя какой он человек, коль поступил хуже лютого зверя…»

Возвращался по лесной дороге, благо она недалече. По ней ездили на телегах запряжёнными лошадьми, это вдоль русла до подошвы Синего гольца. Там большая поляна, люди, державшие коров, на ней косили траву и вывозили сено. Дорога покрыта плотным дерном и немного заросшая, оттого что редко на себе видела колёса.

Матвей покрыл обратную дорогу быстро, подгонял всплывавший пред глазами труп. Скорым шагом, проходя мимо водокачки, дед Парамонов, подметавший метлой у порога нехитрого строения, приметив его, удивился:

– Чегой-то рано возвернулся, да бежишь как сохатый, аль на самом деде ни пуха ни пера?

– Потом, Кузьмич, потом, тороплюсь, некогда! – бросил Спиридонов, не останавливаясь, а дед с недоумением посмотрел ему вслед, подметив бледность на лице Матвея: «Толь приболел, толь не в себе?..»

До заката рано. В милиции все были на месте, значит, в посёлке всё спокойно, никто не дебоширил, не хулиганил. Как есть с ружьём и котомкой Матвей и вошёл в здание отделения.

– Ты чего, Спиридонов, как с небес сорвался? – удивился дежурный Зубов. – Стряслось что?

– Стряслось, старшина! У Торбеевского зимовья в Гатчинском урочище труп обнаружил.

– Труп?! Чей?

– Буряка, Гришки Буряка.

– А точно труп, может, чего напутал?

– Да ничего я не напутал, убит кем-то, лежит в крови. Какой там путать!

– Погодь здесь, никуда не уходи, я сейчас, – старшина выскочил из-за барьерной стойки и скорым шагом направился по коридору и скрылся в кабинете начальника отделения доложить о случившемся. Начальник – капитан Заморский, прихватив с собой участкового Крайкова и следователя Камаева, появились в дежурном помещении. Глянув на Спиридонова, капитан произнёс:

– Труп Буряка, говоришь, обнаружил? Рассказывай, что да как.

– Как-как. Шёл по левой стороне Гатчинского, охотился на глухарей, услышал два выстрела в стороне, где Торбеева зимовье, думал, охотник какой, так дойду, перекушу, чаю вместе попьём. Подхожу, а тут и наткнулся, лежит Буряк и весь в крови. Кричал, кричал, никто не отозвался, я и бегом к вам.

– К трупу не прикасался? – спросил Камаев.

– Нет, какой там, ни к чему, понимаю, только со стороны рассмотрел его.

– Где у нас Ивашкин?

– В гараже, товарищ капитан, – ответил старшина.

– Пусть машину выгоняет, поедем на Гатчинский. Со мной поедут Крайков и Камаев и ты, – капитан слегка ткнул указательным пальцем Спиридонова и обратился к старшине: – Зубов, позвони в управление прииска, чтобы срочно выделили машину для перевозки трупа в город и в амбулаторию, предупреди там: заедем, прихватим с собой врача или фельдшера, должны же смерть засвидетельствовать, да носилки пускай приготовят, нести придётся, к зимовью не подъедешь.

На выходе из здания милиции капитан «обрадовал» Крайкова:

– Илья, ты сопроводишь труп до города.

Такая чрезвычайная заявка из милиции была удовлетворена без промедления, и вскоре бортовой ЗИЛ подкатил к отделению.

Солнце скрылось за горизонтом, когда две машины выехали из посёлка в направлении Верхнего Аканака. До сумерек рано, но они начали давать о себе знать.

Прибыв на место, откуда можно добраться до зимовья только пешком, и прихватив носилки, все, кроме водителя ЗИЛа, направились по еле приметной тропе вслед за Спиридоновым.

Подошли, здесь ничего не изменилось – Буряк лежал неподвижно невдалеке от избушки, его рюкзак и ружьё при нём.

Фельдшеру помогли расстегнуть ворот убитого, она пощупала пульс на горле под подбородком, приподняла сомкнувшиеся веки и выдохнула:

– Покойник.

Пока тело укладывали на носилки, Камаев осматривал зимовье, обшарил всё, что в нём находилось, обошёл вокруг избушки, внимательно изучал почву. На земле лежали две латунные гильзы, поднял, повертел в руках. «Двенадцатый калибр» – про себя отметил он, обратив внимание на заводскую маркировку. Поднёс к носу, ощутил запах сгоревшего пороха. Что привлекало его внимание, записывал карандашом в блокнот – понадобится для составления протокола осмотра места происшествия и для следствия. Со стороны Камаев виделся опытным сыщиком.

Тащили носилки поочерёдно, менялись, тяжело и неловко, приходится обходить деревья и кустарники и шагать не близко, рюкзак и ружьё убитого нёс сержант-водитель. Наконец дошли до машин и погрузили тело в кузов ЗИЛка.

Возвратившись в посёлок, ЗИЛ в сопровождении Крайкова далее последовал в Бодайбо. Заморский наставлял:

– Пока будете в пути, позвоню в городскую больницу, попрошу, чтобы анатом как можно быстрее сделал вскрытие и заключение выдал. Бумагу заберёшь и вернёшься, сегодня уже не получится, так завтра, – повернулся к остальным: – А мы все хором, кроме фельдшера, в отделение.

– Так я домой пойду, семья уж заждалась, – отказался Матвей.

– Э, нет, Спиридонов, поедешь с нами, кое-что уточнить надо, – возразил Камаев.

– Надо, так надо… – удручённо согласился Матвей, чувствуя свой голодный желудок – «сосал», требуя своё.

В отделении Заморский, прежде чем пойти к себе, обратился к Камаеву:

– Давай, разберись со Спиридоновым и ко мне заглянешь.

– Пошли в кабинет, – мотнул головой следователь Матвею. – Ружьё и котомку, и если имеется нож, оставь у дежурного, ремень со штанов тоже сними.

– А ремень-то зачем?

– Так, на всякий случай.

Матвей так и поступил.

Зашли в кабинет.

– Ну, рассказывай, как на самом деле было?

Матвей вскинул глаза:

– Что значит на самом деле? Я ж рассказывал, что и как.

– Да нет, гражданин Спиридонов, не всё ты нам разложил.

– Что ещё рассказывать. Вы чего хотите от меня, товарищ лейтенант?

– Какой я тебе товарищ, теперь твои товарищи те, что на тюремных нарах.

– Вы что мелите, чего голову мне морочите?! – возмутился Матвей.

– Это ты нам голову морочишь, хочешь следствие в сторону увести. Не получится, тут всё как на ладони! Бери бумагу, ручку и пиши, как и при каких обстоятельствах убил Буряка.

– Да вы что городите?!! – вскипел Матвей. – Никого я не убивал!! Дался мне ваш Буряк, век его не видел бы!

– Теперь уж точно не увидишь. Завалил мужика, и нет его, а мотивы-то остались, и все обстоятельства против тебя. Пиши, говорю! – прикрикнул Камаев.

Матвей сидел ошарашенный, голова загудела, словно по ней ударили чем-то тяжёлым, а следователь продолжал:

– Всем известна твоя неприязнь к Буряку, весь посёлок только об этом и говорит, и нам известна причина. Грозился убить его? Грозился. Выследил, когда человек на охоту выбрался, и за ним, а чего, кругом ни души, а тайга всё спишет. Всё уладил и прибежал доложить, вроде кто-то убил и скрылся, отвести, значит, от себя подозрения. Ишь, обвинитель, прокурор, судья и палач в одном лице! Никогда бы на тебя не подумал. Вроде и семьянин хороший, а тут… За девчонку решил отомстить, так у меня от неё показание имеется: по согласию с Буряком в постель легла, а ты пред ней уши развесил, слезам поверил.

– Да, так и было! Изнасиловал он её, а дивчину запугал до икоты. Вы б вникли в суть, так и сами заревели бы слезьми горькими. Страдает девица, и бабка Агафья с ней мучается. Кто ж сироту защитит!

– Вот ты и защитил – убил насильника, если он действительно насильник, и доволен.

– Не убивал я никого! Не убивал!!

– Довольно, и нечего голос повышать. Значит, так, оставлю я тебя до выяснения в капэзе (камера предварительного заключения), подумаешь, пораскинешь мозгами, а завтра и напишешь всё по порядку.

– Во-первых, мне не о чем писать, во-вторых, меня дома ждут, и я голодный.

– Дома подождут, а что голодный, так наверняка в твоей котомке из еды имеется что-либо. До завтра хватит, а там, если оставим ещё, так на довольствие поставим. Дежурный имущество по описи примет, ничего не пропадёт, всё вернём, кроме оружия и ножа охотничьего.

– Я же не уголовник, чего в камеру и вещи забираете?

– Пока нет, но кто знает…

– Вы хоть жене сообщите, что здесь, а то уж с ума там сходят, потеряли.

– Сообщим, с этим не замедлим.

Глава 7

Камаев попросил старшину помочь занести в его кабинет оружие и вещи Спиридонова и убитого.

– Так опись же составить надо, – заметил Зубов.

– Ты скажи Ивашкину, пускай тебя подменит, а мы с тобой и составим.

Занесли ружья, патронташи, ножи и рюкзаки. Зубов вышел, а Камаев на стол высыпал рюкзак, принадлежавший Буряку. Первое, что заметил, о стол брякнула блестящая из нержавейки зажигалка с изящной гравировкой. «Ого, вещица занятная, редкая!» – воскликнул и открыл крышечку зажигалки, крутнул колёсико, и фитилёк дал огонь. «Буряку уже без надобности, а мне сгодится» – с этими словами зажигалка оказалась в его кармане.

Вернулся старшина, и принялись за опись имущества. Быстро описали типы и калибры ружей, виды ножей, посчитали количество патронов, средь вещей находились фляжки, одна с брусничным морсом, вторая с водкой.

– Харч, что в котомке Спиридонова, – хлеб, шматок сала и фляжку с морсом передай ему.

– А с этим что делать? – Зубов взял в руки фляжку с водкой и показал на бутерброды с колбасой.

– Хранить незачем, испортится, а водку… – Камаев задумался и предложил: – Перелей в графин, а тару к описи. Как Заморский уйдёт, горючее с бутербродами оприходуем, помянем покойничка, – усмехнулся Камаев.

Всё, что описали, Камаев сложил в своём металлическом шкафу, закрыл дверцу, вставил ключ и провернул его в замке, перечень изъятого имущества положил в свой стол и вместе со старшиной покинул кабинет, закрыл дверь и поспешил к Заморскому.

– Чего ты там задержался? – встретил следователя капитан.

– Так пришлось оставить Спиридонова, в камеру определил до выяснения обстоятельств. Много улик против него, так разбираться надо, плетёт тень на плетень, никак отпускать пока нельзя.

– Тоже мне мысли такие пришли, но как-то в голове не укладывается. Бригадир забойщиков не первый год, порядочный, ничем не запятнан, на хорошем счету прииска. Я тут, пока ты с ним разбирался, позвонил начальнику шахты и директору прииска, так оба удивлены и не могут поверить, что Спиридонов мог пойти на такое. Да, знают, грозился Буряка убить, открыто грозился, но сомневаются, вряд ли на такое способен.

– Вот именно, сомневаются и вряд ли, не утверждают же. А тут в состоянии озлобленности за изнасилование девицы, видать, нервы сдали, хотя та сама к Буряку пришла, сама и… Опросы имеются.

– В жизни бывает так: на бумаге одно, а на самом деле другое, тут нить тонкая. Так что тщательно подойди, разберись, прежде чем дело в суд передавать.

– Разберусь, – ответил Камаев и с позволения Заморского вышел из кабинета.

Камаев грезил острым желанием перевестись в городской отдел милиции, получить повышение по службе. Здесь он засиделся в лейтенантах несколько лет, поселковая жизнь осточертела. «Вот раскроешь какое громкое дело – вскроешь цепочку расхитителей социалистической собственности, или раскроешь хищников с золотом, или убийство на чистую воду выведешь, так и повод будет в Бодайбо перевести, может, и на область рекомендацию дадим, а так давай, Рашид Закирович, пока здесь службу неси», – слышал он наставления городского начальства.

И нёс службу Камаев, терпя однообразие: разборки с руганью и драками на бытовой почве, с пьяными дебоширами, кражами и хулиганами, по разным злоупотреблениям и правонарушениям, что происходили на вверенной территории в посёлках и на прииске. А тут на тебе – убийство! «Да я ж из кожи вылезу, но засажу Спиридонова, всё складно разложу, комар носа не подточит! Всё против него!..» – теперь рассуждал Камаев.

На следующий день, когда пришёл Камаев на работу, его с раннего утра ждала жена Спиридонова, сидела на лавке против дежурного в гнетущем состоянии и красными глазами от ночных слёз. Увидев вошедшего лейтенанта Камаева, кинулась к нему:

– Товарищ следователь, да как же так, за что Матвея арестовали? Ваш сержант как зашёл, так с порога огорошил: мой муж Буряка застрелил, так чуть на ногах устояла. Сказал, вы дело ведёте, все вопросы к вам, вот и пришла, а как же. Какой он убийца? Да ни в жизнь никого ещё не обидел, а на такое и вовсе не пойдёт!