Ночные бдения

Я открыл глаза и уставился на Жуку: лицо его выражало беспокойство и злое презрение, в руках он держал мешок с деньгами.

– Если ты не умеешь пить, господин, так и не берись, иначе можешь потерять все свое имущество. Ах, – он потряс мешком над моим ухом. – Если бы не старый Жука, ты никогда бы не услышал этого божественного звона, кстати, я вытащил пять империалов, согласись, это достойная плата за мои труды.

– А, Жука, – миролюбиво промурлыкал я, потягиваясь, у меня не было желания бранить его за самоуправство. – Мы вчера с Мосом отмечали окончание моей холостяцкой жизни. Что за человек, этот Мос! Кстати, где он?

– Где? Где? – Жука презрительно плюнул на пол. – Уехал с рассветом в свои владения в Липпитокии, должен же он похвалиться перед родней таким богатым приобретением.

– Он мировой мужик, – сказал я, вставая с пола и отряхиваясь, – мировой на все времена. А где конь, Жука?

– В конюшне, вот ключ, – и Жука потряс ключом у моего носа.

– Если у тебя больше нет дел в Пушоне, Жука, садись на коня и скачи объездным путем в Сарку, постарайся по дороге никому не показаться на глаза. Спрячешь коня в зеленой пещере, помнишь, той, которая возле озера. Пока меня не будет, корми его как следует. Вот тебе пять империалов, – я отсчитал деньги и подал Жуке, – надеюсь, этого хватит, купишь корма для коня, остальное возьми себе. Поезжай.

Жука довольно потряс деньгами и, поцеловав мне руку, вылетел из кабака; я вылетел вслед за ним, бродяга был прав, Зенон наверняка уже встал и разыскивает меня.

Зенон в тревоге метался перед гостиницей, не находя себе места, и сразу же накинулся на меня с заслуженными упреками, а почувствовав исходящий от меня запах перегара, разошелся не на шутку. Выслушав все его оскорбления и угрозы рассказать о моем поведении Хоросефу, я молча открыл сарай, вытащил тележку, и мы поплелись на базар.

Холофоль оказался популярным товаром, и уже к обеду мы распродали все. Перекусив теплыми лепешками, купленными у лоточника, мы отправились бродить по базару, выискивая подарки для невесты. Внимание мое остановилось на паре изящных серег из самоцветов и куске ярко-алой шерсти, мягкой и нежной на ощупь.

На следующее утро мы отправились в обратный путь, Зенон обиженно молчал, да я и не нуждался в его обществе, погруженный в нелегкие думы, я с удовольствием рассматривал однотипный, но все же не лишенный очарования пейзаж.

В Сарку мы добрались только поздней ночью, семья Хоросефа уже мирно почивала, и я не стал их будить. Спрятав деньги под лохмотья в углу комнаты, я сам погрузился в блаженный сон…

В день перед свадьбой я проснулся лишь к обеду. Хоросеф, терпеливо дожидавшийся моего пробуждения, приветствовал меня такими словами:

– Доброго дня тебе, младший брат, да станут твои будущие дети сильными воинами и прекрасными девушками. Как удачно ты продал холофоль в Пушоне, и хорошие ли подарки ты преподнесешь невесте в день свадьбы?

– Спасибо, Хоросеф, – просто ответил я, не поддавшись на его куртуазию, – я привез своей невесте прекрасные дары, думаю, она останется довольна щедростью жениха.

Хоросеф улыбнулся в усы и повел меня к Донджи, который должен был рассказать о свадебном ритуале, чтобы я выглядел достойно и соответствовал общественному положению. Старый хрыч и Хоросеф продержали меня до полуночи, объясняя ритуал и ведя подготовку к свадьбе, так что я не успел ни словом перекинуться с Марци, Фелетиной, а Серпулию по традиции мне вообще нельзя было видеть; и поэтому я никак не мог унять беспокойство: мало ли что они натворят!

В час ночи все началось: по традиции эту ночь со мной должен был провести мой отец: он помогает жениху готовить брачное ложе, но у меня не было отца, и его решил заменить Хоросеф. С невиданным упорством он хотел заставить меня выбросить из комнаты хлам, но я не сдался: ведь там под тряпьем лежали деньги!

Расстелив посреди комнаты соломенные половички, он накрыл их мехами и белоснежной простыней. В головах уложил скатки и разбросил мягчайшее пуховое одеяло. Оглядев творение своих рук, он остался недоволен и вышел из комнаты. Я хотел, было, последовать за ним, надеясь удрать к Марци или хотя бы к Фелетине, но умник запер дверь. Вернулся он примерно через час с полной корзиною цветов и, поставив ее передо мной, заставил ощипывать лепестки. Мне хотелось и плакать и смеяться одновременно: жених перед свадьбой щиплет ромашки, как мило! Когда работа была окончена, Хоросеф разбросал лепестки по всей комнате, особенно обильно посыпав ими новоиспеченную кровать.

Серый рассвет постучал в окно, застав нас с Хоросефом дремлющими у двери, и вместе с рассветом в дом к нам ворвалась музыка в виде компании веселых парней, Марци среди них не оказалось.

Спохватившись, мы начали одеваться. Хоросеф натянул на меня белоснежную рубашку, роскошные бархатные штаны и шитый блестяшками кафтан, а на голову нахлобучил венчальный колпак. В спешке я чуть было не забыл дары. Когда облачение закончилось, мы отправились на свадьбу.

Свадебный поезд двинулся по деревне, мы заходили в каждый дом, предлагали чарку хлипсбе и приглашали на свадьбу всех желающих, включая женщин и детей. Это было утомительная и нудная процедура. Когда мы вошли в дом Марцибуса, я тщетно пытался говорить громко, Марци так и не появился посмотреть на своего друга, а чарку выпил его выживший из ума дед.

Лишь к обеду, весь взмокший, свадебный поезд подошел к дому невесты (Серпулия жила на втором этаже хоросефских хором). Сопревшие, усталые нарядные гости с кислыми минами, хмурый жених, неудачно пытающийся изобразить улыбку, музыканты, вконец удудевшиеся в сопелки и измозолившие пальцы о свои побрякушки, – все мы подтащились к заветному порогу, но котором с тревогой на лице стояла Фелетина. Она умоляюще взглянула на меня, и я ответил ей ободряющим взглядом.

Хозяйка широко улыбнулась и пригласила гостей войти. Толпа с радостью ворвалась в прохладный дом и расселась на специально расставленные лавки.

Серпулия сидела у окна в резном кресле, в одеянии невесты она была неотразимо хороша. Но она была бледна, на лице застыла маска отчаяния и отрешенности, глаза, всегда такие веселые, были полны слез.

Фелетина подошла к невесте и шепнула ей на ухо пару слов. Серпулия встрепенулась и удивленно взглянула на меня.

– Жених пришел за невестой! – громко гаркнул Хоросеф, да так, что я от неожиданности вздрогнул.

Гости закричали и затопали ногами.

– Пусть жених возложит дары! – опять гаркнул он и подтолкнул меня вперед. Полученного толчка хватило, чтобы я удачно долетел до Серпулии и вовремя успел затормозить, не сбив невесту.

– Пусть! – опять зашумела толпа…

Когда с нудной церемонией возложения даров было покончено, мы отправились на главную площадь. Там уже все было готово: усыпанная цветами, она походила на сладкий праздничный торт, даже столб казней был обвит раскрашенной гирляндой.

Донджи в белом ритуальном наряде приветливо помахал нам рукой, и мы подкатили к нему. Старик сделал знак, и два помощника поднесли ему жаровню с раскаленными углями и брачное клеймо. Он попросил нас подать ему правые руки и выжег на наших предплечьях брачные знаки. Это было весьма болезненно, я с трудом сдержался, а Серпулия застонала и покачнулась. Слезы покатились из ее глаз, когда Донджи начал читать молитвы своему изуверскому богу. Серпулия тихонько всхлипывала, кто-то в толпе, расчувствовавшись, громко высморкался. Минут десять бормотал Донджи и, когда, наконец, закончил, толпа экзальтированно закричала:

– Да здравствует муж и жена! Добрых им детей! Богатой жизни! – и, подхватив нас, понесла к дому Хоросефа.

Свадебный стол ломился от жареного мяса, фруктов, разнообразных яств, кувшинов с хлипсбе. От желающих праздновать мою свадьбу не было отбоя, и пришлось накрыть добавочные столы прямо под открытым небом. Обрадованные гости начали рассаживаться и поднимать кубки за здравие жениха и невесты, только жених и невеста были печальны и хмуры. Ставя передо мной блюдо с мясом, Фелетина шепнула мне на ухо:

– Сегодня после полуночи Жука ждет вас у озера, – и исчезла в суматохе толпы.

Во время свадебного торжества я несколько раз пытался сообщить Серпулии радостную новость, но каждый раз, когда я наклонялся к ее уху, возбужденные гости требовали поцелуев. Девушка стойко сносила мои прикосновения, не выказывая особого отвращения.

Чем дольше длилась гулянка, тем тревожнее я поглядывал в окно: солнце уже село, а луна поднималась все выше и выше. Наконец, Хоросеф встал:

– Гости! Братья! Не пора ли жениху и невесте вкусить брачного ложа, не пора ли им стать мужем и женой?! – крикнул он.

– Пора! Пора! – раздались в зале нестройные возгласы.

Я поднялся из-за стола и подал руку дрожащей Серпулии. Миновав зал под громкие одобряющие возгласы, я устало втолкнул ее в комнату и в изнеможении сел на кровать. Смеясь, я похлопал по подушке.

– Ну что, невестушка, иди ко мне.

Серпулия побледнела и закачалась, не подхвати я ее, она упала бы на пол.

– Что ты, милая! – успокаивал я ее. – Я шучу, дурочка!

Она громко разрыдалась и крепко обняла меня.

– Ну-ну, успокойся. И нечего лить слезы, погоди еще чуть-чуть, скоро вы с Марци сядете на коня и будете далеко отсюда, – с горечью добавил я.

Не переставая всхлипывать, Серпулия упала на пол и обняла мои колени.

– О, мой господин! – воскликнула она, прижимаясь ко мне щекою.

Безуспешно пытался я оторвать ее от себя, никакие уговоры не помогали.

– Послушай, Серпулия! – рявкнул я. – Ты жена мне или нет?!

– Не жена – невеста! – победно сказала она.

– Слушай тогда приказ: прекрати это самоистязание немедленно!

Она послушно поднялась с колен. Я метнулся в угол и начал сосредоточенно рыться в вещах, подыскивая что-нибудь из одежды, что могло бы ей быть впору.

– Раздевайся! – сказал я ей через плечо.

– Не могу, – тихо ответила она.

– Почему?

– Платье расстегивается сзади. В брачную ночь его снимает жених.

– Черт побери! – ругнулся я, комкая в руках рубашку. – Ладно, помогу так и быть.

Мелкие шнурочки бежали от шейного выреза до самого низа. Раздевать невесту оказалось делом трудоемким, и возбуждающим.

Я с трудом сдерживался, чтобы не перецеловать каждый миллиметр бархатной кожи Серпулии, которая открывалась мне с каждым разом все больше и больше. Поистине, у меня слишком долго не было женщины!

Дойдя до середины, я понял, что под платьем у девушки вообще ничего нет.

– Послушай, Серпулия, – заикаясь от возбуждения сказал я, – дальше-то ты, поди, сама справишься.

– Нет, платье слишком узко, – полушепотом ответила она.

Я лишь застонал в ответ: за что мне эта пытка?

– Тебе плохо? – спросила она.

О! если бы только она знала, насколько мне было плохо, то не стояла бы так безмятежно передо мной полуголой. Скрипя зубами, я продолжил работу. Дойдя до конца, я был уже совершенно возбужден, тело изнывало от желания, и лишь воля удерживала от ошибки.

– А теперь одевайся, – проговорил я севшим голосом. – Вот одежда.

Отвернувшись, я взял мешок с деньгами и, отсчитав десять империалов, ссыпал их в узелок. На первое время, пока влюбленные не доберутся до Города Семи Сосен, на это можно будет хоть как-то прожить.

– Я оделась.

Я оглянулся и увидел миленького мальчика, одежда на девушке висела, как на пугале, а в волосах все еще путались розовые цветочки. Я невольно рассмеялся, видя, как она кокетливо надула губки.

– А теперь пойдем. Где ждет тебя Марци?

– На нашем месте, на берегу.

– Надо поторопиться, – встревожился я.

Легко подняв Серпулию на руки, я вытолкнул ее в окно, заложил дверь на засов, а затем выпрыгнул сам.

Холодный пронизывающий ветер задувал даже под мой теплый плащ: я снял его и накинул на плечи девушке.

– Подул капучка, он принесет бурю, – тревожно сообщила она, поглядывая на клубящиеся тучи.

– Вы должны успеть.

Взявшись за руки, мы крадучись пробирались по полуосвещенным переулкам: деревня не спала, люди отмечали нашу свадьбу.

Благополучно добравшись до места, я внимательно вгляделся в темноту: река мирно катила свои волны, но Марцибуса нигде не было видно.

– Где же Марци? – недоуменно спросил я, оглядывая окрестности.

– Не знаю, мы договаривались встретиться здесь, – пожала плечами Серпулия.

Я подошел поближе, и чуть было не споткнулся о неподвижное тело.

– Марци! – горестно возопила Серпулия, бросаясь к нему. – Андрэ! Андрэ! Он съел ядовитые ягоды дерева касар.

Я и сам понял это, увидев полупустую миску, стоявшую в стороне. Я наклонился над парнем – он дышал.

– Ты знаешь, Серпулия, он и нам предусмотрительно оставил. Отойди-ка, – сказал я, грубо оттолкнув ее.

Я засунул ему пальцы в рот, Марцибус закашлялся, и содержимое его желудка оказалось на земле, среди остатков обеда золотились смертоносные ягодки.

– Серпулия! – воскликнул я. – Яд еще не успел всосаться, быть может, мы спасем его, скорее неси воды.

Высыпав из миски остатки ягод, девушка метнулась к реке. Когда она прибежала обратно с полной чашкой воды, я разжал рот Марци, и она осторожно вылила воду ему в горло. Марци закашлялся и его снова стошнило. Я сбился со счету, сколько раз Серпулия бегала к реке, пока Марцибус наконец-то не открыл глаза. Девушка радостно вскрикнула и крепко обняла его.

– Кто это? – еле внятно пробормотал он. – Кто ты в образе любимой, так крепко прижимаешь меня к груди, уж не дух ли ее явился, чтобы проводить меня в зеленые луга, где я смогу мечтать о своей любимой?

– Это и есть твоя любимая, придурок, – зло огрызнулся я, чувствуя себя полным идиотом, надо же столько стараний, и все чуть не сорвалось.

– Андрэ? Серпулия? – удивленно прошептал Марци, протягивая руки.

Я пожал его холодную ладонь.

– Вставай, Марци-Марцибус, – сказал я. – Конь уже грызет удила и бьет копытом землю, дальние края и дорогие вина ждут тебя. Вставай, иначе твоя жена передумает и уйдет с женихом.

– Ах, я не могу, – грустно вымолвил он. – Страшная слабость сковала мои члены. Я не могу.

– Это от яда, милый, – ласково сказала Серпулия, перебирая его вьющиеся волосы. – Что же делать, Андрэ?

– Что делать? Что делать! Почему все требуют ответа на этот вопрос, я бы и сам не прочь узнать, – сердито проворчал я, поднимая Марци на руки. – Живой или мертвый ты отправишься в Город Семи Сосен.

И мы двинулись к озеру.

Жука сидел на пеньке и угрюмо ковырял прутиком в зубах. Рядом на привязи пасся красавец-конь, неподалеку под деревом лежал мешок корма. При нашем появлении Жука встал и удивленно воззрился на странную троицу.

– Только не говори мне, что поумнел, решил убить пацана и сбежать со своей женой.

– Шутишь? – засмеялся я. – Но судьба опять преподносит тебе возможность неплохо заработать.

Я опустил Марци на землю и посадил, прислонив к дереву.

– Парень додумался попробовать яду, благо вкус ему не понравился, и он не успел съесть все, отделается недомоганием и желудочными коликами. Но как видишь, наездник из него теперь никудышный. Я заплачу тебе еще пять империалов, если ты проводишь эту парочку до тех пор, пока Марци не оклемается. Не останавливайтесь без надобности, чем дальше вы отъедите сегодня ночью, тем будет лучше для всех. Конечно, это опасно, но стоит пяти империалов.

– Черт с тобой, – проворчал Жука, – и черт с твоими деньгами. Я отвезу этих малышей, но при условии, что ты исполнишь мое предсмертное желание.

– Эх, Жука, – рассмеялся я. – Не думаю, что мне придется, но все равно согласен.

Бродяга поднял Марци и взвалил его на коня. Серпулия всхлипнула и кинулась мне на шею, горячие поцелуи обжигали мое лицо и губы.

– Я никогда, никогда не забуду все, что ты сделал для меня. Ты научил любить, ты открыл клетку и выпустил меня на свободу. Я никогда не забуду своего мужа, никогда! Если вдруг придет надобность, я пожертвую ради тебя жизнью.

Она легко вскочила в седло позади Жуки и ухватилась за его пояс. Бродяга дал коню шпоры, и он тронулся с места.

Не успели они отъехать и десяти метров, как я вспомнил о деньгах и криком остановил их.

– Вот, возьми, Серпулия, – сказал я, протягивая ей узелок. – Этого вам хватит на первое время.

Серпулия еще раз обняла меня, а Марци протянул мне руку со словами:

– До встречи в Городе Семи Сосен…

В подавленном настроении вернулся я в деревню. На душе было грустно: все, кто был мне близок, кто был другом, – уехали, покинули, оставив меня разбираться с разъяренным Хоросефом. Но я ошибался – последний друг в неописуемой тревоге метался перед домом. Это была Фелетина, несмотря на поздний час и непогоду, она ждала меня с вестями.

– Андрэ! – тихонько окликнула она меня.

– Фелетина, – прошептал я, заключая ее в объятия, и этим сказав все, – милая Фелетина.

– Они уехали, скажи, что они уехали! – взмолилась она.

– Да, они уже далеко, все в порядке, – бодро ответил я.

– Бедная девочка! Что мы натворили! – вздохнула она.

Первые капли дождя гулко ударили по крыше и забарабанили по стене. Последние гости, напуганные дождем, со смехом врассыпную кинулись по домам. Мы с Фелетиной, боясь быть увиденными, поглубже забились в тень, рискуя вымокнуть.

– Фелетина, где ты? – услышал я знакомый голос.

– Это мой муж, – прошептала она. – До завтра. Да поможет тебе, Бог.

Фелетина на прощание сжала мою руку и вышла в свет факелов.

– Я здесь, дорогой, я иду к тебе, любимый…

Забравшись в окно, я устало лег на белоснежное ложе, усыпанное лепестками цветов, даже не потрудившись раздеться. Все опостылело мне.

Слушая, как гудит и свирепствует за стенами буря, я и не пытался усмирить бури в своем сердце, горько было мне и одиноко. Все, что случилось со мною, казалось лишь сном, мимолетным видением, а та, прошлая жизнь была скрыта за пеленою дождя, окутавшего деревню, за стеною леса. Я остался один. Мысленно я воскрешал образ женщины, которой так и не смог сказать то, главное, что рвалось с моих губ в миг расставания, что смогла выразить Серпулия всего в нескольких словах, я душою тянулся к ней, и рука моя тянулась к ней, но не было здесь другого тела, и не было другой души…

10.

День проходил за днем, ночи сменялись днями, дни – ночами; за чередой пролетающих часов я забыл о себе или, может быть, просто сделал вид, что забыл – делать вид стало моим основным занятием.

На следующее утро после свадьбы я сделал вид, что потерял свою жену. Я, делая вид, а заодно и спасая свою шкуру, яростно требовал от онемевшего и взбешенного Хоросефа вернуть мне мою жену. Делая вид, я рьяно бросился на ее поиски вместе с Сафуном и большинством мужского населения деревни. Напуская на себя не менее умный вид, я «выловил» из реки ее свадебный наряд и флакон из-под драгоценного яда Хоросефа. Все с горечью признали меня почетным вдовцом. Все, кроме Донджи. Он ни капли не поверил в эту историю. Я понял это, когда сообщил о пропаже жены: по лицу его пробежала тень ярости, зрачки зло сузились; и он дольше всех настаивал на поисках пропавшей невесты, даже когда я выудил из реки ее платье.

Я всякими неприличными словами ругал свою неверную невесту (а исчезновение Марци сразу дало ответы на многие вопросы), в мыслях воздавая хвалу Господу за то, что он затмил мозги Хоросефа обидой на Серпулию и лишил его способности рассуждать здраво. Все эти дни я ходил с угрюмым лицом, и в этом случае хотя бы не нужно было делать вид – мне и в самом деле было очень худо, одному среди врагов и равнодушных; только Фелетина, как прежде, заботилась обо мне, вернее о том, как я спал и хорошо ли ел. Я не мог понять, куда девалась та удивительная искренняя Фелетина, которая помогала мне устраивать бегство Серпулии.

Через месяц вернулся Жука, усталый, оборванный, но как всегда, невозмутимый. Он удачно проводил парочку до большой реки Луры, пака Марци не обрел способность сидеть в седле и заботиться о девушке. Обратный путь Жуке пришлось проделать пешком, но, по его словам, это даже лучше – немного прогулялся.

И как-то быстро забылась эта история с женитьбой, будто и не было ничего. Люди не напоминали, что когда-то у меня была невеста и жена, хотя поначалу и одаривали жалостливыми и насмешливыми взглядами. Никто больше не пытался принудить меня к женитьбе: брачное клеймо надежно оберегало меня от свадебных планов.

А день проходил за днем, часы жизни цедили песок за пределами моего бытия, я мог только следить за падением песчинок, с тоской ожидая, когда же невидимая рука перевернет часы. Прошло лето с буйной зеленью, за ним пришла осень с великолепным цветением и созреванием, пронеслась на холодных ветрах и грозовых тучах зима с ураганами и ледяными дождями, а я все следил за сменою дней с видом стороннего наблюдателя. Я делал вид.

Почти год я прожил среди хотов в деревне Сарка. Пару раз Хоросеф отправлял меня с Зеноном и другими торговцами в Пушон – продавать холофоль и закупать на вырученные деньги разные необходимые всем товары. Это было великое разнообразие в моей жизни, я мог пройтись по городу, потолкаться на базаре среди людей, услышать последние новости. Я чувствовал себя свободным человеком, а не рабом жестокого хозяина; в эти дни мне хотелось под покровом ночи уйти по длинной прямой дороге, которая вела на север, споить Зенона и его товарищей, запереть их в комнате, и идти пока… пока меня не поймают.

Как прав был Жука: нужно мне было сесть на купленного коня и умчаться в Город Семи Сосен со своей женой, это было бы правильное решение. Но я не мог так поступить. Тогда у меня еще была совесть (а может быть, уже была). Да и куда было мне идти?! Что ждало меня в Городе Семи Сосен?! Хоты Сарки были мне ближе и понятнее неизвестности, кто знает, не изловил бы меня какой-нибудь богач по подозрению в повстанческих намерениях или демонизме? Об этом я могу рассуждать вечно, но не стану, времени у меня осталось мало, а я и так потратил его немало, подробно описывая первое время моего пребывания в Империи. Всего через пару дней я узнаю, что ждет меня: радость освобождения или темные воды небытия.

Но об этом после. Я не хочу забегать вперед и путать ход своих мыслей, они и так перемешаны у меня в голове.

Так вот. Большую часть дня осенью я проводил на поле, занимаясь сбором урожая, но теперь я был не простым работником, а «бригадиром». Под моим началом находился десяток ребят – пацанов еще, и я должен был не только работать сам, но и контролировать их. И вообще, теперь я был крутым парнем, воином, я мог не брить бороду и носить при себе оружие. Я и старался не расставаться с оружием, опасаясь подвоха со стороны Хоросефа или Донджи.

Когда сбор урожая подошел к концу, мы свезли собранное в деревню, поделили и затарили в амбары, а излишек, несмотря на неурожай, продали в соседнюю деревню, где урожай был еще хуже. Приехавшие торговцы были хмуры и подозрительны, тем не менее, скучный торг закончился веселой попойкой.

Зима была временем безделья. Серые тучи, свинцовое небо, немыслимые ураганы, которые вырывали с корнем столетние сосны, будто бы вторили моему настроению. Как любил я гулять после бури по мокрому лесу, сжимаясь от холода и кутаясь в теплый меховой плащ. Бури будили в моей душе другие бури. Я садился на замшелый ствол сосны и с тоскою вглядывался вдаль, пытаясь разглядеть то, что скрыто от меня за плотным занавесом мироздания. Как часто думал я в те тревожные минуты, что там, в другом мире меня, возможно, ищут, обо мне вспоминают и оплакивают исчезновение, там терзаются, может быть, во сто крат сильнее. О! время! Как я проклинал тебя за постоянство и отвратительную тупизну, с которой ты, не сворачивая, несешься вперед. В те минуты я с ужасом помышлял о самоубийстве, которое решило бы все проблемы и освободило бы от плена мыслей, терзавших меня раскаленными клещами. Я больше не думал о том, чтобы пойти в полнолуние на то злосчастное место в лесу, где потерял себя, я просто знал, что его не существует, и все это было лишь плодом расшатанных нервов и воспаленного рассудка.

Когда наступили длинные и холодные зимние сутки, Жука, видя мою тоску и желая отвлечь от депрессии, увлек меня рыбалкой. Часами я просиживал у реки или на озере с удочкой, все же это было лучше, чем бестолково бродить по округе, как неприкаянному. Рыбалка прекрасно занимала ставшее свободным время и, учитывая, что у меня неплохо получалось, теперь на обед у нас была рыба. В сравнении с нашей обычной пищей, состоящей из мяса катонов и саракозы, свежая рыба была настоящим лакомством. К тому же теперь у нас был редкостный и драгоценный хлеб (хоты платили налоги зерном, поэтому хлеб был дорог), и дичь, которую я бил самодельным луком.

Освободившиеся от мелких забот будни Хоросеф посвящал хлипсбе и охоте. Вино он пил в немереных количествах, мне обычно не предлагая. Как следует накачавшись, он уходил в лес и бродил там, так же, видимо, пытаясь разогнать тоску. Время от времени мы ходили охотиться на катонов (я больше не допускал досадных промахов, да и Хоросеф не делал мне подлянок), ставили силки на мелких пушных зверей, мясо которых было несъедобно, но вот шкурка вполне подходила для шитья теплых одежд и прочих нужд. Однажды мы даже отправились с ночевкой на Желтую реку – ловили гарпуном стопоров – огромных рыб, кожа которых шла на изготовление сапог, это был дешевый материал, а натуральная кожа на таких окраинах Мира ценилась на вес золота.