Полная версия
Камень в моей руке
– Вот-вот, полюбуйся, что за чудовище ты вырастила на свою голову, – прошипела тетка. – Ноги моей больше в этом доме не будет!
Она выскочила из гостиной, как ошпаренная, а я присел на подлокотник маминого кресла и обнял ее худенькие подрагивающие плечи.
– Крис, все, что она тут говорила – это полная ерунда! Мы обязательно победим эту проклятую астму. Ты же сам замечаешь улучшения, разве нет?!
– Конечно, мам! Да я здоров, как бык!
И тут она снова разрыдалась. Ну, вот где логика?
Глава IV
Я живу, вижу и не понимаю, я живу в мире, который кто-то придумал, не затруднившись объяснить его мне, а, может быть, и себе. Тоска по пониманию. Вот чем я болен – тоской по пониманию.
Аркадий и Борис Стругацкие. «Улитка на склоне»
Весь следующий месяц я был просто паинькой: до ряби в глазах разбирал сольфеджио, дышал ингаляциями с горькими травами, зубрил неправильные глаголы и даже не шатался ночами по Луне. Все равно Роба услали в клинику, а без него это стало совсем не так интересно. Обидно, что мы с ним даже попрощаться не успели. Он не выходил на связь несколько дней, а затем прислал короткое сообщение, что, дескать, сейчас проходит комплексную диагностику на ультра-современной аппаратуре и чувствует себя настоящим космонавтом перед полетом. В медицинском центре строгий карантин, даже ближайшим родственникам навещать запрещено. Свой майджет ему пришлось сдать, чтобы звонки и разговоры не нарушали покой пациентов.
Ну что ж, как выяснилось, не так уж страшно в клинике на самом деле, как мы тут напридумывали. Хоть одна хорошая новость! Интересно, удалось ли ему незаметно пронести в палату кораблик или он пылится сейчас где-нибудь на темном складе?
Все эти дни в мыслях я постоянно возвращался на Каштановую аллею. Вспоминал разговор с Келлером и его наполненный музыкой и запахом цветущих деревьев дом, но чаще – пухлую теплую ладонь Анники, доверчивый взгляд ее круглых, как пуговицы, глаз. И то, как напряглась спина Хайди, когда малышка спросила, приду ли я в гости. «Конечно!», – пообещал я, лишь бы только она выпустила мою руку. Но нет смысла обманывать себя – я на самом деле хотел увидеть их вновь. Вот только как улизнуть из дома? Еще одна внезапная «поломка» Грейси выглядела бы крайне подозрительно. Еще, чего доброго, мама решит отправить ее в утиль. Она давно уже поговаривает, что пора отправить Грейси на пенсию и завести хаусхэлпера седьмого поколения, но я, если начистоту, чертовски привязан к старушке. Она живет с нами, сколько я себя помню. И пусть кто-то сочтет меня ненормальным, для меня она гораздо больше, чем базовая модель GRS-243 с голосовым управлением. Она – Грейси, наша Грейси, и этим все сказано.
И вот в один из дней, когда я в задумчивости помешивал чай в чашке – сахар я давно уже по настоянию мамы класть перестал, но привычка осталась – Грейси вдруг сказала:
– Что произошло?
Я даже вздрогнул от неожиданности.
– Ты это о чем?
– В последнее время ты часто погружен в свои мысли и печален. Есть повод для беспокойства?
И я рассказал ей, как встретил в парке Аннику и ее старшую сестру. Грейси слушала, не перебивая и не задавая лишних вопросов – так уж она устроена.
– Зря я ей пообещал, что приду в гости. Она ждет, наверное. У нее такие глаза… Она вообще всему верит. А я ее обманул, получается…
– У Лори сегодня съемка, она вернется домой не раньше восьми. Так что в запасе есть три часа пятнадцать минут. Адрес помнишь?
– Конечно! – я вскочил, все еще не веря в удачу.
– Хорошо, что блинов с утра напекла. В гости с пустыми руками ходить не принято. Десять минут на сборы.
Я стоял у порога уже через четыре и терпеливо ждал еще семь минут, пока Грейси составит подробнейший маршрут с указанием всех будок, из которых можно вызвать блюстителей правопорядка, оформит электронный билет на метро и на три раза перетрясет содержимое моего рюкзака, проверяя, взял ли я ингалятор и перцовый баллончик от уличных хулиганов. Главное – не перепутать.
Странное дело – чем ближе был дом Хайди, тем сильнее мучили меня сомнения. Ну, кто меня там ждет? Слабоумный ребенок? Да она уже через час, наверное, забыла, как меня зовут! А ее заносчивая сестрица только нос презрительно сморщит. И зачем только я потащился через весь город?! А тут еще Грейси со своими дурацкими блинами! Усилием воли подавив растущее желание развернуться и припустить со всех ног, я подошел к дому Хайди. Не успел подняться по шаткому крыльцу и нажать кнопку звонка, как дверь распахнулась, и меня сбил с ног ураган в красном платьице.
– Ли-и-и-ис! – верещала Анника, стискивая меня в объятьях. – Ли-и-ис плишел!
На пороге уже стояла, лучезарно улыбаясь, ее мама, а из-за ее плеча выглядывала Хайди.
– Крис, как замечательно, что ты пришел! Анника каждый день о тебе вспоминала, все уши нам прожужжала!
Всучив ей сверток с блинами, я зашел в дом. Хайди провела меня в маленькую гостиную. Обивка дивана выцвела, а на каминной полке теснились грошовые безделушки. В продавленном кресле сидел дряхлый старик. Он слегка тряс головой, как если бы та была на пружине, и беззвучно шевелил отвислыми губами, словно вел спор с невидимым собеседником и никак не мог согласиться с его доводами.
– Деда! – Анника ловко взобралась ему на колени, обхватила пухлыми ручками за шею и потерлась о заросшую редкой седой щетиной щеку, как котенок, ждущий ласки.
– Дедушка, это Крис, – нарочито громко сказала Хайди. Лицо старикана сохраняло все то же отрешенное выражение.
– Он ведь ни черта не слышит, – отчего-то шепотом сказал я. Ну, и странная же на самом деле семейка! Анника, а теперь еще и дед. Я такой антиквариат только по люмингу видел, в рекламе приюта милосердия.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – с вызовом сказала Хайди. – Но это наш дедушка, а не старая мебель, которую можно выбросить на свалку! И он заслужил право умереть в доме, который построил своими руками, в окружении родных людей.
– Вот еще, ничего я такого не думаю, – мучительно краснея, пробормотал я. – Но ведь ему, и правда, нужен особый уход, лекарства…
– Бога ради, все, что ему нужно – это покой. И миска горячего супа из маминых рук. Это не болезнь, Крис. Это просто старость.
– Быть старым – отвратительно. Чем прозябать вот так долгие годы, мучиться от болезней и немощи, уж лучше самому выбрать подходящий момент и сделать укольчик с успокоительным.
– Ты – набитый опилками дурак, – сказала Хайди и отвернулась. Она достала из кармана джинсов платок и вытерла слезящиеся глаза старика, а потом тихо погладила его по впалой щеке.
Анника, которая ненадолго убегала в соседнюю комнату, протянула мне лист бумаги. Я чуть дар речи не потерял. Это был мой портрет, набросанный парой быстрых, точных линий. Надо сказать, я обладаю редким талантом испортить любую фотографию, и за всю жизнь у меня не накопилось и десятка удачных снимков. А тут – настоящий портрет. Я всматривался в торопливые, почти случайные линии и никак не мог разгадать секрет – как за три взмаха кистью можно так точно все передать?
– У тебя настоящий талант, – с искренним восхищением произнес я, протягивая рисунок Хайди.
– Так и есть. Только не у меня. У Анники. Это она рисовала, – ответила она.
– Шутишь?
– Нисколько. Пойдем, сам все увидишь.
Анника уже и сама тянула меня в соседнюю комнату – видимо, спальню девочек. Все стены были увешаны рисунками. Портреты деда, матери, старшей сестры, самой Анники в ореоле растрепанных волос. Полуоблетевший одуванчик, быстрокрылая стрекоза, понурый силуэт дерева за дождливым окном… Все – схваченное парой точных, стремительных линий, словно освещенное яркой вспышкой.
– Это… просто невероятно, – сказал я. – Но как это вообще возможно? У нее же…
– Синдром Дауна, – насмешливо подсказала Хайди. – И что? Анника, и правда, особенная. Но вовсе не из-за какой-то дурацкой хромосомы. А знаешь почему? Потому что не умеет злиться, завидовать, ненавидеть. Ее переполняет радость жизни. Каждое утро, соскакивая с кровати, она готова обнять весь мир – так она счастлива. Разве это делает ее ущербной?
– Нет. Конечно же, нет, – промямлил я, чувствуя себя полнейшим идиотом.
На лекциях по праву устройство современного общества выглядело абсолютно логичным, выстроенным в соответствии с неопровержимыми законами природы. Надо сказать, человечество заметно наследило на земле: природные ресурсы истощаются. Ну, а война, которая только чудом не разрослась в третью мировую, довершила дело. Поэтому, как пояснил коуч, человечество (хотя речь шла главным образом о тех, кого по старой памяти принято называть европейцами) вынуждено было принять новые правила общественного порядка. Во-первых, закрытые границы и жесткая миграционная политика. Во-вторых, строгий контроль рождаемости. Завести собственного ребенка могут только генетически безупречные – ну, то есть «ашники», но даже им настоятельно рекомендуется «подчистить» нежелательные гены, которые могут неожиданно выстрелить во втором или третьем поколении. Ну, и в-третьих, принудительная эвтаназия – «в случаях, когда существование индивида лишено жизненной ценности». Гуманной выбраковкой людей, страдающих неизлечимыми наследственными заболеваниями, умственно отсталых и закоренелых преступников занимается Международная организация по расовой гигиене (МОРГ). Это в прежние времена преступники в течение многих лет содержались в тюрьмах, получая бесплатное питание и медицинское обслуживание, занимались спортом, читали книги и маялись от безделья. Сегодня тюрьмы упразднены: за мелкое правонарушение придется вкалывать до седьмого пота на общественных работах. А за тяжкие преступления – инъекция «легкой смерти». Благодаря всем этим изменениям уже через три поколения учеными прогнозируется небывалый подъем экономики, бурное развитие науки и технологий. Так, по крайней мере, все это выглядело в теории, в конспективном изложении коуча – и я механически вызубрил это, не задумываясь о судьбе выбракованных. Но встреча с Анникой и Келлером перевернула все с ног на голову.
Глава V
Потому что жить – это хорошо. Даже когда получаешь удары. Лишь бы иметь возможность бить в ответ…
Аркадий и Борис Стругацкие. «Гадкие лебеди»
И вот наконец наступило двадцать первое мая, день моего рождения. Утром мама осторожно отворила дверь и заглянула в мою комнату. Увидев, что я все еще валяюсь в кровати, сонно щурясь от ярких лучей солнца, она улыбнулась и протянула футляр, обтянутый серой замшей. Там лежали очки. Совершенно не похожие на мои допотопные «стеклышки». Эти были просто офигенные, с графичным космическим дизайном и линзами, которые усиливали природную яркость цвета. Я тут же нацепил их на нос и проморгался – ощущение, что кто-то смахнул пыль с экрана, все краски обрели невероятную яркость.
– Крууть! – искренне восхитился я.
– Удобно? – спросила мама.
– Да, только немного давит дужка за правым ухом, а так – идеально.
– Ну, будь аккуратнее, хрупкая вещь, – мама еще раз окинула меня внимательным взглядом и взъерошила волосы. – Пойдем, Грейси уже напекла именинных кексов!
– Мам, можно попросить об одной вещи? – спросил я за завтраком. – Только пообещай, что не откажешь.
– Крис, это запрещенный прием, – ответила она, бегло просматривая новостную ленту в планшете.
– Нет, пообещай.
– Давай так: я постараюсь учесть твое пожелание. Выкладывай!
– Я хочу познакомить тебя с моими новыми друзьями. Можно пригласить их в гости?
– Отличная идея. Это ребята с потока?
– Э-э-э, нет, не совсем. Это… девочка.
– О-о, – протянула мама, на мгновение подняв глаза от экрана. – И как же ее зовут?
– Хайди. У нее еще есть младшая сестра, Анника.. Только… она не совсем обычная. Точнее, абсолютно необычная. Она забавная и очень смышленая, и прекрасно рисует. Вот, смотри, – я достал из кармана аккуратно свернутый рисунок.
– Крис, родной, я с удовольствием познакомлюсь с твоими новыми друзьями, – улыбнулась она, даже не взглянув на рисунок.
– Здорово, я так рад, мам! Уверен, ты будешь в полном восторге! У нее отличное чувство юмора и такой заразительный смех… и синдром Дауна. Тебе налить еще кофе?
– Нет, спасибо. У нее… что?!
– Синдром Дауна. Твой кофе совсем остыл.
– Причем тут кофе! Крис, ты в своем уме? Ты вообще в курсе, что за укрывательство больных категории «F» грозят огромные неприятности? Как ты вообще мог познакомиться с ней, где?
– Да это случайно вышло… Мам, я тоже думал сначала, что она… ну, того. А она замечательная! Как солнечный зайчик. Если ты узнаешь ее поближе…
– Нет. Исключено.
– Как глупо… С чего я решил, что после того, как мне исполнится тринадцать, мое слово будет иметь хоть какой-то вес?
– О-ох, только давай без театральных сцен, – закатила глаза мама. – Я кручусь, как белка в колесе, и уже с ног сбилась, устраивая этот дурацкий праздник, и никакой благодарности! Что ж, сынок, спасибо за чудесное утро! – и мама выскочила из кухни, оставив в чашке недопитый кофе.
– С днем рождения! Уже распаковал подарки?! – Хайди широко улыбалась с экранчика майджета. Первый раз вижу, чтобы кто-то так искренне радовался за другого человека. Веснушки на ее лице сияли, как солнечные брызги. Впрочем, увидев мое кислое лицо, она тут же сбавила обороты.
– Ты что нос повесил? Разве можно грустить в свой день рождения? Это преступление. Я донесу на тебя в инспекцию по делам несовершеннолетних.
Я улыбнулся, хотя на душе было паршиво.
– У меня предложение: погода чудесная, может, прогуляемся в парке? И даже прятаться не придется: с формальной точки зрения тебе ведь уже тринадцать, вполне сойдешь за взрослого сопровождающего!
– Точно! – и как это мне самому в голову не пришло? Теперь я могу спокойно выходить из дома, не опасаясь, что меня загребут в инспекцию.
– Тогда встречаемся в два?
Грейси хлопотала на кухне. Мама заказала к праздничному столу изысканные деликатесы в ресторане, но те, кто хоть раз бывал в гостях, умоляли, чтобы Грейси испекла легендарные кексы с брусничным джемом и пирог с ревенем. Я вертелся под ногами и совал нос в каждую кастрюльку до тех пор, пока она не выпроводила меня из кухни.
– Грейси, я чуток прогуляюсь по городу. Теперь можно на совершенно законных основаниях! И, пожалуй, мне понадобится корзинка для пикника.
– Хорошо, – кивнула она. – Не забудь, что на семь часов запланирована вечеринка.
С Хайди и Анникой мы встретились у восточных ворот парка.
– Ну что, расположимся на той самой лужайке, где ты спас мистера Монти от ужасного колючего кустарника?
– У меня есть идея получше! – я крепко взял Аннику за руку и зашагал по Каштановой аллее. – Нагрянем в гости к старику Келлеру!
– Нет! – Хайди вцепилась в другую руку Анники. – Мама строго-настрого запретила.
– Так, я именинник или кто? Могу я хоть один день в году делать все, что хочется?
– Крис, я обещала, что не переступлю порог его дома… – покачала головой Хайди.
– Ну, и не переступай. Устроим пикник в саду!
Поняв, что спорить бесполезно, Хайди вздохнула, и мы с Анникой наперегонки побежали к дому мастера.
– Давай сыграем в веселую игру: ты прячешься, а я считаю до ста, а потом иду искать, – предложил я, когда мы вбежали в старый сад.
Анника тут же бросилась в душистые заросли акации. На самом деле я просто пытался выгадать хоть пару минут, чтобы предупредить старика. Мало ли что он выкинет, неожиданно увидев на своем крыльце Аннику. Я не мог забыть, как окаменело его лицо, когда я спросил, знает ли он Хайди и ее маленькую сестру, живущих по соседству.
Я толкнул дверь (Келлер никогда не запирал ее на замок) и прошел в гостиную. Там царил полумрак.
– Мастер, – тихо позвал я, озираясь по сторонам.
Темный силуэт у стола вздрогнул, как разбуженная птица.
– Кто тут? – сиплым голосом спросил коуч.
– Это я, Крис, мастер, – отозвался я.
– Разве у нас было назначено занятие? – раздраженно спросил он, быстро пряча что-то в карман.
– Нет, мастер, просто сегодня мой день рождения, и я подумал… А давайте жалюзи поднимем?! Или еще лучше – выйдем в сад. Ну, в смысле, я выкачу кресло…
– Прости, но сегодня у меня совершенно нет настроения для прогулок, разговоров или чего бы то ни было.
– Вы просто засиделись в душной темной комнате. Там, в саду, сияет солнце, и птицы поют, и ветер, и цветы…
– Сколько тебе исполнилось, мой мальчик?
– Тринадцать.
– Совсем взрослый. Прости, я не приготовил подарка.
– В таком случае вам придется хотя бы исполнить мое желание. Немедленно стряхнуть упадническое настроение и спуститься в сад. Я хочу вас кое с кем познакомить.
Я выкатил кресло на шаткое крыльцо, и старик зажмурился от яркого света. Я заметил, что он сильно осунулся, и вокруг рта, как круглые скобки, залегли глубокие морщины.
Аннике явно надоело ждать, пока я отыщу ее в кустах акации, и она мелкими перебежками продвигалась в сторону покрывала с разными вкусностями, которое Хайди расстелила на траве. Увидев нас, она поднялась и отряхнула колени. Я с диким воем бросился к кустам, схватил верещащую от восторга Аннику и закинул ее на плечо.
– Полюбуйтесь, мастер, какого жирного кролика поймал я к обеду! Из него выйдет наваристый суп, что скажете?
– Пожалуй, – сказал мастер, – принеси-ка с кухни самый длинный нож.
Анника завизжала от восторга и бросилась к сестре.
– Не бойся, зайчонок, я не дам тебя в обиду, – улыбнулась та.
Вместе мы снесли коляску в сад и закатили настоящий пир. Я уминал сэндвичи с ветчиной и сыром, заедая эклерами со сливочным кремом, шоколадными кексами и солеными крекерами, посыпанными острой паприкой. Чистое безумие! Мы смеялись над всякой ерундой, даже скулы сводило – так хохотали. А что такого смешного было – хоть убей, не вспомню. А потом я валялся в траве, глядя как в небе медленно плывут пушистые комки ваты, и изредка поглядывал на Хайди, которая плела венок из одуванчиков, тихо напевая что-то. Анника, набегавшись до изнеможения, забралась на колени к Келлеру, который взялся рассказывать ей старую сказку про хитрого лиса и простака-крестьянина, да так и заснула, привалившись к его плечу. И старик битый час просидел с деревянной спиной, боясь шелохнуться, чтобы не разбудить ее. Так что зря я переживал, что он обидит малышку. Честно говоря, к тому времени я сам уже перестал замечать что-то необычное в ее лице или поведении. Время промчалось незаметно, и домой пришлось лететь на всех парусах.
Хотя веселье меня ожидало то еще: втиснуться в отутюженную белоснежную рубашку с жестким воротничком, весь вечер вежливо улыбаться гостям, не лезть во взрослые разговоры и пытаться сдержать зевоту. Ну, и ладно, лишь бы в перерыве между горячими закусками и кофе не попросили сыграть «какую-нибудь красивую мелодию» под шелест вялых аплодисментов и перешептываний о моей болезни.
Большинство приглашенных на праздник были коллегами мамы со студии. Особенно мы дружны с Рольфом – коренастым бородачом, которого за его медлительность все звали не иначе, как «Камера, мотор!». На свою беду, он по уши втрескался в мамину ассистентку Вики. Она настоящая красотка, голубоглазая блондинка с пухлыми губками. Стоит ей войти в комнату, как все мужчины махом расплываются в глупой улыбке и теряют нить разговора, так что бедолага Рольф просто изводится от ревности. Они часто заходят в гости. Мне нравится сидеть в гостиной и слушать, как они обсуждают с мамой прошедший съемочный день или громкую кинопремьеру, спорят, подтрунивают друг над другом. Так что, хотя на вечеринке и не было никого из моих друзей, я был бы вполне счастлив, если бы ежеминутно не натыкался взглядом на тех, кому на празднике точно было не место. Чего стоил один только мамин шеф, Генрих Шульман, с его неизменным калифорнийским загаром, фаянсовой улыбкой и плоскими остротами! Я еще подумал, что в последнее время он что-то зачастил.
Я знал, что они с Кимберли на дух не переносят друг друга, поэтому когда я увидел, что эти двое тихо переговариваются о чем-то у вазы с пуншем, то решил, что самое время освежить бокал.
– Генрих, что скрывать, я далеко не всегда относилась к тебе с должным уважением. Но сегодня я вынуждена принести извинения, – я готов биться о заклад, что тетка беззастенчиво флиртовала, пуская в ход самые убийственные приемчики. – Избавив ее наконец от этой обузы, ты проявишь истинное великодушие и душевное благородство.
Шульман пялился на нее, как кот на сметану. Вот так новости! Заядлые недруги рассыпаются в любезностях друг перед другом. Впрочем, стоило мне приблизиться, как они разом смолкли, обменявшись многозначительными взглядами.
Налив себе полный стакан, я нарочито шумно отхлебнул и, заметив, как Кимберли скривилась, поискал взглядом укромное местечко, где никто не будет приставать с идиотскими расспросами об успеваемости и будущей профессии. Мама разговаривала с парой коллег, имен которых я не знал. Перехватив мой взгляд, она лукаво улыбнулась и покачала головой, указывая взглядом на бокал с пуншем в моей руке. Притворившись, что совершенно не уловил ее намека, я одарил ее простодушной улыбкой. И по-быстрому продрейфовал к Рольфу – вот уж кто никогда со мной не сюсюкается, как с маленьким. Правда, его и Вики осаждал какой-то хлыщ в сером наглухо застегнутом костюме. Видимо, разговор шел о не самых приятных вещах – Рольф вымученно улыбался и смотрел больше в свой стакан, чем на собеседника. Я подошел ближе и прислушался.
– Э-э-э-э, как, простите, называется ваша организация, я не расслышала? – уточнила Вики.
– «Успокоенные сердца». А вы, как я полагаю, из армии фанатичных противников эвтаназии? – обратился он к Рольфу.
– Вовсе нет. Хотя, признаюсь, я голосовал против закона о генетической чистоте, – нехотя признался тот.
– А вот я категорически против! – встряла Вики. Но незнакомец в сером пропустил ее слова мимо ушей, не сводя глаз с Рольфа. Вики, не привыкшая к такому обращению, обиженно надула губки.
– Вот как? А позвольте поинтересоваться, из каких соображений? – продолжал допытываться незнакомец у Рольфа.
– Не слишком подходящая тема для светской беседы, разве нет? – поежился здоровяк. – Но раз уж вы настаиваете… Я считаю, что это как минимум негуманно.
– Гуманность?! Раз уж речь зашла об этом аспекте, я задам еще один вопрос: доводилось ли вам когда-нибудь бывать в хосписе для раковых больных? Нет? Так я и предполагал. Потому что, хоть раз увидев их перекошенные от крика лица, скрюченные судорогой изможденные тела, вы бы признали, что скорая и безболезненная смерть – это безусловное благо. Акт высшей гуманности.
– Но люди всегда страдали от болезней, во все времена… И, как мне кажется, забота врачей – использовать все свои знания и опыт для того, чтобы излечить пациента, а не побыстрее спровадить его на тот свет.
– В том-то и загвоздка! Блестящие научные открытия в области медицины последних лет и привели к тому, что от тех же онкологических заболеваний люди страдают гораздо сильнее, чем в прошлом. Прежде человек был обречен покинуть бренный мир, когда болезнь была еще только в зародыше. А сейчас, благодаря лекарствам, оттягивающим неизбежный конец, его пораженное метастазами тело подвергается таким чудовищным пыткам болью, по сравнению с которыми средневековые представления о геене огненной кажутся детскими страшилками, – казалось, человек в сером костюме получает извращенное удовольствие, словно отколупывает корочку только что зажившей ссадины. – Так что, несмотря на то, что некоторым эвтаназия по-прежнему представляется антигуманной, самыми ярыми сторонниками «легкой смерти» выступают именно сами больные, бесконечно уставшие от бессмысленных мучений.
– Но ведь… бывает же так, что изобретают лекарство от болезней, которые раньше считались смертельно опасными?
– Да, наука не стоит на месте. Но каждый человек вправе сам решать, готов ли он ждать хотя бы еще день.
– А что, если это просто минутная слабость, жест отчаяния? И потом, ведь далеко не всем оставлено право самостоятельно решать свою судьбу?
– Да-да! Что вы на это скажете?! – взвилась Вики. – Или, по-вашему, принудительная эвтаназия детей – тоже акт гуманизма?
– Безусловно, – невозмутимо процедил незнакомец в сером. – Ведь речь идет о жизненно неполноценных детях с тяжелыми генетическими отклонениями. По закону каждый гражданин конфедерации наделен правом произвести на свет лишь одного-единственного ребенка. И кого бы выбрали вы? Умного, здорового ребенка, который будет радовать вас своими успехами и достижениями, или слюнявого имбицила, который нуждается в посторонней помощи даже для отправления естественной нужды?
– Это не вопрос выбора, – пролепетала Вики. – Как можно отказаться от своего ребенка?