Странник века. Книга Фадьяха

Сами того не осознавая, мы соблюдали большую часть обетов, не становясь при этом монахами. Мы не убивали живых существ (за исключением насекомых), не принимали пищу в неположенное время, не использовали косметику и украшения и не имели привычки восседать на высоком мягком стуле. Однако никто из нас, даже те, кто со временем решил посвятить жизнь служению Будде, ничего не мог поделать со своей похотью.

Как я уже сказал, ее звали Юфань, она была дочкой крестьянина Яо, и помимо меня в нее были влюблены все мальчишки монастыря, которые достигли возраста, в котором всем и положено влюбляться в первый раз. У крестьянина была вторая дочь, ее звали Мунь, и в порядке оригинальности (уж если выделяться, так во всем) я решил влюбиться в нее.

Но замысел мой потерпел крах. Я мог смириться с тем, что Мунь было уже за двадцать, мог смириться с ее изъеденным оспой лицом. Но ее пронзительный визгливый голос не оставлял моему сердцу никаких шансов.

Юфань выглядела много лучше. Она была наша ровесница или около того. Юфань была стройна, у нее была гладкая кожа, а на милом личике выделялись добрые глаза. Длинные волосы свои она не собирала в пучок, как делали взрослые женщины деревни, а носила распущенными. На тонкой шее ее болтались стеклянные бусы, когда-то подаренные отцом.

В дальнейшей жизни своей я встречал много женщин, которые по праву считались первыми красавицами. Но ни одна из них даже близко не стояла с той худенькой китайской девушкой в заплатанном платье, потому как ничто так не украшает девушку, как влюбленность шестнадцатилетнего юнца.

Жена Яо умерла много лет назад. Таким образом, старшая Мунь стала для Юфань не только старшей сестрой, но и заботливой матерью. Однако с годами роль любящей матери приелась Мунь, и она с удовольствием превратилась в злобную мачеху, которая шпыняла нерадивую падчерицу за малейшее прегрешение.

После вечернего приема пищи у воспитанников приюта было свободное время. Вопреки тайным чаяниям главного наставника, мы не оставались в монастыре, дабы предаться медитации. Мы выбирались за монастырские стены и спешили к дому Юфань. Рядом с домом рос раскидистый тополь, мы залезали туда всей гурьбой и, устроившись на ветках, словно отдыхающие после длительно перелета птицы, ожидали появления Юфань.

Любовь сделала нас лучше. Когда я впервые появился у тополя, мальчишки в первый раз с того момента, как я появился в монастыре, молча и без лишних слов взяли меня в свою романтическую компанию.

– На эту ветку лучше не садись, – предостерег меня Джен, на пару с Тяном травивший меня много лет кряду. – И так трещит.

Я с благодарностью кивнул. Сам Тян зло зыркнул глазами в мою сторону, но сказать ничего не решился.

– Скоро выйдет, – доверительно сообщил Тенгфей. – Ты первый раз здесь?

– На тополе – да, – подтвердил я.

– Если нам повезет, – сказал Джен, – отец заставит ее носить воду. Им надо много воды для скотины.

В тот день нам не повезло. Юфань вышла во двор, но только для того, чтобы мы с минуту наслаждались ее красотой. После чего она снова скрылась в хижине. Мы надеялись, что она выйдет снова, и еще долго не слезали с дерева.

– Это все из-за демона, – услышал я шепот Тяна.

К моей радости, мальчишки только отмахнулись от домыслов Тяна. В монастырь мы возвращались все вместе, и я не знал, чему радоваться больше – тому, что у меня появилась любовь или с друзья с общими интересами.

Однако наслаждаться своей первой компанией мне пришлось недолго. Где-то через неделю у всех мальчишек чувства к Юфань достигли такой глубины, что потребовали уединения. С того времени мы поодиночке ускользали из монастыри, поодиночке добирались до дома Юфань, а взобравшись на тополь, уже не перекидывались шутками и подначками.

Догадывалась ли о нас Юфань? Безусловно – да. Она часто, чаще, чем обычно, выходила из дома вечерами и садилась на крыльцо, давая нам лишнюю возможность полюбоваться собой. При этом Юфань избегала смотреть на тополь, а все время рассматривала склон горы Тулань. Затем раздавался визгливый голос Мунь (мы были убеждены, что старшая сестра завидует младшей), и Юфань скрывалась в доме. Одухотворенные, но печальные, спускались мы с тополя и, спотыкаясь, также поодиночке, брели в сторону монастыря, снова и снова проживая этот вечер, скрупулезно стараясь не упустить ни единой детали, воскрешая в памяти ее.

Поначалу никто из нас не решался заговорить с Юфань, но долго это продолжаться не могло. Продолжая наши «птичьи» ухаживания, мы переглядывались, выискивая в наших рядах героя-первопроходца, который и укажет нам путь к счастью. Таким героем стал заводила Тян.

Однажды, никому не рассказывая о своих планах, он слез с дерева и направился к Юфань, которая только вышла из дома.

– Во дает, – сказал Джен.

Тян предложил Юфань помочь принести воды. Юфань согласилась. Мы молча смотрели, как Тян, никуда не торопясь, шел к колодцу, как он набирал воду в старое полусгнившее ведро и как исчез в доме, где и была нужна вода. Те мгновения, которые Тян провел в доме Юфань, казались нам вечностью. Но вот Тян показался на крыльце и снова направился к колодцу. Воды нужно было много: уж не знаю, затеяла ли Юфань уборку, или вода нужна была еще зачем-то, но Тян сделал с десяток рейсов. Старый тополь источал парадоксальную злобу к нашему герою. Хотя злиться мы могли только на себя. В тот вечер на месте Тяна мог оказаться любой.

– Хоть бы Мунь его выгнала, – озвучил наши надежды тот же Джен.

Но, как назло, старшая Мунь, которая могла помочь нам справиться с конкурентом, уехала с отцом в город на ярмарку.

На следующий день Тян, минуя тополь, сразу направился к хибарке Юфань. На этот раз все семейство крестьянина было в сборе, но, как мы ни надеялись на помощь со стороны старшей сестры, которая должна была прогнать наглеца, этого не случилось. Семья Юфань приняла монастырского мальчика. Тян помог отцу Юфань распрячь уставшего буйвола, перевязал привезенный днем хворост и снова натаскал воды в дом. В награду Тяну досталась миска бобов и разговор с Юфань. Эта картина повторялась несколько дней. Тян работал и разговаривал. Мы сидели на ветках и страдали.

Затем у Тяна появилась мерзкая привычка уводить Юфань на другую сторону участка, ссылаясь на большое количество комаров. Хотя Тяна тоже можно понять. Победитель хоть и должен вести себя достойно по отношению к побежденному, но вовсе не обязан делиться успехами.

По вечерам Тян пересказывал нам свои беседы с Юфань. Беседы были вполне себе безобидные: Тян сообщал нам, что у Мунь приключилась очередная истерика, а крестьянин Яо видел в долине трехметрового удава – нас ранил сам факт их наличия.

Единственное, что нам оставалось, – от всей души пожелать Тяну провалиться сквозь землю. Подлое пожелание наше исполнились. Во время работы на террасе Тяна ужалила гадюка. Гадюка была старая и матерая, и пару дней монахи-лекари сражались за жизнь парня с помощью всего арсенала знаний, накопленных в монастыре за столетия существования. В итоге Тяна спасли, но он потерял много сил и две недели был вынужден провести в монастыре. Помню, что в те пару дней я, взяв на себя вину за случившееся, не отходил от комнаты, в которой врачевали Тяна, готовый по первому требованию отдать укушенному всю свою кровь. С тех пор у меня было много врагов, некоторых из которых мне пришлось убить. Выбора у меня не было – иначе убили бы меня. Но никому из них я не желал зла, которое в данном случае уместно назвать посторонним.

Так или иначе, благодаря вмешательству змеи, каждый из нас получил свой шанс в борьбе за сердце Юфань. Не сговариваясь, мы встали в очередь и пошли по проторенной Тяном дорожке.

Поначалу я чувствовал свое превосходство в этой схватке. Чувство это было основано на месяцах, проведенных в монастырской библиотеке. Помимо бесконечных мифов и жизнеописаний, а также литературы сугубо буддийского толка, мне попалось несколько книжек европейских авторов. В то время эти книги не показались мне столь же захватывающими, как подвиги очередного полководца, и прочитаны были мною хорошо, если по диагонали. Однако и этого «диагонального» знакомства хватило моей цепкой памяти, чтобы вспомнить парочку чопорных джентльменов, выражающих свои чувства при помощи букета цветов и нескольких абстрактных рифм. Я до последнего не хотел использовать это тайное орудие. Беспокойство мое было сродни беспокойству отчаянного пирата, решившего разграбить прибрежный городок и не понимающего, сможет ли трюм его галеона вместить взятые в бою сокровища.

Наконец пришла моя очередь. Увы, меня ждало жестокое разочарование. Тщательно собранный букет полевых ромашек, украшенный украденной в монастырском саду лилией, вызвал у девушки полное непонимание происходящего. Думаю, цветов женщинам в этом горном краю не дарили никогда до этого момента, и сильно сомневаюсь, что начали дарить теперь, пятьдесят лет спустя. С беспомощными стихами, которые я лепил всю ночь напролет, при таких глазах лучше было и не начинать, это я понял сразу.

Я поплелся обратно в монастырь, жутко сожалея, что мне не девятнадцать лет и три месяца. Именно в этом возрасте полноценный буддийский монах имеет право принять оставленные предками двести пятьдесят обетов и остаться наедине со своими мыслями.

Когда все надежды были похоронены, мне протянули руку помощи. По иронии судьбы это сделал Тян. Отлежав положенное количество дней на монастырской койке, Тян снова заявил о своих правах на девушку. Не церемонясь с установленным нами порядком общения, уже в первый вечер своего выздоровления Тян снова таскал воду, перевязывал хворост и болтал с Юфань. Смеясь, Юфань рассказывала о целой ораве ухажеров, спустившихся с дерева и взявших дом в круг. В том числе речь зашла и обо мне. Юфань, смеясь, рассказала Тяну о моих цветочных потугах, а Тян в ответ бросил фразу, смысл которой сводился к следующему:

– Чего еще ждать от демона?

Тем самым Тян собственными руками, точнее собственным языком, разрушил маленькую любовную, хоть и пошловатую, идиллию. Рассказывая про меня жуткие истории, он добился обратного результата, вызвав ко мне интерес.

На следующий день я встретил Юфань в небольшой роще неподалеку от деревни. В последнее время я часто тренировался там, оттачивая полученные в монастыре навыки боевого искусства. В тот день, нацепив на глаза плотную повязку, я прыгал между деревьями так, словно меня окружили полки недружественных варваров. Неожиданно я понял, что в ряды варваров затесался кто-то намного более опасный. Я стянул повязку и увидел Юфань. Она стояла и смотрела на меня и улыбалась, как мне показалось, чуть насмешливо. За спиной у нее была вязанка хвороста.

Я нашел в себе силы для вежливого кивка, который больше напоминал судорогу страдающего зубной болью человека.

– Добрый день, – звонко сказала Юфань. Помню, голос у нее был, словно колокольчик.

– Добрый день, – я нашел нужные слова только после некоторого замешательства.

Юфань попросила помочь ей донести хворост до дома. Я взвалил вязанку на спину. Юфань шла рядом, с интересом поглядывая на меня.

– А правда, что ты демон? – наконец спросила она.

– Нет.

– А почему так говорят?

Я рассказал Юфань про свою первую встречу с барсом, утаив при этом причины, по которым я покинул монастырь. Оказалось, что Юфань прекрасно знает моего барса и помнит те времена, когда животное бродило по окрестностям в надежде вернуть меня в логово. Отец тогда запрещал им с сестрой покидать дом, опасаясь за их жизнь.

Я старался идти как можно медленнее, но дом Юфань был совсем рядом, и через каких-то пять минут я был вынужден вернуть девушке собранный хворост. Попрощавшись, я поплелся к монастырю, проклиная себя и свою нерешительность. Почему я не задержал ее? Почему не рассказал про таинственную комнату, про прочитанные там книги, про голодных коммунистов в ущелье, мечтающих изменить мир к лучшему? Я мог рассказать про своих неведомых родителей, которых, как я верил, я когда-нибудь найду.

Весь день я не находил себе места, а вечером принял веское решение раз и навсегда выбросить Юфань из головы и перестать изводить себя. Таким образом, моя тополиная ложа осталось пустой. Утром выяснилось, что я ничего не пропустил. Мальчишки рассказали, что Юфань весь вечер просидела дома, не обращая внимания на Тяна, который битый час, наподобие моего барса, кружил вокруг дома. Я пытался не думать о том, что не мое отсутствие послужило тому причиной, но ничего не мог с собой поделать. Едва дождавшись вечера, я, с трудом сдерживая себя, чтобы не побежать, направился к дому Юфань. Юфань ждала меня и вышла навстречу. Я был готов к любой работе, которую попросит меня сделать Юфань, но этого не потребовалось. Весь вечер мы провели, болтая на крыльце.

Краем глаза я видел Тяна, вальяжно идущего к дому Юфань. Увидев меня, Тян остановился. Думаю, на него смотрел весь тополь, ожидая от первопроходца очередного подвига. Но подвига не случилось. Пожелав взглядом, чтобы меня покусали все гадюки мира, Тян сразу поплелся в монастырь, признав свое поражение. Такое поведение дало понять остальным мальчишкам, что искать свое счастье в доме Юфань бесполезно, и они по одному начали спускаться с дерева.

Исход этот вызвал у Юфань приступ смеха. Девушка смеялась неудержимо и слегка истерично: так смеются люди, неожиданно освободившиеся от непосильного груза. Как бы я ни хотел, но я не смог разделить ее радость. Перед товарищами было не то чтобы стыдно – неудобно. Не находя за собой ничего предосудительного, все равно я чувствовал себя слегка предателем.

Предательством своим я наслаждался минут десять. Затем на крыльцо тяжелым шагом вышла Мунь, и я услышал то, что не слышал уже многие годы.

– А это что за урод?

И этой женщине я хотел отдать свое сердце! Я помню, Юфань пробормотала мое имя, но оно не произвело на Мунь никакого впечатления. Внешность моя, не принятая в этих краях, сделала свое дело, несмотря на годы, проведенные в монастыре. Забавно, что через какие-то несколько месяцев, невзирая на глаза и волосы, меня отправят на верную смерть во имя Поднебесной. Я кое-как попрощался с Юфань, нашел в себе силы кивнуть ее старшей сестре и поплелся в монастырь. Там меня уже поджидали мальчишки, ненавидящие меня за успехи и требующие горячих подробностей.

Как выяснилось, препятствия украшают любовь. Есть мнение, что прыщавые юнцы, дрожащие при виде друг друга, не имеют права на это высокое слово. Так зачастую говорят сорокалетние мужчины, безустанно изменяющие своим женам. Но я не буду их слушать. Равно как и не буду утверждать, что до конца понял смысл этого слова. Следующим утром Юфань ждала меня в роще рядом с монастырем. Была ли это любовь или нечто, о чем стоит спросить у сорокалетних мужчин, я не знаю. Может, так и стоит назвать это чувство: «встреча в роще» плюс с десяток пунктов уточняющих подробностей.

– Не обижайся на сестру, – первым делом попросила Юфань. – Мунь очень хорошая и заботится обо мне.

Я поспешил заверить Юфань, что ни о какой обиде речь не идет, и даже неосторожно рассказал ей о своем первоначальном выборе. Юфань долго смеялась и никак не могла остановиться.

Наши встречи продолжались два месяца, и за это время я даже близок не был к вещам, о которых так легко распространялся Тян долгими монастырскими вечерами. Один раз я увидел, как по платью Юфань ползет маленький паучок, я протянул руку, чтобы смахнуть безобидное насекомое, но Юфань отдернулась от меня, словно ошпаренная. Я немедленно объяснил девушке свой жест, и паук, продолжающий свое странствие по платью Юфань, стал свидетелем моей целомудренности. Юфань, смеясь, приняла мои объяснения, но тот страх, который появился в ее глазах, навсегда заставил меня отказаться от каких-либо помыслов. Я боялся потерять Юфань настолько, что не мог решиться на поцелуй даже в мыслях.

Спустя два месяца я твердо решил навсегда остаться рядом с Юфань на всю жизнь. Я планировал уйти из монастыря, построить дом и обзавестись хозяйством, убедив тем самым отца Юфань и ее сестру в своей надежности. Юфань полностью вытеснила из моей головы все мысли о поисках родителей. Возможность быть таким, как все, и жить, как все, захватила меня целиком. Я не рассказывал Юфань о своих не очень-то грандиозных планах, но уже начал присматривать место, где будет стоять наш будущий дом.

Как выяснилось, планы Юфань простирались еще дальше. Как-то во время беседы Юфань неожиданно нахмурилась и испытующе посмотрела на меня.

– Что? – спросил я. – Что-то не так?

– Если я рожу девочку, – неожиданно заявила Юфань, – я не буду перематывать ей грудь и стопы. Это очень больно.

Дело в том, что китайские каноны женской красоты были своеобразны. Считалось, что большие ноги и большая грудь – уродство, а девушка в идеале должна быть тоньше тростинки. И если с этим можно было как-то согласиться, то рецепт идеальной женской красоты в Китае вызывал большие вопросы. Начиная с самого детства рачительные мамаши, желая своему чаду всех благ, стягивали грудь дочки плотной холщовой тканью, а ноги бинтовали, максимально подтягивая носок к пятке. В семье Юфань не было мамы, только вечно занятый крестьянин Яо, который совсем забыл про дедовские традиции, воспитывая Мунь, и вспомнил про них, когда дело дошло до Юфань. Нужно ли говорить, что отцовские бинты были намного туже, нежели те, которые бы затянула гипотетическая мама.

– И еще я не буду заставлять ее учить имена всех родственников до седьмого колена, – продолжала Юфань. – Я и сама их не знаю. И мне не понравится, если ты захочешь взять вторую жену, как мой дядя Ливей.

Я с легкостью согласился на поставленные Юфань условия, неприемлемые для любого другого китайца.

– Конечно, – сказал я. – Будет, как ты скажешь.

Юфань с признательностью посмотрела на меня. Очевидно, она готовилась к этому разговору и не ожидала, что он получится таким легким.

– А если отец не захочет, чтобы ты становился моим мужем?

– А почему он может не захотеть?

– Потому что ты из монастыря и не похож на остальных.

Я задумался, не зная, что ответить. Юфань сама подсказала мне выход из положения.

– Тогда мы убежим. Уедем в большой город. Я слышала, сейчас многие так делают.

Этот поступок шел вразрез с моими представлениями о счастливой семье, но я был готов поступиться ими ради Юфань. В конце концов, счастливым можно быть и в городе, подумал я.

– Можно и не просить отца – он все равно будет против. Мы просто убежим, – не могла остановиться Юфань.

Мне захотелось обнять ее. Юфань не стала отстраняться, наоборот, всем телом прижалась ко мне. Я ничего не смог с собой поделать и тихонько поцеловал ее в волосы. В ответ Юфань заплакала. Наверное, сказалось напряжение ответственного разговора.

Планы наши не исполнились. Китай находился в состоянии конфронтации с Японией, которая после инцидента на мосту Марко Поло перетекла в полноценную военную кампанию. Была объявлена мобилизация, и наш монастырь должен был внести свой вклад. Я был не единственным, кого ранним утром наставник усадил на телегу, которая должна была доставить нас к призывному пункту в ближайший городок. Рядом со мной устроились все мальчишки, с которыми мы все эти годы делили и скудный свет лампадки, и чашку риса, и ветку тополя. Мы мало что понимали в этой жизни, и тем более не понимали, куда нас отправляют. Фантазия моя, воспитанная на книгах, отказывалась выдавать мне благостные картинки будущего. Я помню, мы все молчали. Молчал заводила Тян. Молчал возница. Молчал и наставник, словно впервые в жизни усомнившись в вере, которую он прививал нам. Телега тронулась. Наставник наш замер рядом с каменным изваянием Будды посреди двора, словно предлагая «просвещенному» разделить ответственность за наши неотесанные судьбы.

Еще вчера вечером, узнав о переменах в своей жизни, я искал встречи с Юфань рядом с ее домом. Но тщетно. Увидев, кто пришел, Мунь не выпустила Юфань на улицу, а вышла сама и предложила мне убираться обратно в монастырь.

– Меня забирают в армию, – попытался объяснить я.

Но Мунь, не дав мне договорить, пригрозила отцом, который вот-вот должен вернуться с полей. Какое-то время я еще бродил вокруг хибары в надежде, что Юфань появится на крыльце. Этого не случилось.

Путь нашей телеги лежал мимо хибары крестьянина Яо. До последнего мига я надеялся увидеть Юфань, которая выйдет в эту рань принести в дом воды или задать корм курам. Но как я ни сверлил взглядом стены дома, на покосившемся крыльце так никто и не появился. Вскоре дорога пошла под гору, и домик медленно исчез из поля зрения.

Долгие семь лет, которые я провел на войне, я представлял себе, как усталый и израненный, с болтающейся за спиной винтовкой я подхожу к этой хибаре. С предельной отчетливостью я видел, как Юфань выходит из дома, и, поначалу не веря своим глазам, рассматривает меня, загорелого, щетинистого. Как потом, убедившись, что я – это я, Юфань делает шаг навстречу, и в ответ, подхватив ее, точно пушинку, я кружусь с ней по двору. Мечты мои были обширны: там находилось место и Мунь, сменившей за время войны склочный характер на более покладистый, и крестьянину Яо, и наставникам монастыря, и даже снежному барсу, не желающему умирать от старости.

Жизнь распорядилась по-своему, и я больше никогда не видел ни монастырь, ни первую любовь.

Глава 2

Битва за Нанкин

Нас привезли на призывной пункт к вечеру. Всю дорогу я надеялся, что по приезде нам объявят, что война закончилась, и нас, накормив сытным ужином, отправят обратно в монастырь. Наш возница по имени Дэмин был из деревни, поэтому ночевка в городке нам не грозила. Таким образом, уже на следующее утро я мог бы увидеть Юфань. Встреча с ее сестрой или отцом меня не пугала. Один факт мобилизации, без участия в каких-либо военных действиях, должен был убедить моих будущих родственников, что, несмотря на все физические различия, они имеют дело с настоящим китайцем.

Городок был небольшой, и почти сразу же, въехав в него, мы оказались у сборного пункта. Я сразу понял, что надежды мои бессмысленны и войну никто не отменял. Несмотря на поздний час, здесь толпилось множество людей, в основном мужчин самого разного возраста. Были и женщины. Одна из них до сих пор стоит у меня в памяти, и не потому, что она отличалась от других. Наоборот, все они были похожи в реакции на свое горе, а эта женщина и ее сын просто оказались совсем рядом со мной и моими товарищами. Она стояла, крепко держа за руку свое чадо. Он был нашим ровесником и значительно выше своей матери. В отличие от матери, парень давно уже со всеми простился, и теперь мысли его были где-то далеко, за дверями сборного пункта, с которых он не спускал своего немного бараньего взгляда. Мать же, бережно держа руку сына, быстрым шепотом лепетала слова, смысл которых я, как ни прислушивался, никак не мог уловить. Произнеся очередную тираду, она дергала свое чадо за руку, призывая наклониться к ней. А потом так же торопливо целовала и целовала его в гладкие нежные щеки. Сын терпеливо принимал ласки, но в глазах его читалось легкое раздражение. Всем своим видом он старался показать окружающим, что все происходящее – личная инициатива матери и ни в чем подобном он не нуждается. Такое поведение сына по отношению к матери показалось мне оскорбительным. Я вцепился взглядом в несчастную женщину, словно вымаливая у нее свою порцию нежности. Но женщина так и не обратила на меня внимания.

Наш возница, временно взяв на себя функции наставника, скрылся за дверями призывного пункта, чтобы через пару минут появиться вновь, в сопровождении хмурого человека в гимнастерке. Направляясь к нам, Дэмин некстати рассказывал человеку в гимнастерке про сложность обратного пути, помноженную на усталость лошади.

– Вот, – кивнул Дэмин. – Все тут.

Невзирая на сложности возницы, человек взялся нас пересчитывать, невежливо тыкая в каждого пальцем. Дэмин замер рядом, предвкушая скорое окончание своей службы родине, но в то же время слегка опасаясь, что произойдет недодача и ему придется вновь возвращаться сюда. Наконец человек в гимнастерке, закончив счет, кивнул, давая понять, что сделка между монастырем и армией прошла успешно.

– Все в порядке? – суетливо поинтересовался Дэмин, как будто речь шла о мандаринах.

– Да.

Возница, не попрощавшись, поспешил к телеге, оставленной неподалеку от призывного пункта. Мы же, повинуясь хмурому кивку, проследовали за человеком в гимнастерке.

Внутри призывного пункта еще один хмурый мужчина в гимнастерке по очереди записал нас в толстую тетрадь. Поначалу я подумал, что человек этот мог бы сэкономить время и обойтись фигурными скобками – фамилия и возраст наши были одинаковыми, а точная дата рождения тут никого не интересовала, да мы в большинстве своем и не знали ее. Но было еще и имя. Назвав свое, я встретил слегка удивленный взгляд и короткую экскурсию по своей внешности.

Помню, наш герой Тян и здесь оказался первым, спросив у записывающего, когда нам выдадут оружие. Тот ответил малопонятным смешком. Несмотря на все боевые умения, привитые в монастыре, нам всем очень хотелось ощутить в руках какую-нибудь винтовку, а еще лучше автомат. Пользоваться ни тем, ни другим мы, естественно, не умели. В монастыре огнестрельного оружия не держали. Пара старых кремневых ружей была в деревне. А единственную винтовку в своей жизни я видел у коммунистов, когда те прятались в ущелье рядом с монастырем. Оружие нам так и не выдали. Вместо него нам досталась аккуратно сложенная форма, кусок хозяйственного мыла и жестяная банка с тушенкой. Еще через несколько минут мы оказались в казарме, которая находилась тут же, в недрах призывного пункта.