Хааст Хаатааст

– Прошу прощения, – прервал свой рассказ Леонард и поднял трубку.

– Когда? Где? – по этим взволнованным восклицаниям было понятно, что что-то случилось.

– Выезжаем! – крикнул в трубку Леонард, бросил ее, и побежал к своему столу.

– Хааст, вам повезло. У нас происшествие. Прыгайте в машину к Елене, все поедем на ней. Мы с Чагиным сегодня притащились на старушке Медоуз, она для таких приключений не годится.

Через пять минут вся четверка мчалась вниз, в поселок, по извивающейся, каменистой дороге, уже прилично размытой осенними ливнями. Елена уступила руль Леонарду, хладнокровному и опытному водителю. На полпути протаранили стену дождя толщиной в несколько футбольных полей; пришлось сбавить скорость и включить сирену. По пути Хааста вводили в курс дела и примерно объясняли план действий. Через полчаса машина остановилась на берегу, перед уходящим в океан пирсом, возле которого уже стоял полицейский джип. Пирс был оцеплен, небольшая группа зевак наблюдала за происходящим. Полицейский, из местных алеутов, приветствовал Леонарда и компанию, ему представили Хааста и все вместе поспешили на пирс, в конце которого виднелось несколько неподвижных фигур. Подойдя поближе, разглядели пятерых человек – мужчину, женщину и троих детей-подростков, они перелезли через ограждение и готовы были спрыгнуть вниз, в море, из которого торчал хребет огромной каменной дамбы. Высота пирса над морем была в этом месте не менее двадцати метров; дамба то покрывалась волнами, то вновь обнажалась, являя поросшие мхом и водорослями бока массивных базальтовых валунов.

Еще в дороге Хаасту объяснили, что самоубийства здесь – еще более частое явление, чем на материке, и статистика эта замалчивается, чтобы не отпугнуть приезжих. Нередко это массовые самоубийства. Происходят они у переселенцев, как правило, в первые полгода после переезда сюда. Они не могут справиться с тяжелыми условиями новой жизни, не способны адаптироваться и выдерживать конкуренцию в рыболовном и других местных промыслах. Хааст знал о засекреченных планах, где такие люди назывались «отработанным материалом», необратимо мутировавшим в яйцеголовом направлении – они, а иногда и их дети, могли существовать уже только в виртуальной, компьютерной жизни. Заранее безнадежным не считается здесь никто, и только жизнь выявляет таковых суровым естественным отбором. Местные жители, полиция и экспедиция стараются помочь как могут, но ресурсы и возможности, по словам Леонарда, сильно ограничены. Обычно с теми, кто решил покончить с жизнью, работают полицейские психологи, но иногда привлекают экспедицию, как это случилось и сегодня.

Хааст и компания осторожно двигались дальше по пирсу.

– Еще три шага, и мы прыгаем, – послышался отчаянный мужской крик.

Команда, уже и так готовая остановиться, замерла.

– Сколько? – спокойно и деловито спросил Чагин. – Метров пятнадцать?

Елена уже держала какой-то прибор, незаметно направленный на группу в конце пирса.

– Семнадцать, далековато. Пасмурно. – сказала она.

– Давайте попробуем, – так же спокойно и флегматично изрек Леонард.

– Не волнуйтесь, мы стоим, больше ни шагу к вам, – громко крикнул он самоубийцам, и троица, как по команде, сделала два быстрых шага в их сторону. Леонард вскинул руки в воздух, что означало – сдаемся, больше ни шагу.

Хааст и полицейский остались позади, Леонард сделал им знак не подходить ближе. Чагин вытащил из рюкзака фотоаппарат высокого разрешения и, стараясь не совершать лишних движений, сделал несколько снимков.

– Есть еще полчаса до начала отлива, – сказал Леонард.

Хааст смотрел, слушал и понимал, что ситуация для троицы вполне штатная и они четко знают, что делают, ведь сохранять холодную голову и точность расчета – самое главное для спасателя. На заднем экране фотоаппарата Чагина отобразился какой-то текст, и Хааст догадался, что это информация о прыгунах.

– Это одна целая семья, и два подростка из другой семьи. Здесь три месяца, все из Москвы. Отца уволили позавчера из каменоломни. Не хотел работать. По наблюдениям соседей, мать с отцом в депрессии, часто ссорятся. Отец всю жизнь был IT-менеджером. Живут у северного ручья, в галерее, – озвучил текст Чагин.

– Какого черта таких сюда присылают из вашей Москвы? – повернувшись к Хаасту, спросил он. И добавил:

– Шансов у отца с матерью здесь мало, безнадежный случай.

Елена сняла куртку, положила ее вместе со своим рюкзаком на деревянный настил, и налегке, вскинув руки, приблизилась еще на два шага к концу пирса.

– Пожалуйста, послушайте меня, – закричала она. – Через месяц открывается ювелирная фабрика и вырубка льда в медвежьей бухте. У всех будет работа. Ребята – вы сможете бесплатно заниматься в военно-морском музее. Также я вас устрою рубить ледяные скульптуры и вы сможете поехать в Японию на ледовый фестиваль. Ребята, я вам гарантирую путевки в Японию. Вы там будете жить месяц.

Ее голос, мягкий и приятный на слух, звучал искренне и привлекательно, это не было формальное озвучивание текста, хотя слова, конечно, в общих чертах были подготовлены еще по пути к месту происшествия. Елена говорила еще несколько минут. Родителям были обещаны бесплатные занятия в академии ремесел, которую уже два года обещали открыть на острове и весной уже точно откроют. Елена знала, что этой весной академия не откроется, но, увы, приходилось врать. Елена в целом настаивала, что впереди много возможностей, и сдаваться таким образом – непростительно и малодушно. Стоящие на краю пирса никак не реагировали на проповедь Елены, хотя смотрели прямо на нее, и, похоже, слушали. Выражения их лиц было трудно различить – этим пасмурным, мглистым утром все казалось размытым даже на расстоянии десяти шагов. Дождя пока не было, и, даже, казалось, начинало рассеиваться. Вопросов пока Елена не задавала, и совершенно непонятно было, имеют ли ее слова хоть какой-нибудь успех.

– Протяните, Елена, еще немного, никак не приходит ответ, – прошептал ей Чагин.

Как только он это произнес, на экране его фотоаппарата появился новый текст. Елена шагнула назад к Чагину, и Хааст тоже подошел; все стали жадно читать. Хааст поразился этой информации – такого он на континенте не встречал. Здесь было впечатляющее собрание мельчайших подробностей из жизни участников суицида – двоих взрослых и троих подростков. Были даны характеристики, описаны старые привычки, увлечения и случаи из детства, способности и склонности. Были указаны имена друзей и учителей, приложены фотографии дворов и улиц, где выросли расследуемые. Времени читать все это сейчас никак не было. Хааст не успевал, настолько быстро Чагин листал страницу за страницей, но наша троица, похоже, все впитывала и мотала на ус. Леонард вдруг отделился от компании и быстрым шагом пошел обратно к машине.

– Куда это он? – спросил Хааст.

– Скрипка. Скоро вернется. Не мешайте, пожалуйста, – быстро ответила Елена, она вся была погружена в проглатывание текста на экране аппарата Чагина.

Хааст не понял. Никакой скрипки он в тексте не видел, видимо, пропустил. Ничего из того, что он успел выхватить из стремительно бегущих строк, не казалось ему подходящим рычагом для влияния на этих несчастных; все это были обыденные, непримечательные, хотя и очень подробные факты из их жизни. Он был прав – интересных деталей было мало. Люди со способностями и талантами редко идут на самоубийство, если конечно эти таланты умеренны и не мешают им твердо стоять на земле. Елена читала несколько минут, между тем погода налаживалась, светлело. Когда она вновь обратилась со словами в конец пирса, там уже можно было различить выражения лиц и отдельные движения. Елена обратилась к взрослым по имени-отчеству и передала привет от их старых знакомых. Вывести их из решительного, сконцентрированного на своем плане состояния путем удивления, изумления – такова была ее тактика – сообразил Хааст. И она мгновенно сработала – на подавленных, угрюмых лицах стало заметно оживление, интерес.

Елена назвала двоих детей по именам – это были брат и сестра, друзья сына семейной пары. Она подошла еще на несколько шагов и рассказала им, что их дядя, живущий в Германии, приглашает их в гости на лето. Как выяснит потом Хааст, это была чистая правда – уже в момент запроса Чагина всем родственникам были посланы СМС, и текст, который так быстро приходилось читать, содержал уже некоторые их ответы. Фигуры за ограждением пришли в движение. Отец держал мать и сына за руки – очевидно, собирались прыгать все вместе. Двое подростков стали что-то говорить третьему. Оживление и зачатки сомнения на их лицах были очевидны. В этот момент появился Леонард, он, действительно, держал в руках скрипку со смычком. Подойдя к Елене и подняв скрипку над головой, он крикнул:

– Сергей, моя любимая композиция на скрипке – это Массне «Размышления». Можешь сыграть? Кстати, у нас тут есть учительница скрипки, тоже недавно приехала сюда из Петербурга. Будешь заниматься?

Это был отличный ход. Хааст действительно пропустил рассказ о том, как Сергей занимался в музыкальной школе, показывал некоторые способности и играл эту мелодию на ежегодном выступлении. Его занятия закончились пять лет назад – мать устроилась на новую работу, и возить мальчика на уроки больше не было возможности. Выход Леонарда со скрипкой стал, вероятно, переломным моментом всей сегодняшней операции. Сергей и мать начали переговариваться, они были в замешательстве. Елена и Леонард спросили, можно ли им подойти вплотную к ограждению для разговора и получили разрешение. Прыжок вниз на каменную дамбу, без всяких сомнений, откладывался. Сергею передали скрипку, мать стала что-то оживленно объяснять. Беседа продолжалась минут десять, мать стояла, держась одной рукой за ограждение, а другой обняв сына. Отец, до этого не проронивший ни слова, вдруг крикнул что-то матери, и завязался громкий спор между ними.

Хааст, опытный спасатель, почувствовал, что наступила критическая минута. Он мог бы наверняка помочь, у него были идеи, однако он понимал, что новичок здесь, и пока вмешиваться ему не стоит. Отец внезапно, со страшным криком, дернул сына к себе, Леонард стремительно полез через ограждение, а Хааст и Чагин побежали к ним. Леонард перескочил вниз, на другую сторону, и вцепился в Сергея, а отец, отпустив того, шагнул к самому краю пирса, и прыгнул вниз. Через мгновение Хааст, Чагин и Леонард уже крепко держали мать и троих подростков. Полицейские бережно перевели всех спасенных обратно на берег и погрузили в фургон. Елена поехала с ними.

– Ребята в целом нормальные, мать, тоже, я думаю, реабилитируется, – резюмировал Леонард, когда экспедиционеры сели в свою машину.

– Любезнейший ценитель скрипки, а не пропустить ли нам по бокалу светлого, вон там, у Адмирала Нельсона? Хааст, как вы относитесь к пиву? – спросил Чагин.

Елена сегодня в офисе больше не появилась, у нее было много забот с потерпевшими. К вечеру их всех отпустили по домам, каждому были определены новые занятия, призванные развернуть их жизни в правильном, конструктивном направлении.

На следующий день экспедиция подводила итоги операции. Пришло известие из больницы, что отца спасти не удалось. Нарастало всеобщее волнение – после обеда у Чагина должен был состояться телефонный разговор с центром. Вчерашнее происшествие заставило нашу троицу забыть о беде, нависшей над ними, и вот теперь она опять завладела их душами. Хааст, впрочем, был погружен в чтение материалов экспедиции, и ничего не замечал. Наконец Чагин удалился в свой кабинет. Елену била легкая дрожь, но недолго – Чагин пулей вылетел обратно уже через пятнадцать минут, и, к удивлению Елены и Леонарда, проследовал прямо к Хаасту. Тот вскочил и отправился в кабинет, где включен был переговорный монитор. А Чагин подошел к Елене и Леонарду и торжественно произнес:

– Ну, ребята, выдохнули, я вас поздравляю. Он сюда таки приехал, чтобы нас уволить. Не знаю, чего он тянет. Но его позвали на разговор. Чемодайте собираны, двадцать седьмая экспедиция!

Чагин вытащил из внутреннего кармана пиджака изящный флакон коньяка и крепко приложился. Леонард тоже отпил оттуда. Затем сидели в опустошении и молчании. Смотрели друг на друга.

– Как же я вас, бездарности, оказывается, люблю, – сказала Елена. Слезы наворачивались ей на глаза.

– Да ладно, просто привычка. Отвыкнете, Елена, позабудете, – предсказуемо цинично ответил Чагин.

В это мгновение Хааст вышел из кабинета, и бросив странный взгляд на нашу троицу, вернулся на свой диван. Он, казалось, погрузился в дальнейшее чтение. Это было уже слишком. Все трое, как по команде, встали и приблизились к нему. Чагин картинно опустил руку на стол, скатал бумажный шарик из какой-то квитанции, и с силой запустил его в Хааста, попав тому прямо в щеку. Хааст поднял на них взор, лукавый и доброжелательный.

– Мы слушаем, – провозгласил Чагин.

– Что я должен спеть? – нахально ответил Хааст.

Но на лбу у него было написано, что теперь-то он отлично понимает, чего от него ждут. На том же самом лбу вдруг вздулась вена. Хааст посерьезнел и сказал, негромко, но твердо:

– Все нормально, ребята. Жизнь продолжается. Завтра начинаем готовиться к зиме.

Елена в изнеможении опустилась на стул. Чагин, приговаривая что-то о пользе алкоголя, глотнул из флакона еще. Хааст демонстративно лег на диван и взял книгу, всем своим видом показывая, что разговор закончен и точка поставлена. Вскоре все разъехались и в офисе остался только Хааст. Он давно уже перестал читать и лежал неподвижно, глядя в одну точку на потолке, напоминая в спустившихся сумерках оцепенелого, впавшего в спячку медведя.

Начиная со следующего дня экспедиция вернулась к своей привычной деятельности. Хааст с Леонардом поделили директорские полномочия. Елена и Чагин регулярно принимали в офисе детей – проводили с ними психологические тесты и занятия на креативность и парадоксальность мышления. Хааст, помимо основных дел, частенько спускался вниз, на побережье, к рыбакам, и наблюдал за их работой в уже замерзающем море. Снежные вьюги все чаще заметали домик экспедиции и прилегающую местность. Зимний режим вступал в свои права.

Глава 3

Елена, Чагин и Леонард еще неделю-другую пребывали в настороженном состоянии, слишком уж необъяснимым казалось им их чудесное спасение. Ничего более не удалось им выпытать про их положение с помощью друзей Чагина в центральном управлении на континенте. Однако факт оставался фактом – никто больше не приезжал, никто не тревожил их новостями, Хааст излучал спокойствие и уверенность. Совершенно очевидно было, что решение об их увольнении было отменено – по каким бы то ни было причинам. Хааст обрисовывал планы на будущее так обстоятельно, что никаких сомнений не оставалось – их миссия на острове не просто продолжается, но даже входит в новую фазу, и это всерьез и надолго. Трудно в полной мере выразить, насколько счастливы были этому обстоятельству экспедиционеры. Все они, прожив здесь всего несколько лет, уже не мыслили свою жизнь нигде и никак иначе, и с содроганием думали о возможном возвращении на большую землю. Не только они, но и почти всякий приезжий, который только мог здесь выжить, со временем прирастал душой к этому клочку суши, затерянному в суровом, но благодатном северном море. Нельзя было не восхищаться вечно животрепещущими океанскими берегами, изрезанными частыми бухтами, утесами и заливами, в которых кипело и клокотало нескончаемое столкновение земли и воды. Стаи поморников висели над каменистыми грядами, уходящими далеко в море и сплошь заселенными колониями морских звезд и полчищами гигантских крабов. Рыбные косяки подходили здесь к самому побережью и привлекали косаток и горбатых китов, которых можно было наблюдать большую часть года. Круто поднимающиеся берега подставляли себя потокам влажного ветра, непрерывный гул наполнял воздух и казался неотличим от тишины. В северной части острова было несколько гейзеров, земля вокруг них дрожала и дымилась. Казалось, все скрытые силы природы, все ее спящие воплощения обнажились и проснулись здесь и бушевали без стеснения и ограничения. Энергия, мощь и свобода – вот что вселялось в души приезжающих сюда, овладевало ими, и становилось их потребностью, без которой они уже не могли бы жить на большой земле, подобно морякам, которые не могут жить без моря. Елена приехала сюда с дочерью двенадцати лет и была в целом довольна ее состоянием, да и своим тоже. В Москве ее дочь была болезненным, истеричным ребенком, и местная реальность благотворно влияла на нее. Чагин, уже сам не молодой человек, привез сюда старушку мать и они надеялись закончить на острове свои дни. Леонард с женой, оба морские биологи, также бросили в этом месте якорь – они писали диссертации и увлекались в летнее время подводной охотой. Благ цивилизации, конечно, здесь не хватало, но это была уже не та цивилизация, что десяток лет назад, она теперь несла больше деградации и вреда, чем культурного наполнения и комфорта.

К середине января на острове установилась светлая, ясная погода, и очень хотелось, чтобы она продержалась до весны. Бури и мокрые снегопады, делавшие непроходимой горную дорогу, на которой стоял офис, закончились, и работа экспедиции восстановилась. Дорога была расчищена, почтальон доставил груду посылок и писем, и Хааст с Леонардом несколько дней были погружены в разбор корреспонденции и установку нового оборудования. Помимо всякой научной всячины, были присланы новейшая кофеварка и несколько солнечных батарей, заказанных Хаастом вскоре по прибытии в экспедицию. Кофеварка радовала разнообразием необычных напитков, и поначалу использовалась несколько чрезмерно. Елена наконец заявила, что разложение Рима началось именно с таких кофеварок, и что она сильно перевозбуждена и не может спокойно работать. Ей и Чагину действительно было необходимо огромное терпение и спокойствие при работе с детьми, и пришлось ограничить себя только послеобеденным кофе. Постепенно работа офиса вернулась в привычное русло: Леонард и Хааст возобновили поездки по делам экспедиции, и по утрам родители снова стали приводить детей для занятий.

В один из таких погожих январских дней произошел эпизод, который положил начало всем основным событиям нашего рассказа. Поздним утром явились неожиданные посетители: несколько мальчишек из деревни, в морских бушлатах и сапогах из тюленьей кожи. Один из них держал в руках холщовый мешок, от которого доносился резкий запах свежей рыбы. Держались они кучкой и храбрились, но видно было, что хорошего приема они не ожидали. Первым их встретил Хааст, они оживленно поздоровались и стали что-то наперебой говорить, но затем увидели Елену и притихли.

– Так, ребята, – сказала Елена, – вы опять за свое? Сколько раз вам говорили – не приходите сюда больше! Давайте, давайте отсюда – и она указала им на дверь.

– Ну тетенька, дядя, ну купите рыбу. Мы все деньги родителям отдадим, честно! – закричали мальчишки. Державший мешок развязал его и извлек крупную, еще живую рыбину, похожую на кету или горбушу. Он с гордостью протянул ее Хаасту.

– Это классная рыба, на зимней рыбалке такую редко возьмешь. Сегодня утром поймали. Пожарите ее, не пожалеете. Возьмите, дяденька!

Рыбина и вправду была хороша, и стоила, скорее всего, недешево. Хааст улыбался и выражал симпатию и сочувствие. Елена сердилась. Дети выжидали, чем для них закончится такое неоднозначное положение, чувствуя, что дело может выгореть.

– А ну марш отсюда! Ничего мы у вас не купим! – строго и громко приказала Елена. – Забирайте свою рыбу и по домам!

Когда Елена повышала голос, а такое случалось крайне редко, то в серьезности ее намерений сомневаться не приходилось. Мальчики, попятившись, обратились умоляющими взглядами к Хаасту, но он молчал. Пауза длилась недолго. Старший засунул рыбину обратно в мешок; они опустили глаза, развернулись, и, ни слова не говоря, вышли из дома.

– Елена, ну зачем вы так? – возбужденно спросил Хааст. – Что это за дети? Подождите минуту, я им хоть на мороженное деньжат подкину – и он выбежал за мальчишками, но их и след простыл. Тогда Хааст запрыгнул в машину и вырулил на дорогу. Проехав пару сотен метров в гору, он развернулся и помчался в обратном направлении, вниз, к деревне. Мальчишек нигде не было видно.

«Спрятались где-то, черти», – подумал Хааст, и вдруг, боковым зрением, разглядел какое-то движение внизу на горном склоне. Покачивались еловые ветки, то тут, то там, все ниже от плато к деревне. Осыпающийся с них снег распылялся и парил еще некоторое время в воздухе белыми прозрачными облачками.

– Вот так штука! – воскликнул Хааст. Ему рассказывали, что здесь нельзя было спуститься прямиком по склону в деревню, это было чрезвычайно опасно. Он оставил машину на обочине, и после недолгих поисков нашел место, где край плато плавно сливался с лесистым косогором. Спрыгнув вниз, он очутился в хвойном лесу и обнаружил некоторое подобие тропинки, по которой, по всей видимости, шли мальчишки.

«Дело принимает занятный оборот», – с удовольствием подумал Хааст, и давно забытая энергия, наполнявшая его в таких случаях, отозвалась в мышцах ног. Глаза его стали видеть острее и весь он перешел в особое состояние, какое бывает с опытными охотниками и альпинистами, когда они оказываются на стезе своего промысла. Хааст двигался по мелкому ельнику умело и зряче, и мог бы бежать в нем бесшумно и заметать следы. Мальчишки, возможно, тоже так могли, но сейчас они явно не заботились о секретности, им и в голову не приходило, что кто-то станет их преследовать. Поэтому Хааст без труда обнаружил их след, и спускаясь по нему, вскоре увидел внизу их черные мелькающие спины. Деревья, между тем, редели и тропинка преобразовалась в подобие просеки. Спустя несколько минут Хааст разглядел невысокий бревенчатый сруб, наполовину закопанный в землю, и рядом хозяйственный сарай, сколоченный из пестреющих грузовыми штампами портовых досок.

Мальчишки зашли в избу, а Хааст остался ждать неподалеку, выглядывая из-за большого валуна и соображая, как быть дальше. Скоро из избы вышел белобрысый парень лет восемнадцати, он наспех застегнул ватник, поднял со снега какие-то ветки и резко повернулся к открытой двери.

– А ну, выходите, придурки, – злобно крикнул он. – Быстро, кому сказал?

Мальчишки понуро вытащились наружу.

– Куртки на землю! Скоты! – еще более яростно завопил белобрысый.

– Никита, не надо. Мы завтра принесем деньги. Пожалуйста! – заскулили двое мальчишек, но старший молча скинул бушлат и, стиснув зубы, повернулся спиной к белобрысому.

– Какой был уговор, а? Вы что же, голубчики, обманывать меня вздумали? Получайте теперь, по договору! – наставительно сказал Никита и нанес три хлестких удара ветками по спине старшего мальчика. Рубаха его окрасилась в кровь, но он не издал ни звука.

Потом повернулся к своему палачу и твердо произнес:

– Не трогай их. Мне лучше дай еще розог. Ошиблись – исправимся. Не будь сукой.

Хааст сдерживался изо всех сил, чтобы не вылететь из своего укрытия и не наброситься на обидчика мальчишек. Но он понимал, что здесь все не так просто – у ребят с этим Никитой какой-то договор, да и Елена злилась на них. Обнаруживать себя и вмешиваться пока не стоило.

– Ладно, щенки, куртки не снимайте, – обратился Никита к двум мальчикам помладше. – Получайте на орехи.

И он наотмашь хлестнул одного из них прутьями поверх бушлата. Мальчик упал в снег и заплакал, однако видно было, что ему досталось значительно меньше, чем его старшему товарищу. Хааст не выдержал и сделал шаг из-за камня, но сразу же нырнул обратно, так как из сруба показалась еще одна фигура. Это был молодой человек лет двадцати пяти, в одной рубахе, от которой на морозе шел пар. Основательный, осанистый, с выразительными чертами лица, он выглядел этаким купцом-великороссом, сошедшим с портретов русских передвижников конца девятнадцатого века. Он подошел к старшему мальчику и со словами «Просил еще – получай», отвесил ему значительного пинка под зад. После чего снисходительно пробасил:

– Ладно, Никита, довольно. Хватит с них.

– Хорошо, Антипыч, – согласился Никита.

– Давайте, дуйте отсюда. И чтобы завтра без денег не возвращались, – прикрикнул он на мальчишек.

Старший из них, скинув рубаху, кинулся по пояс голым в снег и лег на спину, чтобы остановить кровотечение и промыть раны. Затем младшие помогли ему одеться и вся троица побрела дальше вниз по склону горы, сквозь ельник, продолжающийся до самого ее подножия. Хааст немного еще постоял за своим валуном, успокаиваясь от увиденного, но вскоре пришел в себя и решил возвращаться назад. Необходимо было навести справки про всех участников конфликта и как следует все обдумать. На обратном пути он присел отдохнуть на свободный от снега пенек и, расслабившись, залюбовался заснеженным лесом вокруг. Здесь не было ветра, неизменно гудящего наверху, на плато, и стояла кристалльная, сгущенная тишина. Ни движения, ни звука – лишь блеск засыпанных снегом ветвей, чем выше глянешь, тем ярче. Хааст погрузился в наблюдение и смотрел до тех пор, пока вдруг не зацепил взглядом, в просвете между деревьями, человеческую фигуру. Она мерно приближалась, скользила по снегу; вскоре Хааст разглядел короткие, широкие охотничьи лыжи, куртку, причудливо сшитую из кусочков меха разной формы и бородатое старческое лицо.