Соединение

4

Жидкость медленно двигала их осевшие, мягкие, покрытые маленькими складками кожи тела. Ее тело ушло немного под жидкость. Ее руки опустили часть другого тела под жидкость. Верхнее тело начало раскачиваться, будто стараясь вырваться – будто оно стало упругим. Его тело уперлось в грубую поверхность льда – как и ее тело. Вода покрывалась красными лучами, они вились в ней, словно дым. Их середина была окрашена красным цветом, словно лучи были прозрачными извивающимися червями, внутри которых, окруженная мягкими оболочками, текла кровь. Прозрачные оболочки, придававшие крови определенное русло и течение, рвались. Кровь расходилась по маленьким прорытым норам по всему телу червей красными каплями, сохранявшими форму, сдерживаемая еще различимыми маленькими капиллярами в теле лучей, после же кровь разрывала последние оболочки, придававшие телу определенность, и соединяла уже незаметное прозрачное тело с окружающей средой жидкости расходящимся облаком. Ее тело уходило под воду и забирало с собой часть верхнего тела, которое неровно и тяжело скользило, задевая острые края льда, затем верхнее тело, упруго разгибалось и часть ее тела, оказывалась над водой, задевая об острые края льда.

Погружаясь в жидкость, наполненную кровью, неровная, смятая, кажущаяся не до конца наполненной, бескостной, поверхность тела расправлялась, становясь упругой, жесткой. Тело раздувалось, из-под его разбитого верха, показывались рельефные образования. Можно было различить длинную узкую поверхность лба, под ней глубокие впадины, между которыми загибалось вниз, как клюв, образование носа, уходящее вглубь впадинами, скрытыми белыми закругленными образованиями так, что разглядеть их можно было только снизу. Вытянутое слегка лицо заканчивалось острым подбородком, над которым розовели кровью ясно очерченные, четко отчеканенные прихотливыми закругленными узорами губы. Губы казались узкими, маленькими. Между губами пролегала тень, обозначавшая их разрыв. Тень заходила достаточно сильно за края розовых образований и загибалась ровно, под прямым углом на обоих концах губ вниз, как если бы нос и верхняя губа были слиты, и верхняя губа полукругом выступала, соединяясь с выпуклым образованием крючковатого клюва и изгибаясь.

Тела кровоточили, раскачивались. Верхнее тело вытягивалось и изгибалось. Нижнему телу приходилось погружать его все глубже в жидкость, прилагая усилия, после чего оно собиралось и втягивалось в свою прежнюю форму вновь, сверкая бесстрастными черными глазами на приобретавшем форму от удушения лице. Глаза головы открывались, когда конечности нижнего тела под водой утомлялись от удушения. Глаза обрамляли округло загнутые вверх черные отростки. На лице появлялись темные пятна. Глаза открывались, на коже выступали черные дыры, и тело сдувалось через них, голова существа теряла форму. Теперь она не чувствовала, что тело держит ее. Она чувствовала злость на то, что тело стучало по льду. Тело стучало по льду ранее, и теперь их движения и его движения издавали шипение и шорохи, глухие стуки и всплески. Тело могло шуметь и выпускать конечности – тело надо было придушить, утопить. Оно раздувалось в жидкости так, что его было сложно обхватить, а затем сдувалось так, что его было сложно держать. Тело вытягивало ее из-под кромки льда все с большей силой. Живот ее тела был изрезан. Верхнее сдувающееся тело впитывало ее кровь и выливало ее заново, оказываясь на суше. Тело двигалось все быстрее и легче, раздуваясь и сдуваясь, повисая складками. Тело сокращалось и собиралось в прежнюю форму все быстрее и стремительнее, вытягивая ее нижние конечности из жидкости до половины так, что повреждалась плоть на них, которой она удерживала себя в жидкости, опираясь на острую кромку льда. Порой лед или конечности трескались.

Тело медленно подняло ее большую часть над водой. Она душила его. Она сжимала его. Она опустила глаза. Она увидела, как ее тело соединяется со льдом. Лед медленно входил в него, а оно выпускало на него медленно угасающие закругленные волны. Затем она почувствовала слабость. Ее тело, казалось, разделяется. Затем она почувствовала, что задыхается. Она все еще крепко держала тело, которое опадало в ее руках, следуя собственному ритму движений. Тело, которое она держала, начало вытягиваться, расширяться, как поверхность льда.

Она видела густую черную жижу. В ней плавали тела. Возможно, это были части тел. Густой черный поток растворялся, превращался в узкие полосатые лучи, соединяющиеся в жидкости со светом восходящего солнца.

Ее глаза были открыты. В них плавали отражения тел. В них плавал кусок ее тела, пока застывшие, обвитые вокруг мягкой вытянутой плотью руки не потянули ее назад. Ее челюсть обвисла.

Тело, державшее ее, продолжало ритмично вытягиваться из проруби и биться об лед. Оно проникало в воду все дальше. Оно остановилось со временем в жидкости около губ тела. Жидкость раскачивала длинное тело, которое не касалось челюстей разрезанного льдом тела.

Кровь вытекала из разрезанного тела, растворялась неровными лучами в жидкости и снова свободно проникала в тело через его открытый рот и его разрезанные части. В жидкости тела застыли, покачиваясь, расползаясь и медленно расширяясь, проткнутые множеством лучей, белых и острых, выходивших из круга, черных, расплывающихся, неровных, выходящих из черной, красновато-серой дыры.

Тела казались распухшими. Длинное тело застыло. Ход жидкости принес его туда, где раньше была часть другого тела, которая плавала теперь выше. Тела сплетались. Можно было видеть кусок тела, оплетенный вытянутым, на подобии червя телом, длинным, причудливо и мягко изгибающимся, шевелящимся в воде. Руки разрезанного тела все еще были сомкнуты. Они все еще сжимали голову с пустыми черными глазами, вокруг которой лежало кольчатое, округлое, вытянутое тело. Тела шевелились в жидкости вместе, перепутанные друг с другом.

Со временем отрезанная часть врезалась в клубок плоти. Вокруг было много тел. Вокруг были тела. Можно было видеть разрубленные и почти целые тела, тела с разорванной кожей, словно надутые и лопнувшие тела потускневшего полупрозрачного беловатого цвета. Кое-где плавали маленькие тела – возможно, отделившиеся от больших – возможно, это были конечности.

Часть вытянутого червеобразного тела еще оставалась на поверхности льда. Оно перестало выходить из вертикальной черной проруби, и теперь натягивалось и ослаблялось согласно легкому, почти незаметному колебанию. Его оболочка свисала с округлого черного тела, портала, искажая его контур, стелилась по белой поверхности льда, на ней принимала фиолетовый оттенок.

2. Классификация видов (из деградации).

1

Сожженные в глубинах сознания. Тела. Я не вижу много тел. Тела летят вокруг меня, движутся, заворачиваясь и перекручиваясь уродливыми лицами. Они лишь мусор, прах, огибающий мое сознание, почти не касающийся меня, увлекающий с моего существа пыль, что накопилась на его поверхности. Пыль слетает с меня, и вот мое тело кружится с другими, встраиваясь в общую массу.

Есть два вида тел минимум. Тела, которые подобны высохшим листьям, кружащимся вокруг засохшего дерева, отлетающим вдаль от него – движущиеся тела; застывшие тела – тела, которые пережили движение и теперь остановились. Застывшие тела могут двигаться. Их движения всегда одинаковы, они в общем не изменяются. Собственно, наблюдая за телами, я могу сказать только, что есть движущиеся тела, но движущиеся тела могут оказаться застывшими. Проблема в том, чтобы различить их. Мне никогда не удавалось отличить движение от его отсутствия – и поэтому собственное мое видение можно назвать неопределенным.

2

Она двигалась или стояла. Вокруг гуляли лучи, отражавшиеся от белых тел, спрятанных в цветных коконах. Тела она перерабатывала. Тела были вытянутыми, разрезанными, одинаково двигающимися отростками, окруженными неплотно прилегающими к ним тканями или, возможно, плотно прилегающими, когда внутренности нельзя было рассмотреть или переходов между цветами или поверхностями было мало. Собственно, тела повторяли движения или их отсутствие. Различимы они были только по оболочкам, количеству переходов поверхностей и легким волнам, скользившим по ним, которые быстро изменяли свои очертания. Волны скользили по телам, меняя их до неузнаваемости. Полагаю, выходом в данной ситуации (когда невозможно отследить полные циклы преобразования форм и их полный состав) является расщепление тел до простых элементов или отсутствие учета движения тел. Таким образом, можно получить следующие картины. В первом случае, мы столкнемся с тем, что простые повторяющиеся в некоторых доступных для выделения нашим восприятием элементы тел будут появляться и исчезать без какой-либо видимой поверхностно причины или будут мерцать, повторяя свое неизменное существование в разных частях воспринимаемого пространства. Во втором случае мы просто получим неподвижное видение, имеющее свою структуру, элементы, полностью или частично сходные между собой, которые, однако, мы не сможем прочесть без особых мер упрощения по той причине, что движущиеся элементы не смогут быть отделены от неподвижных, и, следовательно, тела тогда будут некоторым набором состояний, застывшим вариативно – то есть каждое из тел застынет в каждом из доступных положений волн, текущих по телам. Вопрос в том, как нарезать состояния, как их упорядочивать – если ты не живешь. Если ты живешь или находишься в состоянии жизни, вопрос сводится к тому, как отличить предметы, находящиеся в состоянии движения от предметов не движущихся, и связанным с ним вопросом становится вопрос о том, как отличить мертвые тела от живых (если последние собственно существуют). В принципе, в состоянии жизни это важно определить только для уяснения специфики влияния каждой из фигур на другие. Условно можно выделить элемент, благодаря которому эти наблюдения могут принадлежать живому существу, но не обязательно принадлежат живому существу. Наблюдение так или иначе расщеплено на элементы, наблюдатель так или иначе исключает себя из круга наблюдаемого. В данном случае характер наблюдения сводится к тому, что оно осуществляется по кругу, вокруг некоторой зоны, которая заведомо исключена из наблюдения. Таким образом, данное наблюдение можно было бы считать верным, если бы слепое пятно заключало в себе элемент, повторяющийся в своих вариациях, но не в том случае, если бы мы предположили мерцание наблюдателя – в последнем случае был бы важен порядок появления простых элементов и место их появления. Согласно первому типу расщепления реальности для ее обработки, основной характеристикой жизни будет исключение ее из времени и из восприятия в мерцании ее простых форм. Подчеркнем, что мы не полагаем, что есть что-то «живое», кроме нас самих – просто мы выделяем как живых только самих себя, определяя как жизнь набор специфических черт слепого пятна. Жизнь, типичная для нас, как мы ее понимаем, таким образом сводится к восприятию (так как мы выделили восприятие) исключения мерцания во времени простых форм и вариативных параметров полной идентичности – или к восприятию слепого пятна или к отсутствию восприятия жизни из-за не включенности жизни в круг восприятия. Тем не менее, мы можем гипотетически выделить то, что мы можем считать живым или считать разновидностью жизни из-за гипотетически возможного совпадения с ней (все) или выделить как жизнь простые структурные элементы, которые, однако, не известно в какое время окажутся в зоне нашего слепого пятна – то, когда мы станем жить (оживем) и структура нашей жизни в зоне слепого пятна – но это не проблема, так как мы можем наблюдать мерцание в пространстве и во времени, последовательность мерцания структур, которые мы условно называем живыми. Вся проблема в отсутствии определения жизни? – нет. Учитывая внутреннюю слепоту, вся проблема в специфике воздействия или восприятия внешних элементов. Иногда я не понимаю, как тела могут влиять на мое восприятие, если их движение становится неподвижностью – если они неподвижны. Тогда я думаю о том, что неподвижность тел может собирать меня. Я думаю о том, что завершение их движения означает конец моей сборки. Меня терзает лишь несколько важных вопросов: выделение движущихся тел и выделение тел застывших, прекративших движение. Также важно знать, является ли прекращение движения тел, их застывание, которое я могу наблюдать, постоянным, или они собирают другие тела, повторяясь в том же самом виде в другом месте и времени. Важно выяснить, значимость структурных различий тел при моей сборке и специфичность застывания тел при моей сборке. Важно выяснить роль и степень застывания, отношение застывания к сборке тел и какие тела застыли, какие находятся в движении, могут ли тела расщепляться, быть застывшими, находиться в движении одновременно? Если я вижу себя и набор своих признаков со стороны в процессе их действия и сборки, значит ли, что меня нет? Если я есть то, что наблюдаю, то я жестока.

Они являются моей частью или моими частями. Часть из них является мной порой. Это так, потому что это логично, если видеть.

3

Она видит беловатое полотно. Его закрывают полупрозрачные поверхности, расцвеченные серыми и фиолетовыми цветами. Поверхности соединяются и медленно сползают вниз; пространство, свободное от них, маленькое. Полотно кажется большим, объемным. Возможно, поверхность не разбухает. Возможно, она давно заполнила пространство. Она двигается. Ей не хочется двигаться. Ее ноги качаются так, что ей тяжело понять, движется ли она и в какую сторону. Двигаясь, она видит, как пространство разделяется и проделывает в самом себе дыру – вокруг нее происходит взрыв, уничтожающий внутреннюю плотную поверхность пространства, делающий пространство вытянутым и полым. Она видит, как ее нога делает шаг, она видит, что ее нога делает шаг в обратную сторону. Ее тело разрывается и вытягивается, поглощая пространство.

4

Она пережевывала куски пищи. Она была голодной, но ей не хотелось есть. На расцвеченной мягкими бликами пленке, затянувшей маленькую, скособоченную кухню, где стены наклонялись, топорщились и выступали неровностями, на которых проглядывали новые неровности, лежали волны желто-серого жира. По бесцветной пленке, разрубленной изящным, выполненным с помощью ран, рисунком листьев экзотических растений, скользили комья серой пыли. Поверхность обоев отходила от замысловато сделанных выступающих и проваливавшихся стен, которые словно не хотели, чтобы в их форме была обнаружена определенность. Мягкие комочки пыли держались на хрупких, почти невидимых нитях, двигались медленно, маятникообразно. Порой пыль образовывала кружево, сплетаясь с желтыми поверхностями испещренных желобками стен, наподобие кружева, что образуют облака и видимая через них пустынная земля.

Она смотрела перед собой прямо. Поверхность стены там содержала провал, сохраняющий тот же цвет, что и в прочих местах оболочки комнаты: серовато-белесый, с серо-синими оттенками. Это было окно. Стена, перед тем как провалиться, с одной стороны взлетала, подобно гребню волны, а затем резко падала, открывая гладкую поверхность мутноватого от грязи стекла и рассыпаясь с другой стороны нежными изгибами фигур, которые стремились вырваться, упасть в пустоту, показавшись из-под скрывшей их поверхности. По очертаниям можно было предположить, что в эту стену была замурована часть семьи одного из строителей. Возможно, он, преданный поклонник барельефа, не мог больше терпеть, что прекрасные изгибы тел его возлюбленной, его маленького, еще не вышедшего из младенчества, ребенка, составляет хрупкая плоть.

5

Ступив под серое небо, она шла вперед до тех пор, пока небо не скрылось от нее в пространстве, которое рождалось вопреки ее воле, и не было связано с ее ощущениями. Образы, являвшиеся ей, были противоречивы, множественны, смешивались в беспорядочный поток, чтобы составить структуру переплетений частей тел и предметов, голосов. Несовместимые, они вырывались из общей массы, завладевая ее вниманием, не давая оторваться от них.

Куски плоти сращивались хаотично, становясь бессмысленными и уродливыми, необъяснимыми в своем уродстве, абсурдными в своем существовании.

Небо, погружаясь в неизвестность, течет медленным серым потоком, растворяясь. Его закрывает неподвижность белых ровных плит, что выглядят раздувшимися. В них есть множество отверстий. Из них выходят еле заметные черные тени, которые окружают желтовато-коричневые пятна. Маленьких узких теней, которые падают сверху, как черви, не видно, если опустить глаза. Здесь видны обрывки неба в дальних частях помещения, закрытые решетками, тяжело пробивающиеся сквозь неестественно светящиеся лучи желтовато-зеленого тумана, становящегося все плотнее вокруг, чтобы из образованного им пространства нельзя было выбраться. Сгустившись, он образует маслянистую, темнеющую маленькими ошметками теней поверхность, затягивающую все вокруг, создающую в себе ложную видимость проходов, нор, светящихся сгустками света.

6

Если присмотреться, здесь можно заметить набухающие и опадающие тела, грудами возникающие между обрывками мелких копошащихся теней. Тела образовывали группы, составляя ужасающие по своей форме комбинации различных частей, разрубленных и сросшихся, чтобы затем медленно растечься во все стороны. Большие фигуры были разрублены неровными ранами, которые менялись в размерах вместе с течением тел фигур, их распадом. Она видела, как ее тело захвачено со всех сторон текущими фигурами, которые приближаются к ней неровными краями пустоты, оставляя лишь узкие проходы между ее телом и фигурами, скапливающимся в прозрачном, но уже изъеденном тенями и испачканном их частями, воздухе. Она судорожно думала о том, как может ускользнуть из этого взбухающего, сращивающегося и рвущегося частями пространства. Она смотрела, как между ее телом и возникнувшим тут же в пространстве телом скользит разрыв, который, стоит ей двинуться, уменьшится. Ей было нечего делать. Она поняла, что в ловушке. Тела запутали ее. Было сложно следить за преобразованиями тел. Они растекались вокруг и из них торчали их внутренности, белеющие, немного желтоватые и зеленоватые в неестественном, пожирающем их и сгущающемся все дальше свете. Внутренности вытекали из уродливых цветов и форм: из оболочек, резко разрубленных – в основном вверху и по бокам – выходили белесые образования, порой с желтым налетом, зеленеющие или желтеющие. Чертовы образования распространились повсюду. Не было никакого выхода – она не знала, что делать. Они двигались, растекались рядом, скользили, не оставляя пространства для движения – скользили так, что всякое движение было уже бессмысленно, потому что она уже двигалась, потому что она уже не знала, имеет ли она собственное тело, и имеет ли здесь кто-либо собственное тело и может ли здесь что-либо иметь оболочку, чтобы отделиться от этого ужасающего потока, растекающегося безысходностью, постоянно двигающегося, расщепляющего ее восприятие, хаотично вмешивающего его в себя так, что она уже с трудом могла воспринимать что-либо, кроме страха, который, разрезая предметы, придавал им очертания. Теперь воспринимать что-либо стало бессмысленно. Восприятие – праздная игра по смешению, расстановке и расположению предметов. Можно было разобрать тихие слова, располагающиеся шеренгой, убивающие образы. Шепот безжалостно отрезал от гигантского тела, частью которого она была или которым она была или которым она могла быть, маленькие кусочки, удобно расправляясь с видимым замкнутым пространством перед ее глазами, словно нарезая его тонкой чешуей, острым металлом, монотонных звуков. Шепот – другой вид уничтожения. Образы реальности исчезли, пожалуй, почти полностью. Она могла заметить, что шепот погружает ее в мягкое небытие, будто ее глаза закрылись. Теперь она не могла видеть. Это был сон, в котором были только слова, разрезавшие тела на маленькие, очень тонкие кусочки, из которых тихо что-то текло, возможно. Это было сном, состоящим из слов, быстро растворявшихся, не оставлявших от себя следа, кроме бесчисленных разрушений, черноты и подозрения того, что здесь должна была действовать сила некоего творца.

«Нам – тебе, тебе надо что-то делать, чтобы уничтожить их. Уничтожить их. Кого тебе надо уничтожить? Что тебе надо уничтожить? Тебе надо уничтожить это тело – тебе надо уничтожить тело, фигуру. Какую фигуру мне надо уничтожить? Здесь очень трудно различить хоть одну фигуру. Фигуры здесь совершенно нераздельные – можно предполагать слитность фигур и их одновременную раздельность. Легко увидеть, что внутри фигуры есть проходы, что внутри фигуры есть проходы, однако – однако, мы тоже можем иметь тело. Мы можем являться фигурой, поэтому даже если мы находимся в момент времени в другой ее части – мы, пытаясь пройти по ним, станем лишь частью ее движения. Таким образом, мы изменим ее тело так, что оно станет плотным, сросшимся на участке нашего пути, и мы не сможем пройти, потому что даже если бы мы могли считать нечто, какую-то часть своим телом, она срастется с ней и тогда получится то же, что и сейчас – возможно, так как мы не можем знать этого наверняка. Мы не можем знать этого наверняка. Нам надо выяснить, тебе надо выяснить, является ли фигура, которую мы можем воспринять, является ли она частью фона, того желудка, где мы ее воспринимаем. Действительно ли эти разрывы являются проходами, действительно ли, увеличив их или переместив их, можно уменьшить фигуру – я говорю о том, что, исходя из того, что ты знаешь – исходя из того, что ты говоришь – просто исходя из того, что ты говоришь – можно предположить, что если ты увеличишь плотность фигуры – вытянешь разрывы и проходы между ее частями – возможно, органами наружу – ты сделаешь фигуру меньше, ты сделаешь ее гораздо более определенной, гораздо более плотной – тем более, устранив функциональную часть проходов – разрывов, ран – изменив ее структуру – ты просто ее убьешь – она не будет существовать в прежнем виде. Все это хорошо, но мне это не поможет – мне это не поможет, потому что не поможет. Почему? Потому что я не знаю, где я. Я не знаю, где ты. Я думаю, меня нет. – Я есть. – В данном случае ты можешь быть, но я не думаю, что нас можно как-то определить. Нет, меня тревожит вовсе не это – меня тревожит именно то, что манипуляции с фигурой могут оказаться бессмысленными, так же, как и выделение себя или тебя из ряда прочих объектов. Я считаю, что это может быть интересно, только если мы захотим посмотреть на эффект. Мы можем, возможно, даже условно – чисто условно отделиться – увеличив функционально неизученный разрыв – предварительно мы можем даже изучить его. – Молодец, дорогая. – Это не все, вероятно».

7

Выделить элементы. Среди разрозненных волн плоти, поднимающихся, опадающих, уплотняющихся и распадающихся, надо дать имена тем, что рядом с берегом и тем, что от него отделены. Тем, что рядом с берегом. Возможно, она являлась берегом. Волны изгибались и разгибались рядом, шипели, а затем отступали. Их фигуры отделялись от сплошной массы и окружали ее. Они издавали монотонный неприятный гул и стук при движении. Некоторые из них повторяли свои движения – таким образом, они не двигались. Они двигались в пространстве, но их движения были одинаковы относительно самих себя. Их движения были последовательны, они двигались циклично. Можно было видеть, что фигуры, стоящие рядом, образовывали новый ряд фигур, однако, не замкнутый, полный ран и разрывов. Данные фигуры были неустойчивы, они появлялись и исчезали и их было тяжело разглядеть. Части рассеченных фигур трепетали, замирая, показываясь из ритмически возникающих белых изгибов, а потом опадали. Растерзанные, они скрывались, и когда они появлялись вновь, чтобы исчезнуть, части их были искажены и изуродованы, отдельные члены разбросаны в пространстве. Порой обрубки непостоянных, несоединенных тел находились очень далеко от прочих разрубленных и трепещущих частей тел. На неустойчивые, быстро разлагающиеся, расчлененные ранами или сосудами фигуры налетали волны членов других фигур, разделывающих их и поглощающих их, они колебались, подобные червям, и каждое новое тело состояло из разложения старого. Ей было сложно разглядеть и запомнить постоянно скрывающиеся и изменяющиеся тела. Ей было скучно следить за их обрубками, однообразными, почти полностью идентичными, ритмично совершающими движения, чтобы переносить большие ускользающие тела на себе в пространстве, уродуя их контуры, порой делая их калеками или разрывая их. Простые фигуры были крайне однообразны. Простые фигуры совершали движения. Совершали похожие движения ритмически. Можно было выделить несколько групп цикличных движений тел, если существование цикла означает движение. Так, каждая простая фигура, член обширного меняющегося тела, повторяла одни и те же движения – то есть каждая простая фигура, оказывающаяся к ней близко, имела одну из ограниченного числа форм – цикл движения каждой из простых фигур мог быть ограниченным определенным числом форм и порядком их появления, включая в себя разное количество элементов (форм).