– Какой же в тебе самом? – спросил я. – Ежли ты греха не знаешь, ежли чист и не замутнён, как избавишь от него прочих? Откуда тебе знать, что значит, осознать горечь греха и раскаяться? Если ты не чувствовал соблазна, не подвергался ему? Откуда тебе познать глубины раскаяния?

Арик посмотрел на меня, словно увидел что-то новое. Да, Ар, ты не знаешь, что это такое казнить себя за свершённое преступление. Самому себя, а не когда тебе казнят другие. Что могут остальные? Пытать тебя огнём и железом, убить, подумаешь… А что сможешь ты сам с собою сделать? Годами, десятилетиями и даже столетиями изо дня в день выматывать свою душу невозможностью простить себя… ни исправить, ни простить. И грешить ещё и страшнее больше после…

– Ты хочешь сказать, чтобы облагодетельствовать всех прочих, надо вначале облагодетельствовать себя? Но я и так облечён благодатью. Уже тем, что лишён желаний и страстей, – проговорил юноша.

– Чем же ты гордишься? – усмехнулся Арик, качая головой. – Вкуси жизни и тогда ты поймёшь, как она сладка, как дорога и как краток миг, что отпущен каждому.

– Краток? Но ведь ты сам живёшь вечно, разве же тебе не надоело? Разве ты не пресытился? – снова воспротивился юноша.

Арик улыбнулся:

– Нет, – и качнул блестящими на солнце волосами, отрастил целый поток, словно краше прежних… – Я пресытился было, пока был таким как ты, лишённым страстей и желаний. Но едва осознал, что жизнь может уместиться в один миг, яркий и горячий, как искра и сжигающий всё прежнее, неживое в тебе, вот тогда только и ожил. Оживи и ты вначале, прежде чем призывать к аскезе. Легко не поддаваться соблазну, ежли соблазна нет. Кто не пробовал сочной смоквы, не испытает спазма в животе при виде её, кто не видел света, не узнает его, не отличит солнца от лучины, кто не чувствовал любви, не отличит её от похоти. Познай вначале жизнь, познай счастье, тогда тебе будет легче понять, как это сложно не грешить, что это есть настоящий духовный подвиг… и способен ли ты на такую жертву. И во имя чего, это ещё важнее, понимать, для чего ты жертвуешь. Пока твои устремления – суть грех, а не просветление.

– Ты сам грех!.. Он на твоём языке, как яд! – воскликнул юноша, отшатнувшись.

– Возможно! – вскричал и я, поднимаясь, возмущённый его слепотой и нахальством. – Но только он ради любви отдал себя Смерти на вечное растерзание, только ради одной капли той любви, какой ты никогда не ведал! На что пойдёшь ты? На что ты способен, ежли ты ничего не видел и не знаешь. Если твоя кожа не чувствовала плетей, а душа терзаний раскаяния?..

Юноша тоже встал, бледный и дрожащий.

– Уйдите! Уйдите! – воскликнул он, хватаясь за голову. – Вы столько сомнений влили меня, вы ядом заполнили мою душу! До сих пор я был светел.

– Ты был пуст, а не светел! – воскликнул Арик, тоже поднявшись. – Теперь в тебе хотя бы станут бродить мысли. Быть может, перебродят в доброе вино мудрости. А в пустоте не родится ничто. Впусти в свою душу настоящий Свет и не думай, что ежли ты умён и проглядлив, ты уже над всеми, ты уже избранник и пророк. Это не так. Ты только можешь стать им, потому что привычен к размышлениям.

– Возьми в сердце любви, она зажжёт свет, тогда он будет светить другим из тебя! – добавил я. – Иначе останешься, как эта пустыня бесплоден и мёртв.

Юноша задрожал, готовый заплакать:

– Кто вы?! Кто вы, что полностью перемешали меня?

– Выходи из пустыни, иди к людям, смотри в их души, не возносись умом, а дари его прочим, вбирай в себя мудрости, доброты, это путь Света. А не высокомерное отшельничество. Коли познаешь это, сможешь и добро источать своим сердцем, а не обличения греха. Быть может, тогда что-то хорошее принесёшь в мир…

Я кивнул Арику, пора бы и уходить. Пусть этот юноша останется подумать, иначе бесплодными мудрствованиями уведёт за собой неокрепшие души в пустоту, пожалуй, к тому же Прародителю Зла и сам свалится туда же…

Не знаю, как и с чем остался наш собеседник возле своего погасшего костра, а мы с Ариком снова были в моём саду. И здесь благоухал влажной жарой, угасающий день, журчали ручьи и фонтаны, уже по-вечернему тенькали и заливались птицы, покрикивали павлины, и бабочки перелетали с цветка на цветок…

Я умылся из ручья, чтобы отогнать слабость, которую вызывали во мне эти перемещения, и посмотрел на Арика, что, мрачно глядя перед собой, сидел на скамье.

– Что нахохлился-то, Ар? – спросил я.

– Да что… выходит так, что мы выполнили поручение Диавола и с лихвой, – сказал он.

– Если не хотел, зачем согласился? Али боишься не подчиниться? Как боялся Смерти?

Он пожал плечами, вставая.

– Зачем… сам не знаю, из любопытства, должно. Не могу понять, чем заинтересовал Его этот юноша. Да и, Эр, – он посмотрел на меня будто с надеждой. – Какой грех мы совершили, что поговорили с ним? Не для того ли в нём ума, чтобы суметь наши слова в себе переварить и обратить в добро? И так ли прав был Тот, кто думал мною соблазнить его? Что его соблазнять он чистый и пустой. Любить всех легко – это как никого, никто не почувствует ни любви ни остуды…

– Можешь успокаивать себя этим, – усмехнулся я. – Аяю бы взял с собой, вот и был бы настоящий соблазн сопляку. А то… знал он женщин, как же, прям смешно!

– Потому и не взял, – глухо проговорил Арик, не глядя на меня.

– Его орудием делать не хотел… – сообразил я и сел возле него на скамью. – А я-то думал из-за меня.

– Тебе и сей день кажется, что он похож на кого-то? На кого-то хорошо знакомого, Эр? – спросил Арик, пропустив моё замечание.

– Да… и даже вроде на кого-то едва ли не близкого, не могу понять, не могу вспомнить, словно что-то застит мне взор, – согласился я.

Верно, я всё время чувствовал это и не мог объяснить себе и даже обрисовать ясно, кого напоминает мне этот еврейский юноша.

Арик посмотрел на меня:

– Угости, наконец, чем, а то цельный день угрохали на службу Сатане, а чреву угодить ни разу не пришлось.

– Дак идём! Время как раз к вечере, сейчас и Рыба с Дамэ прибыли, надо думать, и Агори сей день обещался, – оживился я. – А ты обещал мне кое-что, не помнишь?

– Пообещал?

– Ну да, за то, что я полечу с тобой.

– И чего же ты хочешь? – спросил Ар.

Я набрал воздуха в грудь и сказал:

– Не притворяйся, – рассердился я. – Почто заставляешь повторять? Унизить меня хочешь, будто милостыню прошу. Я просил увидеть её. Увидеть Аяю. И ты согласился. Возьми меня к себе, увидеть её…

Арик долго смотрел на меня и спросил, вовсе вроде не имеющее отношения к моим словам:

– А что это все в гости к тебе подаются сей день? Али праздновать чего намерен?

Я покачал головой, сокрушаясь:

– Так праздник днесь! Летний Солнцеворот, Ар! Ты и вправду совсем времён не наблюдаешь.

…Эрик совершено прав. И сегодняшний разговор с тем юношей подтвердил это. Я не остался на вечерю, как узнал, что ожидаются ещё гости, не готов я сегодня видеть всех прочих после всего, после стольких времён, протекших мимо, а пуще потому, что душа моя была полна смятения, я не был уверен, что говорил с юнцом так, как надо было, как правильно, так, чтобы он и вправду к Свету двинулся, а не заблуждался во Тьме своих ложных прозрений.

Так что я улетел тут же восвояси, тем паче праздник. Приземлился в соседней долине, где была наша пасека, здесь и луга, сплошь в цветах, так что набрал я целую охапку моей милой Аяе, порадую её сердечко…

…Я не знала и не ведала, что Арик с братом взяли на себя такое сложное дело, и не узнала бы, возможно, но ко мне явился как раз Тот, кто принял Ария в свой сонм, али, как Он выразился, сыном своим. О, да. Едва Арик слетел со двора Он и явился. Прекрасный, в белых одеждах, с улыбкой на больших полных губах, сверкая глазами, Он проговорил, оказавшись вдруг посреди горницы.

– Здравствуй во веки веков, Аяя.

Я не испугалась, узнала Его тут же, потому что тот сон, где Он говорил с Арием, я помню до мельчайших подробностей. Смерть не имела ни плоти, никакого естества, Её вовсе будто нет, но Она есть, потому голос Её слышен и хлад нельзя не почувствовать… А вот Он, плоть имеет самую что ни есть привлекательную…

– Тебе здравия не желаю, полагаю, ты нездоровия не ведал, – сказала я.

Он засмеялся, вальяжно садясь на лавку к столу.

– Верно говоришь, знаю, не глупа ты. Моего здоровья на весь мир хватит, вот и с тобой делюсь, не даю сестрице моей отбирать его у тебя, как ей желается, то и дело подкараулить норовит и хворь какую злую наслать. А я ограждаю.

– Благодарности слов не услышишь Ты от меня, – сказала я. – Думается, не для меня, а для своих целей Ты делаешь то, что говоришь.

– Для своих, разумеется, для Ария, названного сына моего, чтобы его сердце не страдало.

Я лишь пожала плечом, за Арика я тоже благодарить Его не стану. Он кивнул:

– Так может, и угостишь чем?

– Угощу, коли человеческой простой пищей не побрезгуешь. Изысков у нас тут нет, даже вина не держим, – сказала я, доставая на стол и ладки, и леваши, и мёд, и сливки. Только убрала всё…

– Отчего же вина нет? Под запретом? Пьянства Ария боишься?

Я посмотрела на него, улыбается самодовольно, вот если бы не эта противная усмешка, так всем хорош был бы, хоть влюбись: строен и высок, лицо светлое, союзные черты, большие глаза, волосы русыми волнами. Вот только глаза… да, косят немного, чуть расходясь и цвет… верно, один серый, дугой – зелёный.

– Ничего я о том не знаю, никогда пьяным его не видела, – сказала я, наливая мёда в серебряную чашу. Пища у нас была простой, верно, но посуду Арик и я любили красивую, дорогую, покупали в разных частях света и привозили сюда.

– Видела, Аяя, и страдала от того. Много у Ария пороков, и пьянство один из них. Может, и не главный, но большой и весьма гадкий.

– Тебе пороки во всех виднее, ясно. Ты отец пороков.

– Я Арию твоему отец.

– Арий – сын царя, а Ты всего лишь Князь, хотя и целого мира, конечно, – осердясь, ответила я.

Но Он, как ни странно не обиделся, рассмеялся опять:

– Дерзка ты, девчонка! Но мне нравится и это! – Он пригубил мёда. – Сын царя, верно, вот только царство своё погубил царевич этот, вместе с братом своим, твоим муженьком, между прочим. Теперь лежит оно пустое, вековыми снегами укрыто.

– Всё проходит и царства рушатся и восстают, и снега потаяли уже, я видала!

– Так и есть. Вечна лишь твоя красота и слава Богини Красоты и Любви, освещающей мир. Богини, которую даже Смерти не удалось одолеть.

– Не льсти мне, Нечистый, этими речами о внешности моей ты мне сердца не растопишь.

– Уверена ты, вот и наглеешь, а отниму я сей же час юность и красоту твою, долго ли останется Арий при тебе, станет ли тогда Эрбин вспоминать и грустить?!

Теперь и я рассмеялась:

– Ну что же, всему конец приходит. А коли за лицом моим и упругим телом ничего иного они не видят, стало быть, и любовь та ложна, лишь одно пустое вожделение.

Он смотрел некоторое время, и рассмеялся тоже, но немного фальшиво, разозлился, похоже.

– Хорошо, не стану лишать тебя красы, она и мне в радость. Не знаю, почему Богу вздумалось создать тебя такой, может быть, тоже любоваться, вдохновляться хотел… Радость ты для всего мира, даже солнца луч радуется и дрожит, касаясь тебя.

– Стихи слагать станешь?

– Так я поэт, ты не ведала? Немало моими словами поэтов и сказителей в мире поют, и чернила изводят, и люди восторгаются, и сердца их тают от тех чудесных стихов.

– Ложь то! Снова лжёшь Ты! Не унижай человека, самый простой из людей выше Тебя, тем паче поэт али сказитель какой.

– Конечно, так, Аяя. Я из Бездны, из Преисподни. Хочешь заглянуть в неё? Боишься?

– Не боюсь я, каждый заглядывает туда, когда отчаяние или разочарование входят в сердца, и в моём они бывали, разверзая твой Ад. Не Тебе меня пугать. Я не боюсь.

– Напрасно, – он отодвинулся от стола немного. – Ты забыла многое из того, что было настоящим адом в твоей жизни, что выжгло тебя некогда так, что ничто живое не могло пробиться в тебе, и была ты подобна пустыне, в которой редкая ящерка пробежит, и ничто расти не может… А хочешь, я напомню тебе?

– Нет, не хочу. Всё я про то знаю, а в сердце брать не хочу вновь, горестей и грехов мне хватает и в новой моей жизни, та, другая, уже прожита и ту боль я новой искупила. А что до пустыни, Нечистый, так неправ Ты, и пустыня лишь с виду мертва, а на деле полна жизни, я знаю, видела и это, не один месяц провела, путешествуя по ней…

Он разочарованно рассмеялся, и смех был ещё более фальшивый, чем ранее, и смотрел теперь, словно в первый раз разглядывая меня.

– Хитра ты, Аяя, знаешь, видно, что Завесу, что накидывает моя сестра Смерть даже мне не отодвинуть. Что ж… смутить тебя стало сложнее, счастливая любовь делает человека непобедимым передо мной, это верно, такому человеку есть, что терять, но и цену всему он назначает высокую, такую, какой мне не собрать. Учти, не потому не стал терзать тебя ныне, что слаб я пред тобой, потому лишь, что покров мой на Арии, а потому вредить ему не хочу, пусть будет счастлив. А счастье его в тебе одной.

Он поднялся уходить, посмотрел на меня, обернувшись от порога.

– А хочешь увидеть Эрбина, законного мужа твоего? Только попроси, я отнесу тебя к нему. Он тоскует, это Арий лжёт, что он не помнит. Помнит и во сне тебя видит.

– Должно ты ему те сны и насылаешь.

– Нет, Аяя, он любит тебя с таких давних времён, какие ты позабыла, и любовь его велика и бездонна. И куда более благородна, жертвенна и чиста, чем страсть Ария. Он полюбил тебя с одного взгляда, когда увидел ещё ребёнком, егда Арий ещё и не подозревал о тебе. И… – тут он рассмеялся снова и очень самодовольно. – Кто знает, не я ли устроил так, что ты навеки встала между ними? Ты подумай о том, что ты для двух братьев моё, сатанинское наваждение, их вечный раздор и мука. А может, и для всего мира вечное смущение. Для всех сердец и умов. Не потому ли, осознавая это, ты и схоронилась от мира в этих горных чертогах? И не лги, что считаешь себя воплощением Света на земле, знаешь, на что способна и что можешь. Сила твоя огромна, тебя боятся все, все жаждут и все бояться. Ибо ничего в мире нет сильнее Любви.

Я тоже встала и смотрела на Него, ожидая, что Он скажет ещё, чтобы мне понять, для чего же Он явился ныне, не этими же словами, они давно в моей душе и казниться осознанием того, что он теперь говорит вслух, я давно устала…

– Многое начинает меняться в мире, Аяя, теперь время побежит быстрее и станет сжато, а мир сузится в маковое зерно. И наступает время предвечным выбрать, с кем вы и куда идёте, и для чего Бог и Природа, созданная ИМ, сущим, призвала вас в этот мир, – Он смотрел на меня, сверкая то синими, то чёрными очами. – Мировасор собирает предвечных сразиться с вами. Уничтожить и снести с лица земли, потому что не удаётся покорить вас и заставить служить себе. Он уверен, что он на стороне Света, ибо Арий ныне на моей стороне. Но он-то как раз заблуждается… Потому, что все войны и раздоры затеваю я, а вы, людишки играете в мои игры. Подумай о том и подумай, что делать с этим.

С теми словами Он ещё раз оглядел меня, стоящую перед ним, уже без усмешек или злобы, и пропал. А я осталась вот с этими его последними словами. Да… Он за тем и приходил ныне, а всё остальное всего-то ради развлечения, будто соскучился в одиночестве и решил разговором со мной развлечь своё сердце, ежли оно есть в нём…

…Я встретил Сатану в моём дворе, он как раз спустился с крыльца.

– Не бледней, Арий, цела твоя драгоценность Аяя. Не стану я сына обижать кровосмешением, хотя это очень в моём духе и мною даже придумано, – сказал Он с ухмылкой. – Так что – нет, я не обидел её, и даже лишнего не сказал. Того, что ей знать, может быть, и стоит, о сыне Эрбина, которого ты…

– Замолчи! – взревел я, пусть мой огонь Ему лишь слабое щекотание, но с моего двора сгонит.

– А я и молчу. Печать на моих устах. И не ради тебя даже молчу, сын мой. А ради неё. Ей то больно будет… А Эрбину я счастья не желаю, потому к нему я толкать её не хочу. Так что не страшись, наша с тобой тайна останется нашей тайной навеки. Ежли не рассердишь меня когда…

Белые одежды Его стали чернеть, как стремительно темнели после заката окрестности, и Он взмыл в небеса на таких точно крыльях, которыми пользовался я. Почему Он улетел в Небо? Почему не провалился под землю, где, как все считают, Его Царство? Али Бог принимает Его у себя?.. Али они тоже братья?.. от крамольной этой мысли мне стало не по себе, и я в страхе отбросить её.

Я поспешил в дом. Аяя, бессильно уронив локти, сидела у стола, на котором еще стояли едва тронутые чаши, мёд был в них, обе серебряные, но та, что стояла на другой стороне, из которой пил Он, почернела в уголь, и мёд свернулся чёрным сгустком.

– Огнь… Огник… – прошептала она, шевельнув губами.

Цветы, что я держал в руках, внесли аромат луга, и заглушили тот душный смрад, что царил в горнице после Него…

Глава 7. Те, кто время считал и чувствовал…

… – У них теперь сильнейший союзник, – негромко сказал я.

– Не обольщайся, они и раньше были сильнее всех нас, каждый из них троих намного сильнее нас даже взятых вместе, – сказал Орсег.

– Ещё бы, среди них Богиня, – усмехнулась Вералга, сверкнув очами, как её злит это обстоятельство, удивительно. Она не раз говорила мне наедине, что и подумать не могла, что Аяя эдак возвысится. «Девчонка, жалкая сирота, воспитанная добросердечной мачехой, но проданная до срока на царевичеву забаву… я жалела её, думала, бедняжка, жертва, как сотни и сотни таких же погубленных девчонок, чей путь к Сатане краток и гнусен. Потому и защищала её от Него. И вот, поди ж ты! Ей вовсе моя защита была ни к чему. Богиня явилась миру в её лице!». «И что бы ты сделала, если бы поняла это вскоре после её посвящения, когда она была слаба?» – спрашивал я. – «Отдала бы Лукавому?», я нарочно спрашивал так, знал, что у неё нет ответа на этот вопрос. Именно, что Аяя сильна как никто из нас, значило, отдать её Врагу Человеческому, это сделать Его непобедимым и Вералга понимала это лучше всех, именно потому она отстаивала её некогда, а вовсе не из-за того, что так уж жалела, давным-давно Вералга забыла, что такое жалость.

Ныне же Мировасор утверждает, что они, Арий, Эрбин и Аяя на Его стороне, коли отошли, скрылись от нас. Басыр, между прочим, родила сына от Эрбина, мы знали, потому что они теперь поддерживали с Вералгой связь. Оказалось, Басыр тоже могла перемещаться в пространстве, как и Вералга, как мог Орсег, у каждого из них для того был свой способ. А ещё Басыр умела читать мысли. Точнее складывалось такое впечатление, на деле же она просто была очень приметлива, и хорошо читала в сердцах. Может быть, потому она, приняв сторону Мировасора, всё же не захотела следовать за нами.

Теперь Басыр обреталась в Срединной империи, уже дальние потомки её и Эрбина были при ней, точнее, она при них, потому что они взошли на трон той самой империи. Так-то, не сам Эрбин так его потомки всё время оказываются на самых разных тронах.

Да, меня интересовали родословные линии предвечных, это было очень интересно, как расселяются и перемешиваются люди. Я старался следить не только за своими потомками, как Мировасор следил за своими. Жаль, что следы Ария, как отца, я потерял, а последние многие сотни, уж тысячи лет он знает только одну женщину, но ничего об их детях нам было неведомо. Те же, что были до неё, широко расселились по миру, не уследишь. Так много всевозможных женщин, таких случайных и незаконных детей у него такое множество, и особенно тех, что считались детьми совсем других отцов, что проследить его линии невозможно. Два сына от Арит, стали воинами некогда при фараоне, сыне Гора и внуке Кратона, но умерли не оставив потомков, насколько я знал, потому что женаты не были…

Вот и сама Арит, она молча сидела тут при нас, впущенная под нашу сень, по настоянию Мировасора, который сказал, что даже не природные предвечные нелишни в союзниках, «особенно, испившие крови великой предвечной». И, хотя и не принятая до конца, Арит союзницей была ценной – бессовестной, а главное искренне и до самого дна ненавидящей и Ария, и Аяю. Так что при всей моей неприязни к этой женщине, я соглашался с Мировасором, что Арит может быть очень полезна в борьбе против них, перешедших на службу Сатане.

– Дело не в том, кого называют Богом и Богиней, Вералга, – меж тем заметил Орсег, намекая, что и она сама Исида и он – Бог морей.

Она посмотрела на него.

– Сдаётся мне, Орсег, ты вот-вот переметнёшься на их сторону. Точнее, я бы сказала, на её сторону. Думаю, помани она тебя, ты бы…

Орсег побагровел:

– Я полагаю, Вералга, ни у кого нет не только причин, но даже поводов обвинять меня в предательстве или двуличии! – запальчиво воскликнул он.

– Ну-ну, не будем ссориться, раздор между нами станет их победой, – проговорил Мировасор, поднимая руки, вот хитрец, крылья мира распахнул, куда там… – Они и так сильнее нас. Напротив, нам стоит во всем быть единодушными и внести смущение в их ряды.

– И как это сделать? – хмыкнула Вералга.

– Проще простого, не забывайте, что эти близнецы воюют со времён первой юности по самым незначительным поводам, а теперь у них есть такой повод, что должен их навеки развести. Не ты ли, Вералга, предрекала всем горести и вечную войну, коли будут враждовать они двое. И пришествие в мир Аяи – это то, что и станет вечным преткновением для этих двух братьев. Уже стало.

– Предрекала… я лишь вслух произнесла то, что было вложено мне в ум пророчеством о двух царственных братьях.

– Теперь, когда все предвечные на нашей стороне против них, против жалкой горстки, мы можем начать действовать.

– «Жалкая горстка»? – не удержался Орсег. – Но и нас не сотни, всех предвечных. Мы трое, ах, простите, четверо, и эти заокеанские. К ним у меня доверия нет. Не станут они ввязываться, если почувствуют, какие там силы, на другой стороне. На что им это нужно?

Это верно. Хотя Мировасор не зря потратил многие сотни и тысячи лет, что прошли с того дня, как мы проснулись в снегах Байкала и обнаружили, что Эрбин, прихватив Агори и Рыбу с Дамэ, сбежали от нас. Лишь Басыр усмехалась, видя смятение, охватившее Мировасора, метавшегося по стойбищу. Мы же с Вералгой тоже чувствовали растерянность и едва ли не страх, получалось, что Эрбин принял сторону Ария и теперь они все против нас, а они сильны.

Но в тот момент Мировасора больше всего озадачило даже не это, не то, что мы слабы против таких как Эрбин, Арий и Аяя. Орсег прав, Силы одного из них достанет, чтобы развеять всех нас без следа. Но об этом думали мы с Вералгой, переглядываясь. А Мировасора обескуражило, что Агори ушёл вместе с Эрбином. Агори он почитал едва ли не своим слугой, не всегда воспринимая, как равного. И это было ошибкой, при всей внешней невзрачности, Агори был весьма неслаб, и наделён силами, куда превосходящими Мировасора или вот меня хотя бы. Но Мировасор недооценивал его, потому ли, что сам посвятил его некогда, потому ли, что Агори всегда вёл себя с Мировасором, будто с божеством, уважая в нём мудрость и зрелость. Но Мир, уважение человека, воспитанного в правильных традициях, почитающего старших и тем паче наставников, воспринял как слабость и подчинение. И пришло время оценить свою ошибку. Агори не следовал за ним теперь, он выбрал тех, кто принял его равным.

Но Мировасор не был бы мудрейшим из нас и самым прозорливым и не стал бы, в конце концов, нашим предводителем, если бы ничему не учился. Много времени было потрачено на поиски предвечных по всему миру. И он нашёл их, потому что Вералга и Орсег помогали ему перемещаться, но нашёл всего двух. Удивительно, оказалось, нас намного меньше, чем мы все думали. Те, кого Мировасор встречал в далёком прошлом, почили, потому что мы не бессмертны, и рана или даже болезнь может взять нас. И вот к этим двум, которых и упомянул Орсег, найденным на заокеанском континенте, который они хорошо знали с Орсегом и Вералгой, бывающими всюду, Мир и приступил с уговорами. С огромным уважением, буквально влезая под кожу, он уговаривал примкнуть к его сонму…

– …Ибо Зверь оборотился человеком, прикинувшись братом нашим предвечным и вооружившись несметными силами, он желает завладеть всем миром, чтобы устанавливать в нём свои сатанинские порядки… Он сын Диавола кровь от крови, и при нём демоны и самые сильные предвечные, обольщённые им. Если мы не встанем все вместе, если не низвергнем их в Ад, где их место, Зверь победит и сделает нас рабами своими и Его, своего Отца…

Такими словами Мир влился в уши и в сердца двоих новых предвечных, я никак не мог запомнить их имён. Но, пусть Мировасор неправ, пусть он просто жаждет власти над нами, предвечными, но благодаря захватившей его страсти победить Ария, во что бы то ни стало, и собрать всех предвечных под свою руку, я, жадный лишь до новых знаний, увидел всю нашу землю и узнал, как много народов и континентов, оказывается, на ней. И люди есть не только такие как мы или чернокожие, как нубийцы, и как Басыр с узкими, как щели глазами, но ещё бронзовокожие и горбоносые с длинными смоляными волосами, как у Басыр и её соплеменников. Изумительно и увлекательно было изучать разнообразие их обычаев и верований, даже сказок, легенд и песен. Впрочем, при ближайшем изучении, а я оставался среди новых народов надолго для этого, я узнал, что не так сильно все мы отличаемся друг от друга, как казалось на первый взгляд. Даже Боги во всех концах света были одни и те же. Плодородие, Солнце, Море или Река, Смерть и Жизнь, и конечно, Любовь… Да, мне временами казалось, что Мировасор больше боится её, Богини Любви, чем Ария и его Покровителя.

<1...5 6 7 8 >

На страницу:

Перейти

7 из 8