Мишаня опять намазался от комаров и встал отлить. Червячок проползал рядом, с хорошего ужа размером. Тут живность здоровая, мама не горюй. Говорят, дальше погорячей будет, там помельче. А зимой вообще хорошо, твари от холода прячутся.

Роман, кряхтя, поднялся, потянулся так, что кости хрустнули. Артем тоже встал.

Пошли дальше. Мишаня диву давался: парни бодрячком поперли. Роман стал анекдоты травить, Артем визгливо хохотал. Ага, зрачки у них широкие стали, руки подергиваются. В животе у Мишани противно засосало. В Каше с двумя нариками, вот угораздило. Что ж будет-то, а?

А они все шли и шли, как заведенные, он еле на следующий привал уговорил. Воду они всю выпили, еще и поливали друг друга. Потом Ромыч оступился и провалился в Кашу. Хохотал во все горло, пока Мишаня его тащил. А Темыч на гати катался от смеха. Мишаня наорал на них, да быстро выдохся. Только ржали без остановки, идиоты. Тогда он их вперед погнал, покрикивал: быстрей, быстрей, всю славу отберут, дроны живность переловят, вам не достанется.

Как Солнце клониться стало, Мишаня понял, что вот сейчас и помрет.

– Стоп. На ночь устраиваться надо. Да стойте вы, придурки! – заорал он.

– Чего-чего? Нам дальше надо, – обернулся Роман.

– На ночь встаем. А то вообще не доберемся.

– Уже ночь? – спросил Артем и завертел головой, прищуриваясь.

– Хватит на сегодня. Хотите до места дойти – меня слушайтесь! – гаркнул Мишаня, откуда только силы взялись. От страха, видать.

Пока он раскладывал вещи, парни в шутку боксировали, проминая гать ногами.

– Хватит. Поели и спать, – сказал Мишаня.

– Неохота есть. Воду давай, дед, – сказал Роман.

– А твоя где?

– Так мы всю выпили.

Артем согнулся от смеха.

Мишаня из рюкзака достал бутылку, попил, парням налил в пластиковые стаканчики по глотку. Они выпили, и Роман вырвал бутылку, запрокинул голову, глотал, только кадык ходил вверх-вниз. Артем ткнул его в живот, пока дружок пытался вдохнуть, выпучив глаза, сам допил. Мишаня в тоске перебирал вещи – вот фальшфейер, зверя пугать, зажигалка газовая – сороконожки не любят огонь. Нож хороший. А наркошей как вразумить? Сидят, треплются. Как деньги потратят, куда поедут. Сказал, чтоб не принимали ничего больше, и что дежурить надо. Раз не спят, то Артем до полночи, Роман до трех, а потом чтоб разбудили. На телефоне будильник завел, сетку натянул уснул, как провалился. Хрен с ними.

Проснулся по будильнику. Ночь была светлая, жарко-то, душно как! В Каше кипела жизнь, копошились, ползали тварюшки, что-то шевелилось, шуршало, в воздухе звенели комары. Мишаня убрал сетку, со стоном поднялся, наплескал от насекомых вонючку на лицо и руки. Есть хотелось и пить. Болело все, как избили.

Городские бревнами лежали, дышат, и то хорошо. Покусанные, червяки по ним ползают. Мишаня за пазуху Роману полез, может, дурь найдет да выбросит. Тот проснулся, цапнул за руку, оскалился:

– Чего, дед?

Мишаня струхнул, но ответил:

– Сожрут вас, вот чего. Сказал же, караулить надо, а потом меня разбудить. Смотри, сколько гадов по тебе ползает!

– Да я вас! – Роман стал скидывать с себя червей, многоножек и насекомых.

Мишаня только вздохнул и отвернулся. До утра дремал, вскидывался, озирался. Нет опасности – дальше кемарить можно. В семь растолкал городских. Еле встали, рожи страшные, опухшие.

– Будете жрать дурь – пропадете, – угрюмо сказал Мишаня.

– Да это не дурь. Стимулятор простой, при интенсивных физических нагрузках. Он разрешенный, – сказал Артем.

– А мне плевать. Сдохнете здесь и не заплатите. Кто со мной потом дела делать будет?

– Да ладно, дед, прорвемся! – сказал Роман.

– Выбросьте лучше.

– Не, поменьше съедим, и нормально будет. Дозу не рассчитали вчера.

– Выбрось, говорю!

– Не выброшу. И что сделаешь? – сказал Роман.

Мишаня зубы стиснул и промолчал.

– Все норм. Щас поедим и дальше двинем.

– Воды нет. Вчера всю про… профукали, – сообщил Мишаня.

Ели молча. Парни кидали еду как не в себя. Почти все припасы уничтожили.

– Хватит! – не выдержал Мишаня.

– Ну да, потом всегда есть хочется, – пробормотал Артем.

Мишаня пил из фляжки, каждый глоток во рту держал, чтоб всосалось.

– А нам? Говорил же, что нет воды, – ухмыльнулся Роман.

– Не дам. Что сделаешь? Если со мной что случится, вы тут и останетесь, – сказал Мишаня.

Ребята, уже не стесняясь, достали таблетки, разломали, кинули по половинке в рот.

– А? – сказал Роман, протягивая полтаблетки проводнику.

Мишаня отвернулся. Дальше пошли.

Лежал он, звездой раскинув руки и ноги, иногда переползал по гати, и рюкзак перекладывал. Воздух – ножом режь. Ждал. Городские ушли к самому центру, с собой не звали, да он и не рвался. Все подчистую съели, потом Кашу ели, куда только влезало. Наберут всякого и назад можно. Не верится даже. А не вернутся – что ж, за ними? Прямо туда, в самый Горшочек? Им что, они на таблетках. А ему после бессонной ночки плоховато. Мысли путались. Иногда слышал стон, вскидывался, а это он сам и стонал. Навечно он здесь?

Пар завивался петлями. Каша чавкала, пузыри всплывали медленно, лениво. Глаза закрывались. Спать нельзя. Страшно спать.

Кто-то заполз на ногу, тяжело стало. Мишаня глаза приоткрыл. Многоножка. Уже на груди, здоровая такая, давит. Извернулась, смотрит, усики шевелятся. Ближе и ближе. Он прошептал:

–Тихо, тихо, – и стал зажигалку нащупывать, а ее глаза почти напротив.

Где ж она? Пальцы мокрые, не выронить бы. Чирк, чирк, зажигайся! Мишаня простонал. Зажглась. Огонь оранжевый, отражается в глазах твари. Уходи, уходи, ну!

Многоножка потянулась вперед, отпрянула и повернула, уползать стала, перебирая лапками. Мишаня плакал в голос и молился Хозяину этих мест и всем богам, кого вспомнить мог. Море, море, где ты?

Он вздрогнул и проснулся. Его трясли за плечо. Сверху была опухшая рожа, вся в прыщах и корках, черная щетина пробивалась на подбородке, а глаза красные, стеклянные, и зрачок черный и громадный.

– Эй, дед, погнали!

Мишаня сел рывком и чуть не провалился. Каша опасно потекла через поплавки, но гать еще держала. Роман. Один. На груди мешок болтается, а рюкзака нет. Мишаня завертел головой:

– Где этот, второй? Артем где?

– Утонул Темыч. В пузырь попал – бульк и нету. Я его вытащить хотел, но не смог. Сам чуть не помер. Нету его больше. Каша забрала, так у вас говорят?

– Каша, значит? – Мишаня смотрел в упор, и лицо Романа стало кривиться, морщиться.

Вцепился в плечи Мишане и встряхнул так, что зубы клацнули.

– Не понял, дед? Валим, пока живы! Быстро!

Мишаня подхватил рюкзак, а руки дрожали. Пошли обратно. Роман бормотал про себя что-то, песни пел, еды требовал.

– Нет еды, и воды нет! – кричал Мишаня.

– Ничего, все будет! Вот заживу. Значит, трюфель сдох, корни, вроде, тоже, кордицепс живой. Культуры-шмультуры. Тоже, наверно, сдохли. И хрен с ними. Слышь, дед, ты чего хочешь?

– Чего, чего, выйти живым хочу, – огрызался Мишаня.

– Пра-а-а-вильно, умный ты! Выведи меня отсюда, а там – эх! Такая жизнь пойдет!

Мишаня глядел на компас, стрелка плясала, мутилось в глазах. Верхушки мертвых сосен кружились хороводом.

– Быстро, ну! – заорал Роман.

– Уймись! Не выйдешь без меня! – крикнул в ответ Мишаня. И успокоился.

Тянули гати, ползли помаленьку. Мишаня глотал Кашу, не впервой. Роман песни орал, бормотал по нос, что Артемов отец был умный, а сын дурачок, что много чего пропало, потому что жарко, надо было не там оставлять, что еще где-то есть, а где? Точно есть, вернуться надо потом. Потом опять пел, многоножек хватал, раскручивал над головой и пускал в полет. Свалился с гати, побарахтался, но вылез обратно. И все говорил и говорил.

Мишаню тоска забирала. Связи нет, и поблизости никого. Может, какой дрон их видит и пишет, а толку-то? Каша, она много чего забрать может. Зачем он только в это влез? С деньгами наверняка Роман кинет. Вон, и рюкзак потерял. А дома ничего они не прятали. Да и речь не о деньгах теперь.

Воздух свежел, жара спадала, дышать стало легче, зато живности прибавилось. Роман все глотал таблетки, рвался вперед. Мишаня с трудом уговорил на ночевку. В темноте пропасть – дело плевое. Ночью Мишаня спал урывками, стряхивал с себя гадов разных. А Роман, вроде, и не ложился.

Утром солнышко вышло, ветерок обдувал, парочка дронов лениво кружила поодаль, совсем хорошо. Мишаня лапти достал. Гати пришлось одному тащить, Роман сказал, что наплевать ему. Тяжело, а что делать, их отдавать надо.

Мишаня огляделся, местность уже знакомая была, хоженая-перехоженая. Влево забрать надо немного. Он тяжело шел, наклоняясь вперед, рюкзак больно врезался в плечи. Кричал городскому, чтоб не уходил далеко, да тот не слушал. Ускакал вперед, горланя песенки. И упал.

– Эй, дед! – заорал он.

– Сейчас, сейчас. Не дергайся только, – Мишаня стал рюкзак скидывать. Особенно не торопился. Городской спокойно лежать не будет. Станет трепыхаться, его ползучка и обовьет покрепче. Травка такая, ножом ее резать можно, хоть и с трудом. А знают об этом не все.

Он подошел поближе, аккуратно ступая, раскинул гать. Так и есть, Роман ворочался и запутывался все крепче.

– Лежи смирно, я сейчас, – сказал Мишаня и стал перепиливать траву, отбрасывать прочь, и как бы случайно, как будто рука сорвалась, вогнал лезвие в бок.

Роман кричал, руками елозил по Каше, рвался, раскачивался, а ползучка тянула назад.

Мишаня быстро огляделся, нету вроде дронов. И еще раз ножом. Теперь все.

– Ты это… Ты б меня сам, правда? Скажешь, нет? Я же знаю, понял. Ты и товарища своего там, – шептал Мишаня.

Мешок забрал, по карманам пошарил – нет денег. Паспорт и таблетки. Ну что ж. Накинул гать на покойника, сел сверху, пускай утонет побыстрей. Пока можно посмотреть, что в мешке, зачем они в Кашу полезли. Круглые и длинные стеклянные штучки не пойми с чем, пластиковые контейнеры, все в Каше, потеках, плесень кой где. Камни, непонятные кусочки. Ядовитые, нет? Мишаня разломил один, золотистая пыльца поднялась облачком, запах приятный. Мякоть внутри желтоватая. Он понюхал ее, а пробовать не рискнул. Слухи ходили, что первая экспедиция что-то в Каше оставила, говорили, целебное что-то. Да мало ли слухов было! Значит, правда? Если, скажем, это китайцам продать, сколько выручить можно? Только выбраться надо сперва.

Мишаня убрал гать, Каши сверху нагреб побольше. Ползучка не выпустит, а червячки и прочие быстро обглодают. Он порезал паспорт на мелкие кусочки, пластик с трудом подавался. Нож почистил Кашей. По частям выбросить надо это добро. Осмотрелся, все правильно, вон туда, а деревню лучше обойти, немного дольше, зато надежней будет.

Шел Мишаня и молился по дороге:

– Горшочек, вари как надо тебе и по желанию твоему. Горшочек, вари, я тебе не буду мешать. Горшочек, вари, не нам о тебе рассуждать. Горшочек, вари, и дай мне вернуться живым.

Алиса на работе

Алиса выросла и устроилась на работу. Ввести новенькую в курс дела поручили опытной сотруднице по прозвищу Черная Королева.

– Бежим! – воскликнула Королева, и когда они пробежали длинный коридор и завернули за угол, спросила, – ну как?

– Нормально, – сказала Алиса, слегка запыхавшись.

– Надо бежать изо всех сил, чтобы показатели были прежними. А чтобы их улучшить, надо бежать… Ну, это еще ни у кого не получалось.

Они пошли по другому коридору.

– Вот здесь святая святых. Статистика. Тут делают отчеты, – торжественно сказала Черная Королева.

В маленькой комнате за компьютерами люди что-то печатали. Королева и Алиса вошли. На экранах были таблицы, диаграммы, графики, презентации, и они мелькали со страшной быстротой.

– Это так важно? – спросила Алиса.

– Важно… Неважно… Будешь работать – попадешь в отчет. И может быть, тебе дадут премию в следующем квартале, – сказала Королева.

– А в этом дадут? Я буду очень хорошо работать, – сказала Алиса.

– Нет. Премия не в этом квартале, а в следующем. Когда он придет, он станет этим. Понятно?

– Не очень. Мне почему-то кажется, что здесь все немножко не в своем уме, – сказала Алиса.

– Конечно. Это потому, что своего ума для работы не хватает. Вот здесь пьют чай, – Королева открыла следующую дверь.

Там было полно народу, кипели чайники и пищали микроволновки.

– Некоторые тут просто убивают время, – громким шепотом сказала Королева. – А теперь мне нужно на совещание. Пойдешь со мной.

Мимо вприпрыжку пробежал сотрудник. Глядя на часы, он вскрикивал:

– Ах, как я опаздываю!

– А вы не опаздываете? – спросила Алиса.

– Я задерживаюсь, – величественно ответила Королева.

Они вошли в зал, где совещание было в самом разгаре. Докладчик показывал указкой на график. Кто-то спал, кто-то смотрел на экран, а кто-то в телефон. Через четверть часа Алиса смертельно заскучала. Она спросила у соседа:

– Простите, вы не подскажете о чем все это? И зачем?

Молодой человек вздрогнул, посмотрел на Алису, потом на график и произнес:

– Э-э-э… О-о-о… Как его там… В общем… Ну да.

Алиса сказала:

– Странно. Я думала, что буду работать, чтобы приносить пользу.

Внезапно докладчик замолчал и посмотрел на Алису. И все тоже замолчали и посмотрели на Алису.

«Лучше бы мне промолчать», – подумала она.

«И правда, лучше бы тебе промолчать», – подумали все.

Что ж, Алиса поработала немного и привыкла. Но квартальную премию так и не получила.

Домовой разбушевался (новогоднее)

Бревенчатый домик вздрогнул.

– Плюх! – упала снежная шапка с крыши.

– Бам! – распахнулись двери.

– Уя-ууу! – вылетел здоровенный рыжий кот с ошалелыми глазами.

Дед и бабка сбежали с крыльца, держа в руках полушубки.

– Бум-бум-бум-бум! – вылетели вслед четыре валенка.

– И чтоб духу вашего тут не было! – донеслось из дома.

Дверь захлопнулась.

– Ох-ох-ох, совсем Елистратушка задурил, – вздохнул дед, надевая валенки.

Бабка сманила кота с дерева. Он задом осторожно спустился и плюхнулся на руки. Бабка покачнулась.

– Пошли, дед, не впервой. У Кузьминичны посидим, как всегда. Покричит наш домовой и остынет.

Кузьминична в их маленькой деревне слыла бабой ученой, и по совместительству, ведьмой. О некоем противоречии этих занятий никто не задумывался. Она делала закваску для хлеба, варила травы, кому-то хворь заговаривала, а иных сразу посылала в город лечиться. На огороде растила диковинные цветы, а овощей каждый год было столько, что хоть всю деревню корми. С живностью ладила хорошо. Семену, которого нынче домовой выгнал вместе с женою Лизаветой и котом, приходилась дальней родней.

Открыла дверь и руками всплеснула:

– Опять?

– Опять.

– А на этот раз что?

– Блюдце Елистрату поставили, а Мурзинька похлебал, – ответила бабка Лизавета, прижимая к себе кота.

Кот поднял грустные глаза и вздохнул. Кузьминична ему ни на грош не верила.

– Ладно, заходите, гости дорогие. Переночуете, а завтра сходим и поговорим. А ты, Мурзя, гляди у меня. Испортишь чего – шапку сделаю!

Мурзик умильно глядел на Кузьминичну. Он ей тоже ни на грош не верил, всякий раз грозилась, и что? Шкурка на месте, кот здоровехонек.

Переночевали. Рано утром Кузьминична принялась эксперимент ставить, новое лекарство делать. Уставила стол баночками, скляночками, горелку зажгла, таймер завела. Сидела, в тетрадочку писала.

Лизавета завтрак готовила, Семен пошел дрова рубить, а Кузьминична все смотрела, что-то капала, добавляла, убавляла, писала.

– Кхм-кхм. Кхм, говорю – намекала Лизавета.

– А? – спросила Кузьминична, подняв голову.

– У меня готово все.

– Угу. Еще чуть-чуть, и пойдем.

Лизавета вздыхала выразительно, смотрела на часы и поджимала губы. Кузьминична горелку потушила, со стола убрала и уткнулась в тетрадку. Семен подошел, сели завтракать. Мурзик перестал мышей гонять, прыгнул к хозяйке на колени и встал, оглядывая стол: есть чем поживиться? Фыркнул на кашу и пироги с черемухой, удалился к миске с молоком.

Потом втроем пошли к домовому – уговаривать, разговоры разговаривать. А тот ни в какую. Пироги принесенные есть не стал, и сметана не понравилась.

Кузьминична поморщилась. Гостей она не слишком любила, даже родню.

– Уходите подобру-поздорову, сердитый я! – крикнул Елистрат.

Вернулись обратно – батюшки-светы! По столу, по полу все разлито, банки, колбы разбиты, а кот летает воздушным шариком под самым потолком, о стены стукается. Как двери открыли, так его ветром на улицу вынесло. Хорошо, за дерево зацепился. Орет благим матом на всю деревню.

– Мурзинька! Держись, родной! – закричала Лизавета.

– Это как же? – спросил дед Семен.

– Вот это да! Что ж он намешал? – Кузьминична бросилась в избу, стала разбирать пузырьки и скляночки, бормоча под нос.

– Что смотришь, сними его! – завопила Лизавета.

– В сарае лестница! – крикнула Кузьминична.

С улицы доносились разнообразные звуки. Басом мяукал кот, Лизавета причитала, подошли соседи поинтересоваться, что да как, упала лестница, ругался Семен, ему давали советы, Лизавета жаловалась на судьбу.

– Ничего, снимут. Этот кот еще нас переживет, – проворчала Кузьминична, – от, зараза, сколько всего перебил!

Где-то через полчаса Лизавета, всхлипывая, принесла кота в избу. Он жалобно мяукал и пукал. От запаха глаза слезились. Кузьминична взяла крепкий полиэтиленовый пакет, поймала Мурзиковый пук и завязала накрепко. Вдруг пригодится?

– Ну, доигрался? Понятно, почему Елистрат вас выгнал.

Лизавета шмыгала носом:

– Пойдем мы, пожалуй, кума. Ну что домовой сделает? А у тебя тут вон что творится.

– Жалеешь котика? Так он все и натворил! – Кузьминична показала ему кулак, – куда пойдете? Елистрат опять бушевать начнет. А соседи с таким запашком на порог не пустят. Погуляйте пока, а я подумаю.

Вечерком прихватила Кузьминична две колоды карт, одна в руке, другая под юбкой, и пошла к Елистрату. Морозно было, звезды мерцали, снег скрипел. Новый год скоро. Шла она и все думала, прикидывала, как Мурзик такой состав получил летательный. Что разбилось, это она все записала, а сколько чего кот слизал, неизвестно. И герань погрызена. Она тоже нужна или кот ее раньше обглодал?

– Вечер добрый, Елистратушка. Пустишь в дом?

– Заходи, коли не шутишь.

– Холодно-то как. Раздеваться не буду, – сказала Кузьминична.

– И не надо. Угощения не жди. Незваный гость, сама знаешь, – пробурчал домовой.

Кузьминична сидела чинно на лавке, то вздыхала, то качала головой. Елистрат хмурился, отковыривал щепочку от лавки.

– Как мои-то? – спросил он наконец.

– Да не очень. Ни кола, ни двора, всего богатства, что кот, и тот дурной. Целый день плачут, – ответила Кузьминична, глядя в потолок.

– Вот правильно говоришь, совсем дурной! И ко мне без всякого уважения! Непорядок.

– Так животное глупое, какой с него спрос? А бабку с дедом зачем выгнал?

– Скучно мне с ними. Все одно и то же.

– Ну что ж, теперь ты как ветер вольный. Что хочешь, то и творишь.

Кузьминична стала внимательно рассматривать паутину в углу. Домовой поглядел в другую сторону. Посидели еще немного, и она сказала:

– Может, в картишки перекинемся?

– А что, можно.

Елистрат достал колоду. Карты были старые, засаленные. У Кузьминичны такие же. Бог знает, в каком году куплены. Начали с простого дурака, потом в подкидного.

– Тебе хобби какое-нибудь завести надо, – сказала Кузьминична.

– Это чего еще?

– Занятие для души. Вышивать там, шахматы, йога, бег трусцой, картины рисовать, стихи писать, мыло варить, корзины плести.

– Корзины плести – это работа.

– Может, и работа, а если на досуге, просто для себя, то хобби называется. Вот у меня где-то книжка была, внуки прислали. Хочешь, дам почитать? Ты своих только пусти обратно. В гостях хорошо, сам понимаешь, а дома лучше.

Елистрат пожевал губами, подвигал бровями:

– Ну, подумаю. А давай карты выложим, у кого старше, тот и выиграл.

Положили карты на стол, перевернули. У Кузьминичны четыре туза, король и вольт. У Елистрата три туза, два короля и джокер.

– А я и не знала, что у нас джокер есть, – пробормотала Кузьминична.

– Ладно, пускай приходят. Вон, изба не метена, печь не топлена, часы стоят, никакого порядку. А ты книгу дай, не забудь.

Книжки она принесла, сразу три. Елистрат прочитал, повозмущался, что в деревне приличного мыла не сварить, ни ароматизаторов, ни блесток, ни масла кокосового. Заказать можно, конечно, да дорого встанет. Не потянут старики. А вот йога – дело хорошее. За ухом ногой чесать и рассуждать о высоком ему понравилось.

Бабка Лизавета даже не поленилась, прошла пару километров до соседнего села, позвонила детям и подарков попросила. Коврик для йоги, деду перчатки кожаные, а для Кузьминичны набор «Юный химик».

Все прислали, а еще Лизавете платок теплый и красивый, на черном фоне цветы, как жар, горят.

Какая благодать наступила! В новогоднюю ночь светились желтым окна. Елистрат, высунув от усердия язык, разучивал новую позу на специальном коврике. Мурзик объедался холодцом. Семен и Лизавета целовались, в обновках красовались.

Кузьминична стояла посреди комнаты и улыбалась. Вокруг нее, попискивая, парили пять мышек. Они кувыркались и дергали лапками, очень удивленные новым своим положением. Кузьминична морщились, когда очередная мышка пукала прямо у лица.

– Состав, конечно, надо доработать, – сказала она вслух и подмигнула президенту, который в телевизоре говорил предновогоднюю речь.

– Мы с оптимизмом смотрим в будущее. Все у нас получится! – согласился президент.

Куранты стали отбивать полночь. С Новым годом!

Гро́ши

Петро в болоте увяз. Видно, погибать придется. Болото крепко держит. Трава под руками рвется, кочки вниз уходят, черная жижа грудь обхватила. И выручить некому.

Искал Петро в купальскую ночь цветок папоротника. То ли верил, то ли не верил, а в лес пришел. Ждал, что чудища придут, пугать будут, испытывать. А вышло вон что. В глухой чащобе увидел цветок, горел он красным цветом. Только Петро руку протянул, как цветок отпрянул, словно живой. Погнался за ним Петро по травке, потом по бурелому, по кочкам, да и провалился. Дергался, рвался, людей звал, хоть кого. Только ветки шумят. И к горлу трясина подступает.

– Что, добрый молодец, у меня в болоте забыл? Зачем незваный явился? – услышал он голос.

Повернул голову, сморгнул: глядит на него Болотница. Нос торчит, лохмы свисают, глаза блестят и гнилые зубы щерятся.

– Ты, что ли, меня сюда заманила?

– А хоть бы и я. Соскучилась по людскому разговору, по слову ласковому.

– Отпусти меня, вытащи отсюда! – взмолился Петро.

Болотница улыбнулась, поближе подошла. Ишь, трясина под ней и не колышется.

– Полюби меня, добрый молодец, тогда отпущу. Еще и награжу. А?

Петро аж задохнулся, в рот ему жижа залилась. Откашлялся, сплюнул и сказал только в ответ:

– Полюблю.

Она пальцем поманила, чавкнуло болото, вытолкнуло парня, а Болотница взяла за руку, и полетели они на сухую лужайку.

– Ты люби сильней, люби, не пожалеешь, – сказала старуха и губами прижалась.

Петро глаза закрыл.

Очнулся утром. Руки, ноги на месте, только в грязи весь, одежа порвана, кости ломят, будто всю ночь мешки таскал. Лопух рядом лежит, большой. Поднял его – там деньги, горсть медяков и три серебряных. Ухватил, стал пересчитывал и шепот услыхал:

– Понравился ты мне, молодец. Как луна полная будет, приходи сюда опять. Не пожалеешь.

Взвыл он, заплакал, жижу болотную изблевал. Да что делать теперь? Взял деньги и пошел восвояси, а ноги подгибаются, дрожат, как у хмельного.

Петро батрачил, ни угла ни кола своего не имел. На медяки приоделся, а серебро в одежу зашил. Сходил в церковь, поставил свечку и решил забыть эту ночь, как и не было.

Да не вышло у него. Как луна на рост пошла, так и стал думать, томиться. Гроши-то, гроши, они не лишние. Что целое лето горбатиться, когда одну ночку с бабой перебыть можно? Она ж баба, Болотница-то. Да и не узнает никто.

Думал, думал, в полнолуние ноги сами к болоту понесли. А вторая ночь не такой оказалось. Чего только с ним Болотница не вытворяла! Утром упал без сил, только и смог, что лопух поднять. А под ним уж две кучки, медь и серебро поровну. Скорчился Петро, лежал, дышал. Болотница опять нашептывает, про любовь и луну полную.

Взял деньги, хотел отдать в церковь, да и покончить с этим делом. Нет, жалко стало. Серебра, серебра-то сколько! Пошли у него дела в гору. Сходил на болото и в третий раз, уж золотом Болотница одарила.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

2 из 4