Полная версия
Умереть на рассвете
В нумере имелась кровать, заправленная солдатским одеялом, шкаф со сломанной дверцей и стол с графином воды, без стакана. Иван от усталости сделал глоток прямо из горлышка, но тут же выплюнул – не иначе воду не меняли с прошлого года. Еще немного – в графине лягушки заведутся. Спускаться вниз и материться с дежурным не хотелось, потому просто прилег поверх одеяла и подремал пару часов.
Перед тем как отправиться в гости к Курманову, Николаев решил поискать гостинцев – не идти же с пустыми руками! На рыночной площади уже никого не было, пришлось двигать на вокзал. Знал по опыту, что там всегда кто-нибудь торчит в надежде продать бутылку-другую самогонки пассажирам проходящих поездов.
На перроне, рядом с залом ожидания, до революции был ресторан. Местные барышни, совершали променад под ручку с кавалерами, глазея на проходившие поезда, а мальчишки, к ужасу вокзального жандарма, норовили подложить на рельсы кованые гвозди, чтобы раскатать их на ножички. В ожидании поезда публика заходила внутрь, где дамы баловались зельтерской водой с сиропом, а кавалеры лафитником коньячка и бутербродом с икрой. Мальчишки из реального училища предпочитали – те, кто помладше, конфеты, а старшеклассники эклеры (чтобы подарить девчонкам из Мариинской гимназии).
До революции Иван был тут один раз, когда их отправляли на службу. Двадцать крестьянских парней, отобранных в лейб-гвардию, на оставшиеся гроши упились сами и напоили сопровождающего унтер-офицера так, что два железнодорожных жандарма, призвав на помощь городовых, грузили новобранцев в вагон, как бревна.
С началом войны начались перемены. Вначале исчез коньяк (сухой закон!) и эклеры (ну и хрен с ними!), после свержения царя пропали конфеты «Жорж Борман» (тоже не жалко – все равно нос оторван!), а перрон заполнился не расфранченными кавалерами и кокетливыми мадамами, а грязными и вшивыми окопниками, дезертировавшими с фронта. Ремесленники, кого не отправили на фронт, были объединены с гимназистками в Единую трудовую школу номер один. Хозяин ресторана Теодор Мани не то сбежал в родную Швейцарию, не то убит в суматохе.
Здание ресторана, зияя выбитыми окнами в полстены, пустовало до апреля 1918 года, пока его не отдали под склад для зерна. Окна забили досками, щели замазали, а охранять мешки с народным достоянием заставили вечно пьяных красногвардейцев (Красной гвардии уже не было, но название оставалось). В одной из ресторанных подсобок в восемнадцатом ютилось транспортное Чека, начальником которого успел побыть Иван Николаев. Помнится, рядом с подсобкой лежали мешки с цементом. Народ думал, что это мука, и норовил украсть.
На пятом году Советской власти в здании снова открыли ресторан. Окон стало поменьше (стекла не напасешься!), зато из-за неплотно притворенных рам доносилась разудалая песня про сизого лебедя, который плыл «вдоль да по речке, вдоль да по канавке».
Бывший командир РККА Иван Николаев поморщился. «Нэпманов», вылезших из всех щелей, как тараканы, он не любил. Заходить в ресторан и обогащать совбуржуев не хотелось, но деваться некуда. Оглядевшись вокруг и не узрев никого, кто мог бы продать «гостинец», Иван Афиногенович вздохнул и пошел внутрь.
В зале, обставленном со смесью нищеты и роскоши – позолоченные столики соседствовали с грубыми столешницами, установленными на козлы, садовые скамейки с изящными креслицами, не иначе из особняка бывшего предводителя дворянства, восседали такие же разношерстные гости. Пиджачные пары чередовались с пропотевшими гимнастерками, а дерюжные армяки и шинели – с кожаными куртками. За одним столом под рюмку коньяка решали какие-то дела цивильные мужчины в пиджаках и шляпах, за другим целовались взасос всклокоченный юнец чахоточного вида и «барышня», годившаяся ему в матери, а за третьим, уставленным пустой и полупустой посудой, пять разомлевших бородачей тянули про речку-канавку.
Иван с удовольствием бросил бы бомбу в эту жирующую сволочь, но, как на грех, не было ни осколочной (или хотя бы фугасной!) гранаты, развернулся, чтобы уйти, а к нему уже подскочил парнишка в несвежей рубахе и когда-то белоснежном фартуке.
– Чего изволите, товарищ красный командир? – угодливо поклонился парень.
Новая форма, которую Иван Николаев успел получить перед демобилизацией, сидела как влитая. Все-таки годы службы даром не прошли – в шинели с «разговорами», при солидных усах, выглядел не меньше, чем на командира батальона. Ну, в губернском городе и за комполка сойдет.
– Я, товарищ, на вынос хотел, – солидно ответил Иван. – Негоже мне тут, с этими…
– Понимаю, товарищ краском. Но не положено-с, – с сожалением вздохнул парень. – По правилам, клиент должен заказ за столиком сделать. Спиртные напитки на вынос продавать запрещено-с!
– Да ну, скажешь, запрещено, – хмыкнул Иван. – Ты же, Кузя, должен знать – мне лишнего не надо.
Парень переменился в лице. Николаев когда-то собственноручно поймал его, когда тот тащил из опломбированного вагона мешок с зерном. Иван имел полное право пристрелить расхитителя народного добра прямо на шпалах, но пожалел. Надавал парню по шее и отпустил восвояси, обозвав почему-то Кузей.
Кузя на самом-то деле был Ванька Сухарев, а зерно пытался украсть, потому что после гибели отца мать и младшая сестра умирали с голоду.
– Иван Афиногенович, для вас… – прошептал Сухарев. – Все в лучшем виде. Только, – замялся он. – Лучше бы с черного хода. Увидит кто, вони будет.
– Лады, – покладисто согласился Николаев. Ну, зачем парня подводить?
Пока огибал длинное здание, Сухарев уже переминался в проеме дверей.
– Вот, – стал он совать в руки Ивану свертки и бутылку.
– Сколько с меня? – поинтересовался Николаев, распихивая гостинцы по карманам.
– Да вы что, Иван Афиногенович?! – замахал парень руками. – Мешок тот всей нашей семье жизнь спас.
Зерно Иван парню утащить позволил. Вначале корил себя за мягкотелость, потому что вагон предназначался для Петрограда, а потом жалел, что не разрешил забрать два мешка – вагон позабыли прицепить к составу и загнали в тупик, где хлеб сожрали крысы. А из-за мешка произошли неприятности – Мусик Рябушкин написал на своего начальника кляузу. Если бы Иван не ушел тогда на фронт, то неизвестно, во что бы это вылилось.
– Да нет, не надо задаром, – покачал Иван головой, вытаскивая из кармана горсть бумажных денег, что оставались от выходного пособия да от выручки за трофейные сапоги. (Наткнулись на остатки белогвардейского обоза, разграбленного буденновцами).
– Точно говорю, не надо, – стал отпихивать парень протянутые бумажки. Потом, оглянувшись, прошептал: – Нэпманы из Петрограда – которые под мужиков в армяках фасонят, второй день пьют. Ну, денег, понятное дело, не считают. Так что – за ихний счет.
– Эх, Кузя-Кузя, – вздохнул Иван и сунул все бумажки, что были в горсти, в карман Ванькиного фартука. – Отродясь объедками не питался!
– Гордый вы, – не то с уважением, не то с насмешкой, проговорил Сухарев.
– Какой есть, не переделать, – хмыкнул Иван. – Если понадобится – заработаю. А нет – силой возьму. Просить Христа ради да подъедать за кем – точно не пойду.
Обязательное постановление в ознаменование 2-летней годовщины свержения самодержавия 11 марта 1919 г. № 1948Череповецкий Губернский Исполнительный Комитет доводит до сведения всех учредителей города Череповца и Череповецкой губернии, а также и всего населения, что с 12-го сего марта 1919 года улицы города Череповца переименованы и впредь они будут называться:
1. Воскресенский пр. Советский пр.
2. Покровская ул. ул. Зиновьева
3. Петровская ул. ул. Труда
4. Александровский пр. пр. Луначарского
5. Милютинская ул. ул. Деревенской Бедноты
6. 2-я Покровская ул. ул. Р. Люксенбург
7. Благовещенская ул. ул. Социалистическая
8. Дворянская ул. ул. Пролетарская
9. Источническая ул. ул. Детская
10. Заводская ул. ул. Володарского
11. Тюремный пер. пер. Диктатуры
12. Федосьевская ул. ул. Красноармейская
13. Коржавская ул. ул. К. Маркса
14. Садовская ул. ул. Энгельса
15. Крестовская ул. ул. Ленина
16. Казначейская ул. ул. Коммунистов
17. Сергиевская ул. ул. К. Либкнехта
18. Соборный пер. ул. Красный пер.
19. Северный бульвар ул. Заря Свободы
20. Благовещенская пл. пл. Революции
21. Соборная пл. пл. Интернационала
22. Сенная пл. пл. Красная
23. Торговая пл. пл. 25 октября.
Всем лицам и учреждениям предлагается всю корреспонденцию адресовать по новым названиям улиц. Старые названия допускается приписывать в скобках. Городскому отделу хозяйства и благоустройства вменяется в обязанность в 2-х недельный срок со дня опубликования настоящего постановления дощечки со старыми названиями улиц заменить новыми.
Настоящее обязательное постановление входит в силу со дня его опубликования в местной газете «Коммунист».
Товарищ Председателя Горисполкома Золотов.
Секретарь Новожилов.
Об оказании помощи голодающим в Череповецкой губернииМ.Ю. Хрусталев. Русская Православная Церковь в центре и на периферииКак только открылись масштабы засухи, первым добровольно оказал весомую помощь голодающим Тихвинский Успенский монастырь. Уже к 15 августа 1921 года монастырь, бывший самым крупным среди обителей Череповецкой губернии, пожертвовал пострадавшим от неурожая миллион рублей. В октябре того же года в фонд помощи голодающим поступило 416 тысяч 168 рублей церковного сбора от настоятеля Тихвинского монастыря архимандрита Антония (Демянского).
Декрет ВЦИК от 23 февраля 1922 года о немедленной конфискации церковных ценностей явился полной неожиданностью для духовенства. Декретом предписывалось срочно предложить местным Советам изъять драгоценные предметы из золота, серебра и драгоценных камней, лишение которых не затрагивало интересов самого культа, и передать их в органы Наркомата юстиции. Пересмотр договоров на пользование переданным верующим имуществом необходимо было производить с обязательным участием представителей групп верующих.
Из информационной сводки по губмилиции от 12.10.1922 года.Угон лошади старым хозяином
7 октября с. г. гр-н Инюткин, проживающий в дер. Кадуй, продал свою кобылу гр-ну Ненашеву, жителю той же деревни. После продажи Инютин и Ненашев отправились к гр-ну Соколову, у которого был самогон, с целью обмыть сделку. После выпивки Инюткин стал жалеть о том, что продал свою лошадь. Соколов стал на сторону покупателя. Гр-н Инюткин ударил бутылкой гр-на Соколова, ушел из дома и угнал свою прежнюю лошадь.
Нанесение телесных повреждений
В дежурную часть Черепумил обратилась гр-ка Баранова Мария Ивановна, 1900 г. р., проживающая в г. Череповце по улице Заря Свободы в частном доме, неработающая, с жалобой на гр-ку Семенову Марию, причинившую ей легкие телесные повреждения, попортившие ее товарный вид. Установлено, что потерпевшая гр-ка Баранова М.И., она же Мурка-Щеголиха, занимается проституцией и подозревается в том, что она подпаивает своих клиентов и забирает у них деньги. 11 октября с. г. Мурку посетил гр-н Семенов В.И., совслужащий, являющийся мужем гр-ки Семеновой, получивший жалованье в размере 400 тыс. рублей совзнаками. После посещения он вернулся домой пьяным и без денег. Гр-ка Семенова отправилась к Мурке-Щеголихе и потребовала, чтобы та вернула деньги, украденные у мужа, а после отказа применила силу. Начальником умил тов. Михайловым по данному факту вынесено следующее решение: гр-ке Семеновой за рукоприкладство вынесено общественное порицание, а материалы по гр-ке Барановой М.И. направлены в народный суд с целью высылки данной гражданки за тунеядство и незаконное занятие проституцией.
Мошенничество с использованием гербовой печати
На территории склада № 2 по проспекту имени тов. Луначарского задержан гр-н Смирнов К.С., житель села Хантоново, 1883 г. р., несудимый. Установлено, что данный гражданин в течение года использовал печать упраздненной Югской волости Череповецкого уезда. Печать была похищена гражданином Смирновым для собственных нужд в бытность его делопроизводителем волостного управления. Используя печать, гр-н Смирнов оформлял заявки на мануфактуру, а затем перепродавал их с помощью друзей. Материалы переданы в ОУР для дальнейшего расследования.
Кража со взломом
В подотдел угро поступило заявление от религиозной общины села Никольского на Выксе о том, что в ночь с 5 на 6 октября с. г. путем распиливания решетки на окне была обокрадена церковь Николы и похищено церковное имущество. Задержаны подозреваемые – гр-н Захалустьев 26 лет и Калюжный 19 лет, оба родом из Рыбинска. Участие в совершении кражи отрицают, но при них были обнаружены инструменты: пила по металлу, пробойник, электрический фонарь, ранее похищенные из кузницы села Никольское, и набор отмычек. Также при осмотре сняты отпечатки пальцев, совпавшие с отпечатками пальцев рук гр-на Калюжного. Дознание по делу не прекращено, так как данные граждане подозреваются в краже из церкви Рождества на Мусоре и часовни Филиппа Ирапского в Череповце. Не исключена причастность данных граждан и к другим преступлениям.
В Чуровской волости произошла кража со взломом из дома гр-на Куприянова М.С. На место происшествия выехал агент угро и собака Атлет. Агент угро пустил собаку по следу, и она привела на хутор Анцифирово, где проживает гр-н Орлов. Данный гражданин пытался скрыться, но был задержан Атлетом.
Неосторожное обращение с оружием
Гр-н Васильев Д., 16 лет, житель деревни Матурино, пошел на гулянку с охотничьим ружьем. Хвастаясь перед друзьями, сказал: «Не умею обращаться с оружием», после чего нажал на спусковой крючок и попал в живот гр-на Симакова 17 лет, от чего тот скончался через три часа. Васильев задержан, ружье изъято.
Изнасилование путем обмана
Гр-ка Танина Мария, 30 лет, сообщила угрозыску, что гр-н Романов, матрос с баржи, завел ее к себе на баржу под предлогом жениться и поимел половую связь, а наутро выгнал и сообщил, что уже женат. Романов связь не отрицает, но говорит, что жениться не обещал. Материалы по делу переданы руководству Череповецкого речного порта.
Глава четвертая. Фантазии Алексея Курманова
«Апартаменты» начальника губернского управления умещались за ситцевой занавеской, отделявшей кровать, застеленную серым одеялом, и стол, заваленный книгами, от общей комнаты. Судя по всему, рядом обитал еще один «угловой» жилец.
– Да… – растерянно протянул Иван, думая, куда бы ему сесть. – Как тут и живешь-то, полицмейстер?
– Давай прямо сюда, – показал Курманов на кровать. – Я же домой только ночевать прихожу, – словно оправдываясь, сказал Алексей, вытаскивая из-под стола хлипкую табуретку.
– Не женат, что ли?
– Женат. Дуня, жена моя, народная учительница. Нынче Красноборской колонией заведует.
– Это где? – удивленно спросил Николаев.
– Там, где Филиппо-Ирапский монастырь был, – пояснил Курманов. – Монахи землю пашут, картошку растят. А зачем им три церкви? Вот, в одной церкви колонию для беспризорных обустроили, а Дуню заведующей назначили.
– Правильно, – одобрил Иван. – Нечего долгогривым лодыря корчить. Пусть Богу молятся в свободное от работы время.
– Вот-вот, – кивнул Алексей, водружая на стол закопченный чайник. – Так, где-то у меня сахар был? А может, уже и нет.
– О, голова садовая! – хлопнул себя по лбу Иван, принявшись вытаскивать из объемистых карманов гостинцы и раскладывать их на столе.
– Ого, – вытаращился Алексей на бутылку хереса, пакет с колбасой и белым хлебом. – Откуда богатство? Никак к нэпманам ходил? На какие средства?
– Были средства, да вышли, – засмеялся Иван, сдвигая книги и пытаясь расчистить на столе свободное местечко. – В прежние годы, коли солдат в запас уходил, денег и на корову хватало, и на дом. А нонче – два раза в лавку сходить, и все. Ты бы, товарищ начальник, лучше стаканы нашел. Херес, он для твоего брюха пользительнее, нежели водка.
– Да где бы еще ее взять, водку-то, – улыбнулся Алексей, вытаскивая вместо стаканов две жестяные солдатские кружки. – Разливай, Иван Афиногеныч.
– Ну, Алексей Николаич, – поднял свою кружку Иван, – за встречу!
Николаев выпил до дна, а Алексей только губы намочил.
– Боюсь, – сказал Курманов, смущенно отставив кружку. – Я как-то с морозца спирта хряпнул, два дня загибался, чуть не помер. С тех пор в рот ничего не брал.
– Ну и ну, – помотал Иван головой. – Ты ж, Алексей Николаевич, на сколько лет-то меня моложе, на пять? Тебе сколько – двадцать семь?
– Да уже тридцать стукнуло.
– Ух ты, время летит, – посетовал Иван. – А давно ли мы День твоего ангела отмечали? Вроде двадцать три отмечали?
– Помню, – засмеялся Алексей. – Утром на плацу фельдфебель глазами сверкает, матерится, кулаками размахивает, а придраться не к чему – все стоят как положено.
– А запах! – протянул Иван. – Ротный командир нос платком прикрывал! Давай еще по чуть-чуть…
– Мне хватит, – твердо ответил Алексей, прикрывая ладонью кружку.
– Ну, нет так нет, мне больше достанется, – пожал Иван плечами, придвигая Алексею хлеб с ветчиной. – Ну, поешь хоть, а то глаза голодные.
– Точно. Чего, думаю, есть-то мне хочется? А я же сегодня ни пообедать, ни поужинать не успел.
– А что, паек для ответственных работников отменили? – удивился Иван. – Я-то думал, что вы как сыр в масле катаетесь.
– Да ну, Афиногенович, какой там сыр в масле! – махнул Курманов рукой. – На месяц положено пятьдесят фунтов муки, картошки тридцать фунтов да капусты. Мясо, если убоина есть. Но по мясу нынче губерния план не выполнила, все в центр отправлено. Ну, масло там, фунт, сахара фунт, если от детских пайков останется. – Увидев непонимание в глазах, Иван, пояснил: – В двадцатом году губерния решение приняла – всем городским детишкам до десяти лет каждый месяц по десять фунтов манки давать, фунт сахара и два фунта масла. Если на эти пайки хватает, то и нам достается. Нет, значит, нет. Иногда вместо пайка деньгами дают. Мне, если старыми деньгами мерить, в миллионщиках ходить можно. Только на один «лимон» разве что фунт хлеба купить можно. Так и то – в этом месяце половину жалованья в «Помгол» отдал.
– А говорят, губернская власть ситный с маслом ест да колбасой закусывает? – ухмыльнулся Николаев.
– По мне, понимаешь, лучше пусть голодно будет, зато совесть чистая. Мне так жить легче. И большинство таких. Есть, конечно, шкурники, к себе гребут. Помнишь, хохол у нас в роте был, что сало втихаря жрал? Ты его, Иван Афиногеныч, колодкой для обуви учил.
– Не помню, – покачал головой Иван. Действительно, не помнил, что «учил» кого-то колодкой для снимания обуви.
– Ну, как же… – слегка растерялся Алексей. – Ты же, батька, его из-под одеяла вытряс, схватил колодку и заставил все сало съесть.
– А! Этот… – вспомнил-таки Иван. – Было дело.
Новобранец Видута, которого он колодкой для сапог заставил съесть за один присест добрых четыре фунта сала без хлеба, с тех пор от него нос воротил. Зато потом, все новобранцы, получив посылочку из дома, бежали к нему и выкладывали все, что присылали. А он, самый старый солдат во взводе (не по возрасту, а по службе!), которого уважительно именовали «батькой», делил все по совести.
– Когда вижу такого, что ситный с маслом втихаря жрет, а народ голодает – твою колодку вспоминаю. Думаю, заставить бы его жрать, чтобы нажрался до посинения!
Разволновавшись, Курманов разлил по кружкам остатки хереса, негромко сказал: – Давай за тех, кто в Пруссии да в Прибалтике лежать остался да на фронтах белогвардейских погиб.
Выпили не чокаясь. Курманов, слегка опьянев, налил себе кипятка, заправив сушеной морковкой. Покосившись на фронтового товарища, усмехнулся:
– А что, Афиногеныч, может, тебе еще чуток?
Иван, которому выпитый херес показался чем-то вроде женского пива, от которого ни в голове, ни в другом месте, радостно кивнул.
– Во! – поднял указательный палец вверх Курманов, забираясь под стол и вытаскивая оттуда косушку, запечатанную сургучом: – Похоже, ее туда давненько заныкали да забыли, а я нашел.
Иван, рассматривая бутылку, только похмыкивал. Последний раз он видел такую году в четырнадцатом. Осторожно сбив сургуч, понюхал горлышко:
– Ишь, водкой пахнет, не выдохлась, – уважительно сказал Николаев и, обращаясь к другу, спросил: – Сам-то как, будешь?
– Нет, хватит, – покрутил тот головой. – С брюхом беда, да и с сердцем что-то не то. Да и тебе косушка на один глоток – тут пить-то всего ничего…
– С сердцем-то давно неполадки? – обеспокоился Иван. – Брюхо-то, понимаю, помню, а сердце чего?
– Э, долго объяснять, – махнул рукой Алексей. – После польской кампании стали виноватых искать. Ну, особые отделы армию шерстить принялись. В первую очередь военспецов, а потом нас, комиссаров. Прихожу как-то, а у меня два латыша обыск проводят. Я спрашиваю: «Товарищи, на каком основании?», а они бурчат что-то по-своему. Спрашиваю: «Где ордер на обыск?», а они – сиди, мол, а не то будет тебе ордер. Тут я не выдержал, за револьвер схватился. Кричу: «А ну, руки вверх, а не то пристрелю, как грабителей!» Они с лица спали, говорят – товарищ Лацис приказал. Я им: «Покажите приказ в письменном виде!» Ну, я их под собственным конвоем до штаба бригады довел, приказал под арест взять.
– Ну а чем все кончилось?
– А чем… Ордера-то на самом деле не было, приказа письменного тоже. Ну нервы помотали. Может, под арест взяли, да тут из столицы приказ – мол, товарища Курманова, за храбрость, проявленную во время польского похода, наградить золотыми часами ВЦИК. Награду следует получить в наградном отделе, в Москве.
– Ну, герой! – уважительно сказал Иван. – У меня только наган именной, от комфронта. А тут часы золотые от ВЦИК! Показал бы, что ли.
Курманов вытащил из кармана здоровенные часы-луковицу. Иван, внимательно их осмотрел, открыл крышку, прочитал дарственную надпись и удивленно спросил:
– А где золото-то?
– А золота-то и нет, – засмеялся Алексей. – Когда во ВЦИК пришел, мне в наградном отделе говорят – есть, товарищ, на вас приказ, только часов золотых нет. Берите серебряные. Ну, не отказываться же?
– Лучше бы тебе орден вручили, – засмеялся Иван. – Представляешь, идешь по Череповцу, а на груди у тебя крест, рядом – «Красное Знамя». Все девки твои!
– В «Торгсине» Георгий мой, – вздохнул Алексей. – А твой-то жив? Помню, когда я пришел, ты уже с двумя медалями щеголял. Знаешь, как я тебе завидовал?
– Сохранил, – хмыкнул Иван и полез во внутренний карман.
Курманов бережно развернул тряпицу и стал перебирать награды – Георгиевский крест и медали. Кроме первой, «За беспорочную службу», тут были «Трехсотлетие дома Романовых» и две георгиевские «За храбрость».
– А я за службу непоротую так получить и не успел, – вздохнул Алексей.
– Да и куда, комиссару, медали-то царские хранить, – понимающе кивнул Иван, убирая обратно свои сокровища.
– Ты сам-то кем на Гражданской был? – поинтересовался Алексей.
– Да кем… Взводным был. Ротой одно время командовал, под Перекопом. Потом, когда сокращение началось, предлагали кадровым командиром стать или инструктором, отказался. Не по мне сопли подтирать.
– Странно, – пожал плечами Курманов. – Я думал, ты не меньше, чем комполка.
– Ну, какой из меня комполка… – смутился Иван. – Ни грамоте толком не обучен, ни желания не было. Это ты у нас до комиссара бригады дослужился. А мы что…
– Я ведь не просто так спрашиваю, – построжел взглядом Алексей. – Мне начальник губрозыска нужен, а у тебя опыт. Ты с какого года в партии? В том смысле, в эркапэбе? Если в эсэрах состоял, это хуже.
– Да я вообще ни в каких партиях не состоял – ни в большевиках, ни в эсерах. Потому даже комбатом не стал.
– Как так? – удивился Курманов. – А как же тебя начальником трансчека назначили?
– А меня никто о партиях не спрашивал, – пожал Иван плечами. – Из Череповца в волость курьер прискакал, бумагу привез – вот, есть решение укома ВКП(б) командировать в распоряжение трансчека товарища Николаева. Прибыл в Чека, там сказали – принимай двух агентов. Один, совсем молодой парнишка, из реалистов, фамилию запамятовал, а второй солдат из слабосильной команды. Как там его, Рябушкин, кажется? Я тогда подумал: на кой мне инвалид, а тут выходит дылда, ряха с сажень. Думаю, ни хрена себе, слабосильная команда! Мне потом мужики рассказывали, что этот… слабосильный, в синематографе перед сеансами гирями народ развлекал.
– Мусик Рябушкин, – кивнул Курманов. – Знаю такого. Он всю Гражданскую в Череповце просидел. Ты же на фронт раньше меня ушел, а мы с ним еще восстание в Шексне ликвидировали.
– А что, у нас еще и восстание было? – удивился Иван.
– А то… – хмыкнул Алексей. – Почитай, половина волостей против продразверстки выступила. А в Чуровской волости белогвардейцы целый полк собрали, станцию Шексну захватили. Дрались, пока из Вологды да из Петрограда бронепоезда не подошли.
