Полная версия
ЛоГГ. Спасти императора. 3-я часть триптиха
Райнхард едва не взвыл от боли, когда его рванули за волосы резким рывком и швырнули на пол с такой силой, что тело само грохнулось. Ничего предпринять он не успел – сверху посыпался град ударов куда попало, так что пришлось прикрывать лицо ладонями. Удары были страшными – каждый такой, что становилось странно, что он ещё в сознании. Он смутно понимал, что его валяют по полу ногами, но сколько было тех, кто этим занимался? Неужели не один десяток, а целая рота? До его слуха постоянно доносились взрывы глумливого хохота после каждого раза, когда тело пыталось выгнуться на рефлексе от сильной боли, но довольно быстро и эта реакция стала затихать, а молча дышать становилось всё труднее. Похоже, все предупреждения ворчуна пошли прахом – в какой-то момент Райнхард понял, что надеяться на прекращение казни не приходится, и развеселившаяся орава сама не заметит, как прикончит его. Он без сил остался лежать, не шевелясь и никак не реагируя на неутихающий ливень ударов. Катерозе, неужели ты так и не успеешь прийти на помощь? Как жаль…
Миттельмайер осторожно положил ладонь на плечо леди фон Кройцер. Против ожидания, она не сбросила её резким движением и не огрызнулась вслух. Только уставшим взглядом покосилась в его сторону и молча кивнула с тяжёлым вздохом.
– Что там? – тихо спросил он, сам не особо понимая, что говорит. – Что… – он осёкся и только вздохнул сам.
Катерозе посмотрела на него неподвижным взглядом, только сейчас было видно, что её огненные глаза блестят так, что ей впору только заплакать. Похоже, она решала, стоит ли разговаривать вообще. В этот момент зазвенел сигнал вызова, где-то в недрах не то её причёски, не то в складках слишком знакомого Миттельмайеру плаща, чтоб можно было считать это простым совпадением… «Мне говорят, что я непобедим, что я дерусь недопустимо жёстко, – затрещала на звенящий мотив автоматика, – да мне-то что, я против всех один, да защищаюсь знаком перекрёстка…» Катерозе опомнилась и, молча на миг прикрыв глаза в ответ Миттельмайеру, тронула свободной рукой что-то среди складок под плащом:
– Да, Йозеф, я на связи, слушаю.
– Мы прибыли на базу, – прошелестел тихий добрый голос. – У тебя есть новости? А то именно сегодня снялись с места радужные упыри, представляешь? Полчаса уже, как в пути, вся кодла в полном составе.
– Вы отслеживаете, куда они движутся? – встрепенулась миледи. – Я ещё не звонила розенриттерам, и место, куда утащили букет с нейтральной полосы, только в стадии разработки.
– Могу пока точно сказать, что движутся они точно в сторону вас, но ведь разброс может составить до двух десятков километров, – вежливо говорил неведомый собеседник, от его тихой уверенности в благоприятном исходе любого дела веяло чем-то необычайным. – Может, подскажешь мне ориентир, да я пойму, по курсу ли им оно сейчас.
– Посмотри, накрывают ли они в таком случае особняк Эрледижена, – очень быстро проговорила она, полностью замерев с остекленевшими от напряжения глазами.
– Та-ак, – деловито протянули на том конце связи, – проверим… – и уже совсем изменившимся от удивления тоном добавили. – Слушай, всё отлично совпадает, они туда и летят, вот спасибо за подсказку…
– Тебе спасибо, что сообщил, теперь мы всё должны успеть! – с чувством выпалила она.
– Так это, – радостно усмехнулись вдали, – миледи, слово и дело, а то ж как ещё! Ждём указаний.
– Слово и дело, – почти прошептала в ответ она, разговор оборвался.
Миттельмайер посмотрел на неё столь доброжелательно и умоляюще, что она сдалась.
– Ладно, Ураганный Волк, думаю, ты уже имеешь право это знать, – очень тихо сказала она. – У меня нерешённая проблема со сбежавшими чёрт знает куда розенриттерами, которые ненавидят императора, и орден белой лилии, что предан династии Лоэнграмма, но не афиширует свои предпочтения и рвётся в бой, понимаешь?
– Вполне, – он вежливо кивнул головой. – Но однажды некто Мюзель вытащил меня из плена, ты это понимаешь? А кто такие твои с белыми лилиями, я не знал и знакомиться уже некогда. А ещё ты можешь не знать ещё одну старую фамилию, которая сейчас обзывается Эрледижен, а двадцать лет назад звучала совсем иначе.
Катерозе почувствовала, что земля качнулась у неё под ногами слишком опасно…
– Верно, не знаю, говори, – вежливо попросила она, холодея от неведомого ужаса.
– Ипатьев, – холодно сказал он и успел аккуратно подхватить её под локоть. – Так что бери на борт, не отстану.
Всё-таки выдержка у леди фон Кройцер была железной – никакого резкого визга она не издала, хотя на лице сейчас было прекрасно видно всё, что она думает по поводу услышанного.
– Что ж, у меня будет не самый обычный напарник сегодня, – она старательно произносила слова холодным тоном, силясь поскорее отойти от потрясения, – но значит, так тому и быть. Только не лезь на рожон, ладно?
– Точнее, ты хотела сказать, чтоб не лез вперёд тебя, да? – он вежливо отпустил её и слегка поклонился. – Но тогда ответь, что там. Что с ним там? – при этих словах он посмотрел так, что Катерозе едва не разрыдалась сразу же и в голос.
– Ему больно, – едва слышно сказала она шёпотом. – Ему очень больно, но он ждёт, что мы успеем вмешаться. Ах, если бы он хотя бы носил нужные пуговицы, мы бы знали, где это, сразу же! А так остаётся молиться, чтоб моя провокация сработала.
Миттельмайер кивнул головой, молча пожал плечами и подал ей руку. Она вежливо приложила свою, и к остальным они вернулись уже вместе. Оберштайн взглянул на них как на совершенно обычное явление, остальные же, по-прежнему пребывая в шоке от случившейся беды, уже устали удивляться.
– Электрик отправился, у нас есть полчаса где-то, – будничным тоном заявил министр обороны. – Что, новости получены?
– Да, мы делаем всё верно, – заявил вдруг Миттельмайер. – Все сведения подтвердились.
Оберштайн молча кивнул.
– Едем звонить, – устало произнесла Катерозе. – По дороге надо будет сварить кофе покрепче, право.
Холодно. Наверное, вечер, раз на полу так холодно – да и в рубахе, без куртки, неудивительно. Интересно, увижу ли я солнце ещё раз? Хорошо бы. Сколько прошло времени? Наверняка не очень много, просто оно растягивается от безысходности. Что ж, остаётся только утешаться тем, что дали небольшую передышку, а вот было бы здорово дождаться и выжить. Хотя сам во всём виноват, конечно. Завоевал Вселенную, ага, чтоб вот так валяться сейчас, боясь пошевелиться от боли, какая грустная ирония. Впрочем, знай я об этом заранее, это ведь меня бы не остановило, верно? А вот слушать советы друзей никогда не мешало, вообще-то – жаль всех, с ума там явно сходят от горя. Особенно… нет, нельзя о ней сейчас думать, ещё почувствует что-нибудь не то. Хильда, увижу ли я её когда-нибудь? Господи, позаботься о ней, это всё, о чём прошу.
Райнхард совсем упустил из вида, что выдал себя – палачи уже поняли, что он пришёл в сознание, оттого что лежал молча. Однако они были чем-то отвлечены, слышались голоса, будто сквозь вату.
– Нет, ну что за безобразие, – кипятился кто-то, – сначала как по заказу забава портится от этого отключения энергии, а после ещё и этот дурень является мешаться!
– Да ладно, что такого-то? – спокойно отвечали ему. – Ну рвануло случайно где-то, починили же быстро, и потом, что странного – уважают, раз прислали техника с проверкой.
– Да ну, настроение уже не то как-то…
– Ты что, торопишься? В кои веки оно лишнее сегодня, выпей лучше…
Райнхард против воли насторожился. Отключение энергии? Да эта толпа не местные, здесь от веку такого не бывает, это же старая столица, всё-таки… Так вот почему избиение прекращено – только вот не верится, что всё это случайно. Впрочем, вроде не беспокоятся всерьёз, дураки, а зря – уж не рыжая ли чертовка даёт о себе знать такими намёками? Или ему в бреду голос Катерозе просто примерещился, когда от ударов уже хотелось умереть сразу? Ах, до чего же обидно быть таким беспомощным, ведь даже дышать толком тяжело.
Загрохотали чьи-то сапоги с набойками, приближаясь – кажется, трое или четверо. Впору взвыть от боли, позабыв про всё – Райнхард понял, что его опять рывком ставят на колени, но предпочёл уронить голову на грудь и не открывать глаза, чтоб никого не видеть. О том, что это воспримут как вызов с его стороны, он просто не подумал.
– Глядите-ка, до чего наш гость заносчив – так и не желает разговаривать, – с ненавистью прохрипел кто-то.
– Ну так мы же его не угостили, – с глумливым смехом отозвались над головой, – придержите-ка, чтоб не дёргался…
Райнхард даже почувствовал, что в нём ещё может закипать гнев – за волосы рванули слишком сильно, запрокинув голову вверх, а потом с такой силой разжали челюсти, что пришлось подчиниться от нехватки сил, и в горло хлынул жгучий поток какой-то пакости, похожей на слишком дешёвый портвейн. Он с неожиданной даже для себя силой мотнул головой так, что явно вырвал её из чужих пальцев, и с удовольствием плюнул вниз тем, что ещё не успело попасть внутрь. Рёв, в котором удивление преобладало над животной злобой, прокатился где-то по сторонам и вроде как ушёл вверх. Райнхард произнёс только одно слово, очень крепкое портовое ругательство, которым не пользовался с тех пор, как стал герцогом, но этот удар враги прочувствовали в полной мере, ответив нечленораздельным воем, полным ненависти. Тут же по щеке хлестнули так, что мало ему не показалось, но он лишь снова молча уронил голову на грудь и затих. Где-то вдалеке раздался рафинированный хохот и нарочито жеманные хлопки, будто кто-то аплодировал, издеваясь.
– Что, съели, рыцари розочки, этак он вас приложил-то? – проговорил некто развесёлый и манерный до тошноты. – Всё правильно, вы не умеете оказывать почести сообразно рангу, несчастные плебеи. Придётся показать, как это делается, – и обладатель этого слащавого голосочка громко щёлкнул пальцами несколько раз, явно отдавая кому-то какие-то указания.
Вокруг негромко, но зашумели и завозились – явно приближался ещё кто-то, кто не обрадовал своим появлением массовку. М-да, шуму, как от двух рот, не меньше, но всё равно же целая толпа сверлит взглядом лицо, ни за что не открою глаза, а то кабы не увидеть чего такого, от чего нервы сдадут раньше времени. Итак, засада, тут действительно и розенриттеры, и какие-то вырожденцы из старой аристократии – а значит, где бы всё это не творилось, шансов выбраться никаких… Погибать в космосе было не страшно – обожгёт мгновенно волна горячего взрыва, потеряешь сознание сразу, и уже труп. А тут фантазия у дегенератов и отморозков имеется, и времени у них хватит порезвиться. И даже думать страшно, что сделают с телом потом. Господи, если они тут намерены не торопясь разрывать меня на куски, сделай так, чтоб я сразу умер тогда, неохота служить развлечением подонкам. И позаботься о моих людях, я уже ничем им не могу помочь.
Райнхард не ошибся – тяжёлые шаги не спеша приближались, и те, кто держал его, ослабили хватку, а потом и вовсе отпустили и шагнули в сторону. Он аккуратно взялся контролировать ноги, пытаясь встать – сначала с правой, потом осторожно выпрямить левую… Ах, до чего больно, но ничего, выпрямляемся, так надо, иначе все решат, что я зря столько времени провёл на «Брунгильде»… Ага, шумят уже испуганно, хоть какая-то мелочь, ладно. А теперь не спеша придётся открыть глаза – да что я, смерти в лицо не смотрел, что ли, подумаешь, ещё одна в человеческом обличье…
Так. Ну и унылое же место – похоже, нижний этаж, изначально спроектированный под потайной в старом особняке и весь выложенный диким камнем, или же огромный погреб, где могли хранить запасы на дивизию – то-то сюда действительно около двух сотен ублюдков и набежало, а вон и каменная лестница, ага, странно, что я цел настолько, что смог встать. Стало быть, точно Один, и времени от силы на подзакатье и прошло. Ну и рожи у вас, флибустьеры позора, поди, сам отец Катерозе бы уже плевался бы от такого контента боевого подразделения. И гражданские тоже красавцы, ага, ещё хуже. Чего глядите-то так испуганно, я тут в оковах или вы? Это мне полагается бояться, наверное – вон какое погробище мне навстречу шелестит, я такое только видел, когда мы за Миттельмайером в тюрьму ходили по молодости. Да только нет у меня нынче ни Кирхайса, ни Ройенталя, да и не знает никто, где я сейчас, и Миттельмайер тоже, чего забоялись, что смотрю неласково? Ах ты чёрт, да это же, кажется, тот самый палач из той тюрьмы и есть, просто постаревший уже… Эге, я пропал – эти трусы ничего не забывают, да и сил моих хватает только стоять, на поединок меня не хватит, даже с самым скромным противником. Однако у него тоже страх в глазах проскочил, это приятно. Рискнём, всё равно ж погибать, так пусть не рады будут.
– Освободи мне руки, – ледяным тоном приказал Райнхард, когда чудовище приблизилось почти вплотную.
– Я не за этим пришёл, – ехидно ответил тот, остановившись.
– Тогда катись к чёрту, – равнодушно ответил император и отвернулся всем корпусом, сложив скованные руки на груди и уставившись куда-то вверх, в пустоту.
Ждать долго не пришлось, ждать вообще не пришлось – но такая действительность превзошла все возможные ожидания… Такой боли, как будто в тело впечатался кубометр расплавленного металла, Райнхард не испытывал никогда в жизни, и он с трудом смог понять, что падает на пол лицом вниз с жалобным криком: «Кирхайс!». Изуверы, да на сколько ж вы прикрутили режимы на электрохлысте, этак же сердце просто остановится разом, и останетесь без забавы, дурачьё. Ну всё, посмотрели раз на меня, и хватит – я бы если и хотел шевельнуться, да сейчас точно не смогу. Ах, какая волна жара внутри, этак лихорадка кажется уже чем-то комфортабельным. Катерозе, прости меня, простите меня все, я не выдержу этого, так я не могу.
Передышки ему не дали – и новая пучина ада обрушилась ему на спину, проникая везде… Райнхард почти не осознавал происходящего, а между тем присутствующие услышали чёткое и горестное: «Ройенталь!» – и этот крик, казалось, ушёл вовсе наверх, не желая эхом звучать здесь.
– Чёрт возьми, – сурово проворчал кто-то из розенриттеров, – он так и не желает с нами разговаривать, это же его погибшие друзья, – и демонстративно налил себе стакан и залпом выпил.
– Продолжай, – с сильным неудовольствием в голосе приказал палачу его начальник.
Райнхард не слышал ничего из этого – но новый удар вырвал у него из груди только громкий стон: «Фаренхайт!». Общее настроение уже и так не было весёлым, а сейчас и вовсе стало склоняться к унынию. Палач тупо продолжал, не особенно заботясь о том, что делает, Райнхард, похоже, был и вовсе не в себе, однако на каждый удар называл новое имя, будто звал погибших в свидетели – именно такое ощущение отчего-то стало проявляться у всех присутствующих. Наконец один из полевых командиров резко встал, крупными шагами приблизился к палачу и вырвал хлыст у него из рук. Тот не выказал сопротивления, лишь поклонился с подобострастной улыбкой, а новоиспечённый самодур демонстративно взялся рассматривать орудие пытки с видом заправского ценителя:
– Ничего личного, мужик, но регулятор у тебя сломан на максимуме – так нельзя по всем нормативам, – и он бесцеремонно вытащил из ручки батарею и забросил куда-то наверх. Она пролетела все ступеньки и шмякнулась наверху об пол, тоненько пискнув – вряд ли её можно было вскоре заставить работать.
– Джентльмены, – важным тоном сказал новый персонаж, – рекомендую мероприятие прервать, исключительно по техническим причинам. Иначе вы ничего не оставите от нашего гостя себе даже на закуску.
– Я протестую, – взвизгнул манерный начальник палача. – Если вы портите нам вечеринку, то должны предложить что-нибудь взамен.
Брутальный вояка картинным жестом сложил руки на груди и расхохотался – он явно подсознательно пытался копировать жесты легендарного в среде розенриттеров капитана Шёнкопфа.
– Я Вам не затейник, это не моя работа. А вечеринку портите вы своим криворуким удолбаном, который не умеет оружие в руках держать и сам не понимает, что делает. Вы что, сами не видите, что пауза нужна? Вот и заткнитесь, а лучше включите музычку, скучновато как-то стало, – он нарочито криво усмехнулся. – Шучу, жрать уже охота и выпить, или остальные против?
Тут же возникло очень бурное оживление и суета, и напыщенный сноб молча махнул рукой в знак согласия. В несколько минут развернулась довольно разнузданная пирушка, с хохотом, прибаутками и плясками. Однако всё это никак не проникало в залитое болью сознание пленника – он так и остался лежать на полу на боку, потому что спина сейчас была похожа на одну сплошную рану, а скованные руки мешали лечь вверх спиной. Где-то через четверть часа – однако время среди сплошной боли перестало вовсе существовать – Райнхард с трудом понял, что что-то происходит. Его приподнимал, и на этот раз очень осторожно, как раз тот самодовольный командир, что остановил экзекуцию – впрочем, хотя глаза Райнхарда и были уже открыты, но ничего не указывало тому на то, что эти глаза видят происходящее.
– Давай пей, – тихо, но внятно и без злобы произнёс незнакомец, – тебе полегчает, не бойся, – и осторожно поднёс к губам раненого стакан.
Тот отчего-то молча подчинился – и хотя действительно старое имперское вино фактически вернуло его к жизни, жить ему уже не хотелось. Розенриттер даже поймал себя на том, что вздрогнул от ничего не содержащего сейчас взгляда – и, быстро скинув с себя верхнюю куртку, осторожно уложил раненого на неё – но никакой реакции, кроме едва шевельнувшихся губ, не последовало. Он наклонился, чтоб услышать, и смог разобрать довольно ясно:
– Катерозе фон Кройцер, прости меня, я не могу больше держаться. Прости меня, Катерозе, – и глаза пленника медленно закрылись. Розенриттер поспешно тронул его за шею, проверяя пульс, не без явного облегчения вздохнул, встал и вернулся к пирующим.
– Так, и что там происходит? – холодно спрашивал Миттельмайер у недавнего собеседника. – Вполне себе обитаемый дом, стало быть? – он довольно крепко сжимал сейчас ладонью пальцы Катерозе – та, вопреки всему, вовсе не возражала, предпочтя вдруг говорить меньше, но слушать и только глаза её продолжали поблёскивать в полумраке салона спецавто, как будто внутри у них был автономный источник питания.
Полицейский сейчас был вовсе не похож на себя самого – действительно, увалень-простолюдин, который сам не рад таскаться вечером по чужим полям и поместьям с ящиком датчиков и инструментов.
– Там по словам той, что мне назвалась хозяйкой, идёт вечеринка. Сейчас обработается изображение, посмотрите, кто это. Тем не менее, музыки я не слышал и особо гостей не видел вовсе. Похоже, мероприятие у них проходит в цокольном этаже. Меня поторапливали, говоря, что ещё не все гости прибыли, мол, нечего тут… Но поставить жука я успел, правда, только самого универсального. Это не женщина, а чёрт в юбке, всё видит.
– Логичнее было бы закатить вечеринку на первом этаже с выходом на открытый воздух, всё же? – задумчиво обронил Миттельмайер, скорее для себя, чем для окружающих. – Мне уже тоже всё это шибко не нравится.
– Всё, заработала! – вскинул кулаки кто-то из техников, корпевших над автоматикой. – Всё, сейчас у розентриттеров будет звоночек с записью миледи. Ждём-с, – азартно добавил он, – чует моё сердце, что попадём туда, откуда теперь жук фонит.
– Следи уж, – мрачно ответил ему коллега, – а то как оборвут, не дослушав, так и не успеем зафиксировать.
– Они дослушают, – уставшим голосом произнесла Катерозе. – Я знала, что им говорю, дослушают. Ну, и что это за мымра, вообразившая себя пиковой дамой, знает кто-нибудь или нет? – она с ненавистью воззрилась на изображение, переданное разведчиком.
Миттельмайер застыл с открытым ртом, и в повисшей тишине вдруг раздалось очень неприличное ругательство – это прогремел на весь салон Оберштайн, доселе молчавший, как замшелая скала посреди дикого леса.
– Согласен с Вами, сударь, – поспешил вставить адмирал. – Других эпитетов для Эльфриды Кольрауш я тоже не применяю давно.
– Ах, так вот кто заварил всю эту кашу, – ехидно осклабилась Катерозе, вставая и выпрямляясь во весь рост. – Подождите, дайте мне понять, чего она хочет и как, похоже, она очень кстати окажется в этом раскладе, старый шулер Ройенталь отлично играл в карты, может, и мы не подкачаем… – она шагнула в экрану и накрыла пальцами правой руки место, где проявлялись глаза внучки покойного Лихтенладе. – Как раз и повстречаемся, змея, ну же, начинай уже ревновать – самое время!
Миттельмайер повернулся к Оберштайну и ошарашенно спросил:
– А им-то чего делить, а? Ройенталь давно мёртв…
– Позиции и территорию, – спокойно отозвался тот. – Одна хочет хорошо отыграться и уничтожить то, что ей несимпатично, другая загрызёт кого угодно за то, что ей дорого. К сожалению, интересы змеи и дикой кошки пересеклись, но это к счастью для нас всех.
Миттельмайер озадаченно покачал головой.
– Не больно-то приятно быть призом в чужой драке, но я ставлю на кошку.
– Я не столь категоричен, но это всё, что нам пока остаётся. Взгляните сами, тут штурмовать на деле нечего, но наличие заложника исключает проникновение кого бы то ни было с подобными целями, – Оберштайн говорил ровно и спокойно, но всё же безрадостные интонации были заметны. – Розенриттеры не дураки и не заглотят никакой наживки, не выдернув к себе сначала рыбака. Поэтому пусть миледи резвится – а ну как у неё получится то, что нам надо, но совсем иначе?
– Похоже, всё к тому идёт, – хмуро насупился Миттельмайер. – Во всяком случае, один раз я уже послушался совета одной леди, накануне Вермиллиона, и не жалею об этом.
Катерозе тем временем убрала руку с экрана, повернулась к нему спиной и схватилась ладонями за виски.
– Ах, какие же они гнусники там все… – едва слышно прошипела она себе под нос, чуть склонив голову вниз. – Я лично после всего напалмом выжгу эту помойку… Ну что там с пеленгом, разобрались, куда ушёл звонок? – добавила она уже громко, с апломбом повелительницы.
– Да, леди фон Кройцер, – вежливо ответили ей с места техников. – Как и ожидалось, звонок был принят в цокольном этаже особняка Эрледижен. Передача была прослушана полностью, не прерываясь ни разу.
– Уже неплохо, значит, слушали, гады, – злобно ухмыльнулась она, складывая руки на груди. – Что ж, они сами себя хоронят, пусть, пусть мёртвые хоронят своих мертвецов, у нас есть дела поважнее. Ураганный Волк, проверь, пожалуйста, не поступало ли тебе лично каких звонков домой, или в рабочий кабинет, или твоим доверенным лицам с просьбой найти тебя, ну, и прочие варианты связи с тобой. Если нет – дай удобные тебе координаты, сейчас тебя будет разыскивать некий таинственный персонаж, а нам он нужен.
– Понял, – деловито ответил Миттельмайер. – Будет сделано.
Полыхнул экран экстренной связи, и появилось хмурое лицо Кесслера.
– У нас занятные передвижения вокруг замка императора, это раз. Просто сообщаю, ситуация под контролем. Второе поважнее – явился с повинной адъютант Меркатца и рассказывает детали похищения, сообщает имена и функции исполнителей.
– И всё? Негусто, – фыркнул Оберштайн презрительным тоном. – Чем он мотивирует свой поступок?
– Честолюбивое чистоплюйство, я бы сказал, – тем же тоном ответил Кесслер. – Дескать, его господин дрался с императором в честном бою, а то, что было сделано – отвратительно и безобразно.
– Ага, нервы сдали – побежал сдавать сообщников? – Оберштайн даже криво усмехнулся.
– Да он плетёт какую-то ерунду про то, что его обманули, чего-то не рассказали, ну, как всегда.
– Кесслер! – вдруг вскрикнула Катерозе, даже протянув руку в сторону экрана. – К чёрту перебежчика, срочно установите дополнительную охрану к дому адмирала Миттельмайера, а лучше и вовсе эвакуируйте всю семью по-тихому. Быстрее, прошу Вас!
– Слушаюсь, – ответил тот, подождал, пока Оберштайн кивнёт ему, и отключил связь.
Как грустно и как печально. Странно, стоило сломаться – и всё, оставили в покое. Да вот надолго ли, скорее всего, вовсе ненадолго, во всяком случае, восстановиться мне вряд ли удастся до этого момента. Да и не уверен я вообще, что мне вовсе теперь что-то удастся – размазали так, что можно делать со мной что угодно – даже мысли о том, чтоб сопротивляться, не появится. Какого чёрта я не умер во время этой пытки? Я себя даже в теле своём не чувствую толком, что со мной, не пойму. Больно, и всё. Больше ничего, только больно везде. Где я, по-прежнему там, где глумилась эта орава мерзких рож, или ещё где-то? Катерозе, что со мной? Где ты, рядом или снова где-то вдали? У меня нет сил, я боюсь, Катерозе, сделай что-нибудь. Помоги мне, я, похоже, погибаю.
Райнхард попытался тряхнуть головой, это удалось лишь отчасти, но привело его в чувство окончательно. Правда, пришлось об этом пожалеть почти сразу – мало того, что во всём теле отозвались мириады злых иголок, так ещё и в голову, где свободно разгуливала сильная мигрень, ворвался шум и гомон вражьей пирушки. Насколько хорошо то, что пока им не занимаются? Но всё же, именно сейчас стало понятно, что происходящее уже подпало под категорию «невыносимо». Хотелось закричать так, чтоб навсегда сорвался голос. Хотя бы. А то, тоже неплохо, получить смертельный удар каким-нибудь клинком. Только не лежать тут почти безжизненной тряпкой на потеху слизнякам в человеческом облике. Ну, или пусть сгорит к чертям всё вокруг, плевать, что вместе со мной. Стоп, император, это называется истерика. Ничего хорошего, конечно, но сам факт её наличия уже говорит о том, что пусть самые ничтожные, но силы ещё есть. А это не повод ими бросаться. Не можешь на деле ничего – лежи, возможность выиграть время всегда пригодится. Эх, до чего же сложно самому применять все эти советы на себе. Всё же до такой слабости ещё не доходило, не припомню. Всё же, хочется, чтоб случилось ну хоть что-нибудь. И желательно, хорошее. Или в этом аду надеяться на это глупо?