Вы друг друга стоите

Я вспоминаю, как стояла на пороге в первый раз, нервничающая, полная оптимизма и надежд, что мне удастся легко вписаться в их мир, что они будут считать меня членом семьи. Николас тогда обнял меня и поцеловал в щеку, широко улыбаясь. «Они полюбят тебя», – пообещал он.

Дверь открывается. Дебора скалится в неискренней улыбке, и я борюсь с искушением засунуть два пальца в горло прямо здесь.

Мы с Николасом в последний раз со взаимной ненавистью переглядываемся, а потом беремся за руки. Он сжимает мою ладонь. Я жму в ответ сильнее, но в итоге пальцы болят у меня же.

Глава пятая

Логово Роузов пахнет как заросший пылью постапокалиптический магазин «Все для ванны и тела» со шлейфовыми нотками лака для волос. Этот запах меня всегда обескураживал, так как найти собственно пыль мне ни разу не удалось. Каждая комната битком набита роскошью – попытка воссоздать французские замки со стульями времен Людовика XV в надежде, что пятен на розовом ковре посетитель не заметит. Если вам меньше двадцати, ходить вы должны босиком. В «приемной» стоит один-единственный телевизор в доме, реликт семидесятых годов, который никогда не включают и чья единственная цель существования – отражать шок на лицах гостей оттого, что кто-то еще держит в доме такое ископаемое.

Стоит переступить порог, как тебя покрывалом окутывает тишина, будто на месте преступления из романов Агаты Кристи, заставляя понижать голос, что отвечающий за человеческие эмоции процессор миссис Роуз трактует как восхищение.

Это ее ода канувшему в Лету «Позолоченному веку», когда дети подавляли все мысли и эмоции, только чтобы облегчить жизнь своим охочим до вина родителям.

Вишневое дерево, плотная ткань, дамаст с рисунками цвета оникса на угольно-черном. Бурбон (тысяча долларов за бутылку) с запечатанной пробкой, хрустальные конфетные вазы, пустые. Витые золоченые рамы, пепельницы восемнадцатого века из серии смотрим-но-не-трогаем под стеклом с подсветкой. Музей истории Роузов, на которую всем наплевать, кроме сморщенных старичков Роузов, выросших здесь, и, возможно, меня, непрошеного невзрачного сорняка, если все же придется выйти замуж и остаться в этом бедламе.

Ленточки Николаса из списка отличников средней школы висят в рамке сразу напротив входа в столовую. Все доказательства, что у Роузов есть еще и дочь, тщательно уничтожены везде, кроме одной комнаты, которую они называют «малой гостиной». Там стоит большое фортепьяно, полчище фарфоровых кошек и портрет Хезер c последнего курса. На заднем плане видны лазерные лучи, а на самой Хезер – подтяжки c черными резинками. Ее мать иногда говорит о ней так, словно она умерла. Николас рассказал мне, что его сестра диджей, ставит электронную танцевальную музыку, и уже за одно это она стала моим любимым членом этой семьи.

– Наоми! Дорогая! Как я рада тебя видеть, – восклицает Дебора и наклоняется ко мне, поцеловать воздух сначала у одной щеки, потом у другой. Этому ледяному выражению лица и умению говорить гадости исподтишка она научилась у своей свекрови (по-настоящему устрашающая личность, с которой я виделась лишь раз до того, как дьявол позвал ее домой).

Честно, эта женщина понятия не имеет, где она находится. А живем мы – с ума сойти! – в Моррисе. Половина населения покрыта шерстью и питается ягодами из леса.

Первая личная встреча с Деборой была травмирующим опытом. Она постоянно строчила в «Бофор Газетт» такое количество жалоб на жизнь в целом, что они выделили ей колонку советов под названием «Дорогая Дебора», где она с тех пор выжимает из себя жемчужины мудрости для верных читателей по всей стране. Мне-то известно, что все «жемчужины» Деборы – только бижутерия, потому что она ни разу не решала проблемы сама, а всегда бросалась за помощью к Николасу.

Фотографии, которая прилагается к ее разглагольствованиям, не меньше пятнадцати лет. У нее та же короткая прическа из аккуратно уложенных отдельных прядей, только мелирование стало заметнее, а кожа вокруг глаз натянулась, хотя сами они, похоже, уменьшились вполовину. Серьги она носит такие тяжелые, что мочки вытянулись, достигнув длины в пять сантиметров.

Она сжимает мое лицо мягкими прохладными ладонями. Сомневаюсь, что в ней течет кровь. Иногда ее лицо слегка розовеет, но это только потому, что ее слишком долго держали на зарядке и разъем перегрелся.

– Господь всемогущий, Наоми, ты отрезала волосы! И прямо перед свадьбой! О чем, скажи на милость, ты думала? Какой мастер тебя обслуживал, я добьюсь, что ее уволят!

Я ерошу свою ужасающе короткую челку, а Николас прячет усмешку, довольный, что все оскорбления вместо него мне выскажет его мать.

– Это такой стиль. Как у Амели. – Все, с этого момента буду ссылаться на Амели в качестве оправдания своей халтуры. Буду приводить ее в сравнение, когда только смогу.

Дебора выглядит так, будто во рту у нее целый рой пчел.

– При твоей форме лица челка тебе совершенно не идет. Хотя, уверена, ты это уже поняла и записалась на процедуру наращивания волос. – И, не дожидаясь подтверждения, торопится продолжить изучение моей внешности – как и всегда при наших встречах. – Ты вообще вся выглядишь из рук вон плохо, дорогая. Такая выцветшая и распухшая. Ты нездорова?

– Да! – радостно соглашаюсь я и обнимаю ее, чего никогда не делала раньше (вы только посмотрите, сколько новых развлечений!), чувствуя, как шевелятся и хрустят кости под строгой одеждой. Ключица выпирает так сильно, будто ее скелет закопали недостаточно глубоко.

Она дергается, вырываясь, покрытая моими воображаемыми микробами.

– Наоми шутит, – жалобно встревает Николас. – В машине она говорила, что чувствует себя хорошо.

Дебора хлопает себя по груди, будто ощутив учащение сердцебиения, и ведет нас в гостиную, похвастаться новой вешалкой (из гигантской секвойи за тысячу двести долларов) и выслушать комплименты. Я чувствую запах еды и предвкушение бесплатного ужина – единственное, почему я до сих пор не проткнула себя этой вешалкой.

Когда миссис Роуз встает проверить «женщину» на кухне, я вытаскиваю телефон и начинаю стучать по клавиатуре, громко бормоча под нос: «Саше». «Картины-каракули. Зловещие фарфоровые фигурки крестьянских детишек за работой».

Николас подозрительно косится на меня.

– Ты что делаешь?

– Записываю, что нам нужно купить, чтобы ты чувствовал себя как дома. Ты ведь обожаешь это место, никогда не хочешь уезжать, так что хочу воссоздать эту магию. – И я снова утыкаюсь в телефон: – Букеты, подаренные любимыми. Хм-м-м, придется где-то найти каких-нибудь любимых.

Он указывает на предыдущий букет «просто так», уже завядший, недельной давности.

– Такие ты хочешь? – с сарказмом шепчет он. – Уродливый веник за сорок долларов? Или, – он указывает на безвкусную изумрудную брошь в витрине, – может, это? Сделает ли бесполезное украшение тебя счастливой, любимая моя?

Если я услышу от него еще одно «бесполезно», то затолкаю в багажник его самого.

– А ты возьми и укради ее, и мы посмотрим.

Он поджимает губы, а у меня внутри все поет от осознания того, что я вывела его из себя. Миссис Роуз возвращается в пределы слышимости, и я беру в руки вазу, принадлежавшую матери Гарольда.

– Мне нравится эта урна.

– Это ваза, дорогая. – «Вазу» она произносит как «ва-а-за». Она просто должна ее ненавидеть, так как легенда гласит, что как-то они со свекровью сцепились в драке, решая, где будет похоронен Гарольд: рядом с женой или с Любимой Мамочкой. Вообще-то, Николасу грозит та же проблема.

– Удивительно, что такая очаровательная урна еще никем не занята, – продолжаю я, будто не услышав. – Хотя, полагаю, однажды жилец найдется. – Тут я окидываю Дебору задумчивым взглядом, медленно, от макушки головы до носков снежно-белых туфель. – Чудеснейшая семейная реликвия. Только представьте, когда-нибудь они все будут стоять в моем доме – я польщена. Ник, посмотри – так и вижу эту прелестную урну у нас на холодильнике, да?

Он прищуривается, услышав это сокращение своего имени, и собирается ответить, но миссис Роуз успевает влезть первой:

– Никки, что скажешь о новой прическе Наоми?

Невозмутимый вид он сохраняет только потому, что стоит прямо напротив окна. Вытолкнуть его наружу мне не составит ни малейшего труда.

– Наоми всегда выглядит превосходно, – отвечает он и, отойдя на три шага в сторону, добавляет: – У нее достаточно широкий лоб, поэтому она может позволить себе короткую челку.

Свои мерзкие ухмылочки они прикрывают синхронным жестом. Николас замечает это и тут же с потрясенным видом опускает руку. Я улыбаюсь, подтверждая его худшие страхи.

Да, Никки, ты превращаешься в свою мамочку.

– Ну разве эти розы не прелесть? – спрашиваю я Дебору, указывая на коричневые сухие стебельки с прошлой недели. – Ваш сын такой заботливый, все время дарит цветы.

– О да, он просто умничка, – воркует она. – Никки так меня балует. Что за чудесный мальчик. Он и с тобой такой же, уверена.

Моя улыбка принимает недобрый оттенок, и Николас уставляется под ноги, рассматривая что-то занимательное на ковре.

– Только взгляни на эти, свежие, – зовет она меня в «малую гостиную». С маленького столика на меня насмешливо смотрят с прискорбием потраченные еще сорок долларов. Логотип бензозаправки он с упаковки оторвал, но что делать, когда с холодами розы достать будет все сложнее? Придется раскошеливаться на сотни баксов в неделю за доставку из цветочного магазина.

– Просто сокровище! – Дебора сует букет мне под нос. Я наклоняюсь и вдыхаю.

– Так вот как пахнут цветы! Никогда не видела их так близко, так что даже понятия не имела.

Николас вздыхает, подняв очи горе.

– И вот еще что мне привез Николас, посмотри. – Дебора откидывает крышку черной бархатной шкатулочки, внутри которой поблескивает лента с коричневыми бриллиантами. Никогда не понимала этого увлечения ими. Такое уродство мне не нужно. Подари кто-нибудь такое, я бы никогда и не надела. И все же меня чуть ли не подташнивает от зависти.

– Вы счастливица, – произношу я, не отрывая взгляда от Николаса. Голос звучит фальшиво, и я знаю, что мы все это слышим. – Какой был повод?

– Наша с Гарольдом годовщина.

Гарольд, ссутулившись, дремлет в кресле, устроившись на боку. Она будит его, дергая за воротник, пока он наконец не выпрямляется.

– А что он подарил тебе, дорогой? Клюшки для гольфа?

Гарольд, подпрыгнув, хрюкает. По разговорам носом он специалист.

– Повезло, повезло, повезло, – пою я. – Вам так повезло, что ваш взрослый сын покупает вам бриллианты и клюшки для гольфа в честь годовщины, которая даже не его! Даже представить не могу, до чего он дойдет на нашу с ним годовщину, – выделив местоимение, произношу я, в этот раз не осмеливаясь взглянуть на Николаса. Он хочет поймать мой взгляд, чтобы показать, что уже дошел до точки кипения, а я ему такой возможности не даю.

Беседа с миссис Роуз всегда состоит из ее восторженного кудахтанья над Николасом пополам с жалобами, так что самое время ей перейти ко второй части. Она спрашивает, почему никто еще не получил свадебные приглашения, ведь она уже выбрала и открытку, и текст. Я молчу, оставив Николаса выкручиваться в одиночку.

По правде говоря, мы с Николасом не можем решить, какое фото с помолвки послать. Большинство пар прикрепляют их к предварительным пригласительным, но так как мы их не отправляли, Дебора настаивает, что мы Непременно Обязаны Приложить Их К Официальным Приглашениям.

Я хочу использовать ту, где меня сняли в фантастическом ракурсе. Там кажется, что у меня и ресницы длинные, и губки пухленькие, и грудь больше. Вся магия фотогеничности на этом снимке досталась мне, поэтому у Николаса один глаз совсем закрыт, а другой еще закрывается. Фотосессию проводили в довольно морозный день, поэтому на фотографии первыми в глаза бросаются его торчащие под рубашкой соски. Каждый раз смеюсь, когда вижу.

Николас, в свою очередь, хочет использовать тот кадр, где он выглядит как модель из мужского журнала, а у меня от ветра волосы все лицо закрывают.

– О, я думал, мы их уже разослали, – отвечает Николас матери. – Это я виноват.

– Лучше поторопитесь, – предостерегает Дебора. – Или никто не придет.

Уши Николаса дергаются, точно локаторы. В глазах зажигается огонек надежды. Эти приглашения никогда не попадут на почту. У меня нет никакого права обижаться, что он не хочет жениться на мне, потому что я тоже не хочу выходить за него замуж, и все же обидно. Я успокаиваю себя тем, что не хочу выходить за него замуж сильнее, чем он – жениться на мне.

Но когда мы на минутку остаемся одни, улыбка исчезает с его лица и он шепчет мне на ухо:

– Почему ты никогда не встаешь на мою сторону? Ты всегда бросаешь меня одного.

– Ты всегда бросаешь меня первым, – шиплю я в ответ.

«Женщина» приготовила телятину. Телятину я не ем, и миссис Роуз об этом знает; вот почему, до сегодняшнего вечера, в меню всегда было второе блюдо на выбор. Но не сегодня. Должна признать, у нее творческий подход к ответному удару.

Она внимательно наблюдает за мной, жадно ожидая реакции, так что я смотрю ей прямо в глаза и откусываю огромный кусок. Сегодня приходится забыть о собственных моральных убеждениях. Я съем этот несчастный полусформировавшийся зародыш теленка, если это заставит Николаса как полного болвана бросить меня прямо перед его матерью. Вот какая у меня цель сейчас, до чего я докатилась…

Взгляд Николаса пригвождает меня к месту. Чем сильнее он сердится, тем больше мне хочется танцевать. Он подает столько невербальных сигналов, очень явно подсказывающих, что двигаюсь я в верном направлении: стиснутая челюсть, подергивание мышц, сжатые кулаки. Кто-то должен научить его, как блефовать в покере, или его оберут до нитки. Возможно, даже я, при неизбежном разводе. Мы с моим великолепным адвокатом уедем в закат, забрав все, что у него было.

– Никки просто обожает телятину, – мурлычет миссис Роуз.

Вообще-то нет, но спорить он не станет.

– А что еще любит ваш взрослый сын? – спрашиваю я. – Вы проводите с ним времени больше, чем кто-либо, так что с этим вопросом только к вам. – Я драматично вздыхаю. – Даже сейчас я многого не знаю. Наш Никки на удивление загадочный.

На этих словах он тут же смотрит на меня, и в глазах читается искорка веселья.

– Не стоит себя недооценивать, Наоми, – отвечает он. – Думаю, ты приближаешься к разгадке.

– Да, похоже на то. Хотя потребовалось некоторое время.

– Ну не всем же схватывать на лету.

Я, прищурившись, наблюдаю за ним, перекатывая в руке бокал с клюквенным соком.

– Ты не хочешь поделиться с родителями важными новостями? – наконец произношу, улыбаясь уголком губ.

Он мрачнеет, брови сходятся на переносице, а его мать вне себя от волнения. Наверное, поверить не может, что в его жизни произошло что-то, о чем она узнает не первой:

– Новости? Какие новости? Расскажи нам, Никки.

– Расскажи им, Никки, – копирую я.

Дебора в панике смотрит то на меня, то на него. Разумеется, до смерти боится, что я беременна. Ребенок вне брака! Что скажет пастор Томас? Чтобы напугать ее еще больше, я рассеянно провожу рукой по животу. Она издает какой-то резкий прерывистый звук, точно скрежет стула по деревянному полу.

Николас замечает мой жест.

– Любимая, я понятия не имею, о чем ты говоришь.

– Это нечаянная радость. – Я наслаждаюсь моментом. – Мы не планировали, что все произойдет так быстро, но так устроена жизнь.

– Если есть какие-то новости, – скрипит зубами он, – то точно не у меня.

Я наклоняю голову набок:

– А разве у нас не случалось ничего интересного за последнее время?

– Кстати, о новостях! – вмешивается Дебора, пытаясь переключить внимание обратно на себя. – Приближается моя пятая годовщина в газете.

– Мы знаем, – бормочет Гарольд, раскладывая на коленях льняную салфетку. Дебора выразительно смотрит на него, пока он не заправляет вторую за воротник. Готова спорить, за год она приучит его надевать нагрудничек. – Мы все знаем.

К его огорчению, Дебора накладывает ему на тарелку еще артишоков.

– А они могут не знать.

Она написала об этом Николасу три раза на этой неделе, намекая, что если он хочет пригласить ее в ресторан, то только не в «Руби Тьюздей», «Пиратский дворик» или «Эпплби», которые она продолжает бойкотировать, так как разругалась с персоналом.

– Поздравляю, – на автомате реагирует Николас.

– Да, большое достижение, правда? Думаю, я решила проблем больше, чем мэр! Недавно спасала браки на каждом шагу, но вот прочитаешь завтрашнюю колонку – увидишь, что даже я не могу помочь даме, пару дней назад молившей о помощи. – Дебора улыбается, точно съевший канарейку кот. – У нее роман с «мастером на все руки» – с рабочим!

– Как жаль, что Николас не распускает руки… то есть совсем ничего ими не делает, – произношу я, возвращаясь в центр внимания. – Мне приходится со всем справляться самой. Но у меня, что интересно, даже лучше получается.

– Маловероятно. – Взгляд Николаса, кажется, может иссушить меня до мумии.

– Справляться самой? – повторяет Дебора, обернувшись к нему. – Что-то сломалось? Наоми не должна ничего чинить. Так она может только еще больше напортить.

– А выбора нет, – заговорщицким шепотом признаюсь я. – Положение отчаянное, а Николас своим инструментом пользоваться не хочет. – Я касаюсь ногтем губ, видя, как он напрягся.

– Николасу инструменты не нужны, – решительно заявляет Дебора, не замечая, что мы общаемся шифром, скрывающим ненависть. – Если что-то сломалось, вызови мастера.

– Хорошая мысль. Не знаете, о ком там та дама писала?

С Николаса довольно.

– Работать руками, – с выражением говорит он, – не имеет смысла, если твоя невеста думает о чем-то своем и, можно сказать, вообще не участвует в процессе.

Судя по тому, как запотела вилка у него в ладони, руки у него сейчас горячие и влажные. А вот что бывает, когда называешь меня куклой на полке. Так, значит, я мало общаюсь за ужином с его родителями? Ох, как он пожалеет об этих словах.

– Гарольд! – рявкает Дебора.

Гарольд подпрыгивает.

– Что?

– Дети живут в никуда не годной лачуге. Заставь их вызвать рабочих.

Гарольд, заставляющий меня или Николаса что-либо сделать, – сама мысль об этом нелепа. Он не в состоянии просидеть с открытыми глазами хоть одну рекламу. А из кресла Гарольд встает, только чтобы дойти до другого кресла. Они с женой сейчас в парных свитерах винного цвета, и из-под его воротничка с закругленными уголками торчит повышенная волосатость, что заставляет меня искоса взглянуть на Николаса, представляя, каким в старости будет он. Последний раз право на свое мнение у Гарольда было в 1995 году, и с тех пор он живет только ради того момента, когда ему разрешат лечь спать.

Поверьте: большего о Гарольде вам знать не захочется. Он как лазанья, уже три месяца стоящая в глубине холодильника. И с каждым слоем становится все хуже.

За ужином он обязательно пьет сельтерскую воду, а его седые до белизны волосы, как и брови, торчат короткими пучками хлопка. Если сидеть прямо напротив, то сквозь этот причудливый пушок все видится в полупрозрачной дымке. Общается он преимущественно фырканьем, кряканьем и хрюканьем. Как-то я наткнулась на него с «Плейбоем» в руках, и он спросил: «Ты когда-нибудь была с мужчиной в возрасте, Нина?»

Мой начальник, мистер Ховард, рассказывал, что знал Гарольда еще много лет назад, и что его «командировки» в Неваду в восьмидесятых на самом деле означали посещение «Мужского клуба Беллы». Как невинный наивный цветочек, я, конечно, представила элегантных джентльменов с сигарами, играющих в карты. Последовавшие потом пояснения Зака оказали в равной степени травмирующее и завораживающее действие.

С Николасом этим открытием я делиться не стала. Придерживая информацию, жду нужного момента – когда собью его с ног, чтобы после такого он точно не смог подняться.

У меня будет мой треклятый лимонный пирог, а твоя мать вообще не приглашена на свадьбу. Удар ногой с разворота. Вместо платья я надену фрак, и мы сбежим, чтобы обвенчаться тайком. Удар ребром руки по горлу. Мы никогда не назовем дочь в честь Деборы. Удар ногой в грудь. Я уже год не пользуюсь вощеной ниточкой для зубов. Апперкот. Твой отец ездит в бордели.

– Позвоните коллектору, – советует Гарольд. – Скажите, что не будет ордера – он ничего не получит. А потом возьмите и спрячьте все в загородном доме.

Хотелось бы мне тоже жить в том мире, где сейчас находится Гарольд, участвующий в какой-то своей беседе, параллельно нашей.

– Вообще-то, – сообщаю я, – мы хотели сказать, что собираемся завести собаку.

– Это не так. – Николас сильнее вцепляется в вилку.

Я потягиваю клюквенный сок. Какая гадость.

– Какую-нибудь маленькую, тявкающую. Может, терьера или чихуа-хуа.

У Николаса на щеках желваки ходят ходуном.

– Наверное, мы и кошку тоже заведем, – размышляет он.

Дебора хмурится, глядя на меня:

– А разве у Наоми нет аллергии на кошек?

– В самом деле? – Николас улыбается своей чистой тарелке. Он съел все до крошки, даже грибы в сливочном соусе, которые не любит. Ну что за славный мальчик. Спорим, еще и хвостом виляет – ждет, чтобы его по головке погладили.

Николас делает вид, что задумался:

– Даже, наверное, две кошки, чтобы не скучали.

– А я тут подумала, – перебиваю я (разлад между нами становится все очевиднее, даже Гарольд теперь слушает), – что не буду менять фамилию после свадьбы. Многие женщины так делают.

Это Дебору ни капельки не волнует. Уверена, она даже рада – не придется делить имя с еще одной женщиной. Я невозмутимо меняю тактику.

– Вообще-то… – протягиваю я. – Сейчас бывает, что имя меняет мужчина. «Николас Уэстфилд», в этом есть своя прелесть.

– Он не может поменять фамилию! – вскрикивает Дебора.

– Почему нет? Женщины же постоянно меняют. Что соус для гусыни, то и для гусака.

Николас, не удостоив меня ответом, только качает головой.

– Но это просто смешно! – пыхтит его мать. – У него очаровательная фамилия. Не то чтобы твоя не… звучит… но уж точно не такая необыкновенная, как Роуз, согласись? «Доктор Роуз», вот как его все знают здесь. И он не будет ее менять. Уверена, он захочет, чтобы и дети тоже носили фамилию его семьи.

– А у нас не будет детей, – объявляю я. – Я бесплодна. Потеряла матку при участии в финансовой пирамиде.

Николас со стуком бросает вилку на стол и встает. Стол он обходит, топая громко, но недостаточно, чтобы заглушить испуганный вскрик матери.

– Уже поздно, – сердито зыркнув на меня, произносит он. – Пойдем, Наоми.

Я взмахиваю рукой в направлении тарелки, притворяясь непонимающей:

– Но я еще не закончила.

– Нет, – схватив меня за руку, возражает он. – Закончила.

Николас так хочет вытащить меня из дома, разве что не перекидывает через плечо. Щеки горят от ощущения победы, и я чувствую, что вся сияю. Тяжелый случай. Вот так я хотела выглядеть на фотографии для свадебных приглашений. Очень хочется упасть на пол и смеяться, пока не треснут ребра, но меня тащат к двери. Сейчас он весь сгусток напряжения.

– Спасибо за ужин! – радостно кричу я через плечо. – Ваш взрослый сын и я очень вам благодарны!

– Перестань так говорить! – яростно требует он, дергая меня за руку, когда я упираюсь каблуками в одну из клумб.

– Перестать благодарить за обед? Это не очень красиво, Никки.

По дороге домой мы терпим друг друга молча, мысленно готовя аргументы для спора. Остановившись в пятне света на нашей подъездной дорожке, тут же выходим из машины, с такой силой хлопнув дверьми, что ураган бы обзавидовался.

– Не хлопай дверью моей машины! – Ага, будто сам ее мягко прикрыл. Он просто обожает этот символ своего положения в обществе и наверняка женился бы на ней, если бы это было приемлемо в социальном плане.

– Твоя машина не настолько красивая и даже не первая в рейтинге надежности автомобилей. Надеюсь, птицы будут какать на нее каждый божий день до скончания веков! – Прямо на лобовое стекло у самого его лица, получится отличная белая клякса.

– Ты бесишься, потому что сама сидишь за рулем шерстяного мамонта.

– С моей машиной все в порядке.

– Не сомневаюсь, когда-то она была в отличной форме, году так в 1999-м.

Вы только послушайте! Да он вряд ли вообще водил машину старше двух лет.

– Покупаю то, что могу себе позволить. Не у всех такие богатые родители, способные оплатить обучение в школах для мажоров в Новой Англии.

– Хочешь учиться в колледже? Так иди учись! Но не надо наказывать меня за то, что могу позволить себе купить прекрасный автомобиль.

Вот мы и подошли к главной причине. У Наоми нет диплома об окончании колледжа. У Наоми нет шикарного автомобиля. Как же оценить ее без этих необходимых вещей? Мои родители сказали бы, что стоило больше трудиться и подать заявки на стипендии. А та фраза Николаса во время игровой вечеринки – что мне не нужна работа и как никто не верит в меня. Жаль, нельзя вернуться в прошлое, я бы дважды дверью хлопнула.