Вы друг друга стоите

Да. Я наконец смотрю на него и, выглянув из клубящейся над головой тучи негодования, замечаю, что у него есть такая же своя. Какой он проницательный. Уже какое-то время знал, что я чувствую. Как оказалось, не такая я хорошая актриса.

Проценты нашей любви с грохотом падают до нуля, сотрясая здание. Кафель и мебель проваливаются в змеящийся по полу глубокий разлом, достающий до самого центра Земли, разделяющий кухню и гостиную, его и меня. Перед нами развернулась вся правда, без прикрас, но я, как всегда, не сразу сообразила, потому что все это время отказывалась видеть ее, пытаясь дать своим внутренним страхам какое-то разумное объяснение. Я была настолько занята собой и своими попытками спрятать истину, что даже не замечала, какие ходы в этой игре уже успел сделать он.

Моя помолвка с Николасом Роузом – игра в «кто первым струсит».

Глава четвертая

Впервые этим утром я просыпаюсь с осознанием, что меня втянули в битву характеров и я чудовищно отстаю. Николас сколь угодно долго мог в свое удовольствие рассматривать фронт боевых действий, пока я боролась вслепую, точно персонаж видеоигры, застрявший в глюке. Он неспешно прогуливался туда-сюда, сложив руки за спиной, мастерски зарывая мины. И эту битву выиграет, как и все остальное. Я вспоминаю его золотистый «Мазерати» и мой «Сатурн» у одного бордюра.

Сев на кровати и со стоном обнаружив прилипшую к руке полурастаявшую конфету из его пачки «Скитлз», я почти готова сдаться; на коже остался цветной след, точно чешуя русалки. Николас сегодня не работает, но, видимо, забросив в офис свои дурацкие печенья, поехал куда-то еще – может, косички маме заплетать. Он вообще ест эти драже или просто разбрасывает по постели, чтобы вывести меня из себя?

Соблазн собрать вещи и уехать прямо сейчас очень велик, но в таком случае я сыграю ему на руку. Если кто и заплатит Деборе за три сотни эксклюзивных бокалов под шампанское с гравировкой из «Н&Н», это будет Николас, из чувства вины, сразу как только расстанется со мной. А я заложу свое кольцо с помолвки и отправлюсь в свадебное путешествие сама с собой, отпраздновать. У меня будет расставательное путешествие.

Я размышляю о том, как бы заставить его сдаться первым, к примеру отказаться от секса, но, сказать по правде, сомневаюсь, что это его обеспокоит. С прошлого раза прошло больше двух месяцев, и то он не очень-то и стремился. Если бы не дополнительный бонус в виде нечастых и более коротких женских дней, противозачаточные можно было бы не принимать вообще.

Может, завести фальшивый профиль в соцсетях и подловить его? Когда он поймается на удочку, я смогу указать на дело рук своих и с полным правом рассердиться. Хлопнув дверью, я умчусь прочь из дома. Его мать ударится в слезы. А я этот момент сфотографирую и повешу фото в рамочку.

За все последующее винить я буду «Скитлз».

Промаршировав в ванну с ножницами, я вытягиваю прядь волос надо лбом и тут же отрезаю, пока не передумала. Отражение смотрит на меня широко распахнутыми безумными глазами, и мне это нравится. Мне нравится Наоми, которая может творить такое и не париться. Николас не любит челки? Замечательно! А мне не нравится Николас.

Что-то свежеотстриженная челка слегка кривовата. Щелкаю ножницами, выравнивая пряди. В итоге перебарщиваю и поправляю снова, и то, что остается под конец, совсем не похоже на милую прическу Брэнди.

– Вот блин, – бормочу я.

Получилось даже хуже, чем у экономной мамочки, которая в салоне делает только собственную стрижку, а ребенку обрезает волосы по кромке надетой на голову миски. Мои волосы выглядят так, будто я слишком близко наклонилась к шредеру. И слоев челки у меня почему-то получилось два. Если попробовать выровнять их еще, останется голый скальп с клочками чего-то там.

Минуту я стою в пустом доме, размышляя и прислушиваясь к шуршащим по вчерашним лужам шинам, прикидывая, как сильно Николас меня обгоняет, за сколько ходов я смогу его догнать. Выглянув наружу, замечаю подозрительное изменение: спущенная шина снова выглядит нормально. Либо кто-то поменял ее за меня, либо я вообще всю проблему выдумала. В данный момент последний вариант кажется вероятнее.

В раковине обнаруживается грязная посуда, и я почти восхищена этим дьявольским штрихом. Одно дело просто не помыть посуду. Добровольно пообещать помыть, а потом бросить как есть – уже враждебный акт.

Хотя свой кофейник прополоскал, потому что больше им никто не пользуется. Вот и еще доказательство, что он это специально. Я ставлю кофейник обратно в раковину и поливаю кленовым сиропом. Потом оставляю ему сообщение на доске для заметок, пишу, что не могу дождаться, когда же выйду за него замуж. Называю его «Никки», чего никогда не делала раньше, и, поборов судороги, еще два переплетенных сердечка добавляю.

Посмотрим, что ты на это скажешь.

Затем с довольной ухмылкой ввинчиваюсь в шкаф и вылезаю оттуда в самой антиниколасовской одежде, какую только смогла найти: толстовке с капюшоном, украшенной эмблемой футбольной команды «Питсбург Стилерз» – она осталась еще от моего бывшего, и я пару месяцев назад нашла ее в ящике. Кажется, тогда Николас заметил, что раз я ничего не понимаю в спорте, то нет смысла ее держать, что и заставило меня запихать ее подальше, на дождливую погоду. Толстовка уже сама по себе неприличный жест, но, чтобы усилить оскорбительный эффект, я натягиваю легинсы, которые он считает позорными из-за их возраста, общей потертости и дырки размером с монету на ягодице. Мы с этими легинсами через многое вместе прошли. Расставания. Плохие свидания. Тот момент, когда Тайра Бэнкс наорала на Тиффани в шоу «Топ-модель по-американски». Или когда родители или брат с сестрой отменяли запланированную поездку ко мне, постоянно и независимо от обстоятельств, хотя с удовольствием находили время съездить во Флориду, посмотреть гонки серийных автомобилей. Эти легинсы – как вкусная еда, которой заедаешь печали, и я не собираюсь их ни на что менять.

Завершаю образ я макияжем, который его мать назвала бы «неподобающим» или «непозволительным». Губы получились цвета свежей крови, привлекая внимание похлеще, чем сам Бабадук. Карандаш для глаз лег толстым черным слоем, заехав далеко за пределы век, которые блестят от теней аж до бровей, как у участниц конкурса красоты. Этого мне показалось недостаточно, и я добавила тонны румян и искусственного загара, пока лицо не стало неотличимым от маски на Марди Гра. Перешагнув границы «неподобающего», я со скоростью пушечного ядра приземлилась в область худших кошмаров Деборы. Теперь я выгляжу точь-в-точь как первая жена ее мужа, пресловутая Магнолия Роуз.

Устроив себе бурные овации и послав воздушный поцелуй Магнолии, моей героине, которую я обожаю за решение остаться миссис Роуз даже после развода, хотя их с Гарольдом брак продлился всего год и ни к чему не привел. Сейчас она живет в Ки-Ларго во Флориде с мужем под номером пять, который на двадцать лет младше ее и приходится племянником изобретателю зефирных цыплят. В птичьем дворике размером с мою спальню у нее живет пятнадцать попугаев, и все названы в честь убийц из сериала «Закон и порядок». А знаю я обо всем этом потому, что она добавила меня в друзья на «Фейсбуке», возможно, чтобы подколоть Дебору, которая дважды пыталась засудить Магнолию и потребовать возместить моральный ущерб за то, что та «погубила Гарольда». Когда я вырасту, хочу стать Магнолией Роуз.

Николас весь изведется, думая, ради кого я сделала такой макияж, пока у него не разовьется язва. Мое отражение в зеркале запрокидывает голову назад и смеется так сильно, будто сейчас лопнет и разлетится на сотни демонят.

Вчера меня не отпускала апатия и хотелось только лежать, упиваясь собственным горем, а сегодня переполняет кипучая энергия. Теперь, когда у меня есть план, все изменилось.

Наша свадьба назначена на двадцать шестое января, так что у меня есть три месяца на то, чтобы вымотать Николаса до состояния безжизненного манекена. Возьму из приюта десять собак и превращу кабинет Николаса в свою Собачью Комнату. Здорово, если получится избежать мороки с почтовой службой из-за смены адреса или поисками кабеля в каком-нибудь непонятном месте, что уже, наверное, запланировал Николас. Да уж, фигово быть им. С хозяином дома мы заключили отличную сделку, и арендная плата достаточно низкая, так что я смогу остаться здесь даже несмотря на крошечную зарплату в «Барахолке». С текущей экономической ситуацией другую работу найти я вряд ли смогу, и пригодится любая помощь.

Мысленно я вижу его насмешливое лицо, как он вчера сказал: «Магазин на грани краха», и желудок неприятно сжимается. Он ошибается. Моей работе ничего не угрожает, и все у меня будет хорошо. Если кто и потеряет работу, так это он. У первого светофора открылась новая стоматологическая клиника, «Семейная стоматология Турпинов», и они принимают страховки от стольких поставщиков, что доктор Стейси Мутиспоу назвала это «нелепым».

У меня медицинской страховки нет, но, может, и стоит заплатить из своего кармана просто ради того, чтобы Николас увидел, как я иду к конкурентам. Эти варианты развития событий я проигрываю в голове, пока отчищаю форму для запекания от его вегетарианской пасты.

Чтобы еще больше поднабраться храбрости для следующего шага, слушаю три гневных трека Эминема, а потом набираю номер, прописанный у меня в контактах как «666». Я никогда по нему не звонила. Телефон пытается спасти меня, неожиданно выключившись и перезагрузившись, но теперь меня уже ничто не остановит. Николас впереди по меньшей мере на сотню ходов. Меня окружают необнаружимые взрывающиеся устройства, а он там резвится себе на лугу и нюхает цветочки, ничего не боясь. Я так часто попадалась на его удочку, что уже не знаю, какие пакости так и задумывались, а какие получились спонтанно. А знаю ли я его вообще? Но уж точно знаю его мамашу.

– Слушаю? – говорит в трубке голос миссис Роуз.

– Дебора! – крутясь в кресле Николаса, я подпускаю в голос побольше сахара и меда. Я устроилась в его кабинете, чего он так не любит, потому что для Звонков Маме ему нужно уединение. Этим двоим стоило бы открыть мотель.

– Наоми? – неуверенно уточняет голос. Третий слог моего имени едва слышен, она наверняка тыкает в экран, проверить звонящего, убедиться, что это не слуховая галлюцинация.

– Надеюсь, вы не заняты, – широко улыбаясь, продолжаю я. Как-никак, утро субботы, а у Деборы в календаре больше мероприятий, чем у президента, и конечно же я чему-то мешаю. – Хотела поговорить об изменениях в цветочном оформлении, которые вы сделали без моего согласия.

Даже не сомневаюсь, что сопротивления в этом вопросе она не ожидала, но пришла в себя быстро. А голос такой успокаивающий, мягкий, как когда она напоминает Гарольду выпить рыбий жир:

– Надеюсь, ты не против, дорогая. У флориста не было другого окна в расписании, и я не хотела тебя беспокоить. Я же знаю, как ты занята в… ох, не могу вспомнить, куда ты ходишь целыми днями. «Свалка», так называется, да?

– Да, – радостно отвечаю я. – «Свалка». – А как же, зарываюсь под груды мусора, как суслик. – Вы мне, кстати, так и не прислали телефон нового флориста, когда сменили его в третий или четвертый раз. Он у вас под рукой? Я бы хотела кое-что подправить.

– Подправить? – пораженно повторяет она. – Уверена, сейчас уже слишком поздно. Все уже давно решено и обговорено.

– Дебора, – смеюсь я. Дебора, Дебора, Дебора… – Вы же только вчера были в магазине! Уверена, они выслушают невесту. То есть меня. Невеста – я, – тут я подкручиваю свои злодейские усы. Никогда все во мне так не восставало против этого слова. К алтарю я попаду, только если они потащат туда мое бесчувственное тело, а какой-нибудь чревовещательнице придется имитировать мой голос, повторяя положенные клятвы. – Цветы, которые вы выбрали, просто не в моем вкусе.

– Для дельфиниумов уже не сезон. Гвоздики будут смотреться чудесно на январской свадьбе.

– Гвоздики – это прошлый век. – Мой внутренний голос практически кричит, что Дебора с Гарольдом выбрали для собственной свадьбы именно их. – Я думаю…

Мое бесцветное отражение крутится в застекленной фотографии на столе Николаса. На ней ему шесть, и в руке он держит рыбку. Солнечника. Улыбается так широко, что от глаз остались одни щелочки, чуб заметнее, чем сейчас, и двух передних зубов нет. Его мать стоит рядом, вцепившись ему в плечо ногтями арбузного цвета. В голове немедленно появляется картинка, как она так же стоит на нашей свадьбе и шепчет ему на ухо.

– Магнолии, – заканчиваю я.

На моих бабадуковских губах булькает пена, голова кружится. Уже очень долгое время я не испытывала ничего, столь похожего на восторг. И за этим ощущением я пойду хоть прямиком в ад.

Она молчит, и я проверяю, не оборвалась ли связь.

– Деб? – зову я, прикусывая костяшки пальцев, чтобы не рассмеяться.

– Не думаю, что Никки согласится с этим выбором, – наконец выдавливает она.

– Никки сказал, что его все устраивает. – Я отталкиваюсь и снова кружусь на стуле, прижав колени к груди. Какое роскошное сиденье из кожи, невероятно удобное, будто лежишь в горячей ванне. А мой компьютерный стул на пару сантиметров ниже, чем нужно, и из дерева. Я нашла его на распродаже, для удобства пристроив комковатую подушку, но различия просто возмутительные. Теперь это кресло мое.

– Кроме того, – добавляю я, – это же моя свадьба, так? И мне положено все, что я захочу.

– Это и свадьба Никки тоже.

Да какое Николасу дело? Он еще не меньше трех раз женится. Вот будет мне шестьдесят, так я точно наткнусь на него, уже маскирующего лысину, с висящей на нем девчонкой лет двадцати с чем-то, потому что мужчины ужасны и им все сходит с рук.

– Ну, вы же знаете, как говорят, – весело отвечаю я. – Жена довольна – и жизнь привольна! Он сделает все, чтобы я была счастлива. У него был хороший пример, ведь ваш муж так добр с вами.

Я никогда, даже вежливо, не сопротивлялась приказам Деборы. Проще просто позволить ей делать то, что она хочет. Поэтому для нее это совершенно новый опыт и, видимо, для всего ее книжного клуба, прислушивающегося к разговору. Она сидит напротив мэра и всей женской организации, пытаясь удержать приклеенную улыбку, при этом мысленно пытаясь меня задушить. Ее привычка включать громкую связь, чтобы вместе со всеми присутствующими посмеяться над собеседником, наконец-то вернулась бумерангом.

– Так какой номер, Деб? – тороплю я, скрестив ноги на рабочем столе Николаса. Куча лежавших там папок теперь веером раскинулась на полу, точно флеш-рояль.

– Эм. Да. Сейчас посмотрю, – тянет она. Фальшивый номер она дать мне не может, но и настоящий – тоже. Это не блеф, и я совершенно точно закажу миллиард магнолий для украшения церкви Сент-Мэри. Только представьте лицо Гарольда, когда он увидит счет.

Дебора пытается выиграть время, листая органайзер, и я слышу, как она скрипит зубами. Все это время я молчу, пока она наконец не заговаривает, выплевывая каждую цифру.

– Спасибо! – чирикаю я. – И раз уж вы начали, не дадите мне номер кондитерской заодно? Знаю, что вначале я предлагала Друри-Лейн в Хэттерстоне, но, полагаю, вы выбрали какую-то другую? Верно? Не сомневаюсь, вам виднее. Так или иначе, их телефон мне тоже нужен, пожалуйста.

– И в чем же необходимость, моя дорогая? – голос Деборы так и сочится ядом. – Я уже обо всем позаботилась.

– И я вам благодарна. Вы отлично помогли! Просто отлично. Вложили столько времени и средств. Почему бы мне не облегчить вам задачу? Вы заслужили отдых, наслаждайтесь своими лучшими годами. Они так быстро проходят. Я просто внесу пару правок там и тут, а вы ни о чем не беспокойтесь, Деб.

– Но…

– Все, что вам нужно сделать, – прийти на свадьбу. Я хочу, чтобы вы хорошо провели время. А ведь если бегать и все организовывать, толком и не отдохнешь! – Если я повышу голос еще на пару октав, он превратится в свист.

– Не думаю, что Никки…

– Номер, Деб? – обрываю ее я. – Спасибо большое.

Никто никогда не смел сокращать ее имя до «Деб», и я от души воспользовалась незаслуженной привилегией, чуть ли не капая пеной на свою любимую толстовку.

Дебора злобно диктует номер кондитерской, и каждая отрывистая цифра – часть зашифрованного послания: «Если он не будет ванильным с шоколадом, тебе конец». Что наводит меня на мысль изменить украшение торта и вместо изысканных цветочных лепестков и фигурок жениха и невесты поставить другие: Николаса заменим на Человека-паука, куплю в магазине «Все за доллар», а меня будет изображать полуистаявшая свеча с пластиковыми глазами. Это увидят все, кого Дебора знает и любит. А когда Николас будет резать торт, пластиковый глаз выскочит и покатится по торту как предзнаменование. Я улыбнусь кроваво-красными губами и не отведу от него взгляда, пока он не возненавидит цвет шампанского и при виде меня у него не начнет кровь стынуть в жилах.

– Спаси-и-и-ибо! – весело щебечу я. – Деб, вы – лучшая!

– Надеюсь, Никки со всем согласен, – мрачно отзывается она.

– Даже не беспокойтесь. Нашим Никки я сама займусь. А вскоре и его новая теща будет с него пылинки сдувать. Это так мило, он на днях сказал мне, что после свадьбы будет называть ее «мамой»! Маме это о-о-очень понравится.

Из телефона высовывается призрачная рука и хватает меня за горло.

– Как славно, – скрипя зубами, выдает Дебора.

– Скажите, здорово! Мы едем к ней на День благодарения. И на Рождество. Семья важнее всего, вы же понимаете.

Дебора ошеломлена, но она профессионал. На следующих словах я тут же вспоминаю, что «Искусство быть сволочью» она освоила еще до моего рождения.

– Конечно, я согласна. Но на вашем месте изменила бы планы, потому что на День благодарения я собиралась выписать вам чек на оплату кейтеринга, а на Рождество запланирована очередная примерка платья, придет моя швея. Если тебя не будет, кто знает, что может случиться? Я бы чувствовала себя у алтаря просто чудовищно в платье, которое даже застегнуться до конца не может.

Мысленно я представляю, как главное украшение, усыпанные драгоценностями канделябры в приемном зале, растворяются в тумане. Заменю их на конфетти из фольги и пластиковыми голубями за десять центов. Все подумают, что элегантная миссис Роуз в этом ее «Луи Вюиттоне» и «Марке Джейкобсе» сама их выбрала, недоумевая, почему интерьер напоминает День святого Валентина в доме престарелых. Еще сплетни пустят, что она подала заявление о банкротстве.

Я выдавливаю смешок.

– Да, просто катастрофа! Повезло, что у меня длинная вуаль. – Последние несколько минут я настоящая паинька, поэтому не могу удержаться и добавляю: – Увидимся в воскресенье на ужине, Ди.

После это я отключаюсь, любуясь своими неровно обрезанными ногтями. Делаю еще поворот на стуле. В этот раз мина взрывается на поле Николаса.

Наступает воскресенье, и Николас не может поверить, что я не отказалась от своей обожаемой толстовки ради ужина с его родителями. Даже бормочет что-то себе под нос, и я прожигаю его взглядом. Я преданный фанат «Стилерз». Они моя любимая футбольная команда, и я за них умру.

Он все еще злится из-за магнолий. Миссис Роуз, рыдая в море промокших платочков, наябедничала на меня, и ему пришлось утешать ее, пообещав оставить гвоздики и отстоять честь семьи.

«Просто позорище», – будто говорит его раздосадованное выражение, но я-то знаю, что на самом деле хмурится он из-за осколков шрапнели в ноге. Теперь я целеустремленный солдат и вооружена до зубов. В качестве оружия – его ничего не подозревающая мать: весь день она звонила ему без остановки, требуя утешения и поддержки, и с каждым телефонным звонком я видела, как в нем что-то умирает.

– Не могу поверить, – произносит он.

– А я могу. – Мой голос звучит радостнее, чем его, хотя обычно в этот момент он натягивает улыбку милого-доброго мальчика, и я мысленно напоминаю себе, что грубые замечания его семьи не должны меня трогать.

Мы едем проведать Дебберони и Гарри. Они поселились в отдаленном и почти-элитном районе Морриса, шишка на ровном месте, прямо как они любят. Там, куда пустили бы кого угодно, они не живут. Работу по саду у них выполняет «мужчина», а готовит «женщина». Называть их по именам, считают мистер и миссис Роуз, слишком много чести. Они так задирают нос, что, когда я приехала в первый раз, рассчитывала вместо дверных ограничителей увидеть слитки золота. Можно подумать, Гарольд был госсекретарем, а не инвестиционным банкиром.

Сзади раздается шорох пластиковой обертки, и, подозрительно оглянувшись, я вижу букет цветов на заднем сиденье. На один злосчастный миг глупое сердце подпрыгивает в груди, и мне чудится, что они для меня, но потом понимаю.

Конечно же. Розы.

– Ух ты, спасибо за цветы. Ты такой милый, – не могу удержаться я.

– Э-э… – Его щеки слегка розовеют. – Вообще-то, они для мамы.

– А какой повод? У нее день рождения?

День рождения у нее в январе, как и у Николаса. Он подарил ей беговую дорожку, которую она выбрала себе из каталога, а помимо этого с гордостью вручил официальный документ с подтверждением, что в честь нее назвали звезду.

– Нет. Цветы… просто так.

Меня не должно это задевать, но разум не подчиняется приказам. Из этого мужчины жених так себе. Представьте, каким он будет мужем.

– Было бы здорово, если бы ты обращался со мной как со своей мамой, – говорю я лобовому стеклу, потому что сказать это ему в лицо у меня храбрости не хватает. Повторяю фразу про себя, и у меня глаза на лоб лезут. «Озера и реки за четыреста. А теперь давай вопросы из области “Не думал, что я это скажу” за двести, Алекс».

– Ты хочешь, чтобы я дарил тебе что-то только потому, что чувствую себя обязанным, а не потому, что хочу?

– Да, – подумав, отвечаю я. – Хоть в этом случае я бы цветы получала. А если ждать, пока ты захочешь их подарить, больше, чем сейчас, их так и не станет. То есть больше нуля.

– Господи, Наоми! – возмущается он. – Ты же сто лет назад сказала, что не хочешь цветов. Что они тебе не нужны.

– Ну я же не это имела в виду! Конечно же я хочу цветы. А какая девушка не хочет? Не могу дождаться, когда у меня уже наконец будет взрослый сын. Хоть он подарит.

Я прямо чувствую, как от его взгляда обугливается одежда.

– Если бы я сказал тебе, что чего-то не хочу, ты бы что, все равно мне это купила?

– А тебе-то цветы зачем? – повернувшись к нему, удивляюсь я.

От его смеха меня пробирает холодом.

– Да, действительно, как тебе могло прийти в голову что-нибудь мне подарить? Что-нибудь на память, в знак любви? Конечно, ты об этом не думаешь.

Неправда, я постоянно ему что-то дарю. Терпение. Это же подарок. Я дарю ему чудо спасения, потому что не бросаюсь на него и не трясу как грушу за то, что он настоял провести мой день рождения с его друзьями и угостил их куриными крылышками и жареным сыром. За то, что остался работать допоздна на День независимости, когда я хотела пойти в аквапарк, но при этом успел купить своей матери огромный огненный шар. Это он-то, любитель нудных монологов о практичности подарков! Если завтра галактика взорвется, моей последней мыслью будет: «Ха-ха, вот и все, твоя дурацкая звезда тю-тю!»

– И как долго ты себя накручиваешь? – требовательно спрашивает он.

Целую вечность.

– Ничего я не накручиваю. Я в порядке.

– Ну конечно. – Еще один безрадостный смешок. – Злишься, что я не дарю подарков. А сама игнорируешь меня дома, уставившись в телевизор. Сидишь, точно кукла на полке. Дуешься, когда мы ездим к моим родителям, но твоя-то семья живет далеко, и я изо всех сил стараюсь, чтобы тебе здесь не было одиноко. Удивительно, что нас вообще еще приглашают, потому что, сказать по правде, все это время ты сидишь, спрятавшись в свой кокон. Стоит нам переступить порог – и все, из тебя слова не вытащишь, – качает головой он. – С таким же успехом я мог бы приезжать один.

Эти слова меня огорошивают, он не должен был знать, как я злюсь про себя из-за этих обедов. С моей точки зрения, я всем видом демонстрировала счастье и радость. Если все это время он о моем притворстве знал, почему не сказал раньше?

Остаток пути до Платановой аллеи я представляю, что мой следующий жених будет полной противоположностью Николаса. Художник с длинными светлыми волосами как у хиппи и бородой. Энтони, но сам он имя свое пишет как Тони и обожает карамельные шипучки. И он определенно сирота.

Мы уже подъезжаем, впереди ждут два совершенно точно жутких часа. Не могу даже вспомнить, когда нам с Николасом было хорошо друг с другом, вдвоем. Мы натягиваем свои «публичные» улыбки, и он обегает машину по кругу, напомнив об еще одной своей подкупающей черте: когда он не топает специально, доказывая свою точку зрения, в его движениях есть что-то завораживающе плавное. Пронзив меня взглядом сквозь стекло, он вместо моей двери открывает заднюю, хватает букет роз и один идет к крыльцу. А я плетусь сзади, как бродячая собака, и жалею, что в отличие от нее не могу лаять и рычать. К облицовочному кирпичу на стене прибита дощечка с изречением Шекспира: «Роза всегда пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет». В оригинале «всегда» быть не должно. Как-то я специально проверила, для верности, но так и не сказала мистеру и миссис Роуз – еще не хватало, чтобы они заказали новую, без ошибок. При виде этой цитаты с ошибкой меня так и переполняет злорадство.