Фабрикант

– Ты выводы прежде нас не делай, – стальным голосом сказал губернатор встречавшему их купцу. – Человек из Петербурга приехал, разберётся. И куда следует доложит! Там и решат – отчего это у тебя, Михаил Максимович, что ни год, то бунт! Может статься, что и по твоей вине.

Рота выстроилась во фрунт. Гуси гоготали уже вдалеке, местные жители вернулись к своим делам. Только пёс Шкипер, известный всем любитель побрехать на прохожих, важно ходил перед строем солдат, словно размышляя, на кого бы гавкнуть и за что.

– Воля ваша, расследуйте. Мне скрывать нечего. Только поспешить бы, пока всё село и фабрику не сожгли! Бесчинствует народ. Вот и Степан Иванович, наш урядник, подтвердит, – Кормилицын показал на полицейского, стоящего за его спиной. – Я паровоз попросил приготовить, доедем быстро.

– Сейчас отправляться нет смысла, – вмешался в разговор подошедший ротный. – Во-первых, солдат накормить нужно. Во-вторых, приедем к ночи. Что делать будем? Будь мы на вражеской земле – я знаю, как бы действовал. Но мы у себя дома, господа. Считаю правильным отправиться ночью. Пока люди спят быстро всё оцепим, зачинщиков схватим, а дальше действуйте, как сочтёте необходимым. Завтра вечером в Костроме будем, в казармах.

– Согласен, – после короткого раздумья ответил Калачов. – Распорядись накормить людей, Михаил Максимович. Да и самим отобедать можно. Заодно про обстановку доложите.

Кормилицын дал какие-то указания своим помощникам, незамедлительно появившимся после того, как он подал условный знак. Те внимательно выслушали купца, один сразу куда-то умчался, а второй подошёл к ротному, перекинулся парой слов, и колонна солдат маршем последовала за ними. Причал опустел. Губернатор с купцом, и жандарм с полицейским урядником степенно пошли к ресторану, указанному Михаилом Максимовичем. У дверей компанию встречал лично хозяин. Его заведение слыло лучшим в городе, вся приличная публика, оказавшаяся в Кинешме по каким-то делам, бывала здесь, но сегодня сам губернатор соизволил заглянуть. Огромная честь, а уж разговоров потом будет на зависть конкурентам!

Хозяин устроил важных гостей на самые лучшие места, лично хлопотал вокруг них во время обеда. Повара тоже расстарались – кушанья были выше всяких похвал, Калачов даже одобрительно отозвался и похвалил. Наконец голод был утолён, на столе остались лишь наливки, чай и сладости. Виктор Васильевич и Фёдор Иванович достали сигары, Михаил Максимович со Степаном Ивановичем табак не жаловали.

– Что сейчас в Тезине творится? Когда вы там были в последний раз? – спросил губернатор у урядника.

– Нынче утром заезжал, Ваше превосходительство, – ответил Степан Иванович. – Стало спокойнее. Пьянствуют в казарме, многие по домам сидят – протрезвели и испугались чего наделали. Да и жёны пить не дают. Только отъявленная голытьба да бессемейные продолжают. Фабричная полиция мануфактуру и дом господина Кормилицына охраняют. Постреливать пришлось для острастки, чтобы от разграбления уберечь.

– И что же? На вас и вправду напали? Не побоялись? – Калачов выпустил в потолок струйку ароматного дыма.

– Так точно-с. Вон шрам на брови. Я их компанию за грабежом продуктовой лавки застал, так злоумышленники накинулись с камнями и дубинами, как первобытные. Человек десять их было. А рядом на площади толпа шумела – ещё более двухсот работников. Полнейший хаос. Мне в одиночку никак не справиться было. Фабричные охранники только успевали хозяйское имущество беречь.

– У лавки кто-то людьми руководил? – поинтересовался Черкасов.

– Пожалуй, что и нет, – чуть подумав ответил урядник. – Они нетрезвы были, только Коля Бойцов в силу малолетства не употреблял, но и он к нападению присоединился. Прочие же все выпимши. Я полагаю, испугались они, что застал их при грабеже, вот кто-то в меня чем-то швырнул, остальные подхватили. Был там один бородатый, рожа каторжная, в наших краях недавно, он и пьянее всех был.

– Коля, Коля…, – Кормилицын покачал головой. – Мальчишка ещё. Без отца растёт, ещё и мать кормит – та совсем здоровьем плоха. Хороший, вроде, парень. Тесть мой Никанор Алексеевич всегда его привечал: то угостит чем, то копеечку тайком пожалует. А туда же.

– Какой ущерб нанесён? – прервал причитания купца губернатор.

– Сначала лавку эту злосчастную подожгли. Вероятно, те же лица, что и на меня напали. Потом несколько домов подпалили у тех, кто живёт побогаче: мастеров, квалифицированных рабочих. У Никанора Алексеевича и Михаила Максимовича в особняке камнями стёкла побили-с на первом этаже.

– Скоты, – в сердцах сказал Кормилицын.

– Не распространяли ли листовки или газеты? Может выкрикивали какие непристойности про Государя-императора или самодержавный строй? – Фёдор Иванович внимательно смотрел то на купца, то на урядника.

– Упаси Бог! Не было такого. Там все только одно хотели, – урядник замялся, косясь на Кормилицына.

– Да говори, как есть, – сказал Калачов. – Нам правду знать нужно, не до политесу сейчас.

– Люди на крайнюю нужду жаловались. Михаил Максимович после Пасхи расценок за работу убавили – вот и кричали, чтобы плату им подняли до прежнего размера. Жаловались также, что сырьё плохое – невозможно его работать. Боятся, что и тех денег, что остались, не заработают. Более никаких требований.

Калачов повернулся к Кормилицыну и сверлил его немигающим взглядом, но купец абсолютно спокойно потягивал ликёр, безмятежно развалившись в кресле. Черкасов заметил, что губернатор начинает багроветь и спросил у купца, пока Виктор Васильевич не перешёл на крик:

– Михаил Максимович, нельзя ли в вопросе с оплатой людям навстречу пойти?

– Решительно невозможно, – просто ответил тот. – В особенности, после того, что они устроили. Вдоволь же надо мной, да и над вами посмеются, когда узнают, что ткачи село спалили, на полицейский чин напали, а я их за то прибавочкой к плате пожаловал. Увольте, я посмешищем становиться не желаю.

На скулах губернатора заходили желваки, шея побагровела, глаза чуть навыкате метали молнии.

– Так ведь из-за этого весь сыр-бор и начался, – гневно прошипел он.

– И что с того? – купец был само спокойствие. – Я людям расценки объявил – не хотят пусть не работают. Сколько на моих фабриках людям платить – моё дело. Никого не неволю. Не нравится – иди на другую работу нанимайся или землю паши. Только подобные беспорядки устраивать никому не дозволено. А ежели устроили – государственная власть разберётся. Вот вы и приехали, теперь будут знать, как безобразничать.

Калачов жевал губами, пыхтел, но не находил, что возразить. Прав купчина, прав. Получается, что он невиновен. Укорить его не в чем. Краснота спала, Виктор Васильевич успокаивался. Что ж, он покажет людям, кто тут власть!

– Где же им землю пахать прикажете? Наделы у людей невелики, да и земля в здешних местах родит неважно. Семью не прокормишь, особенно крестьянскую, где семеро по лавкам, – холодно поинтересовался Черкасов.

– Это уже не моя забота, – безразлично ответил Кормилицын. – Я своим делом занимаюсь. По мануфактурному производству могу рассказать, коли интересуетесь, а эти вопросы не ко мне.

За столом повисло тяжёлое молчание. Хозяин ресторации из своего угла с тревогой разглядывал напряжённые лица гостей, переживая – не случилось ли чего, довольны ли? Собеседники быстро условились о времени отъезда и стали расходиться. Степан Иванович убежал в полицейское присутствие. Гостей Михаил Максимович проводил до приготовленного вагона, чтобы те смогли отдохнуть перед ранней дорогой, а сам уехал на томненскую фабрику, расположенную неподалёку. Черкасов только успел расположиться в своём купе, как в дверь тихонько постучали. Он открыл, на пороге стоял Калачов, успевший переодеться в уютный халат.

– Позволите, Фёдор Иванович? – учтиво спросил он. – Ресторатор мне на прощание бутылочку коньяка преподнёс. Недурственный – я такой люблю. Не желаете ли перед сном? Тем более, он нынче будет недолгим.

– С удовольствием, Виктор Васильевич.

Губернатор вошёл, тотчас появился слуга, расставил на столике бокалы, шоколад и фрукты.

– Давайте за знакомство. Очень рад, поверьте мне, – сказал Калачов. – Пусть мы и смотрим на общественное устройство по-разному, но оба по-настоящему переживаем за Родину. Вы, вижу, человек неравнодушный. Имеете своё мнение по вопросам, которыми занимаетесь. Желаю вам успеха – одному делу служим, одному Государю.

– Благодарю вас, – чуть смутившись ответил жандарм.

Звякнул хрусталь. Заглянул было слуга, но Виктор Васильевич жестом показал ему, что всё хорошо и тот может идти. Он расположился поудобнее, некоторое время смотрел в вагонное окно, пейзаж за которым, вопреки обыкновению, замер на месте. Фёдор тоже молчал, задумчиво передвигая свой бокал по столу.

– Думаете мне хочется заниматься тем, что предстоит? – спросил Калачов, прервав молчание.

– А что предстоит? – поинтересовался Черкасов, который так и не понял пока, что намерен делать губернатор.

– Приедем – увидим… Зависит от того, что тамошние бунтовщики успели наделать. Но, всё одно – не хочется. А придётся. Этих крестьян мне не жаль – заслужили. Наука будет. Но вот Кормилицына я бы тоже поучил, да не могу. Смотри, как он рассуждает! Поезжай и порядок ему обеспечь! Мой род с 17-го века Романовым служит! Ему – крестьянскому внуку – теперь угождай! – Калачов вновь наполнил бокалы, выпил. – И не возразишь. Он теперь купец! И земли его куплены по закону, и на организацию своего товарищества мануфактур он монаршее соизволение получил… Доведут Империю эти крестьянские внуки! Попомните моё слово, скоро им фабрик будет мало, скоро они власти захотят.

– Вы слишком мрачно смотрите на вещи, Виктор Васильевич. Воля ваша, но это уж небылица какая-то, – возразил Черкасов.

– Может быть, может быть… Жизнь покажет. Что-то я и впрямь разворчался. Пойду отдыхать, пожалуй.

Тронулись затемно. До станции Вичуга расстояние всего-ничего, вёрст двадцать. Доехали быстро. Солдаты слаженно выстроились на перроне в походный порядок. Фёдор сразу исчез в здании вокзала, где о чём-то беседовал со служащими, губернатор в нетерпении ждал, но неудовольствия не показывал – служба у человека, пусть расспрашивает. Наконец жандарм закончил свои расспросы. «Никого подозрительного не заметили», – сказал он, чтобы расслышал только Виктор Васильевич. Калачову и Черкасову дали лошадей, и они ехали впереди пешей колонны. За ними в коляске тряслись Кормилицын со Степаном Ивановичем.

– У вас тут не дорога, а какой-то срам, – сказал специально задержавшийся губернатор купцу, когда поравнялся с его экипажем. – На сэкономленные от платы людям деньги хоть дорогу шоссируйте. Или это тоже не ваша забота? Тоже мне заняться?

Михаил Максимович что-то невнятное пробурчал себе под нос, а довольный собственным остроумием Калачов тронул лошадь вперёд.

– Давайте условимся, Фёдор Иванович, – сказал он Черкасову. – Как прибудем на место – каждый занимается своим делом, в чужое не вмешивается. Вы, как я вижу, в своём ремесле человек опытный, я не указываю вам, как поступать, ну а вы, будьте любезны, в мои решения не суйтесь. Действуем заодно. Уговор?

– Даже в мыслях не держал вам мешать, – кивнул головой жандарм. – Мне бы обстановку посмотреть, сыск произвести, чтобы начальству доложить. По моему убеждению, из таких инцидентов важно делать правильные выводы, иначе будет хуже. Запущенную болезнь лечить труднее. Да и не факт, что вылечишь. Социалистов в Тезине, конечно, никаких нет. У них сам купец – главный смутьян. Из-за его жадности всё. Впрочем, может и найду чего.

Ночная тьма давно отступила, посеревшее небо начало розоветь у горизонта. Вокруг стояла полная тишина, нарушаемая лишь стройными ударами шагов да позвякиванием ружей, до поры висящих за спинами солдат. Наконец вдалеке показались силуэты фабричных труб.

– Подъезжаем, кажется, – сказал Черкасов своему спутнику. – Я на время вас оставлю, проедусь посмотрю округу. Увидимся позже.

Губернатор согласно кивнул, поглощённый своими мыслями. Фёдор Иванович повернул коня с дороги и полем поехал за окраину села. Солдаты вошли в Тезино. Промаршировали по широкой улице прямо до площади, сопровождаемые лаем цепных кобелей. Стройный ряд домов нарушался чёрными пятнами пепелищ. Ротный чётко распределил солдат вдоль дороги, приказав никого из домов не выпускать. Казарму для рабочих тоже окружили. Некоторые жители уже суетились во дворах, торопясь полностью использовать длинный весенний день – в деревне работы всегда хватало, а в тёплую пору и подавно. Привлечённые шумом, они испуганно выглядывали в окна. Кто-то попытался выйти на улицу, чтобы узнать в чём дело, но крик и приклад ружья ближайшего пехотинца загоняли любопытных обратно. Оружие было в боевой готовности, лица солдат суровы и решительны – для них это была привычная работа, хоть и в непривычном месте.

Калачов на площади спрыгнул с коня, перекрестился на купола деревянного собора и потянулся, разминая затекшие суставы. Кормилицын выбрался из коляски и пошёл к своему белоснежному особняку с выбитыми окнами. Покачал головой, который уже раз процедил сквозь зубы: «Скоты…» и вернулся к губернатору.

– Степан Иванович, – сказал Виктор Васильевич уряднику. – Возьмите солдат и всех зачинщиков приведите сюда. Нужно их допросить, документы оформить. Не мне тебя учить, сам знаешь, что делать положено.

– Кого зачинщиками считать? – вопрос урядника был адресован купцу.

– Петька-ткач бузить начал, который Зайцев. Во дворе сцепился с моими управляющими, – ответил Кормилицын. – Потом на площади людей баламутил. Васька Петров ещё с ним, тот, поговаривают, ещё загодя пить начал. Да которые на тебя, Степан, у лавки напали – те и зачинщики. Рыжий какой-то ещё – забыл, как звать. Поди тут разбери, кто начал, а кто подхватил. Грабителей сюда веди, ну и Петьку с ними. Ещё перед воротами двое кричали громче всех, кишки выпустить обещали. Охрана подскажет, которые.

– Колю Бойцова арестовывать? – поинтересовался урядник. – Мальчишка же ещё совсем.

– Лавку грабил? На тебя напал? Значит сюда! Разбираться тут ещё – старый или малый! – сказал губернатор. – Ты, Михаил Максимович, распорядись, чтобы здесь помост сколотили. Людей и материал выдели, да поторопись!

– Зачем помост? – спросил купец.

– Наказывать буду, зачем ещё? Чтобы все видели!

– Вешать? – враз осипшим голосом спросил Кормилицын, сглотнув слюну.

– Надо будет – повешу! Ты же сам призывал напомнить, кто тут главный! – ответил Калачов и крикнул ротному: – Протруби-ка, братец, подъем, чтобы все проснулись, даже те, кто мертвецки пьян.

Тот кивнул и над площадью зычно зазвучал горн, заухал барабан. Полицейский с фабрикантом разошлись выполнять порученные им дела, а к губернатору от Петропавловского храма спешил старенький батюшка, весь седой и сухонький.

– Здравствуйте. Меня отец Иоанн зовут, пастырь я здесь, – сказал он тихо Виктору Васильевичу. – Над нашими мужиками суд творить приехали?

– Приехал, отче. Паства твоя вон чего устроила. Буду вразумлять.

– Понятно, – вздохнул отец Иоанн. – На то вы и власть. Только прошу, помните о человеколюбии. Не губите. Не злодеи они и не пропащие. Затмение на людей нашло, да и вина ещё перепились. Жизнь у них тяжёлая. Только работа, а хорошего мало чего видят.

– Ты бы, отче, лучше им о послушании почаще напоминал. Или господину Кормилицыну о том, что жадность до добра не доведёт, глядишь и меня бы сейчас здесь не было. А раз уж приехал, то не взыщи!

Батюшка скорбно покивал головой, хотел что-то сказать, но передумал, лишь осенил губернатора крестным знамением и сгорбленный побрел к храму. Калачов прошёлся по пустой площади. Заложив руки за спину, он холодно смотрел вокруг. Неподалёку ещё дымились пепелища. Местный лавочник Прокоп суетился среди головешек. Прочие погорельцы тоже силились отыскать что-то целое среди углей, бывших ещё вчера их жильём.

– Что же это, ваше превосходительство? – Прокоп был весь перепачкан сажей и смотрел на губернатора воспалёнными от бессонной ночи красными слезящимися глазами. – Всё дотла сгорело. Сначала мужики лавку взломали и товар вытащили, а потом вон как. Что делать теперь, ума не приложу!

По щекам лавочника потекли слёзы, оставляя светлые борозды среди угольной черноты. Виктор Васильевич отвернулся и отошёл. Народ робко выглядывал из окон домов и украдкой наблюдал из-за заборов, с чердаков. Из общественной казармы попытался сбежать работяга с рыжей бородой и шрамом через всё лицо, но солдаты схватили его, связали и заставили сидеть на пыльной дороге посреди улицы. Мужик, который явно мучился с тяжёлого похмелья, попытался протестовать, но после увесистого удара прикладом в спину, успокоился и покорно замолк. Урядник Степан Иванович подходил к определённому дому и указывал на него солдатам, те выволакивали связанного работника и усаживали его рядом с рыжебородым беглецом. Вывели горластого Петра, который старался идти с достоинством, но под торопящими тычками прикладов это получалось плохо. Ткач был всклокочен и растерян до крайности. Вывели Колю Бойцова, за которым попыталась бежать старушка-мать, хватая солдат за руки, но те уверенно отстранили её, и она осталась стоять перед домом, всхлипывая и снова заходясь плачем. Николай был хмур, смотрел в землю, только желваки ходили. Привели Ваську, загулявшего раньше всех. Его жена, которой он накануне неловко отмахнувшись разбил лицо, за эти дни, казалось, выплакала все слёзы, а теперь просто что-то еле слышно причитала. Всего в круг на улицу вывели десять человек. Большинство были из казармы – похмельные, немытые, злые. Солдаты взяли их в плотное кольцо, прикладами и пинками повели в сторону купеческого особняка. Степан Иванович с каменным лицом замыкал процессию.

– Взяли всех, – доложил он Калачову. – Только один убёг куда-то. Вчера ещё здесь был, а сейчас никто не знает, куда подевался. Мишей зовут, недавно приехал. Теперь ни его, ни вещей. Говорят, он лавку-то и сжёг.

Виктор Васильевич чуть заметно кивнул. «Может и прав Черкасов. Может и впрямь провокатор какой тут постарался. Революционэр… Только этого ещё не хватало», – подумал он. Вскоре, противно скрипя в тишине, подъехали две подводы, гружёные тёсом. Фабричные охранники скинули пиджаки, споро их разгрузили и взяли плотницкий инструмент, лежавший там же. Тишина сменилась визгом пил и стуком молотков. Мужики строили какой-то помост.

– Вешать будут! – на всю улицу, перекрикивая шум, заголосила немолодая сухонькая женщина – жена Петра. – Люди добрые, да за что же это? Что вы задумали, ироды? За что! Пётр мой не жёг ничего!

Стоящий рядом солдат прикрикнул на неё, но ропот пошёл по всей улице – было действительно похоже, что всё готовиться для казни. Пехотинцы ничего не предпринимали, голоса толпы становились смелее. Губернатор, пошедший было в купеческий особняк, вернулся назад и прошёлся вдоль улицы, сверля людей злым немигающим взглядом. Народ при виде начальника стыдливо замолкал. Дождавшись относительного спокойствия, Калачов на всю округу крикнул:

– Солдаты! Оружие к бою! При попытке неповиновения – бей без раздумий! – пехотинцы ловко примкнули штыки, проверили затворы, а губернатор продолжил, обращаясь к толпе: – Я вас отучу горло драть! Не поняли ещё, что я не шутки шутить к вам приехал? Бунтовщики будут наказаны! Десятком, пятью десятками, сотней больше – мне разницы нет. Могу всех вас на эшафот отправить, коли желаете! Верёвки всем хватит!

Стало совсем тихо, только жёны арестованных беспрестанно выли, громко всхлипывая. Мужики, видя решительный настрой солдат, смущённо покашливали, чесали затылки. Женщины примолкли, испуганно отступая поближе к своим домам. Делить участь попавшихся односельчан никто не хотел. Стали слышны голоса пострадавших от пожара: «Так их, батюшка! Неповадно будет соседей жечь! Покуражились – пусть отвечают!». Виктор Васильевич ещё раз обвёл улицу взглядом безжалостных глаз, развернулся и, заложив руки за спину, прямой как жердь пошёл к строящемуся помосту. Работа была почти закончена. К бокам помоста крепко приколотили два толстых бревна и сейчас, ругаясь сквозь зубы, прилаживали на них перекладину, которая постоянно норовила соскользнуть.

Тут из дома Кормилицына вышла целая процессия. Впереди под штыками солдат шли задержанные зачинщики бунта. Они были без рубах, руки связаны за спиной. Арестованные шли парами понурив головы. У рыжебородого с каторжным лицом один глаз заплыл и не открывался, на других следов побоев не было. Рядом шагал Степан Иванович с пачкой листов. Увидев только что возведённое на площади сооружение от чуть побледнел, но лицо оставалось по-прежнему строгим, непроницаемым. Следом шёл Кормилицын, тот при виде помоста с виселицей, наоборот, чуть ухмыльнулся в густую с проседью бороду. За ним спешили слуги, неся небольшой столик и стулья. Ротный, стоявший рядом, вопросительно посмотрел на губернатора, тот утвердительно кивнул. Вокруг всё пришло в движение. Снова затрубил горн, и солдаты слаженно начали сгонять жителей в центр площади, вновь огородив их живым забором, но теперь снаружи. Арестованных подняли на помост и поставили на колени перед лицом односельчан точно под наконец-то закрепленной перекладиной.

В это время с другой стороны на площадь въехал всадник. Лошадь шла не спеша, за ней понуро брёл привязанный верёвкой к седлу паренёк.

– Ты погляди, и впрямь повесить думает, – присвистнул Черкасов (всадником был именно он) и обратился к пленному: – Повезло тебе – жив останешься, коли слушать меня будешь.

Покинув утром военную колонну, Федор Иванович неспешно поехал за окраину села. Остановив лошадь в поле у перелеска, он чутко прислушивался и внимательно смотрел по сторонам. Было пустынно и тихо. Шум роты солдат еле-еле слышался со стороны Тезина, а вокруг чувствовалось только живое дыхание просыпающейся природы: скрип веток, пение птиц, какие-то шорохи – ничего постороннего. Жандарм успел подумать, что зря он затеял эту прогулку, никто из села убегать не будет, а если и побежит – так ещё не факт, что в эту сторону, как вдруг невдалеке что-то гулко хрустнуло, потом опять. Черкасов мигом спрыгнул с седла и крадучись пошёл на звук, внимательно вглядываясь в зыбкий светло-серый лабиринт перелеска. Вот он! Чей-то силуэт в тёмной одежде появился неожиданно. Фёдор, стараясь не шуметь, достал оружие. Беглец судорожно крутил головой по сторонам и тяжело дышал. Наконец он сел привалившись спиной к стволу дерева. Черкасову удалось рассмотреть его – совсем молодой парень, одет просто, по–рабочему. С собой сидор с вещами. На революционера, вроде, не похож – внешность крестьянская, а те, по большей части, из интеллигенции, хотя кто их разберёт? Фёдор Иванович бесшумно по полшага приближался. Беглец, казалось, так глубоко был погружён в свои мысли, что не обращал внимания ни на что вокруг. Черкасов знал, что видимость часто бывает обманчива, поэтому, не расслабляясь, аккуратно продолжал сокращать расстояние как можно тише. И тут со стороны села заколотил барабан и запел горн. Парень вскочил, повернулся к жандарму спиной, прижавшись к стволу дерева – явно старался рассмотреть происходящее в Тезине. Фёдор Иванович, не раздумывая, воспользовался его оплошностью: моментально подскочил к беглецу, ствол револьвера упёр в затылок, взвёл курок.

– Не дёргайся! Пристрелю! – сказал он.

Парень обмяк, дыхание его стало частым – Черкасова тотчас обдало тошнотворным запахом перегара, смешанным с ужасным ароматом давно не чищенных зубов. Жандарм сморщился, ногами пошарил вокруг пленника, ища что-то, что может послужить оружием. Ничего не нашёл и тогда пнул его сидор себе за спину.

– Кто вы? Чего вам надо? – жалобным голосом спросил парень.

– Медленно ложись, – скомандовал Черкасов и отступил назад, не опуская револьвер. – Сначала сядь на колени, затем ляг на живот. Не вздумай бежать или ещё чего выкинуть – сразу выстрелю.

– Нету у меня ничего, отпустите, – также испуганно ныл беглец, но команду жандарма выполнял. – Я с местной мануфактуры, денег нет – дачку не давали пока. С собой только книжки, они вам ни к чему… Я к другу иду. Не губите, я никому вас не выдам, ей-Богу.

Бормоча бессмысленные увещевания, он наконец лёг и сразу почувствовал, как в спину напротив груди жёстко уперлось колено, вышибая из лёгких весь воздух. От боли перед глазами заплясали красные круги, подступила тошнота. Наконец незнакомец убрал ногу, беглец сначала жадно глотал воздух, а потом понял, что его щиколотки прочно связаны каким-то шнурком – ногами шевелить не получалось. Крепкая рука подняла парня, перевернула и прислонила к тому же дереву, где недавно он нашёл укрытие.

Черкасов внимательно рассматривал пленённого. Мужик, как мужик. На местных мануфактурах сплошь такие. Совсем молодой, худой. Жиденькие русые волосы слиплись, серые глаза покраснели. Это от пьянства. Вид затравленный, одежонка не новая.

– Ну и кто ты? – холодно спросил Фёдор Иванович.