Фабрикант

– Посмотреть ходил. Всё огромное, а пустота, народу нет никого. Машины словно спят, тишина такая – каждую муху слышно. А уже завтра всё загудит, и люди везде заснуют. Нынче ходишь и представляешь, что затерянный город нашёл или забытую цивилизацию. Но неуютно там, фабрика как мёртвая.

– С Божьей помощью заработает завтра. Отдохнули, попраздновали, пора к делам возвращаться. Значит, со мной завтра поедешь, Александр, – купец вмиг сделался серьёзным. – Везде вместе пройдём, послушаем, как дела обстоят. Привыкай потихоньку. А ты, Катерина, здесь на мануфактуру сходишь, проверь всё. А сейчас спать пора, завтра дела ждут.

Сноха послушно кивнула, Саша встал из-за стола неохотно, жаль было, что вечер закончился, но спорить с дедом бесполезно – спать, так спать. Только Маркиза не послушала хозяина и шмыгнула в ночную темноту по своим делам.

Утром поднялись рано. Кухарка Матрёна собрала на стол. Позавтракав, стали собираться по делам.

– Катерина, телефонируй в Бонячки, что мы приедем, – напутствовал Александр Петрович сноху, собравшуюся на фабрику в Каменке. – Думаю, на несколько дней там останемся.

День был солнечный и тёплый, домчались быстро. Проехать решили через село Тезино7, где Михаил Кормилицын на мануфактуре тестя решил понизить расценки. На тамошней главной площади было многолюдно. Народ шёл на фабрику получать новые расчётные книжки, подтверждающие наём на работу на ближайшие полгода до праздника Покрова Пресвятой Богородицы. Пёстрая толпа сновала туда-сюда, но часто хаотичное движение замирало – люди останавливались, обсуждая какие-то новости. Известия, по-видимому, были нерадостные, поскольку разговоры о них были тихими, как на похоронах. Люди выглядели озадаченными и озлобленными. Кучер правил, умело раздвигая людской поток перед повозкой. Вокруг, несмотря на ясную погоду, было как-то мрачно. Только выехав из Тезина, путники почувствовали, как гнетущее ощущение покидает их.

Через три версты были их родные Бонячки. Коляска бойко катила по знакомой улице. Мимо мелькали дома жилого квартала, построенного Александром Петровичем для своих работников, больница, школа и церковь. С другой стороны дороги зеленел роскошный, ухоженный парк.

– Н-да, разрослись наши Вонячки, – в задумчивости сказал купец.

– Ты почему так Бонячки обзываешь? – улыбнулся Саша.

– Это не я, – Коновалов-старший посмотрел с деланой простотой, хотя глаза были хитрыми. – Комиссию давным-давно в наши места прислали реестр поселений составлять. Вот они ходили и записывали: как называется да сколько дворов. Так и до нас дошли. Стали про всё это у крестьян местных расспрашивать, а те в ответ только «Ась?» да «Чаво?». Местные пришлым казённым людям никогда не доверяли. Переписчики рукой махнули и записали «Вонячки».

– Почему Вонячки? – внук смеялся в голос.

– Тогда здесь была глухая деревенька – всего-то два десятка дворов, да красильное заведение твоего прадеда Петра. Ткань едкими разными красителями отделывали, потом в ручей всё сливали, вот и пахло некультурно. Гости носы поморщили, а потом так и обозвали сообразно запаху. Никому и дела не было до того, что они в своих книжках накарябали. Много лет спустя эта оказия обнаружилась. Фабрика солидная, а где находится и сказать-то неловко. Хлопотать пришлось, чтобы благозвучное имя дали. Появились «Бонячки».

Коляска остановилась перед фабрикой. Трёхэтажное краснокирпичное Г-образное здание с ровными рядами окон было со всех сторон облеплено разнообразными пристройками и сарайчиками. Архитектура впечатляла не изысканностью, а масштабом на фоне окружающих домов. Во дворе кипела привычная деловая суета. Гул работающих станков за стенами был еле слышен. Александр Петрович сразу погрузился в привычный мир. Обходил цеха, слушал доклады управляющего и мастеров, перекидывался парой слов с многочисленными работниками. Саша удивлялся тому контрасту, который представляла нынешняя бурлящая фабричная жизнь вчерашней тишине пустой мануфактуры, куда он ходил в Каменке. Хотя сейчас и там всё так же. Затем с удовольствие обедал в здании правления в директорском кабинете, поговорил по телефону с мамой. Вечером гуляли с дедом по саду, разбитому Александром Петровичем у фабрики. Погода стояла тёплая, днём было даже жарко. Служащие мануфактуры тоже не спеша совершали моцион по тенистому парку, ярко украшенному молодой зеленью. День промелькнул незаметно.

Назавтра Александр-младший готовился к итоговым экзаменам. Хотя он и числился учеником костромской гимназии, занимался, в основном, дома с приходящими учителями, а в Кострому ездил для подтверждения знаний. Дед ещё рано утром ушёл на фабрику. Мальчик был способным учеником, поэтому учителям не приходилось тратить много усилий и времени для объяснения необходимого материала. После гимназических занятий Александр Петрович приставлял внука к какому-нибудь служащему фабрики, чтобы Саша помогал ему в работе. Юноша постигал на практике все особенности фабричного производства: ведение учёта выработки товара, расхода материалов, начисление заработка, организацию отгрузок и поставок и ещё множество незаметных, на первый взгляд, тонкостей, которые позволяли огромному предприятию работать слаженно, словно часовой механизм. Работники понимали, что в помощниках у них наследник мануфактур, поэтому поначалу старались не очень загружать его своими обязанностями. Александр Петрович был однажды невольным свидетелем сцены, когда учётчик принёс своему юному помощнику чаю и продолжил свою работу, интересуясь у Саши не надо ли тому чего-нибудь ещё. Внушение было кратким, но суровым. С той поры ему приходилось трудиться по-настоящему. Вечером, после телефонного разговора с Каменкой, два Александра вышли из здания фабричной конторы. Погода была такой же тёплой, как накануне, только изредка налетал прохладный ветерок, напоминая, что лето ещё не полностью вступило в свои права. Они пересекли дорогу перед фабрикой и сели на скамейку у входа в парк.

– Как поработал? Что нового узнал? Или опять чаем со сладостями за счёт наставников баловался? – дед постоянно припоминал Саше тот случай, когда вместо работы его с почётом усадили отдыхать.

– Сегодня дрова считал, которые за зиму на отопление ушли, это как арифметика, только с практическим уклоном и мелочей много. Главное из виду ничего не упустить, не перепутать, а то потом исправлять муторно.

– Вникай, вникай. Ты должен иметь понятие обо всём. Тут премудростей много, за раз не охватишь. И учебника такого, где всё объяснено, нет. Только своим опытом и можно проверить, когда был прав, а когда ошибся. Ответственность за неудачи будет лежать только на тебе, никто её не разделит. К успеху каждый прислониться будет рад, а прогоришь – товарищей не сыщешь. Или пан, или пропал. Привыкай. От грамотных помощников тоже много зависит, но главный будешь всё-таки ты. Ладно, пойдём отдыхать. Завтра в Каменку поедем.

Утром Саша опять осваивал программу гимназии и получил задания, которые следовало выполнить до следующей встречи с учителями. Время ещё было – выехать договорились через час. Юноша открыл окно и в комнату сразу ворвался свежий ветерок, расшевеливший листки на столе. В фабричной конюшне кучер готовил к поездке коляску. Вдруг Саша увидел, как из дома управляющего здешней фабрики вышел Александр Петрович. Дед его заметил – дома стояли напротив друг друга. Купец помахал рукой, зовя внука к себе, вид у него был встревоженный. «Что случилось?», – подумал Саша и поспешил на улицу.

– Собирайся, выезжаем сейчас, – сказал Коновалов-старший.

– Что-то стряслось? – внук заволновался. – Мне только для гимназии всё забрать и буду готов.

– Вот и собирай свои бумаги, – Александр Петрович в задумчивости потёр лоб. – В Тезине у Никанора на фабрике бунт. Люди работу бросили, устроили беспорядок. Я здесь необходимые распоряжения отдал, но близко до них. Мало ли чего. Поедем в Каменку, там спокойнее. Заодно посмотрим, что у Разорёнова с Кормилицыным творится. Кучеру скажу, чтобы через Тезино вёз.

Времени на сборы Саше почти не потребовалось. Он быстро взял нужные книги, тетради и побежал назад. Дед уже устроился в коляске, от жары обмахиваясь платком. Саша сел рядом.

– Давай, Константин, – сказал Александр Петрович, – Через Тезино правь.

– Плохо там, Ваше степенство, – ответил кучер, – Надо бы мужиков с собой взять, а лучше мимо объехать от греха.

– Ты был там? – спросил купец.

– Быть не был, а пару знакомых оттуда видел, побеседовали. Приходили к вам на фабрику наниматься, но я сказал, что у нас народ набрали уже. Бузят в Тезине. Расценки хозяева снизили, люди злые ходят. Пока по соседним мануфактурам ищут работу. Шумят ежедневно, чтобы плату подняли, только управляющий на своём стоит. Работу вроде как бросили, пьянствуют. Обиженные к Никанору Алексеевичу за правдой пошли, он человек уважаемый, справедливый. Только оказалось, что нету его – уехал. Наверное, это зять на Томну его отправил, пока всё не уляжется. Там привольно, воздухи какие… Волга!

– Вот и увидим, что к чему, – сказал Коновалов. – Лишь бы к нам не пошли.

– В Бонячках-то им чего делать? – спросил кучер.

– От толпы, тем более пьяной, ждать всего можно. Не дай Бог, чтобы по округе шалить начали, – Александр Петрович перекрестился.

– Наши мужики их восвояси быстро отправят, пускай у себя творят, что хотят, а у нас ни-ни, – кучер лихо заломил картуз на затылок. – У вас в Каменке всё одно лучше, чем у них на Томне. Просторы какие! Красота!

– За дорогой смотри, любитель природы, – улыбнулся купец.

Коляска уже приближалась к селу, когда попутчики увидели скачущего навстречу во весь опор всадника. Константин осадил лошадей, чтобы бежали помедленнее, встречный тоже резко остановился у коляски. Спешащим оказался полицейский урядник Степан Иванович. Успокоив недовольно заржавшего коня, он сказал прерывающимся голосом:

– О! Александр Петрович! Добрый день, Ваше степенство. И наследник с вами.

Вид у урядника был обескураживающий. Фуражки почему-то не было и по лбу текли ручейки пота, которые смешивались с кровью, сочащейся из разбитой брови и оставляли на щеке розовую дорожку. Под глазом наливался синяк. Кобура на поясе расстёгнута, но пуста.

– Здравствуй, Степан. Куда коня так гонишь, что случилось? – спросил фабрикант.

– Разворачивайте коляску, – урядник был так возбуждён, что не слышал вопроса, -Бунт у Разорёнова на мануфактуре. В объезд к себе добирайтесь. Народ там вовсе озверел. Я телеграфировать скачу в Кострому, сами не управимся. Мужики пьют, безобразничают, чинов не признают, не суйтесь туда, Александр Петрович, Христом-Богом прошу.

– Езжай, Степан, справляй службу, мы объедем, не беспокойся. Спасибо за предупреждение. – сказал Коновалов. – Константин, разворачивай!

– Дед, я посмотреть хочу, – неожиданно сказал Саша. Александр Петрович так и застыл.

– Зачем, внучок? – начал было он, но вдруг кивнул и твёрдо сказал кучеру, – В Тезино вези.

Степан Иванович лишь вздохнул, махнул рукой и пришпорил коня, который, встрепенувшись, резво поскакал дальше. Со стороны Тезина доносился невнятный гул, словно разворошённый пчелиный рой искал того, кто его потревожил, чтобы искусать и прогнать от своего жилья. В начале единственной улицы ничего не происходило, было пусто, шум слышался дальше, с центральной площади.

– Давайте всё-таки объедем. Зачем нам туда? – кучер был слегка бледен, но хозяин покачал головой.

Саше было тревожно после слов полицейского, но желание увидеть всё собственными глазами, неожиданно пришедшее, непреодолимо влекло дальше. И страх, и любопытство сплелись воедино. Коляска въехала в Тезино и медленно двигалась между домов по узкой грязной улице. Коновалов-старший сказал кучеру остановиться и ждать их – поодаль у площади виднелась разношерстная толпа, лошадям там было не развернуться. Дед с внуком спрыгнули на дорогу, Константин словно невзначай взял со своей лавки кнут, слез с козел и встал у коляски.

Александр Петрович медленно шёл впереди, одетый в неизменный чёрный костюм, спокойно и с достоинством. Саша был рядом и глазел по сторонам. Харчевая лавка была закрыта, перед ней лежала стопа брёвен, которые хозяин приготовил для какого-то строительства. Блестящие, очищенные от коры, они служили и столом, и лавкой для пяти мужиков, которые разложили на них хлеб, лук, калёные яйца и водку. Поляна перед бревнами была кроватью ещё для двоих, которые уже допились до точки. Веселья среди гуляк не было, обстановка была мрачно-угрюма, полна какой-то пьяной злобы, готовой вот-вот начать крушить всё вокруг. По противоположной стороне улице шли ещё трое: один терзал гармонь, а остальные нестройно, но зычно орали похабные частушки. За ними, причитая, бежала молодая баба в платочке. Она улучила момент и схватила одного из гуляк за руку: «Вася, Васенька, пойдём домой, что ты пьёшь-то, хватит уже, третий день ведь». Вася не глядя отмахнулся от неё, попав локтем в лицо. Женщина упала, а он, не оборачиваясь, бросил картуз на землю и начал плясать, стуча ладонями по пяткам. Его мотало, движения походили на судороги, но остальные поддержали бессмысленную пляску, даже пара работяг из сидящих на брёвнах присоединились к знакомым также азартно впечатав со всего маху свои картузы в дорожную пыль. Их оставшиеся на месте товарищи начали громко хлопать в ладоши и свистеть. Полилась такая отборная матерщина, что юноша густо покраснел. Один из мужиков, никого не стесняясь, справил нужду прямо на брёвна, служившие им столом. Только за угол зашёл. Баба, которой муж попал по лицу, встала, вытерла платком кровь из разбитой губы и пошла домой, сгорбившись и плача.

Саша стоял ни жив, ни мёртв. Его внезапный порыв бесследно исчез, остался только страх, смешанный с брезгливостью. Всё вокруг было слишком. Слишком громко, слишком грубо, слишком бесстыдно, слишком бессмысленно, слишком отвратительно. «А ведь это простые ткачи, такие же как у нас на фабрике. Обычно вежливые, шапки снимают, здороваясь. Что с ними случилось?» – думал парень. Александр Петрович положил руку ему плечо и сжал, словно успокаивая. Видя испуг Саши, он ещё и потрепал его по голове, улыбнулся и шепнул одними губами: «Смотри, внимательно смотри и не бойся». Затем старый купец развернулся и пошёл к оставшимся на бревнах хмельным работягам.

– Где вино берёте, молодцы? Лавка-то закрыта.

– Тебе пошто, отец? Стар ты для вина, а кладбище тоже сегодня закрыто, – загоготал самый молодой сутуловатый парень с болезненно серым лицом. – Ты кто? На попа похож. Ненашенский ты, не видел я тебя раньше.

– Тихо, Кузьма, – оборвал его мужик постарше. Он выглядел как матёрый каторжник, без передних зубов, со шрамом через всю правую щёку, который как могла скрывала густая рыжая борода. – Не видишь – это уважаемый человек. Доброго здоровья, Александр Петрович. Зачем к нам пожаловали? Наши господа сегодня не принимают, дома запершись сидят, хоть у народа вопросы к ним имеются, а не выходють. Нынче тут для купцов неинтересно, мы себе власть взяли.

– И тебе доброго здоровья. Позволь старику присесть, в ногах силы мало осталось.

Мужик хлопнул молодого Кузьму по спине, тот встал, уступая место. «Кто это?» – на ухо спросил у старшего. «Коновалов, с Бонячек», – так же шёпотом ответил тот. Кузьма проворно смахнул мусор с бревна, где сидел только что. Александр Петрович присел, осматриваясь вокруг. Под ногами валялись пустые бутылки и затоптанные куски нехитрой закуски. Плясуны пошли обнявшись в сторону площади, оставив мятые фуражки валяться в пыли. Толпа неподалёку жила своей жизнью – кто-то отходил, кто-то присоединялся к ней, но она не редела, словно это был единый организм, состоящий из множества людей. Среди постоянного гула вдруг начинались крики «Мишка, выходи!» или «Верни расценок!», подхватываемые десятками глоток.

– Так где же вино берёте всё-таки? – спросил Александр Петрович.

– Мы у лавочника отняли, терять нам теперь всё одно нечего.

Коновалов покачал головой:

– Ну решили работу оставить, требования выдвинули, но пьянство зачем начинать?

– Мишка-купец всё равно нас слушать не хочет, – вступил в разговор молодой Кузьма, который стоял рядом. – Первый день мы чинно начали. Депутацию к нему отправили. Так мол, и так – работать по новому расценку отказываемся, постановили всем обчеством к работе не приступать, пока не подымет хоть немного. Мишка Кормилицын, если посчитать, до 10-ти рублей плату скинул, мы говорим, что меньше, чем за 11-ть не выйдем. Хоть раньше и 12-ть с полтиной полагалось. Жить на что? Если из дачки ещё все штрафы вычесть – ведь и на хлеб не хватит. Даже гнильё, что он в своей лавке брать заставляет, не купишь. Месяц отработаешь и сам должен хозяину останешься. Всё одно, Кормилицын депутацию нашу на порог не пустил, по матушке обругал и каторгой грозился. Ну мы с расстройства и выпили. Теперь терять нечего. Своего добьёмся – водку Прокопа-лавочника тоже спишут, хозяин оплатит, у него денег много.

– Ну а как не послушает он вас?

– Куда ему деваться? Урядник Степан приезжал недавно, поучили его, приласкали, он штаны испачкал и прочь галопом, – мужики захохотали.

– Н-да, – Коновалов был задумчив. – Бражничать прекращайте – до добра это не доведёт. Пойду посмотрю на площади – что к чему.

– Не ходили бы, Александр Петрович, – рыжебородый смотрел хмельными красными глазами, но голос был твёрд. – Народ нынче дурной, могут и не признать. О вас по всей округе никто ничего плохого не скажет, но что с пьяных взять. Лучше к себе езжайте, там спокойнее.

– Спасибо за беспокойство, я аккуратно. Может с Михаилом Максимовичем поговорю, к разуму призову.

– Не открывает он. Заперся в доме. Вокруг только полиция фабричная охраняет, псов спустили и сами при оружии ходят, но за ограду не высовываются.

Александр Петрович встал с бревна – помог Кузьма, и направился в сторону людской толпы, туда где высился храм. Саша шагал рядом. Любопытство его испарилось, первый парализующий ужас тоже прошёл, внутри был лишь липкий страх, уговаривающий броситься к коляске и ехать домой, где тихо и безопасно, но он, злясь на собственную трусость, упрямо заставлял себя идти и смотреть на происходящее. Улица, которая была здесь шире и чище, привела их на сельскую площадь, где проходили праздники, ярмарки или просто еженедельный торг. Здесь напротив друг друга стояли деревянный храм Петра и Павла о пяти куполах с колокольней и особняк Никанора Разорёнова. Дальше уже виднелись фабричные строения: контора и производственный корпус. За оградой особняка заходились лаем псы, спущенные сторожами с цепи. Два дюжих молодца из фабричной охраны стояли рядом с директором мануфактуры, который разговаривал с тремя мужиками из числа протестующих, кричащими прямо перед ним.

– Пусть выйдет и поговорит с нами, – кричал один из ткачей, высокий сухой мужик.

– Михаил Максимович разговаривать с вами более не будет, нечего ему добавить к тому, что уже сказано – проспитесь и возвращайтесь к работе, – директор был бледен, за спиной переговорщиков стояло больше сотни человек, некоторые были уже сильно пьяны. Управляющий понимал, что при желании толпа просто сметёт их, но вида старался не подавать.

– Что он, паскуда, разговаривать с нами не хочет? – взвыл второй из ткачей. От выпитого его шатало так, что приходилось держаться за плечо товарища. – Мы сейчас сами войдём и спросим.

– Отошёл отсюда, – фабричный охранник демонстративно направил ствол ружья под ноги смутьяну. За спиной у того зашумела толпа. Брань и крики слились в единый гул: «Дави их… Суки… Не робей, ребята, ничо не сделают… Все вместе…». Люди плотнее придвинулись к зашатавшейся ограде, охрана уже явно направляла ружья в толпу. «Ружьё опусти… Порвём … Потроха твои псам скормлю…», – неслось оттуда. Директор был человеком опытным, улучив момент, он крикнул зычно, на всю площадь:

– Разговор будет завтра! – народ примолк, вслушиваясь. – Выберите депутацию – трёх человек, каким доверяете, но чтобы были трезвы. С ними и будем вести разговор, а сейчас расходитесь и прекратите пьянство. Нас глоткой не возьмёшь, будут переговоры, но не со всеми сразу, иначе опять один крик выйдет. В церкви назавтра молебен отслужат, после него ждём ваших представителей.

По толпе пробежал ропот, скоро смолкший. Кто-то сразу стал выкрикивать: «Андрея Кузнецова надо посылать, и Петра из механиков. Они грамотные». Другой подхватил: «Только при батюшке договаривайтесь, чтобы побожились». Некоторые просто стояли молча, готовые поддержать тех, за кого будут остальные (таких было большинство). Гвалт стихал. Только самые пьяные вопили что-то неразборчивое. Лица у людей были задумчивые, женщины, пользуясь моментом, стали тащить мужей домой: «Пойдём, завтра после обедни выберете кого послать, а сейчас иди проспись, слышь, чего директор сказал». Александр Петрович внимательно смотрел на людей, о чём-то думая. Он рассматривал происходящее, стараясь не упустить ни единой детали. Саша переминался с ноги на ногу рядом, потом шепнул деду: «Пойдём, довольно насмотрелись». Тот неожиданно кивнул и развернувшись зашагал прочь, к оставленной коляске.

На брёвнах у лавки мужики всё сидели, но на Коноваловых они уже не обращали внимания – рыжебородый о чём-то яростно спорил с Кузьмой. Перебранка происходила во весь голос, матерщина лилась, преобладая над обычными словами, но Саша не различал ни смысла, ни интонации слов. Вокруг всё сливалось в какой-то однообразный монотонный шум. Мальчик выглядывал из-за деда вперёд – далеко ли до коляски, которая увезёт их из этого Содома. Та была уже близко, можно за пару минут добежать, но Александр Петрович шёл медленно, годы бегать не позволяли. Саша оглянулся назад. Между спорщиками началась драка, рыжий повалил молодого тщедушного Кузьму и бил кулаками. Третий их компаньон схватил его сзади, желая разнять, но щербатый вывернулся и принялся бить миротворца, затем споткнулся о спящее тело, которое не заметил в пылу и упал сам. Мужик, которому рыжий просто так разбил лицо, воспользовался этим подарком – злорадно матерясь пнул несколько раз, целя в обидчика, а попадая и в него, и в спящего, который заохал и зашевелился. Вдруг за углом лавки появился какой-то парень в кепке, надвинутой почти на глаза. Он мельком глянул на драчунов, достал из-под рубахи бутыль, заткнутою вместо пробки какой-то тряпкой, поджег её спичкой и бросил в окно. Вспыхнувшая бутылка разбила стекло, но звона из-за криков слышно не было. Огонь полыхнул внутри лавки. Пламя быстро росло, но драчуны не обратили на всё это никакого внимания. Поджигатель ещё раз воровато посмотрел по сторонам и встретился глазами с Сашей, который остановился и смотрел на него. Несколько секунд поджигатель сверлил юношу змеиным немигающим взглядом, затем сплюнул и быстро юркнул назад, скрывшись из виду. Его сильно шатало, было видно, что он тоже очень пьян. В лавке уже бушевал настоящий пожар, языки пламени вырывались в раскрытое окно. Пьяницы остановили драку и недоумённо таращились на огонь. «Саша!» – громко крикнул Александр Петрович, и подросток заметил, что дед дошёл до коляски. Он бросился к ней бегом. Кучер сразу тронул лошадей. Выехали из села, и Коноваловы увидели, как в небо поднимается густой черный столб дыма, заволакивая голубое небо. Вскоре чуть поодаль начал расти второй, а затем и третий.

– Подожгли зачем-то, – сказал купец. – Уж вроде решили переговоры начать. Если такое началось – теперь хоть святых выноси. О том, что будет завтра, когда проспятся, никто не думает.

– Я видел там парень нарочно бутылку поджёг и кинул. Зачем интересно?

– Кто его знает… Может лавочник чем ему не угодил, может долги свои, которые в книгу записаны, решил стереть, может просто во хмелю удаль свою захотел показать. У нас мужик долго терпит, молчит. Даже когда всё хорошо у него – порой живёт будто терпит. А потом вдруг плюнет на всё и уж пока вдребезги себя не разобьёт – не остановится. В Тезине таких сейчас сотни одновременно. Не только лавку – и храм, пожалуй, могут с землёй сравнять сами себе назло. И будь что будет! Сейчас это безобразие в одном селе только, ну а как во всей губернии такое случится, не дай Бог? Или во всей империи? Представить страшно! Александр Петрович перекрестился, а потом потрепал внука по голове. Дым тем временем застилал злополучное село, словно прятал его от прочего мира.

Глава 2

Петроград, октябрь 1917 года.

Солнце, спрятанное за вуалью серых туч, скупо дарило свой тусклый свет распотрошённому городу. Холодный пронизывающий ветер выметал с улиц случайных продрогших прохожих, обрывки бумаги, окурки и другой мусор. Лишь чёрные блестящие бока каменных домов и тёмная рябь одетых в гранит рек невозмутимо сносили свистящую злобу стихии. Лужи затянулись, будто раны, первой непрочной коркой льда, готовящейся стать толстой привычной кожей на ближайшие месяцы. В спасательной шлюпке на корме стоящего на Неве корабля проснулся немолодой, сильно за пятьдесят, морщинистый, костляво-худой мужчина. Спал он долго – рухнул без сил после двух дней беспрерывной беготни и хлопот. Раньше пробуждения, до того, как открылись глаза, пришла жуткая головная боль. Мозг словно стянул железный обруч, уменьшающийся с каждой секундой, а кроме этого, в нём время от времени начинал бить барабан, парализуя любое желание жить. Мужчина лежал, не в силах пошевелиться. Сначала он пытался вновь заснуть, надеясь, что в забытьи боль уйдёт. Поняв, что сна не будет, размышлял, стоит ли вообще вставать.