Полная версия
Волк в ее голове. Часть III
Песни и передачи сменяются по кругу, затем сменяются снова, затем ещё раз. И ещё. И ещё. И это до безумия, до икоты раздражает.
На заднем сиденье качаются диагностики, сопит Артур Александрович и ворочается, шуршит жуткий пакет с жёлтыми розочками и десятками купонов внутри.
Неуместных, непонятных купонов.
Улица Челюскинцев, 25.
Улица Красноармейцев, 19.
Первая линия, 67.
Улица Луговая, 16а.
Пятая линия, 43.
Шестая линия, 96.
Никакой логики.
Иногда Леонидас поглядывает на меня в зеркало заднего вида. За границей отражения у Леонидаса есть черные кожаные перчатки без пальцев, чёрная кожаная куртка и джинсы с дырками, но в отражении от этой крутости не остаётся и следа. Лицо классрука напряжено, если не парализовано, руки стиснули руль. Боится, что сообщу о связи с несовершеннолетней?
Ха.
Бойся, сука, бойся.
– Артур, – Леонидас нажимает кнопку справа от руля-джойстика, и дворники замирают, – ты собираешься оканчивать гимназию?
Вместо ответа я шмыгаю носом. Когда мы останавливаемся перед светофором, профили Леонидаса и Дианы, и рдяный осьминог на её чёрной футболке, и моё лицо, руки – всё орошается красным.
– Милый друг, ты меня слышишь?
– А она?
Диана подвисает на миг, затем дёргает головой и меняет канал. Чёрная чёлка спадает на глаза и просвечивает алым, футболка сползает с плеча, обнажая бледную кожу с родинками.
– Это другое, – резко отвечает Леонидас.
Я хихикаю. Он смотрит на меня в зеркало заднего вида и качает головой в багровом окаймлении. Светофор беззвучно переключается на зелёный, мы с гулом устремляемся вперёд.
– Ты думаешь, это смешно? Это совсем не смешно. Почему ты так себя ведёшь?
Потому что тебе лет сорок, а ты трахаешь мою… мою одноклассницу.
Стиснув челюсти, я отворачиваюсь к окну. Машина несётся по бетонному путепроводу, а под нами – навстречу – мчится по железной дороге невесомый, неслышный товарняк. Поезд-призрак.
Я снова и снова мысленно повторяю адреса с купонов: Челюскинцы, Красноармейцы. Первая линия, Луговая. Пятая линия. Шестая линия.
Звучит как математическая последовательность.
– В-вот, – говорит Диана и выкручивает громкость до упора. – Зачётная песня. Это Женина группа.
«Женя»? Ах да, Евгений Леонидович у нас «Женя». Меня сейчас стошнит. Или из моих ушей хлынет кровь. Или я оторву собственную голову и забью кого-нибудь ею до смерти.
В динамике взрёвывает тяжеленная гитара, дубасят барабаны и хрипит о потерянной любви мужик. Голос у него такой, будто без анестезии ему вырезают щитовидную железу.
Напоминает постгранж или постпанк или ещё что-то «пост». Я зажмуриваюсь и тону в этом шуме, как в толще грязной воды.
– Н-нравится? – робко спрашивает Диана. Её чистый голос с трудом прорывается ко мне.
– Нет.
Я прислоняюсь виском к холодному стеклу и, моргая, борясь с сонливостью, рассматриваю безлюдные ночные улицы. Фонарь. Аптека. Луна. Подъезд. Подъезд.
Мусорка.
Луна.
Челюскинцы.
Красноармейцы.
Три линии.
Луговая.
Три линии.
Сердце ёкает.
Три аптечных пункта на линиях Афгана. Три аптеки. Три. В районе, где Веронику Игоревну видела Симонова и где Веронике Игоревне делать нечего.
– Что же ты слушаешь? – интересуется Леонидас. В вопросе слышится вызов. – Басту, Монеточку?
Я ещё перевариваю «три линии» и не отвечаю.
– Милый друг?..
– Классический финский рэп.
Диана и Леонидас недоуменно переглядываются, словно любовники-заговорщики, и это так же ужасно выглядит, как и звучит. Педофил и послушная семнадцатилетняя девочка. Или девятнадцатилетняя? Чёрт её разберёт.
Песня затихает, и Диана тыкает в кнопку с двойной стрелочкой \">>\".
Ш-шхшх.
Ещё тычок.
– … Свято-Алексиевской пустыни, – зачитывает новостной диктор. Диана цепенеет, я сажусь ровно. В животе будто пробегает невидимая ящерка. – Об этом только что сообщил…
Она резко переключает частоту, и голос диктора пожирает шум помех.
– Верни.
Диана делает лицом «заткнись», и я, наклоняясь вперёд, повторяю:
– Верни новости!
– Чел…
Леонидас вырубает радио и находит мой взгляд в зеркале заднего вида.
– Значит, такая музыка кажется тебе неинтересной?
– Скулосводящей.
Леонидас сопит. Под попой что-то мешается, и я вытаскиваю из-под себя конверт с значком башни, кидаю на стопку диагностик.
– Мы закончили музыкальный марафон? Можно новости? Люблю, знаете, послушать новости вечерком.
– «Скулосводящей», – глухо повторяет Леонидас, но радио не включает.
– С точки зрения мелодии. Есть новые мелодии, где всё позволяется и можно нарушать любые правила, это как ножом по стеклу… есть классический рэп, классический рок, классическая… классика, где всё сделано по правилам. Соряныч, мне нравятся классические. Нормальные, без всяких жоповывертов, мелодии. И НОВОСТИ.
Диана закрывает лицо руками. Плечи её опускаются.
– Зато не нравится говорить правду, – добавляет Леонидас и оглаживает бороду. – И учиться.
Он это серьёзно? Вот сейчас?
– Некоторые учителя учат СЛИШКОМ многому.
– Причём тут учителя? Причём? Ты крушишь пол в гимназии, ты сбегаешь в окно от классного руководителя… в окно! Не отвечаешь на звонки, твои родители… Скажи честно: ты списывал у Вероники Игоревны? У вас была какая-то договорённость насчёт твоих пятёрок?
Меня вновь разбирает смех, но я сдерживаю его. Диана отводит руки от лица.
– Жень, ты серьёзно? Договорённость с моей мамой?
Леонидас изображает бровями что-то вроде «ну да, спорно», и на пару минут все затыкаются. Проступают фоновые звуки: мягко гудит мотор, поскрипывает подвеска, брякают две игральных кости-освежителя, подвешенные к зеркалу заднего вида.
Я нарочито отворачиваюсь и разглядываю строительные леса, которые проносятся мимо. Мысли возвращаются к Веронике Игоревне.
Она бывала в Афгане достаточно часто и регулярно, чтобы набрать вагон купонов.
Регулярно и часто.
Что покупают регулярно и часто в аптеке?
Пластыри, йод, обезболивающее, таблетки от поноса, от сердца… презервативы.
Меня едва не скручивает.
Любовные утехи в Афгане?
Ну нет.
Не-е-ет.
Инсулин? И Вероника Игоревна, и Диана болеют диабетом.
Звучит логично, но зачем ходить за лекарством так далеко?
– Твой отец будет дома? – спрашивает Леонидас.
– Фиолетово.
Он беззвучно ругается, сворачивает к тротуару и тормозит. Пакет с сумкой Вероники Игоревны по инерции съезжает вперёд и с шуршанием сваливается мне под ноги.
– Ты не понимаешь? Если отца не будет, остаётся сдать тебя в органы опеки.
Я не отвечаю: поднимаю пакет кончиками пальцев, кладу на сиденье.
– Жень… – тихо говорит Диана, но Леонидас отмахивается от неё и спрашивает меня:
– Между тобой и твоим отцом что-то случилось?
– Жизнь, – говорю я. – Знаете, бывает такая штука. Заводы закрываются. Люди меняются. Везите куда хотите. У меня ещё мама есть. Отвезите меня к ней, в Поднебесную. Будьте лапочкой.
– Так, мне это надоело. – Леонидас переключает передачу, вжимает педаль, и «Субару» с гулом и прытью реактивного самолёта набирает ход. Меня вдавливает в сиденье, оранжевые деления на графике скорости стремительно зажигаются друг за дружкой.
– Куда мы? – робко спрашивает Диана. – Жень?
Леонидас бросает на неё сердитый взгляд.
– Скажи, ты вообще подумала сказать мне, где Артур? Пока…
– Сорян, – перебиваю я, – а вы вообще подумали сказать мне, где Диана, пока я тут бегал и расспрашивал всех, как попка-дурак?
– Это другое! – отрезает Леонидас.
– Или вы подумали сказать ей, что ЕЙ надо учиться? Что ей надо где-то есть?
– Чел!..
– Что ей надо где-то спать? Где-то жить?
– Чел. Заткнись. Пожалуйста. Блин. Пожалуйста.
Диана пристально смотрит на меня. Лицо её бледно, пальцы касаются лба, словно у неё от боли раскалывается череп.
– Милый друг, можно вопросы буду задавать я?
Голос Леонидаса звучит резко, грубо, и хочется ответить тем же. Я облокачиваюсь на спинку его сиденья, вытягиваю шею вперёд и выплёвываю в эту вылизанную бороду:
– С какой радости? Потому что за рулём? – холодные пальцы Дианы предостерегающе касаются моей руки, но я и не думаю замолкать: – Потому что старше? Потому что классный руководитель?
– НЕ ПЕРЕБИВАЙ МЕ…
– Так скажите хоть че-то толковое. Куда вы несётесь, как курица с отрубленной головой?
Под пятой точкой по-прежнему что-то мешается, и судорожным движением я вытаскиваю из-под себя зелёный треугольник медиатора.
– Если твой отец не появится или не начнёт отвечать на звонки, – жёстко говорит Леонидас, – я передаю тебя в органы опеки.
У меня внутри всё напрягается. Диана прикасается кончиками пальцев к плечу Леонидаса, но он рычит:
– Не лезь!
– Может, узнаете моё мнение? – спрашиваю я.
– С таким подходом к учёбе и поведению тебе следует учиться в более подходящем месте.
– Вам следует найти более подходящую по возрасту содержанку.
Леонидас напрягается. Диана с возмущением поворачивается ко мне.
– Чел!
– Да на фиг этот цирк! – я машу руками. – Сколько у вас разница? Двадцать лет? Тридцать? Ты будешь менять ему подгузники, когда лет через пять у него начнётся старческое недержание?
– Милый друг!.. – голос Леонидаса дрожит.
– Че, «милый друг»? ЧЕ? Вы, блин, знаете, как она живёт? Вы знаете, че с ней вообще творится? Или дали денег и забыли, пока у вас не зачешется в одном месте? Давайте, давайте, везите меня в опеку, им будет интересно узнать, что учитель гимназии – сратый ПЕДОФИЛ!
– Бесишь.
Диана так произносит это, что мои челюсти захлопываются сами собой. Я складываю руки на груди и отворачиваюсь.
Леонидас резко, с визгом покрышек сворачивает к тротуару и останавливается. Он выскакивает из машины и силой, больно схватив за руку, выдёргивает меня наружу.
– Эй!
По инерции я пробегаю пару шагов и едва не поскальзываюсь на инистом асфальте.
– Свободен, – глухо, едва сдерживая себя, выпаливает Леонидас.
Диана наполовину вылезает с водительской стороны и испуганно смотрит на нас. Её чёрную чёлку треплет ветер – то закрывает, то открывает лицо. Насколько Диана беспомощна, слабовольна, послушна сейчас, и насколько легко она избивала отца Николая.
Это бесит.
– Прекрасно. Спасибки за поездку. Ах да, – я делаю шаг к Леонидасу и только сейчас замечаю, что он в темно-синих сланцах, – передавайте привет вашей жене и доче…
Меня дёргает в сторону, щека немеет от боли.
– Не смей!
– Жень! – вскрикивает Диана.
Леонидас с шумом выдыхает носом воздух и трёт отбитую руку.
Мне сейчас дали пощёчину? После секундного шока из меня вылетает смешинка, за ней – другая.
Кто даёт пощёчины в начале XXI века?
– Это тоже, потому что старше?
Леонидас отворачивается к машине, заталкивает протестующую Диану на пассажирское сиденье. В мою сторону летит пакет с жёлтыми розочками. Я чудом ловлю его, и по закону подлости удар приходится по больному пальцу.
– И ещё раз «Ах да»! – продолжаю я издевательским, вибрирующим голосом, пока Леонидас с грохотом, с лязгом захлопывает дверцу. – Не забывайте пользоваться презиками. Иначе вы…
«Субару» с воем устремляется прочь, и мне приходится кричать остаток фразы:
– Иначе вы совсем запутаетесь, кто из вас ребёнок, а кто взрослый!
Некоторое время я иду следом за машиной: на автомате, не думая и не понимая, где я, кто я и куда движусь. В голове крутятся фрагменты разговора, и одна за другой возникают новые фразы – порезче, похлеще.
«Не забудьте купить подгузники для взрослых!»
«Кто из вас будет ходить за его пенсией?»
«Вы уже купили место на кладбище?»
Я хочу догнать машину, высказать всё это и увидеть муки совести на лицах Дианы и Леонидаса, но путь мне преграждает светофор.
Тишина. Красный свет растекается по инею хрустальной пеленой и слепит меня. Нижнюю челюсть трясёт от холода, спину корёжит озноб. Над головой колеблется северное сияние, такое яркое, потустороннее, что кажется реальнее города, реальнее меня. Будто оно настоящее, а мы все ему снимся.
Может, мне привиделись эти страшные дни? Легче поверить в кошмар и галлюцинацию, чем в учителя-педофила, чем в Веронику Игоревну с вереницей тайных жизней, чем в озверевшую от обид и непонимания Диану, которая, будто советский солдат под танки, кладёт себя под престарелые телеса.
Да, кошмар. Тупой кошмар, но я обязательно проснусь.
Сон четвёртый. Тень сомнения
Голубоватое мерцание телевизора освещает мою комнату и вытягивает из предметов длинные, зубчатые, как осколки, тени. Экран занимает отец Николай – на фотографиях десятилетней и двадцатилетней давности; на видеорепортажах и хрониках, посвящённых пустыни.
– … проверку данных о том, – вещает голос за кадром, – что неизвестные жестоко избили главного вдохновителя возрождения Свято-Алексиевской пустыни, известного в народе как отец Николай, сообщила заместитель руководителя отдела Северо-Стрелецкого межрайонного следственного отдела СК РФ по Архангельской области и Ненецкому автономному округу Ольга Дмитриевна Кормакова. В настоящий момент устанавливаются обстоятельства случившегося и личности участников нападения. Сам отец Николай в тяжёлом состоянии доставлен в Городскую больницу № 3 им. Г.А. Кончугова. Врачи борются за жизнь пострадавшего. Предполагается, что случившееся может быть связано с деятельностью панк-рок-группы Ugly virgin, участники которой неоднократно высказывали поддержку группировок Pussy Riot и Femen. Следствие просит всех, кто располагает какой-либо информацией о фигурантах дела, сообщить по телефону, указанному на экране. Конфиденциальность гарантируется.
Новости об отце Николае сменяют будни нефтяной промышленности, а будни нефтяников – новости спорта.
Он жив – это главное. Я сделал всё, что мог. Я старался.
Ведь так?
Никому же не станет лучше, если сообщить о Диане ментам? Либо её возненавидит весь город, либо…
О худшем лучше не думать.
Я вырубаю телевизор пультом, ставлю сотовый на зарядку и топаю в ванную. Комок ветоши затыкает слив, кран утробно хрюкает и исторгает холодную струю. Конечно, пришла весна – давайте отключим отопление!
Сунув в воду бельевой кипятильник, я жду минут десять и проверяю температуру.
Пальцы ничего не чувствуют. Поправка: тело ничего не чувствует.
Ноги ноют. И порезы на пальцах. И в голове будто пень.
Борясь с усталостью, с сонливостью, с отупением, я иду к себе. Видимо, раздеваюсь я медленно, потому что к моему возвращению вода уже переливается через край, а оранжевый коврик плавает в сантиметровом слое, как мохнатая амёба-утопленник.
Ладно, это вода. Ни тёплая, ни холодная. Блестит. Убаюкивает. H2O. Бесцветная жидкость, без вкуса и запаха. Плотность при плавке не уменьшается, как у всех нормальных веществ, а возрастает – такой вот фокус-покус. А ещё она диполь, и это не ругательство.
Со стоном облегчения я выдергиваю кипятильник и лезу в горячую ванну. На пол выплёскивается волна, меня пробирает озноб, и кожа покрывается пупырышками. Проходит минута-другая, прежде чем тепло обволакивает спину и мысли, расслабляет мышцы.
Под зелёным потолком сияет лампочка, я смотрю на неё и медленно, неотвратимо проваливаюсь в гипнотический транс усталости. Гимназия, «Трубы», Афган, Диана и её мама, Леонидас – перед внутренним взглядом мелькает адский хоровод из лиц и мест, из глубины которого прорывается голос отца Николая:
ОНА БОЯЛАСЬ ТВОЕГО ОТЦА
Я просыпаюсь. Челюсти трясёт, вода остыла, лампочка исходит нездоровым белым светом. Сна как не было – только в голове ещё звучит пугающая фраза:
ОНА БОЯЛАСЬ ТВОЕГО ОТЦА
Со второй попытки я выбираюсь из ванны – во внушительную лужу на полу. Водянистый парень с волосами-сосульками угрюмо косится из зазеркалья и залепляет розовым пластырем порезанные, проткнутые пальцы. Я топаю к себе, оставляя мокрые следы на лавандовом ковролине, и обрушиваюсь в кресло – лицом в подушку, от которой уже попахивает грязными волосами.
Мне хочется отдохнуть, забыться.
Я так устал, что тяжело даже лежать – на мягкой, тёплой постели.
Сон не идёт.
Под закрытыми веками голая Диана развлекается с голым Леонидасом; окровавленный отец Николай снова и снова напоминает, что Вероника Игоревна кого-то боялась.
Ну не моего же батю?!
Я со стоном отковыриваю лицо от подушки и поднимаюсь с мокрой постели. Вытираюсь, надеваю домашние штаны в синюю клетку, серую толстовку и набираю его.
Он не отвечает.
Он никогда не отвечает в своих дебильных командировках.
Скорчив рожу телефону, я включаю ноут Вероники Игоревны и открываю видеорепортаж об исчезновении Поповых – на первом появлении отца Дианы.
Лицо мужчины затёрто пикселями, есть только фигура и голос.
Я проматываю запись с десяток раз, но ничего не понимаю.
Мог так звучать и выглядеть мой батя двадцать лет назад?
Я мотаю головой – настолько абсурдной выглядит идея, что у нас с Дианой один отец, – затем отдираю телефон от зарядки и прокручиваю фотографии содержимого синей папки.
ДНК-тест, ещё один, патент… паспорт Александры Игоревны Поповой.
Моему бате в следующем году исполнится шестьдесят. Попову, если поверим записи в паспорте Вероники Игоревны…
Я замираю, увидев на экране 1959 год рождения.
2018 минус 1959…
Меня прошибает пот.
Ну это же совпадение?
До хрена людей рождаются в один год. В «Википедии» печатают целые списки – и одних только звёзд.
Я беру себя в руки и просматриваю репортаж от начала до конца, без особой надежды на успех. Единственное, что выделяется из общей массы, – два эпитета о Попове: «молчаливый» и «нелюдимый».
Подходит это к моему бате? Маловероятно: он работает менеджером по продажам. И он… м-м, обычный. Я не знаток психологии, но «молчаливый» и «нелюдимый» человек вряд ли способен годами впаривать всякую хрень.
С другой стороны, я никогда не видел батю на работе. Всё, что мне известно о ней, известно с его слов.
Я снова звоню ему: во второй, в третий, в четвёртый раз – с тем же нулевым результатом.
Как же это бесит.
Помяв одеревеневшее от усталости лицо, я иду в полупустую, как аэродром, комнату родителей. Свет уличного фонаря выцеживает из полумглы яйцо-пылесос, который подпирает чёрный портфель. Место напротив окна занял наглый и жёлтый, как попугай, траходром. На столике блестят разноцветные бокалы – зелёный и фиолетовый, с засохшими потёками вина. Тут же раскрытой пастью зияет недобитая пачка презервативов Contex Tornado, а голая брюнетка с перекидного календаря осыпает себя песком и безмолвно зовёт туда, на тропический остров.
Смотря в сторону, я прикрываю прелести брюнетки ручкой пылесоса.
Господи, как стыдно.
Не помню уже, когда появились эти ню-календари, ню-полотенца и прочие… ню. Точно после Вероники Игоревны – едва она и Диана съехали от нас, а батя завёл моду на молодых антилоп, на бесконечное северо-стрелецкое сафари.
Я открываю и переворачиваю чёрный портфель. На пол сыплются проездные билеты, чеки, рекламные проспекты в пыльных файлах, лифчик…
Брр.
Я хватаю его за бретельки и, как дохлого паука, несу к мусорке.
До-сви-дос.
Вымыв руки, я возвращаюсь и перебираю вещи из портфеля. В глаза бросается визитка со схематичным изображением грузовых контейнеров.
ИРИНА МАКСИМОВНА КЛЕБАНОВА
ЗАМЕСТИТЕЛЬ РУКОВОДИТЕЛЯ ДЕПАРТАМЕНТА РАЗВИТИЯ ПАРТНЁРСКИХ ПРОЕКТОВ АО «СЕВПРОМСБЫТ»
8 812 766 5734
Вот Ирина Максимовна знает батю на работе? Знает, угрюмый он или нет?
Вертя «Ирину Максимовну» в пальцах, я прикусываю губу.
Знает или нет?
Живот стягивает от страха. Я боязливо набираю номер, жму «вызов», слушаю гудки.
– Алло? – отвечает женский голос. Очень приятный и очень молодой.
Я облизываю пересохшие губы.
– Алло-о? – повторяет Ирина.
– Ирина Максимовна? Доброго вечера. Служба… служба контроля качества.
– Здравствуйте, конечно! Только я ничего не заказывала.
– Некоторое время назад вы проводили переговоры с менеджером нашей фирмы Александром Родионовичем Арсеньевым…
В трубке повисает молчание, и я нервно прохожусь по комнате, выглядываю в окно, за которым мутно тлеет одинокий фонарь.
А если встреча бати и Ирины состоялась сегодня?
Девушка нервно хихикает и со словами «Мне некогда» вешает трубку. С минуту я глупо смотрю на телефон, затем печатаю сообщение: «Извините за беспоко1ствл. Мы пытаемся разобраться во ситуация с нашим менеджером. Если у вас посвятится время, перезвоните по этому номеру».
Исправив опечатки, я перепроверяю и отсылаю СМС. Проходит секунда или две, сотовый вибрирует и отображает входящий.
+7 812 766 5734
– Да, Ирина Максимовна?..
– Значит, уже были жалобы?
«Жалобы»?
ЖАЛОБЫ???
Она спрашивает об этом с таким неестественным весельем, что у меня стягивает желудок.
– Д-давайте сначала… Э-э-э… Вы помните дату пе… переговоров?
– С головой у меня всё в порядке.
От яда в голосе Ирины я на миг теряюсь.
– Хорошо… Хорошо! Давайте убедимся, что говорим про одного человека: под шестьдесят, залысины. Носит яркие…
– Яркие галстуки? – Ирина хихикает, и её смех окончательно выбивает меня из колеи.
– Д-да. То есть он… Да. Оцените, п-пожалуйста, Александра Родионовича по шкале дружелюбности?
– Как-как?
– Дружелюбности! – громко повторяю я. – Где «10» – это максимум дружелюбия, а «1» – нелюдимый, угрюмый человек.
– Мы виделись ОДИН раз.
– И тем ценнее ваше мнение. Главное, чтобы наши клиенты и партнёры не испытывали проблем от… в общении с нашими менеджерами.
Ирина шумно втягивает носом воздух, и тревога внутри меня ещё выше поднимает голову.
– Я бы сказала… было терпимо, пока он не пригласил подписать документы в номер.
– Че? То есть «что»?
Ирина судорожно выдыхает и долго молчит. Когда она начинает говорить, слова её звучат тихо и раздражённо:
– Он предложил немного выпить. Я отказалась. Ну, он не принял отказ… я согласилась как бы ради приличия, не знаю даже… потом он подлил снова и подливал ещё. Н-не слушал меня.
– Вы могли уйти? – не своим голосом спрашиваю я.
– Уйти? Да, наверное… впрочем… Всё это было… как бы давление. Неприятно… Не знаю! В какой-то момент он пытался обнять…
Я зажмуриваюсь от стыда. Ирина продолжает описывать встречу – всё детальнее и поспешнее, словно впервые рассказывает об этом гадком моменте.
– Подождите! – прерываю я, чудом сдерживая дрожь в голосе. – Подождите. Под шестьдесят, залысины, яркие галстуки. Вы уверены?
– Молодой человек, он предлагал сделать мне массаж ног.
Волосы у меня встают дыбом – так не сочетается натужное, отчаянное веселье в голосе Ирины и смысл слов.
– … в общем, ушла. Я не стала никому говорить… контракт выгодный. Надеюсь, вы примете меры с вашим… от вашего… – Ирина никак не может закончить фразу, а потом её голос вздрагивает: – Но раз вы позвонили, получается, были ещё? Другие?
Я отвечаю на автомате что-то утешающее, обнадёживающее и поспешно вешаю трубку.
Комната родителей обступает меня тесным кольцом. Чуждая, угрожающая, она словно годами впитывала в себя ядовитые миазмы батиных «встреч».
Сотовый вздрагивает и показывает входящий.
+7 812 766 5734
Жёлтая строка пляшет на экране, мобильный барахтается, верещит в моих потных, мокрых руках как очумелая птица.
Ирина хочет знать.
Она очень хочет знать, пострадали другие девушки или нет.
Я сам хочу это знать и выворачиваю ящики в шкафу-стенке. На пол летят футболки, носки, фотографии, квартплата, чьи-то ажурные трусики, снова фотографии…
Вероники Игоревны?
Они обнимаются с батей посреди песчаной отмели. Обнимаются и улыбаются.
Почему батя не выбросил этот снимок?
Не понимаю.
Сентиментальность?
Тоска?
Не понимаю.
Конечно, батя не любит Веронику Игоревну, уж слишком много женщин (от 23 до 37 включительно) перебывало у нас с тех пор, но словно бы… он скучает?..
Нет, не по ней. По прошлому себе, по тому человеку, который существовал рядом с нею, а без неё не смог.
С какого фига Веронике Игоревне бояться ЕГО?
Я ещё раз прохожусь по комнате, рассеянным взглядом скольжу по столу, по ню-календарю, по «горке» с хрусталём. Сотовый наконец затыкается.
Вновь закопавшись в ящики, я вытаскиваю жестяную упаковку из-под чая. Судя по тусклому медному слону на красном фоне, коробке лет двадцать. Судя по маленькому висячему замку, батя хранит там что-то ценное.
