Чёрная сова

– Ничего не нужно передавать. – выразительно проговорил Терехов. – И вообще, они сейчас в подмосковье, у дедушки.

Тот намек понял, и жесткость пожелания уловил, попытался оправдаться:

– Это так, ностальгия… Давай, трогай, Шаляпин! Поеду проверять наряды – заверну.

И даже по братски приобнял, после чего достал баранку из кармана и стал жевать.

Погранцы заскочили в кабину "Урала", а Терехов поехал, как барин, в кунге, в мягком плавающем кресле, возле топящейся чугунной печки, для безопасности обнесенной поручнями из нержавейки. Век бы так жить! Только от тряски и качки зашаталась импровизированная барная стойка, которую использовали еще вместо посудного шкафа и стола. Репьев остался возле ворот, то ли сморкался, то ли впрямь ностальгические слезы вытирал, при этом глядя на дорогу. Если Жора не задумал побыстрее избавиться от нежелательного соседства, то с однокашником творились чудеса!

Кунг потащили сразу на новое место, ближе к монгольской границе, под заснеженный горный хребет, где было еще холоднее. Солдаты приспустили колеса, подложили камни, после чего поехали забирать палатку и экспедиционное имущество. Едва Андрей остался один, как внезапно увидел кобылицу! Глазам не поверил, схватил бинокль: серая преспокойно паслась возле озера, в полукилометре, уже без узды и седла. С уздой все было понятно, Мундусов порвал, видимо, пытаясь удержать за повод, но освободиться от кавалерийского седла с двумя хорошо затянутыми подпругами сама кобыла никак не могла! Если конюх расседлал, то зачем? И почему не сказал? Впрочем, докладывал в спешке, может и забыл…

Испытывая охотничий азарт, Терехов перерыл хозяйственные ящики в кунге, и случайно отстегнул фиксатор убирающейся в нишу, кровати. Из стены выпала не узкая солдатская койка – мягкое брачное ложе и само разложилось во всю ширь пространства, от стены до стены! Довольно строгий армейский вагончик превратился в спальню, в дамский будуар с зеркальной стенкой, спрятанной в нише. Не службу нести готовился этот кунг, и не на рыбалку ездить – скрашивать походное существование подруг начальника заставы, ни одна из которых так и не стала его верной офицерской женой. Показалось, от кровати еще навевает тонким запахом женщины, каких-то очень знакомых духов, хотя изобретение какого-нибудь солдата-умельца давно не отстегивали, не раскладывали, поэтому поднялся столб пыли.

Он даже забыл, что искал и на какой-то миг стало жаль однокашника – вот же не везет мужику! Но вспомнилось училищное прошлое, прыжок из окна, и вместе с тем невероятное трудолюбие, индивидуализм и всякую жалость будто кислотой разъело: этот не пропадет и своего добьется.

Сама кровать была собрана из мягких толстых подушек, которые Андрей достал и с помощью полена выхлопал, приоткрыв дверь. В одной из них он нащупал какой-то тонкий пакет, спрятанный под обшивкой, и когда расстегнул замок "молнию", обнаружил пластиковую папку с карандашными и акварельными рисунками. Рассматривать их было некогда, Терехов, сложил и убрал в нишу кровать, оставил папку на барной стойке и после чего все-таки случайно нашел, что искал: моток скалолазного каната. Заарканить лошадь с большого расстояния, как это делают алтайцы или ямальские оленеводы, он не рассчитывал, поэтом сделал петлю, спрятал аркан под куртку, взял с собой кусок свежего солдатского хлеба, посыпал солью и пошел к озеру.

Серая заметила его и перестала щипать вытаявшую, зеленую траву, словно поджидала и, судя по всему, убегать не хотела. Андрей сбавил шаг, заговорил ласково, протягивая хлеб:

– Ах ты, красавица! На-ка вот – любишь?… Ах, умница! Конюха в грязи изваляла!…

Кобылица подпустила его шагов на пять, потянула носом и даже трепетными губами заперебирала от предвкушения. Однако, как и прошлой ночью, резко встала на дыбы, развернулась и с места взяла в карьер. Отбежала не далеко метров на полтораста, и словно заманивая, встала к Терехову передом и призывно заржала.

– Нет, ты стерва. – он выбрал сухой камень, сел и машинально откусил хлеба. – Думаешь, бегать за тобой буду? Сама придешь!

Кобылица взошла на плоский курган, тот самый, месторасположение коего надо было уточнить на карте, и замерла, как изваяние. Холодный ветер с заснеженных гор трепал хвост и гриву, казалось, низкие, рваные тучи достают ее головы, в воздухе опять запахло зимой. Андрей положил хлеб на камень и направился к кунгу. Шел с оглядкой, серая все еще стояла в прежней позе, но в какой-то миг обернулся – курган был пуст. Желтоватое плато без лошадиной статуи сразу же сделалось тоскливым и безжизненным, а синее озеро налилось белесой мраморной мутью. Вероятно, кобылица спустилась в болотистую низину, за которой тянулась каменная гряда, где значился еще один объект топосъемки – древние рисунки, наскальная живопись.

В это время на горизонте появился "Урал", солдаты перевозили экспедиционное имущество с предыдущей стоянки. Пока Терехов шел к кунгу, тренировался метать аркан, и с трех-четырех метров совсем не плохо получалось набрасывать его на торчащие из земли, камни. Важно было точно рассчитать расстояние, чтобы канат развернулся и петля накрыла цель. Погранцы за это время успели разгрузить и отправить машину на заставу, теперь сидели и ждали следующего приказа.

Репьев поставил жесткие сроки: ровно через сутки грузовик должен был придти чтобы перетянуть кунг на новую точку. Поэтому за остаток светового дня и завтрашнее утро следовало инструментально привязать все пять археологических объектов, разбросанных по округе. Прикомандированные тридцатилетние контрактники оказались сообразительными, и хоть теодолита прежде никогда не видели, понятие о картографии имели по долгу службы. Главное для них оказалось правильно поставить задачу. Сержант носил фамилию, из-за которой наверняка и попал в пограничники – Рубежов.

– Мы твердолобые. – предупредил он, убежденный, что имеет дело с ученым человеком. – Вы нам растолкуйте, что делать. А то мы умеем только быстро бегать, стрелять и ломать кости.

– А танцевать? – спросил Терехов.

– При чем здесь танцы? – опешил сержант.

Во всем чувствовалось Репьевское воспитание: тот говорил примерно так же, если речь шла о том, что должен уметь настоящий вояка. Однако явно скромничали, поскольку второй погранец, рядовой Елкин, довольно скоро отыскал на местности геодезический пункт – особый знак, оставленный предыдущей топосьемкой и работа началась. Бегали они и в самом деле хорошо, причем, опасались оставить оружие в кунге и носили автоматы за спинами, подсумки и штык-ножи на ремнях и ничуть этим не тяготились. Просьбы исполняли безукоризненно, в чем тоже ощущалась Жорина подготовка и желание все делать лучше других. Терехов наказал почаще осматриваться и сообщать, если заметят серую лошадь, сам он видел окружающее пространство больше через трубу теодолита, да и то перевернутым. К вечеру они завершили уточнение координат как раз тех объектов, что были у озера и где Андрей пытался поймать лошадь, однако кобылица исчезла. Он решил, серая ушла низиной к Ак-Алахе, но заметил одну странность: сначала отчетливо услышал тихое ржанье и бряканье кованных копыт о камни, потом случайно обнаружил, что оставленный на камне, хлеб съеден. Пять минут назад лежал, а тут нету, да еще и просыпавшаяся соль вылизана, отчего остались влажные следы, не успевшие просохнуть. Полное ощущение, что кобылица стала невидимкой или передвигается ползком между камней; в любом случае бродит где-то рядом и точно выбирает время, чтобы не показываться на глаза людям. Увлеченный работой, он мог и не заметить ее, но зоркие пограничники бдели и были на страже.

– Лошадь не видели? – недоуменно спросил их Терехов.

– Лошадь не наблюдаем. – был ответ. – На горизонте появились козлы.

– Какие козлы?

– Горные. – сержант Рубежов указал на ближние скалы. – Козероги. В пределах досягаемости прямого выстрела.

– Это бараны. – не согласился рядовой Елкин. – То есть, архары. Товарищ ученый, свежатинки хотите?

– Этот район плато объявлен зоной покоя. – строго напомнил Андрей, хотя не прочь был поесть свежатинки.

– Нам стрелять разрешено. – со скрытым сарказмом заявил Рубежов. – Мы защищаем рубежи нашей Отчизны.

Ближе к вечеру начал подниматься туман и съемку пришлось свернуть, что вызвало протест бойцов, мол, не темно же, еще часа три можно работать. Терехов объяснил им, что такое оптика атмосферы и какие из-за нее происходят погрешности. Бойцы выслушали молча, взялись готовить ужин, а он прихватил армейский тепловизор и пошел осматривать окрестности. Лошадь сквозь прибор он обнаружил почти сразу – паслась там же, у озера, где и днем, только вот в зеленом изображении на экране нельзя было в точности опознать серую в яблоках. Ветер утих, но из низины наносило лохмотья тумана, иногда делая мир однообразно зеленым.

Андрей взял аркан, покидал на прицепной шкворень кунга, чтоб набить руку, затем засек точное направление, выключил прибор и стал приближаться к озеру, пытаясь сморгнуть запечатленную зелень экрана. И почти избавлялся от нее, но чтоб не сбиться, приходилось вновь включать тепловизор и получать новую, более яркую дозу излучения. Кобылица по прежнему щипала траву, изредка встряхивала головой и замирала с настороженными ушами – должно быть, выслушивала ночное пространство. Приблизившись к ней шагов на сто, Терехов подождал, когда с белых, заснеженных гор сползет туча, накроет звезды, и далее пошел смелее. Серая паслась на месте, а он помнил науку старшины еще со срочной службы: когда все травоядные щиплют и пережевывают траву, становятся глуховатыми. Пища отнимает слух и самих делает пищей для хищников. Поэтому он подкрадывался теперь, как к поющему глухарю: едва кобылка вскидывала голову – замирал. От тепловизора в глазах стало зелено, мир словно перекрасился и сморгнуть это свечение сразу было невозможно. Лошадь уже просматривалась и без прибора, но она тоже была салатного цвета с крупными ярко-зелеными яблоками, а сверху еще прикрыта дымчатым туманом, словно попоной. Терехов подходил с подветренной стороны, низкая облачность и вовсе погасила небесный свет и звуки, сделала пространство каким-то нарисованным, однотонным. Шорох конских губ и треск срываемой травы будто не совпадал с движениями – отставал на полсекунды, вызывая ощущение нереальной сдвоенности мира.

До кобылицы оставалось метра три и уже без тепловизора ощущалось наносимое тепло крупного животного. В это время ему и почудился конусный луч, выходящий из лба лошади, явно возникший в глазах под воздействием свечения прибора, поэтому он внимания на него не обратил. Расправил веревку, изготовился и стал ждать момента. Едва серая приподняла голову, Терехов метнул аркан, не взирая на этот призрачный рог.

И тут произошло невероятное: лошадь резко сдала назад, норовя уклонится, и сразу же прыгнула в бок. И показалось, этот бесплотный луч помешал, не позволил заарканить кобылицу за шею. Петля вроде бы не долетела до головы, а словно захлестнулась на лучистом роге, но при этом Андрей ощутил мощный рывок – даже шея хряснула, а потом аркан натянулся в струну. Он машинально уперся ногами, сдерживая рвущуюся кобылицу, затем перебирая канат, подтянулся к ней так близко – мог бы рукой достать. Или накинуть на шею другой конец аркана, повиснуть на морде, смирить, вынудить повиноваться человеческой воле. Однако в следующий миг где-то рядом трубно заржал жеребец, послышался отчетливый набегающий топот копыт по гремучему щебню. Кобылица отозвалась жалобным голоском, резко мотнула головой вниз – словно поклонилась, тугая крепчайшая веревка порвалась и будто разорванная резина, стеганула по лицу. В глазах полыхнуло красным и на минуту все исчезло.

Пока Терехов пережидал боль и промаргивался от потока слез, обе незримые лошади носились по кругу и перекликались торжествующими, звучными голосами. Они будто надсмехались, куражились над неудачливым ловцом, и Андрей в тот миг вспомнил конюха-алтайца, выкатанного "хозяином дна земли" в грязи и траве, будто в смоле и перьях. И вдруг серьезно подумал, что еще легко отделался.

Потом уже, в кунге, при электрическом свете, он осмотрел аркан – петля была словно ножом отрезана, а канат выдерживал тонну! Дабы не привлекать внимания солдат, Терехов спрятал веревку, однако они все равно узрели результаты щелчка по лицу. Когда он отстегнул царское ложе и заглянулся в зеркало, глаза оказались красными, а на спинке носа длинная ссадина.

Погранцы строго исполняли приказ: после ужина рядовой Елкин лег спать, расположившись в спальном мешке на полу, в узком пространстве за импровизированной барной стойкой, а сержант оделся в бушлат, покрыл плечи плащ-накидкой и зарядив автомат, отправился в дозор. Физиономию Рубежова Терехов запомнил хорошо: именно он укладывал его в грязь лицом, когда задерживали "нарушителей", поэтому и сейчас чуял неприязненное к нему, чувство.

– Там кони ходят, – на пороге предупредил Терехов. – Не вздумай стрелять на звук.

– Знаю. – самоуверенно обронил Рубежов. – Увижу – пригоню.

На ложе начальника заставы спалось по-царски, шея не затекла, ни один суставчик не заныл, как бывало на утро в палатке. Проснувшись, Андрей забыл даже о вчерашней попытке поймать серую, но едва разлепил веки, как ощутил резь, веревкой попало по глазным яблокам, особенно по рабочему правому, который припух. А глаза для геодезиста, тот же оптический инструмент! Он встал, тщательно промыл их под умывальником, но все равно предметы двоились и расплывались радужной отторочкой. Было уже светло, оба солдата спали в своей конуре, в обнимку с автоматами, поэтому Терехов на цыпочках вышел и осторожно притворил за собой дверь.

От яркого уличного света сразу же потекли слезы и поплыли темные пятна: если к обеду не проморгаешься, еще один ясный день потерян! Он вернулся в кунг, отыскал в рюкзаке темные очки, давно заброшенные за ненадобностью, и смотреть стало чуть полегче, по крайней мере светобоязнь пригасла, но глаза слезились. Немного обвыкнувшись, Терехов попытался еще раз осмотреть аркан, но все двоилось. Он зашел в кунг за лупой, однако солдаты от его хождений все-таки проснулись, рядовой уже стоял у плиты, сержант чистил обувь.

– Вопрос на сообразительность. – сказал им Андрей. – Кто определит: канат оторвали или отрезали.

Сержант Рубежов поднес конец веревки к свету и осмотрел.

– Отрезали. – заключил тоном следопыта. – Очень острым ножом или опасной бритвой. Концы нитей не размочалены.

Рядовой Елкин вытер руки о белый фартук и тоже уставился на веревку.

– Отрезан. – подтвердил он. – Только не ножом и не бритвой. А чем-то типа лазера, причем, мгновенно.

– Ладно тебе, лазером. – ухмыльнулся мрачноватый сержант. – Вы Елкина не слушайте, он наговорит…

– Ты пощупай! – посоветовал Елкин. – Русский глазам не верит, ему щупать надо. Канат на срезе твердый. Капроновые нити мгновенно оплавились и застыли.

В пограничники дураков по прежнему не брали, и это было отрадно. Терехов пощупал – место обрыва и впрямь слегка затвердело, мог бы и сам догадаться.

Он достал нож и тут же отрезал другой конец каната – срез был мягким, шелковистым…

По глазам солдат понял: все видят, понимают, но лишних вопросов не задают.

– Ну и кому мне верить?

– Своим глазам. – многозначительно заметил рядовой Елкин и встал к плите. – Здесь только этому и можно верить.

Чем сразу как-то расположил к себе, тем паче, звали его Андреем, то есть, тезка.

– У меня в глазах двоится. – признался Терехов.

– Еще бы. – обронил Рубежов. – Тут у всех двоится…

Видимо, они обсудили вчерашнюю ловлю лошади и пришли к некому своему заключению. Но выдавать свои домыслы не хотели.

– Не проморгаюсь, день актируем. – Андрей открыл дверь.

– Это как? – не понял сержант.

– Отдыхаем…

Погранцы переглянулись, но восторга не проявили.

Терехов пошел к озеру, где вечером паслась кобылица, и насколько смог, осмотрел все вокруг. Ни на траве, ни на камешнике никаких особых следов поединка он не нашел, отпечатков копыт вокруг было множество, и ему не грезилось вчера, что лошади носились вокруг него. Сырая, зеленая трава ближе к озеру была выбита большим полукругом, который не терялся даже на крупном щебне широкой высыпки, подернутой лишайником. Андрей прошел рядом с этой тропой и нашел то, что искал – петлю от аркана. И потому, как она была отрезана возле самого узла, стало понятно, что вчера он и впрямь набросил ее на что-то тонкое, толщиной в руку – уж никак не на лошадиную шею.

На конце веревки так же ощущался затвердевший ожег…

Это никак не укладывалось в голове, поэтому Терехов старался не думать, как и чем пересекли аркан. Ответ мог быть самым простым, например, из-за свойств химволокна, из которого свит канат, при резком и сильном натяжении может произойти мгновенный разогрев. Явление известное: при текучести материала температура в зоне разрыва резко повышается. Это касаемо стальных тросов, но вот к веревкам относится это или нет?

День и впрямь пришлось актировать: Андрей специально поставил теодолит на треноге и заглянул в трубу. Обе части сдвоенного мира допускали слишком большую погрешность. Погранцы заметили его опыты и предложили свои глаза, мол, если научить, как измерять эти злосчастные углы, считывать показания по верньерам, то под чутким руководством мы смогли бы… Терехов этот лепет и слушать не стал, а к обеду на стоянку завернул "Урал", дабы перетащить кунг на новое место – пришлось дать отбой.

Терехов заварил крепкого чая, после чего слегка отжал нифеля, завернул в бинт и наложил на веки. Говорили, помогает от глазных болезней, особенно, если насмотришься на сварку. Пролежал час и не заметно уснул – натопленный кунг и кровать располагали. Проснулся уже затемно и в поту, служивые дров не жалели и перестарались. Заварка хоть и не вернула зрение, однако глаза начали гноиться и почти исчезла светобоязнь. Погранцы заступили на службу, то есть, рядовой спал, сержант ушел в дозор, и, вероятно, забрал с собой тепловизор.

Андрей не собирался искать лошадей, хватило вчерашнего опыта, хотел проветриться на улице, благо ночь выдалась звездная, тихая и с морозцем. Он отошел от кунга на сотню метров, когда из-за горы выкатилась луна и расчертила плато длинными, редкими тенями. В такую минуту хотелось замереть, дабы не нарушать редкостного покоя на плато. И вдруг среди замерших теней появился частокол движущихся, и Терехов догадался – идут два коня, один за одним! Причем, глазом самих не увидеть, мешал призрачный лунный свет, вызывая резь в глазах, но тени от восьми ног четкие и два колеблющихся пятна над ними.

Он присел, затаился: лошади бесшумно двигались наискосок, в сторону кунга, словно предлагая еще раз погоняться за ними. Луна поднималась быстро, тени укорачивались, становились контрастнее, да и расстояние до лошадей сокращалось. Оставалось шагов двадцать, когда Андрей внезапно увидел, что тень впереди идущего коня имеет длинное и острое продолжение – всадник! Очертания его колыхались на неровностях земли, но отчетливо виделась голова в неком островерхом, как буденовка, шлеме, плечи и даже руки. Фигура казалась богатырской!

Лошади уже были совсем близко, однако из-за луны оставались пока что незримыми и шли бесшумно. Однако угол освещенности быстро менялся и вдруг словно серебро в темноте засветилось – заиграли переливчатые отблески черной шерсти! Всадник ехал впереди на гнедом! А мутная, призрачная серая в яблоках шла за ним, словно привязанная. И еще напахнуло острым, весенним запахом ландыша! Который тут не встречался, да и цвести в это время никак не мог. Еще бы несколько секунд, и тот, кто оседлал жеребчика, выехал бы из-под слепящего лунного света, предстал бы во всей красе, но в этот миг из-за кунга с шелестом взлетела красная ракета, И чуть позже послышался хлопок.

Андрей вздрогнул от неожиданности, тени забегали, завертелись, и в этой мешанине он потерял лошадей. Остался лишь едва уловимый запах ландыша. Скорее всего, кони резко повернули назад – эхом откликнулся глухой, удаляющийся топот по заиндевелой, но еще мягкой земле.

6

Терехов проводил взглядом угасшую ракету и побежал к вагончику, вспомнив, что красный сигнал – тревога на границе, прорыв или проникновение. Пока бежал, рядовой Елкин успел запустить электростанцию и включил прожектор над входом.

– Что стряслось? – спросил Андрей.

– Ничего. – спокойно отозвался тезка и закурил. – Командир просил обозначить место.

– А почему красная?

– Зеленых нету. А этих куча…

– Заблудился, что ли командир?

Елкин умыльнулся.

– Вроде того….

– Службу проверяет? – будто между прочим спросил Андрей.

– Да ну… Судьба у нашего командира такая. Как полнолуние, так бессонница. Садится верхом и поехал. У него и погоняло…

Недоговорил, сообразив, что болтает лишнее. Догадаться, каким прозвищем наградили его солдаты было не трудно…

– К нам-то заедет?

– Кто его знает. – Елкин зарядил ракетницу. – Пути начальника неисповедимы.

И выстрелил в звездное небо.

Терехов полюбовался ракетой.

– Долго палить будешь?

– Каждые десять минут, пока не поступит команда. – тезка зябко поежился – выскочил из натопленного помещения в летнем камуфляже. – А что? В любом случае полезно! Дозорные не спят и враги боятся. Прется, к примеру, шпион, вдруг красная ракета!…

– Иди оденься. – наставительно сказал Терехов. – Простынешь.

Тот послушался, заскочил в кунг и скоро вышел в бушлате и раскладным брезентовым стульчиком.

– Присаживайтесь. – и поставил к колесу. – Вы-то днем выспались, а мой сон накрылся. Через час в дозор…

– Давай я постреляю. – предложил Андрей. – Ты ложись.

Эта его готовность понравилась Елкину, но он помнил службу.

– Не положено. У нас в волчьи дни вся застава бодрствует.

Хотел еще что-то добавить, но из природной скромности опять посчитал лишним.

– Почему волчьи?

– Полнолуние, волки воют. – сдержанно пояснил Елкин, задавливая желание поговорить. – Тут их много. Но вот слышите вой?… Нет. На луну только наша застава воет…

Опять поймал себя за язык и умолк.

– Сколько служишь? – спросил Терехов.

– Срочную на границе. – рядовой немного расслабился. – В одном отряде с Рубежовым. Он из-за фамилии на границу попал. но был музыкант. На дудке играл, в оркестре, а я через день на ремень… А тут с девяносто третьего, как эту мерзлую шаманку из кургана выкопали…

– Так вы после срочной на контракт пошли?

Елкин помялся, заговорил с сожалением:

– Нет… Гражданская жизнь, прямо сказать, не поперла. А хотели весь мир окучить. Рубежов золотую жилу нащупал, сотовая связь только развивалась. На третью позицию уже выходили! Между прочим, в Москве работали, на Рублевке чуть ли не первыми поселенцами были… Но конкуренция, нам и обломали рога.

– После Рублевки на Алтай? – искренне изумился Терехов. – Да вы герои!

И неожиданно подвиг на откровенность.

– Все дело случая, стихия. – скромно вымолвил солдат. – Особняки, машины ушли за долги. Едем однажды в метро, бездомные, голодные, как волки. Банки на нас охоту открыли, в окладе держат… Тут объявление – набор по контракту! В пограничные войска!… В общем, мы теперь наемники, солдаты удачи! Почти "дикие гуси". Вот уже на третий срок подписались. Главное, нас тут банки не достают. С Алтая, как с Дона, выдачи нет!…

И осекся, поняв, что наболтал чужому, незнакомому человеку слишком много. Потом спохватился, послал ракету в небо и попытался сделать собеседника своим.

– Слышал, вы тоже поносили зеленую фуражечку? И с нашим командиром заканчивали погранучилище?

Ему хотелось что-то расспросить про своего начальника заставы, но теперь удерживала излишняя осторожность.

– Было дело. – усмехнулся Терехов. – На курс старше учился. А погняло носил – Репей. Приставучий был, фамилии соответствовал…

Елкин на провокацию не поддался, сдержал любопытство относительно командира и запустил еще одну ракету. В ответ на его груди мерзким голосом забормотала рация. Андрей не понял ни единого слова, однако погранец выслушал и обронил:

– Это тебе не на дудочке играть. – и опять вспомнил про "принцессу Укока". – Как эту шаманку откопали и увезли, на Алтае веселая жизнь началась. Землетрясения, наводнения… Как наука считает, связано это с ней, или нет?

– Предрассудки. – односложно отозвался Терехов.

– Я тоже так считал… Пока у командира духи коня не угнали. Всей заставой искали. Такой же гнедой был, как у вас…

– Хочешь сказать, и моего духи взяли?

– Люди здесь чужих лошадей не трогают. Тем более, угнать коня с погранзаставы!.. Мы же всех тут раком поставим. Простите, на уши.

– На что духам лошади, если они бесплотные? – усмехнулся Андрей. – И летают по воздуху?

– Этот дух плотный. – уверенно заявил Елкин. – Командирского жеребчика вернули едва живого. Копыта в хлам, холка седлом сбита до мяса. Ребра торчат… Но самое главное, на лбу глубокая вмятина. Овальный след, и еще крвоточит…