Понтифик из Гулага

И этот вывод их сильно обескуражил, поколебал уверенность. Когда Левченко подсел на скамеечку с вежливым «здравствуйте», вдовы не успели собраться с мыслями и чувствами.

– Дед ожидал подобных событий, – сразу же заявил он. – В нашу последнюю встречу высказывал опасения относительно своего будущего. Поэтому заметно спешил…

– Послушайте, любезнейший, – наконец-то совладала с собой вдовствующая Екатерина. – Откуда вы вообще взялись? У Станислава Юзефовича никогда не было семьи!

– Официально – да, – мгновенно согласился Левченко. – Для меня родство с Патриархом стало открытием.

– Кто же ваша бабушка? – язвительно вцепилась та.

Самозванец услышал всё – недоверчивый тон, холодность и неприятие, но виду не подал.

– Я сам узнал о ней совсем недавно, от деда, – не сразу признался он. – Считалось, что бабушка погибла в войну. Так говорили родители. Будто её угнали в Германию. А дед тем временем партизанил в белорусских лесах…

– Станислав Юзефович никогда не партизанил!

– Да, он сказал. Дед во время войны сидел в Гулаге. Играл на виолончели, в лагерном оркестре. У них был прославленный на весь Гулаг квартет «Мосты». Этот лагерь строил мосты. Точнее, один его отряд. Он назывался «Московский». Там сидели одни инженеры-строители мостов…

Чёрные вдовы переглянулись, но более ничем не выдали своего удивления. Такие щепетильные подробности лагерной жизни, как игра в квартете, были известны лишь самым близким друзьям. Для всех остальных Патриарх забивал со льда деревянные сваи и наводил мосты, за что ещё тогда получил прозвище Понтифик. Так что было отчего переглядываться. Мало того, Екатерина попыталась и это скрыть, излишне резко и как-то по-змеиному прошипев:

– Вы не ответили, кто ваша бабушка.

Левченко печально улыбнулся, но глаза оставались пронзительными и напряжёнными, как у самого Патриарха.

– Моя бабушка была колдунья. Точнее, даже ведьма. Не такая, как сейчас – настоящая… А так больше ничем не примечательная сельская девушка.

Даже Елена Прекрасная тут не сдержалась от язвительности.

– В белорусских лесах? В Полесье? А звали её не Олеся?

– Нет, не в белорусских, – серьёзно поправил он, – в костромских. Я там никогда не был, только собирался съездить…

– Хорошо, – перебила Екатерина. – Ведьма так ведьма… А когда Станислав Юзефович вас нашёл?

Самозванец позагибал пальцы, считая что-то, и сказал точно:

– Пять с половиной месяцев назад. В марте. Но не дед нашёл – я сам разыскал деда.

– Каким образом?

– Не поверите – случайно! – искренне признался он. – Однажды на вахте ко мне подошёл незнакомец. И сказал, чей я внук. У нас на вахте люди часто меняются… Деда как раз по телевизору показывали. В общем, я не поверил, но спросил у матери. Она всю жизнь молчала, а тут рассказала. И назвала имя бабушки – Василиса Ворожея.

– Почему мы об этом ничего не знаем? – выдала себя Елена Прекрасная и по-старушечьи прихлопнула рот дрябленькой, но девичьей ладонью.

– Это мне неизвестно, – у него на всё был простенький ответ, как забытое зарядное устройство.

– Зато нам известно всё, чем занимался Патриарх! – отчеканила вдовствующая императрица. – Он посвящал нас во все свои дела без исключения. В том числе и личного характера. И мы ничего не слышали ни о вас, ни о вашей бабушке-ведьме.

Левченко пожал плечами, однако сказал убеждённо:

– У каждого человека есть сокровенные тайны. Которыми он делится в последний час. Или уносит с собой в могилу. Дед не исключение. А у него есть что скрывать и таить…

– Если он стал искать кровных родственников, – решила поправиться Елена, – значит, он знал о вашем существовании?

– Он не искал! Это я его нашёл!

– Хорошо, пусть так. Но знал, что есть внук?

– Не знал, но догадывался, – как по писаному выдал самозванец. – И не обо мне конкретно, а о своём ребёнке. Сыне или дочери. Он не знал даже, кого родила моя бабушка.

– Кого?!

– Мою маму.

Чёрные вдовы пережили сотни допросов, поэтому допрашивать умели профессионально, зная, что напор – половина успеха.

– Она жива?

– К сожалению, нет… Умерла в прошлом году. Чуть не дожила, чтоб встретиться с отцом. Но очень хотела и передала мне наказ – найти деда.

– Передала? Почему передала?

– Я не присутствовал, когда умирала, – вздохнул Левченко. – Был далеко, в командировке. На похороны опоздал…

– Зачем он вас искал?

– Да он не искал!

– Ему было неинтересно, есть ли у него дети?

– Этого я не знаю. Думаю, всякому пожилому и одинокому человеку хочется узнать, есть ли у него наследники. Имею в виду нормальных людей.

– Как вы встретились?

– Приехал в Москву, – признался самозванец, – нашёл ваш офис. Подождал деда и объявился. Я же его по телевизору видел…

– Как отнёсся к этому Станислав Юзефович?

– Обрадовался! Есть на свете корешок. Остаётся…

– Он что, собирался умирать?

Самозванец опять пожал плечами.

– Вроде бы нет. Даже напротив, сказал, теперь буду жить ещё, долго. С чувством исполненного долга.

– Так и сказал?! – хором выкрикнули вдовы.

– Так… А что особенного? Старик встретил родного внука, исполнил долг…

– Когда так сказал? – вдовствующая императрица не давала опомниться. – Про чувство исполненного долга?

– В мае…

– Вы говорили – в марте!

– В марте я деда нашёл. А о жизни говорил в мае, когда мы встречались. – Левченко вдруг поник и отёр небритость ладонями. – Только у меня чувство… Нет, ощущение. Что-то случилось такое… И дед погиб.

– С какой стати?!.. – подпрыгнула Елена Прекрасная и настороженно осела, вспомнив заявление экстрасенса.

– Он же внук ведьмы, – ехидно заметила Екатерина и потеряла сдержанность, как на пресс-конференции. – Или профессиональный жулик. Станислав Юзефович вам поверил на слово? Что именно вы – внук? Похожих внешне людей сколько угодно!

– Не поверил, – признался тот. – И заставил сдать анализы на ДНК. Вместе сдавали…

Чёрные вдовы теперь дёрнулись обе, однако лишь слегка вытянули фигуры.

– И что?!..

Левченко молча извлёк из кармана куртки бумагу и отдал вдовам. Но сказал о каких-то своих догадках:

– Я так и знал!.. Теперь начнётся! Эх, дед, дед…

В заключении значилось, что ДНК перечисленных выше и сдавших анализы граждан, совпадают на 99,8 процентов, и это говорит об их прямом кровном родстве.

– И где такие бумажки пишут? – не сдалась Екатерина. – В какой канцелярии? Администрация президента? Лубянка? Или в какой-нибудь сверхсекретной?

– Там стоит штамп, – невозмутимо пояснил внук. – Какая-то закрытая клиника, с улицы не пускают. Дед отвёл, другим не доверял…

Очков они не носили, но тут обе выхватили их из сумочек и тщательно изучили бланк, штамп и печать.

– Всё равно весьма подозрительно… – начала было фразу Екатерина и осеклась.

– У деда где-то дома должна быть точно такая же бумага, – пояснил Левченко. – Он так радовался… И просил прощения.

– Прощения? За что?

– Что заставил проверять ДНК…

– А смысл? – подхватила Елена Прекрасная. – В чём смысл? Зачем? Цель? Наследство?

– Наследство, – признался внук. – Точнее, и наследство тоже.

– Квартира? Он отписал вам квартиру?

Левченко тоскливо посмотрел в обе стороны аллеи.

– Не знаю, не читал завещания… Да теперь это и не важно.

– Что, есть завещание? – уцепилась Екатерина. – Станислав Юзефович написал завещание?!

– Разумеется, написал. Исполнил долг, передал наследство…

– Ложь! Я видела сегодня обоих его адвокатов и нотариуса. Никаких завещаний он не оставлял!

Внук опять порылся в карманах, достал несколько визитных карточек, выбрал одну и подал вдовам.

– Вот у этого адвоката хранится. В запечатанном пакете.

Они изучили визитку молниеносно.

– Но это чужой адвокат! Совершенно неизвестный!

– Я не знаю, ещё не был у него, – помялся Левченко. – Носился по городу, искал вас… Забыть зарядное устройство!..

– Так он отписал квартиру?

– О квартире речи не было, – похоже, въедливость вдов начала раздражать внука. – Дед же не собирался умирать, переезжать куда-то… Он хотел жить. С чувством исполненного долга. Сказал, начнётся новый этап вольной жизни. Наследство его тяготило, опасался, попадёт не в те руки…

– А что же он завещал? – изумилась Елена Прекрасная. – У него кроме квартиры ничего нет! Единственное его приобретение после эмиграции. Всё, что заработал книгами в Соединённых Штатах. Другой собственности нет! Так что можно завещать, если завещать нечего?

– Ну, откуда мне знать? – уже возмутился внук и упёрся во вдов взором гневного колдуна. – Я и видел деда два раза! Вот приехал в третий… Какие-то ценности, что ли. Вроде, художественные. Я не разбираюсь…

– Где у Патриарха художественные ценности? – кого-то вопросила Екатерина. – В квартире голые стены! Разве что мебель, да и то… Уж не клад ли он закопал?!

И засмеялась над собственной злой шуткой.

Левченко отвернулся.

– Он говорил, наследство в каком-то банке, вроде, зарубежном. Я плохо слушал… Не каждый же день деды объявляются! Да ещё такие… Может, в Штатах заработал, скопил и оставил? Помню только условие: на эти деньги построить мост. Так что мне придётся уволиться с работы и строить мост.

Чёрные вдовы опять недоумённо переглянулись.

– Мост?!.. Какой мост?

– Вроде бы каменный, через реку. Я и запомнил-то, потому что условие не обычное…

– Через какую реку? – грубовато произнесла Екатерина. – Вы что несёте?

– Думаю, через Волгу. У нас через Волгу мостов маловато. Дед не сказал, через какую, я потом уточню… Уточнить хотел. Как вы считаете, его поэтому похитили? Кто-то ещё узнал про завещание? Адвокаты – продажные люди…

– Сами подумайте! – возмутилась вдовствующая императрица. – Ну, разве можно на книгах заработать? Чтобы на мост хватило? Ещё и каменный! Даже в Штатах?!.. Все деньги ушли на покупку квартиры. Ему государство выделяло бесплатно, в дар – отверг. Чтоб быть независимым.

– Тогда я не знаю природу ценностей, – подытожил внук. – Вскроем завещание – узнаем…

– Когда вы собираетесь это сделать?

– Хотел сегодня, – как-то вяло отозвался внук, при этом зорко озираясь, – но уже не успеваю… Завтра с утра теперь.

– Мне здесь не нравится. – Екатерина что-то почуяла и встала. – Вон там коляска другая, а мамаша та же… Расходимся!

– И мне здесь не нравится, – поддержал её Левченко. – Чую чьи-то взоры, глаза… За нами следят?

– Не исключено. Расходимся!

– А что с внуком? – спохватилась Елена Прекрасная. – Вы где остановились?

– В аэропорту, – признался тот. – Я же проездом…

– Поселитесь в квартире Елены, – заявила вдовствующая императрица. – Самое безопасное место. У неё совершенно чистая квартира, там можно вести любые разговоры и решать самые секретные задачи. Елена, вы не против, если у вас поживёт мужчина?

– Я не против, – покорно согласилась та. – Правда, у меня в доме мужчины не приживаются…

Екатерина и слушать её не хотела, додавливая самозванца.

– Надеюсь, вы же не уедете, пока ситуация не прояснится? С вашим дедом?

– Я уже понял, – обречённо произнёс Левченко. – Дед разрушил все планы… Как объяснюсь с начальством? Работаю на газодобыче полуострова Ямал. Завтра моя вахта начинается… А мне ещё заявление писать на увольнение. Теперь уж точно придётся строить мосты.

– Утрясём, – пообещала Елена Прекрасная, тоже рассеяно озираясь. – Человек способен построить мост через Волгу, а заботится о какой-то вахте… Дурдом!

– Лирика потом, – оборвала её мастер по камуфляжу, натягивая рыжеватый парик. – Уходим по одному. Вы, наследный принц, идёте за мной, держите в пределах видимости. Такси остановлю я, доставят по адресу на Гоголевский бульвар. И пожалуйста, из квартиры без ведома хозяйки ни шагу!..

Таким образом они миновали значительную часть парка, и уже на выходе к улице Михайлова новообретённый внук Патриарха внезапно исчез из поля зрения. Потом его спина дважды мелькнула меж деревьев и пропала в зелени парка. Обе чёрные вдовы заметили это одновременно, ибо не теряли видимой связи с ним, поэтому тотчас вернулись к месту, где он мелькал в последний раз, но кроме мамаш с колясками, сосущих пиво и смолящих сигареты, никого более не обнаружили…

3

Взрослым он никогда не плакал, излив все слёзы и выметав из кадыкастой гортани подлые, скверные для парня рыдания ещё в юности, когда лишился родителей и остался, по сути, на попечении двоюродной тётки. Польский Белосток был под немцами, однако их семья не ощущала тогда ни голода, ни холода, ни прочих военных невзгод, поскольку отец владел складскими помещениями на железнодорожной станции, несколькими мясными лавками по городу и ещё помогал родственникам, поселив в своём доме эту самую Гутю, девицу на выданье. Он сам играл на духовых инструментах в любительском оркестре, мечтал вырастить из сына музыканта, поэтому Станиславу, а заодно и юной воспитаннице наняли учителя музыки, краснолицего и веснушчатого студента консерватории Вацлава. Три раза в неделю он приходил к ним в дом и занимался с каждым отдельно по два часа, причём с Гутей только на скрипке, а со Станиславом ещё на альте и виолончели, ибо заметил его особую одарённость.

– Такое ощущение, будто вы сами – смычок! – восхищённо говорил он. – Вы извлекаете из себя божественное звучание!

Война учёбе не помешала, тем более, у отца немцы сначала забрали склады под свои нужды, а потом назначили его управляющим и платили хорошее жалование. А вот учитель музыки страдал, лицо у него выцвело, побледнело, нос от этого словно вырос вдвое, и яркие веснушки стёрлись. Втайне от родителей они с тёткой подкармливали Вацлава, давали с собой съестное и копили для него деньги. К тому же, делать это было не трудно: отец с матерью целыми днями пропадали в пакгаузах, а продуктов было достаточно, особенно немецкого шпика, консервов и муки. Студент быстро ожил, руки перестали дрожать, когда подстраивал инструменты или канифолил смычки, и даже нос стал поменьше.

Обычно Вацлав давал задание Станиславу и сам уходил наверх, к тётке, которой никак не давалась даже простенькая скрипичная музыка, потому как учитель не мог поставить ей руку. Гутя родилась в деревне, закончила всего лишь сельскую школу для бедных, однако говорили, что она очень красивая, и её ждёт удачное замужество и хорошее будущее в Белостоке. Станислав присматривался к своей тётушке, но никакой особой красоты не замечал – чопорная, горделивая и совсем неулыбчивая девица.

Обычно из её комнаты на уроках музыки доносилась невразумительная какофония звуков, перемежаемая бубнящим голосом учителя, который потом исполнял небольшие пьески, заставляя повторить. И ещё горестные вздохи и стоны разочарования бедного и упорного студента. Ей следовало бы прекратить занятия, но отец настаивал, да и сама Августа страстно мечтала научиться играть в надежде, что её выдадут замуж в богатую, образованную семью. Поэтому учитель терпеливо возился с ней часами и, даже будучи бледным, возвращался от неё красным, вспотевшим, но зато улыбался, когда слушал Станислава, и говорил:

– Вы будете ещё великим музыкантом! Запомните только одно: великое достигается великими поступками.

Это льстило, вселяло уверенность. Учитель потом смеялся и по секрету сообщал:

– А вашей милой тётушке я до сих пор не могу поставить руку. Ей самое место в мясной лавке.

Беда на их семью обрушилась внезапно.

Сначала её узрел один только Станислав, причём сквозь щёлку приоткрытой двери. Тётка стояла, почему-то согнувшись, с распущенными волосами, скрипкой в руках и при этом была совершенно голой! Но водила смычком по струнам, стонала и улыбалась. И Вацлав тоже был голым! Он возвышался сзади, держал её за талию и как-то торопливо, коротко дёргался, зажмурившись, словно слушал чарующую музыку.

Станислав в первый миг даже не понял, что происходит, и чуть не вошёл в комнату, однако неестественность их поз потрясла и оцепенила одновременно. В тринадцать лет он уже знал, что бывает между мужчинами и женщинами, но никак не мог предположить этого между чопорной, строгой на всяческие вольности тётей Августой и веснушчатым, полуголодным учителем. И когда он догадался, что происходит, испытал жгучее, навязчивое любопытство, отчего замер под дверью с открытым ртом и вмиг пересохшим горлом, поскольку представил себя на месте учителя.

Он не помнил, сколько так стоял, взирая на зрелище постыдное и будоражащее, погружаясь то в жар, то в холод. Тут он впервые и рассмотрел, что Гутя и в самом деле красивая и невероятно желанная! Так и хочется потрогать руками! Потом студент тихо завыл, застонал и словно спугнул Станислава. Он воровато спустился в свою комнату, схватил альт, но играть не смог – перед глазами всё ещё конвульсивно двигались обнажённые тела тётки и учителя.

В этот день он вообще не смог взять смычка, тряслись руки, словно у студента от голода, и от распирающего жара краснело в глазах. Так что пришлось соврать, что вчера долго гулял, простудился под дождём, и у него жар, а может, воспаление и лихорадка: в общем, смущённый и подавленный, лепетал учителю что-то мутное, невразумительное и уже испытывал ненависть.

Мысль пойти к тётке возникла у него в тот же час, как ушёл учитель, но раньше обычного вернулись чем-то сильно озабоченные родители. На следующий день музыкальный урок был назначен на утро, но Станислав запер входную дверь изнутри и поднялся в мансарду Августы.

– Вчера я всё видел, – сказал он, с неведомым ранее любопытством разглядывая тётушку, которая жила у них в доме уже четвёртый год.

– Что ты видел, мальчик? – засмеялась и насторожилась она.

– Как вы занимались с Вацловом! Музыкой!..

Гуте было тогда семнадцать, родители говорили о замужестве и будто бы подыскивали ей стоящего жениха из детей отцовских знакомых. Один такой даже часто приходил к ней в мясную лавку, где тётя работала три дня в неделю, но с утра и до вечера.

Она сразу же догадалась, что Станислав мог видеть, но ничуть не испугалась и даже не смутилась.

– Занимались, ну и что? – с вызовом спросила. – Подглядывать низко и подло!

– Я тоже хочу заниматься с тобой, – заявил он, раздираемый чувством стыда и желания.

– Чем?

– Музыкой, как Вацлав!

– Тебе нельзя! – отрезала она, однако уже не так решительно. – Ты ещё маленький.

– Я не маленький, – чужим, грубовато-мужским голосом произнёс он. – И хочу заниматься, с тобой. Вацлаву можно, а мне нельзя?

– За Вацлава я, может быть, замуж пойду!

– Тебя не отдадут!

– Почему?

– Он нищий студент!

– А ты женишься на мне? – Гутя смеялась и дрожала от страха.

– Если бы ты не занималась с учителем – женился бы, – ревниво произнёс он.

И стал как-то по-ребячьи ощупывать тётю, словно впервые видел. Оказывается, у неё была такая манящая грудь, которую бы он никогда не заметил, если бы не увидел вчера обнажённой. Гутя всегда носила застёгнутые до горла платья, глухие жакеты и длинные юбки, поэтому и мысли не возникало, что у неё есть под одеждой. А сейчас была в деревенском льняном платье со шнуровкой на груди, под которым угадывались все прелести её тела.

– Стасик, ты с ума сошёл? – спросила Гутя с дрожью и испугом, однако же не уходя от его рук. – Ты же мой родственник!

И тут голос оборвался, как басовая струна, в горле что-то лопнуло, и заныл кадык. Каким-то детским, натуженным фальцетом Станислав выдавил:

– Тогда я всё скажу родителям!

– Только посмей! – бессильно выкрикнула она. – Как тебе не стыдно?..

В этот момент в ней тоже что-то оторвалось. Тётя засмеялась и заплакала одновременно, потом встряхнула своими белесыми, сыпучими волосами и задышала в лицо.

– Стасик, а ты сможешь? У тебя там… уже что-то есть?

И полезла руками в его брюки, торопливо расстёгивая тугие пуговицы. Ладони у неё были ледяные, неприятные, но вмиг стали горячими и желанными, когда наткнулись на что-то и замерли.

– Ладно, Стасик, – прошептала, щекоча волосами, – давай попробуем… Если у тебя получится. Снимай брюки!

Она уже приготовилась к приходу учителя, развязала шнурок на груди, спустила к ногам деревенское платье и легла на кровать совершенно голой. Тело у неё было округлым, мягким и трепещущим, казалось, оно даже на расстоянии излучает манящее тепло и затаённый, как её полуулыбка, мерцающий свет. К нему хотелось прикасаться, оглаживать его и, погружаясь лицом, как в искристую солнечную воду, пить. Он больше никогда в жизни не испытывал подобных чувств к женщинам, даже самым обольстительным и опытным.

Станислав выпутался из брюк, но в этот миг пришёл учитель и стал крутить звонок у входной двери. Сначала они оба замерли от этого звука, словно застигнутые врасплох воры, но Гутя быстро справилась с замешательством и потянулась к нему руками.

– Пусть звонит… Иди ко мне, мальчик!

А он в тот же миг понял, что уже ничего не сможет. Прекрасная, пьянящая тётушка лежала перед ним, заманивая открытостью и доступностью, от которых качался пол и слезились глаза. Но жар, бывший всего мгновение назад, улетучился, оставив мокрый след на трусах. И тут ещё учитель принялся стучать в дверь!

– Ну вот! – разочарованно и почему-то счастливо засмеялась Гутя. – Ты ещё ничего не можешь! Ты совсем маленький!

– Хочу, как учитель, – однако же мужским голосом заявил он. – Чтоб ты стояла.

– Ах ты, мальчик мой! – она вскочила. – Надо, чтобы ты стоял!..

Много лет он потом вспоминал это мгновение и всякий раз оставался с убеждением, будто в тот миг на его месте вдруг возник кто-то другой, сильный, беспощадный, жестокий. На секунду вошёл, вселился и одним тяжёлым ударом сбил тётю с ног, так что она укатилась в угол кровати. И осталась там лежать, голая, беззащитная, смертельно обиженная, но не уронившая ни единой слезы.

– Так мне и надо! – мстительно произнесла Гутя. – Бей меня, мальчик! Бей, мой чистый ангел! Я это заслужила!

А он изумился и испугался того, что натворил, что подглядывал вчера, что посмел бесстыдно ворваться к ней и требовать близости. Этот сильный и жестокий испарился так же быстро, как плотский жар, оставив мокрый след слёз на лице. Они сначала навернулись, накопились в глазах и потом хлынули ручьём, Станислав упал на колени и стал просить прощения, умолять, целовать мягкие безвольные руки.

– Прощаю, прощаю тебя, – уже как ребёнка утешала она. – Ну что ты? Перестань, сама виновата… Иди к себе! Я никому не скажу. И ты теперь не скажешь. Только Вацлава не впускай!

Гутя больше всего боялась, что её отошлют назад, в захудалую деревню, где она пропадёт. Тогда он ещё не знал, почему дальняя бедная родственница живёт в их доме.

Станислав убегал к себе, но возвращался, видел разбитое лицо, багровый, назревающий синяк и опять просил прощения, целуя руки. Тётя уверяла, что простила, что всё забыто и никогда не вспомнится, что они снова будут дружить, как прежде, и учиться музыке. А родителям она скажет, будто упала с лестницы – ступени в мансарду и впрямь были крутые.

Но лучше бы она не говорила про учёбу, потому как перед глазами вставал голый, стонущий и нависающий над ней Вацлав, который всё ещё бродил возле дома и стучал время от времени. Ненависть к учителю вспыхнула так ярко, что этот, сильный и жестокий, вновь вселился в него и потряс кулаками.

– Я убью его!

Студент словно услышал угрозу, перестал стучать и исчез.

– И ещё убей своего папу! – зачем-то мстительно и горько вымолвила она.

Станислав убежал к себе, поскольку вот-вот должны были вернуться со станции родители, и, мечась по комнате, переживал всё заново. Он плакал и всё время насухо вытирал лицо, чтобы не заметили слёз. И так натёр, что оно загорелось и сделалось красным, как у Вацлава. Потом лёг, съёжился, показавшись себе маленьким, несчастным, и внезапно заснул. И проснулся поздно вечером от того, что Гутя сидела рядом и гладила его по волосам.

– Родители не пришли, – сообщила она, отдёрнув руку. – Мне страшно…

Дома было холодно, потому что куда-то пропал и слуга – не принёс угля из сарая и не затопил печи. Лицо у тёти распухло, глаза заплыли, и близость её тела почему-то больше не вызывала обжигающей плотской страсти. Возможно потому, что было студёным, напряжённым и на ощупь словно окостеневшим. Чувство вины всё ещё колючим комом топорщилось во всём его существе, но Станислав молчал и только гладил её поникшие, полуголые плечи. Они сначала сидели на кровати, прижавшись друг к другу от холода, потом, несмотря на опасность появления родителей, забрались под одеяло. Как-то незаметно оба согрелись, и в нём опять проснулась ревность, затмившая предощущение грядущей беды.

– Зачем ты занимаешься с учителем? – спросил он ломким голосом. – Он же мерзкий, красный и веснушчатый!

– Назло твоему папе! – мстительно призналась она.

И вдруг рассказала, почему отец приютил бедную родственницу в своём доме и всячески её опекает. Оказывается, три раза в неделю, когда Гутя работает в мясной лавке, он приходит туда, запирает дверь и делает то же самое, что учитель музыки, но уже без всякой какофонии. И это продолжается четвёртый год – всё время, пока она живёт в Белостоке.