Лицей 2021. Пятый выпуск

Она степенно поднялась и вышла в коридор. Лена отправила Лёше еще один сигнал бедствия. Но снова вхолостую. Зато Маргарита Ивановна вернулась с шампанским. Запотевшая “Вдова Клико” могла легко поправить дело.

– У меня все воспитанники знают – ко мне ароматов не надеваем. Но вы могли забыть. Это нестрашно.

– Но ваш сын не говорил мне…

Маргарита Ивановна её перебила.

– Вам шампанское, надеюсь, можно?

– Да-да. С удовольствием.

– Вот. Ученики подарили.

Лена всерьёз разозлилась на Лёшу. Даже “Форт Боярд” – это командная игра. Тут ещё вопрос, что проще – сунуть голову в ящик с пауками или понравиться его матери.

– Ну а теперь, Леночка, расскажите мне про свою семью.

Ей пришлось вспомнить всех родственников до четвёртого колена. Через полчаса хозяйка достала с полки свой семейный альбом и позвала Лену на диван.

– А вот это Алёше семь лет, он здесь выиграл конкурс “Золотой голос санатория «Смена»”. Вот здесь мы всей семьёй – в Индии. А вот это я в детстве.

На фотографии маленькая девочка лет десяти, приподняв юбку двумя щипками, стояла на фоне площади Гран-Плас в Брюсселе.

– Мой отец был дипломатом, мы таскались за ним по разным странам, пока мне не исполнилось пятнадцать.

– У вас, похоже, было очень счастливое детство.

– Это каторга, а не детство. Ты всё время заперт на территории посольства и не можешь никуда выйти без ведома родителей. В твоём классе учатся три человека, и те казахи.

Лена представляла каторгу по-другому. Первый раз она попала за границу уже студенткой. И даже разбитая Польша показалась ей раем.

– А как же дух европейской свободы, демократии? Вы так рано его узнали.

– Милая, да что там свобода и демократия. Европа – это йогурт на завтрак. Вот чего действительно не было в Союзе.

После заграничных фотографий Лена заметила старую карточку, на которой три человека в кирзовых сапогах обнимали друг друга за плечи и улыбались. А на фото подпись: “Отдыхающие. Евпатория, сентябрь 1941 года”.

– Кто это?

– Мой дед. Вот здесь, в центре.

– А кем он был?

– Генералом.

Лена как будто невзначай посмотрела на часы.

– О, вам уже пора? Очень жаль.

– Да, жаль. Только Лёша до сих пор не приехал.

– У него важные дела, вы должны понимать.

Но Лена не хотела этого понимать. По пути в прихожую она остановилась у серванта. Целую полку занял спичечный городок. Многоярусные башни, затейливые терема, мельницы, мосты и мостки.

– Это Алёша для меня склеил. В девять лет. И сказал – когда я вырасту, построю для тебя настоящий.

Лена улыбнулась.

– Это впечатляет. Я и половины не смогла бы придумать.

– Да, талант не брови. Если нет – не нарисуешь.

Настроение окончательно испортилось. Лена, подгибая носок, залезла в ботинки.

– Леночка, вы подождите. Я с вами выйду.

Она скрылась на кухне и вернулась с пакетиком крупы.

– Вы хотите птиц кормить?

– Да-да, голубей.

В лифте Маргарита Ивановна спросила.

– Завтра собираетесь?

– Куда?

– К Соловецкому камню, конечно. На “Возвращение имён”.

– Ммм… я… может, если успею.

Когда вышли на улицу, Лёшина мама подошла к дворовой парковке и высыпала крупу на крышу сиреневой тойоты.

– Борюсь-борюсь с ними, сил никаких нет. Это наше место, семейное. Ещё мой дед здесь свою Волгу ставил.

Они распрощались. Уже перед собственным подъездом Лена последний раз позвонила Лёше. Начался дождь. Её шерстяное пальто промокло и стало вонять псиной. Решение в Лениной голове появилось без особых усилий. Оно ей не нравилось, но явно давило своей логичностью. Лена пыталась найти в нём брешь, но безуспешно.

Леша перезвонил в десять вечера.

– Извини, я всё пропустил. У меня были встречи, одна за одной. Готовим презу для инвесторов. Ты как вообще?

Лена хотела выпалить, что она, мягко скажем, не очень. Но закусила губу. Дыши спокойно. Четыре счёта на вдох, четыре на выдох.

– Нормально. Ты приедешь?

– Слушай, у меня сейчас ещё один скайп. Постараюсь быстро.

В половине второго он сидел на её кухне и вертел стакан с джином.

– Как мама?

– Я её чуть не угробила своими духами. Ты этого добивался?

– Ой, чё-ё-ёрт.

– Зачем ты нас вообще знакомил?

– Я подумал, что пришло время, – он опустил руку в карман пиджака, висевшего рядом на стуле, и что-то там нащупал. – Дружок, я понимаю, что ты злишься. Но я… просто выпадаю из реальности. Эта презентация. Она поможет нам ворваться в космос.

– Дело не в ней, Лёша. Кого ты обманываешь, это будет повторяться снова и снова. Я всё время одна.

Он молчал.

– Я не готова быть женщиной космонавта. У меня не хватит сил.

Тишина заполнила кухню, как отравляющий газ. Ни один из них не мог пошевелиться. Минуту или больше. Дыхание перехватило. Даже кот замер на подоконнике у горшка с фикусом. Лена сама не ожидала, что скажет это так резко. Она боялась, что сейчас начнётся долгий и вязкий разговор, но всё закончилось быстро, даже слишком. Лёша встал, как будто собирался что-то возразить, сделать последний марш-бросок. Потом помотал головой, зажмурил глаза и медленно выдохнул. Он подошёл ближе, наклонился и на секунду прижал губы к её виску.

– Я знаю. Прости меня, – и добавил с улыбкой: – Останемся друзьями?

Лена усмехнулась.

– Конечно, нет.

Глава 15

К собранию всё у Лены было готово – Ванёк сообщил, что город уже в курсе, придут даже немощные старушки и дети в ползунках. Из Южно-Сахалинска прислали новые колонки и микрофон, Ирина и Марина уже накрыли поляну в ДК – чай, печенье, бутерброды с сыром. Лена приготовила бланки для заявок на работу, листовки, буклеты. Из офиса она выходила с лёгким сердцем и тяжеленной пачкой бумаг. Наконец-то дело сдвинется с мёртвой точки. У входа опять стоял нарядный мотоцикл. Лена сочла, что это хороший знак, посмотрела на своё отражение и улыбнулась – кое-чего не хватает. Она поставила на землю пакеты, достала помаду и наклонилась над боковым зеркалом, чтобы добавить боевой раскраски.

– Хотите угнать мой мотоцикл?

Лена дёрнулась от испуга. Сзади стоял парень из соседнего кабинета, в чёрной кожаной куртке с красными лампасами. Ростом, может, на пару сантиметров выше Лены, но раза в полтора шире в плечах, коротко стриженный. Его внушительный нос сразу привлекал внимание, он был как будто слегка скошен вправо.

– Нет, просто зеркало ворую.

– Тогда без проблем. Их каждую неделю воруют. Уже привык.

– А вы что, прямо из Питера на нём сюда ехали? – Лена кивнула на номера.

– На ней, – он похлопал мотоцикл как боевую лошадь, – к сожалению, нам с Дусей пришлось лететь на самолёте.

Они немного поболтали. Лена рассказала, чем занимается. Любитель Black Sabbath, Антон, оказался инженером какого-то редкого оборудования, до холодов хотел объездить всё побережье и вообще давно мечтал здесь поработать. В Крюкове он останется на пару месяцев, а может – на год, как карта ляжет.

– И что, вы даже не знаете, сколько тут пробудете?

– А какая разница? Я живу моментом, а сейчас он прекрасен. Поел хорошей рыбы, говорю с красивой женщиной, – он улыбнулся и приблизился к Лене, отчего у неё вспыхнули кончики ушей, – вот только женщина немного промахнулась с помадой.

Лена ещё раз опустилась к зеркалу и увидела, что от неожиданности провела горизонтальную черту под носом. Она попыталась стереть, но след всё равно остался. Надо прийти в ДК пораньше, чтобы всё отмыть.

– Так, мне уже пора бежать.

– Подвезти?

– Не сегодня, – Лена вырядилась на собрание в узкую юбку и шпильки.

– Ладно, пока, расхитительница зеркал. Ещё увидимся.

Собрание начнётся через сорок минут. Ирина и Марина сделали одинаковые причёски, начесали чёлку, закрутили крупные локоны и залили их лаком до плотной корки, по которой Лене хотелось постучать пальцем. Зашла Светлана Гарьевна, узнать, всё ли в порядке. В зале на первом ряду уже сидели несколько старушек и пили чай из пластиковых стаканчиков – они сняли верхнюю одежду, но остались в шалях и шапках-ракушках. Ещё две копошились у столика с едой, накладывали в салфетки печенье с горкой и быстро рассовывали по карманам. Народ постепенно подтягивался. Зашёл Коля, водитель, с которым Лена ехала в Крюков.

– Привет, подруга, где тут у вас наливают?

– У нас только чай.

– Ну и как с вами разговаривать тогда? – он натянул улыбку, обнажив золотую коронку. – Ладно, шучу. Хорошо выглядишь, кстати. Заходи за книжкой.

Коля протиснулся во второй ряд, прихватив бутерброд. К нему тут же подсела Марина и что-то защебетала.

Без пяти шесть приехала Юля Михална, с мужчиной в коротких брюках и усами-подковой, как у Мулявина из “Песняров”. Его представили Лене как мэра города. Следом за ними влетел Ванёк. Мест в зале уже не было, печенье закончилось двадцать минут назад, люди недовольно шептались.

– Что-то я начинаю волноваться, Вань, – Лена всегда побаивалась выступать, а тут чувствовала, что её начинает бить крупная дрожь, – вдруг меня помидорами закидают?

– Какие помидоры? Ты цены-то на них видела? Тебя скорее крабами закидают.

Лена засмеялась и стало легче. Ванёк встряхнул её, как тренер тормошит боксёра перед боем.

– Ладно, не дрейфь. Я рядом. Если что – побежим. Быстрые ноги пинка не боятся.

Пора начинать. Лена одёрнула юбку и поднялась на сцену по боковой лестнице, подошла к микрофону, постучала по нему, чтобы проверить звук. Он ответил глухим “пхы-пхы”.

– Уважаемые крюковцы, минуточку внимания!

– Крюковчане! Никакие мы не крюковцы, надо было лучше готовиться! – мужик в брезентовом плаще решил защитить идентичность горожан.

– Не перебивай девчонку, пусть скажет, – вступилась бабулька с первого ряда.

– Извините, крюковчане, – Лена сбилась и поискала глазами Ванька. Он ободряюще кивнул. – Компания “Нефтепромрезерв” приглашает вас на интересную работу. Мы обеспечим вам достойный заработок, удобный график, официальное оформление.

– Это скокаво? – низкий женский голос гремел из последних рядов.

– Что?

– Платить скока будете? Вот у меня брат в Москву на стройку уехал, штукатуром. Так там ему шестьдесят тыщ платят. А у вас скока?

– Ну, это от квалификации зависит, от сложности работ.

В зале поднялся недовольный шум. Кто-то крикнул Лене:

– Ну, ты не юли. Прямо скажи.

Лена заглянула в свои таблицы.

– Средняя зарплата штукатура – тридцать тысяч в месяц, на руки.

У сцены начался даже не шум, а рёв.

– Мы что, люди второго сорта, что ли?

– Сами на эти гроши поживите.

– Поди в туфлях таких не походишь с зарплатой в тридцать тыщ.

Лена посмотрела на свои лаковые лодочки от Marc Jacobs. Даже бабки начали возмущённо размахивать руками, как будто сами собирались работать на стройке. Лена растерялась. Она попыталась сгладить ситуацию.

– Но зато вы будете жить дома, отпуска, больничные – всё официально.

Гомон не унимался. На сцену поднялась Светлана Гарьевна и отодвинула Лену от микрофона:

– Дайте человеку закончить. Что за базар вы тут устроили. Позорище.

Её, на удивление, послушали, и зал покорно затих. Лена рассказала о том, кого и зачем ждут на стройке. Дыхание постепенно пришло в норму. Ноги больше не тряслись.

– Может, у вас есть какие-то вопросы?

– У меня есть не вопрос, а обращение к землякам, – с места поднялся мужчина в очках, вассермановском жилете с карманами и венцом тёмных волос вокруг лысины.

– Андрей Ильич, покороче только, – Светлана Гарьевна взяла на себя роль модератора, а потом шепнула Лене: – Это наш краевед.

– Они же все захватчики, оккупанты, кровавое государство. Как в сорок пятом году пришла сюда армия, на Карафуто. Так и сейчас. Мы всё это проходили уже. А история наказывает за незнание уроков, – он не говорил, а, скорее, завывал, как Евгений Евтушенко перед стадионом. – Землю нашу заняли под стройку. А там лес, девственный, там мы с детства грибы, ягоды собираем. А теперь что? Вас всех хотят как рабов использовать. Используют и выкинут.

– Спасибо, Андрей Ильич, ещё вопросы есть?

– Светлана, а ты человека не затыкай, он всё правильно говорит. Я-то сама вот что спросить хотела. Вы нас часом не потравите здесь? У нас и так в каждой семье – раковые. А вы ещё тут со своим заводом.

– Правильно, правильно. Травитесь там в своей Москве сами. К нам-то что приехали? Радиацию разводите, – в дискуссию вступили женщины со средних рядов.

– А я вот за то, чтобы был завод. К нам на открытие, может, Путин приедет? Вы что, Путина не хотите? – высокая дама в фетровом берете поднялась с места и демонстративно упёрла кулак в бедро.

– Путина-то мы хотим. Мы не хотим, чтобы у нас тут как в Чернобыле – собаки с двумя головами по дорогам бегали, – немолодая блондинка махнула на соседку полной рукой.

– Михална, да что ты несёшь? Бред беременной медузы. А Путин как приедет, нам и дороги сделает. А то что – стыдобища. Машины едут – дороги объезжают.

Светлана Гарьевна кивнула Лене, что надо это всё заканчивать, а то так и до утра просидеть можно.

– Уважаемые крюков… крюковчане! Большое спасибо, что пришли. Вон там на столике лежат анкеты и ручки. Все желающие могут их заполнить и приходить с понедельника на собеседование. Будем очень вас ждать.

Камуфляжная река участников собрания потекла из дверей. Все громко разговаривали. Кто-то останавливался возле анкет и буклетов. Со стола с печеньем всё смели, даже лишние стаканчики и салфетки. Лена сошла со сцены и опустилась на стул, сняла туфли. Подошла Юля Михална:

– Елена, спасибо вам за встречу. Вы ко мне не зайдёте на той неделе? Обсудим парочку моментов. Организационных.

– Зайду, конечно.

Подсел Ванёк.

– Ну, видишь, не так страшен чёрт, как его малюют. Я видел, что мужики наши расхватали анкеты.

– Угу. Ну, мало ли для каких целей.

– Проводить тебя?

– Нет, не надо. У меня ещё дела здесь, – Лена, конечно, соврала.

Марина и Ирина убежали домой, а Лена продолжала сидеть и смотреть в одну точку. Её как будто выпили через трубочку и с шумом затянулись напоследок.

– Ну, чего вы расстроились? – Светлана Гарьевна протянула ей кружку чая. – Идите домой, всё образуется. Вот увидите, они ещё в очереди к вам стоять будут. А сначала всегда так. Всё новое в штыки.

Ну что ж, остаётся надеяться. Лена спустилась по лестнице ДК и погрузилась в пряную темноту октября. Кричали чайки. В воздухе были намешаны запахи моря, пыли и уже прелой травы. На улице не было ни души. Вдруг она услышала за спиной шорох гравия. Лена свернула на соседнюю улицу. Ошибки быть не могло – вслед за ней медленно ехала машина. По спине пробежал холодок. Что же делать – бежать, кричать или остановиться?

Машина затормозила, и из неё, судя по всему, вышли двое. Лена ускорила шаг, перешла на бег. Сзади тоже побежали. Ей хотелось обернуться, но это слишком большая роскошь. Кто-то с силой дёрнул её за запястье:

– Стой!

Лена начала извиваться и выкручивать руку. Из темноты буркнули:

– Мы просто поговорить хотим.

Свет фонаря выхватил длинного жилистого парня, у которого на шее блеснула жирная змейка цепи. Он отпустил её руку, и боль волной докатилась до кончиков пальцев. Она нащупала в кармане ключи.

– Побежишь – будет хуже.

Сзади медленно двигалась полная фигура, как будто перекатывалась по ночной дороге:

– Ну, что ты бегаешь здесь? Хотели бы что с тобой сделать, у подъезда бы встретили, и всё. А так на центральной улице, в безопасном месте. Пойдём в машину поговорим, – колобок оказался мужчиной с гладким широким лицом и редкими еле заметными бровями.

– В машину не пойду, – Лена проверяла пальцами в кармане, какой ключ из связки острее.

– Ладно-ладно. Пару слов тебе скажу. А то ты тут шныряешь, что-то крутишься. И папикам своим передай, – колобок перевёл дыхание, – вы возить на свой завод кого угодно можете, хоть пингвинов с Антарктиды. Но мужиков местных не трогайте, ясно? Это мои мужики, они на меня работают. И перебежчикам я житья не дам.

Лена поняла, что перед ней стоит сам дядя Паша, директор рыбзавода.

– Крепостное право отменили уже. Где хотят, там и будут работать, – всё это вырвалось у неё случайно, против собственной воли.

– А ты, как я посмотрю, грамотная, историю любишь? А я вот литературу люблю. Знаешь, как у Гоголя в “Мёртвых душах”? Всё, что ни видишь, – всё это моё. И даже весь этот лес, и всё, что за лесом, – всё моё, – он подошёл вплотную и флегматично произнес: – И ты сейчас, шмакодявка, тоже моя. Захочу и задушу тебя своими руками.

В ушах зашумело. Стало страшно даже сделать вдох, не то что ответить.

– Ладно, расслабь булки. Шучу. Мы же культурные люди. Разговоры высокие ведём. Я думаю, ты поняла меня. Хозяевам своим передашь, – он кивнул дылде с озлобленным лицом, – пойдём, Саня.

Они развернулись и зашуршали к машине. Потом объехали Лену и мигнули аварийкой – вежливо прощались.

Номинация Поэзия. Первое место

Иван Купреянов

Сборник стихотворений

* * *Не страшно, скорее – противносмотреть на пустеющий мир.Налей, Антонина Крапивна,в стаканчик, замытый до дыр.Мы виделись мельком и прежде —четыре ли раза ли, пять…Я вырос до той безнадежды,когда это можно считать.Но, впрочем, не надо о тщетном,давай о посёлке одном,где пах оглушительным летомогромный жасмин за окном.Як-40, як пёсик, задирист,утробен Ил-76.Когда самолёты садились,стекло начинало свистеть.В каком восхитительном сорея жил до прошествия лет!И можно сидеть на заборе,и это почти интернет…Налей, Антонина Крапивна,начисли, плесни, нацеди.Таинственно, конспиративноналей. А потом уходи.Руками своими не трогай,красивую пыль не стирай.Я жил под небесной дорогой,я знаю, как выглядит рай.* * *Завибрировал мост, и трамвайный звонокмежду двух берегов защемило.Подари мне прозрачный холодный денёк,чтобы таял во мне до могилы.Не в коллекцию, нет. На асфальте ничьянарисована линия мелом.Я скроил бы денёк из обрезков старья,только хочется новый и целый.Деловитый рабочий с шуршащим мешкомкопошится. Совместно со всеми,словно в комнате с падающим потолком,я упёрся в пространство и время.Вот старушка, вот голубь колотит крылом,и старушка к нему благосклонна.Голубь – жадная птица, отрывисто в нёмисчезает обрывок батона.Потерпи, все мы будем нигде и везде.Замечательно, тоже мне – новость.Я сейчас – пузырёк в бесконечной воде,осознавший свою пузырьковость.* * *Оделся, вышел – там какой-то Фет:прозрачный день, приятная прохладца,всеобщий праздник и физкульт-привет,и звуки множатся, и лучики дробятся.Не осень, а сплошное ар-нуво.И я смотрю на это охренело.Насколько ж трудно, чтоб из ничего —и твердь, и небо!* * *От плоского ветра пустыни времёнпо горлу, шуршащему сухо,бредут пилигримы, спуская дарыв Норвегию вольного брюха.Пыхтит паровозик сквозь арку в скале —пузато, напористо, гордо;дворовые тролли гоняют в хоккейв коробке замёрзшего фьорда.Раз в год Муми-тролль из соседней норызайдёт перекинуться шуткой.Раз в год перекур в неразгаданный сон,и жуткая жуть в промежутке.* * *Ты зубы не скаль, упрекаяв старушечьем скрипе жильё.Россия, товарищ, такая,какой ты услышишь её.Что мусорный шелест с экрана?Что цац каблучков антрацит?Закатного неба мембрананад полем вспотелым гудит…Растянуто лает собака,как будто бы из-под воды.Видать, награждают баскакамедалью за взятие мзды.Россия, товарищ, такая.Такая, но это не всё.Беззубый баскак, обтекая,поймёт: и ему хоросё.А ты лучше думай о лесе,он зво́нок, рождественски бел.И вспомни военные песни,которые дедушка пел.* * *Сейчас позволь к тебе прижаться ухом,послушать, будто радио соседей,как сердце на параде марширует,победу одержав в войне любви.Посмотрим скандинавское кино,вот прямо в этом зеркале посмотрим.Вот прямо будем долго посмотреть,ты очень там удачна в главной роли.Я мягкий, словно тот гиппопотам,набитый синтепоном и Синатрой.Теперь их набивают Моргенштерном(такого я не стал бы покупать).Потом был снег, пространные пространства,прохожие (неважно для сюжета).И мы идём, собаками ботинокобнюхивая свежий гололёд.На выставке проветриваться будем,где главные художники эпохиграничат с гениальностью по морю,в нейтральных водах добывают сельдь.* * *Двукопейка волшебная родом из СССР,земляки мы с тобой, и я тоже немного колдучий.Не купаться могу на заливе претензий и ссор,не дышать ламинарией, камушков пяткой не мучить.Побережье полно хлопотливыми залпами птиц,у холодной губы – чебуречных белеют нарывы.Я тобой не платил, я не смог бы тобой заплатить,двукопейка моя, чешуя от разделанной рыбы.Некто в шапочке вязаной смотрит с тебя на меня,а не глобус в колосьях, которому больше не светит.Я люблю. Это сложно. Но всё остальное – фигня.Коммунизм наступил, почему-то – в отдельном поэте.* * *На тарзанке тарзанкея качался качался,и скрипела скрипеланадо мной высотадевяносто шестого,девяносто седьмого,девяносто восьмого.Школота школота.Тут монтажная склейка.Первый курс универа.На экзамен экзаменя несу чертежи.Минус двадцать четыреи ажурная пенапо губам у восхода.Покажи покажи.Тут монтажная склейка.Тут ажурная шейка —и духами, и телом.Укушу укушу.На кровати кроватипревращения чудоиз служанки служанкив госпожу госпожу.Не обидно обидно,не досадно досадно.Всё проходит проходит,кроме вечного “днесь”.Хнычет кресло-качалка(тут монтажная пена).Вот и метка на карте:“Вы находитесь здесь”.* * *В карантине ждёшь волшебной грани,за которой “выйдем на плато”.Сколько дряни, сколько милой дрянипо карманам старого пальто.Жаркий трепет, колкие мурашки,мёрзлый март и мёрзлое “пока”превратились в мятые бумажки,липкий почерк крошек табака.Где-то в прошлом, на случайной вписке,девушка-беспечные-шагипальцами постельной пианисткискладывает сердце из фольги.* * *Неведомо откуда, неведомо кудатечёт-проистекает гортанная вода.В селе родился мальчик, назвали – Соломон.Всю зиму воздух бился о колокольный звон,пространство наполнялось волокнами стекла…Парнишка рос красивым, как птица родила.Пока всем людям снился один и тот же сон,своим четвёртым летом проснулся Соломон.Взметнулся, засмеялся – и тут же снова спать.Вечерней рощей пахла уютная кровать.Когда ему от ро́ду пошёл десятый год,летучая зараза в селе побила скот.За домом за последним, где отцвела ирга,торчали из оврага рога, рога, рога…Роскошно, равнодушно, всегда и навсегдатечёт-проистекает надменная вода.Пятнадцать Соломону. К источнику приникв училище духовном, среди шершавых книг.Проваливаясь глубже в уютный общий сон,в семнадцать лет поехал в безбрежный город он.Был город беспощаден, как перпендикуляр,но чудную ошибку там повстречал школяр.Сначала были вздохи и прочие блага,а после, много позже, – рога, рога, рога.И это провалилось однажды в никуда.Течёт-проистекает стандартная вода.Сквозь белую бумагу просвечивает сон.Не вовремя родился прекрасный Соломон.* * *Перевёрнутой чашей была в этом летнем платье.Апельсиновой долькой, тающей в реагенте.И хрустальным глазом в морщинистом, злом пирате.Ничего не осталось, кроме картинок в ленте.Когда у пошлости окончательно сядут батарейкии кальмары полетят над Москвой протяжными косяками,когда построятся с помощью циркуля и линейкикрепкие мальчики с выбритыми висками,приходи тогда в закрывшийся бар на Хрустальном.Постучишься сердцем, три раза, тебе откроют.Заходи, и тогда мы начнём изучать детальнов животах друг у друга пространства лужковских строек.* * *Ладони плавали в карманах(привет, родная, как дела?) —в пакете так живая рыбадля новогоднего стола.Ни рассказать, ни поделитьсявосторгом, жутью – да ничем.Про то, что есть живая птица,молчал. А то, что на ночь ем,стираю, глажу, выступаюв театре, к папе захожу,что боль уже совсем тупая —так это ясно и ежу.На шее вздрагивала жила,что называется, в пандан.Жена одежду мне сложилав большой лиловый чемодан.Ладони плавали в карманах,и говорила голованенастоящими словамипро настоящие слова.* * *Утю́жки просит мятая сорочка,влюблённость просит подписаться маем.Мы ничего не знаем про щеночка:по-видимому, он непознаваем.Искали все, и вовсе не для вида,не зная мира, счастья и покоя, —в диапазоне от Эпименидадо Жижека не нашего Славоя.Так много слов – заумных, точных, хлёсткихсказала эта звёздная аллея,а я готов орать на перекрёстках,что наступила Эра Водолея.Я вспоминаю. Нет, я торжествую!Я существую! Vici! Vidi! Veni!Когда башку – лохматую, кривую —кладу тебе (ты помнишь) на колени.Кладу башку, и сердце скачет-скочет.Есть этот миг. Другого нет. И точка.Но, может быть, и это не щеночек,а только отражение щеночка.* * *Вино притягательно, будто войнав иных модернистских изводах,пока собирают судьбу твою накитайских астральных заводах.На первых ступенях духовных очейнаписанное безусловно.Ни синего мрамора клубных ночей,ни ситного мрака церковных.Посеешь лавстори – пожнёшь общепит,но даже и это посеешь.А где-то французская булка грустит,а где-то хрустит Ходасевич.Бумажный скелет бесполезен весьма,вот разве – показывать пришлым.Луи Буссенар, Александр Дюма,Михайло Михайлович Пришвин.* * *На праздничном торте ландшафты милей,чем на запеканке Карпаты.Здесь чешут бугристую кожу полейкопателей серых лопаты.Крошится глазурь ледовитая – хрусь!Детинец мерещится, Кремль,когда поднимается Древняя Русьиз толщи лилового крема.Берёзовый дым кособоких хибари банные сочные девки.Копатели свой собирают хабар,колышется знамя на древке.Имбирные всадники едут в закатв иной, не кондитерской неге.И каменный бог шоколадки “Кит-кат”,и половцы, и печенеги.Где Д. Мережковский увидел свинью,где чудилась Блоку невеста,реальную сущность скрывает своюизнанка слоёного теста.Стряхнуть этот сахарный морок нельзя,копатели роют траншеи.И ласково режут друг другу князьясъедобные сдобные шеи.И я понимаю про грозную Русь:мы любим её не за ту лишьсекунду, в которую сладкое кусь.И свечки горят – не задуешь.* * *Две иголки, пара ниток. Проще нет продеть сквозь ушки.Больно умными, пожалуй, стали швеи-простодушки.Есть инструкция простая, но они не попадают,символический напиток восхищённо потребляют.Скажем так, столу напиток прямо перпендикулярен.То ли Гинзбург, то ли Гинзберг, то ли Лев, а то ли Аллен.То ли Айзек, то ли айсберг. Через год и он растает.Подростковые макушки Заратустрой зарастают.Слава труженикам славным, не вальяжным, а прилежным,собирающим ракеты… и валежник? И валежник.Как сказал один подросток, в синем небе звёзд до чёрта(ни одной из канцелярий речь его неподотчётна).Что услышит, что увидит в эту дивную погоду,если выйдет истеричка из себя по QR-коду?Манька, Ванька, Трамп, Собянин – все застыли в трансе неком.Если б я поэтом не был, я бы стал бы человеком.* * *Девятнадцатым веком пахнулоиз дубовой утробы стола.Безупречная дева-акулаот стены до стены проплыла.Пожелтевшая хрупкая пресса,самоварный непарный сапог.Люди склонны не чувствовать весанаступающих страшных эпох.Молодое пока молодое,а уже ведь случился надлом,замаячила над слободоюбезупречная дева с веслом.Керосиновый пьяница зыркалсквозь стеклянную жирную муть.В готоваленке бронзовый циркуль —чтобы круг бытия отчеркнуть.* * *В менестрельствах сидят менестрели,вспоминают, как жили в Удельнойи сквозь минус шестнадцать смотрелина кудлатые ноздри котельной.Как чертили по инею замки,как мечтали о том и об этом,уходя за разумные рамки,не умея мечтать о конкретном.Пробудись, о конец девяностых!Серебром на ресницы мне брызни!О, седая берёза в наростах!О, подборка “Наукаижизни”!Пробудись, обрастая по новойтем же мясом туманной идеи.В электричке до “Станцияновой”новой магией я овладею…Но драконам на горе и йетямне доехать туда, не дотопать.Между тем человеком и этимвот такая вот (жест) хитропропасть.* * *На Воробьёвых безупречно,пустынный берег аж звенит.Прекрасен склон, прекрасна речка,асфальт прекрасен и гранит.Ни пиджакряков женихацких,ни леденящих тротуар,в смешных трико, в миндальных каскахвелосипедствующих пар.В трудах разнообразных Лениннародам указал пути.Такой простор для размышлений,куда бы мысленно пойти.Гундосит одиноко триммер,холмам равняющий виски.Неустановленный Владимирблагословляет Лужники.* * *В пространстве между тьмой и светомвспухают главные дела.А вот чудовище из шкафа.А вот – художница сидит.Она – творец в густых потёмкахна разделительной черте.Она – одна из невесомых,она теней имеет две.В бедро упёрлась левой тенью,а тенью правой держит кисть.Рисует в сумерках картину,и ночь не смеет наступить.* * *Розовый лотос – сон Махариши.Мёртвые кошки – грозные мыши.Грязные мыши, грузные мыши.Запах замазки. Дачные крыши.Смыты потоком неторопливымдачные сотки с “белым наливом”.Новое тело – новое дело,Родина нас отпускать не хотела.Будущий Джонни с будущим Биллисолнце в Нью-Йорке похоронили.То ли ватрушка, то ли подушка —между развалин скачет зверушка.Всё повторяют новые виды.Вот архимеды, вот пирамиды.Смуглый товарищ у аппарата.Бхагавадгита. Махабхарата.* * *“Поколение системных ошибок”.А давайте нас так называть.Развалился союз нерушимых.В этот год мне исполнилось пять.Было детство – такое, как было.А теперь уже молодость – фьить!Офигеть. Просветите дебила:я не знаю, как правильно жить.Ни о чём ваши Пруст и Набоков.А воскресная школа – о чём?Там однажды мне после уроковзасветили в висок кирпичом.Я не знаю, с тех пор я подрос ли?Нет, не чувствую, стал ли правей.Больно много красивого после —и любовей, и прочих любвей.Очень просто всё: раз – и готово.И не счистить грехов, и не счесть.Много вкусного, мало святого.Но хотя бы какое-то есть.Берег этот – не то чтобы круча.Круча – это на том берегу,где слова “Беловежская Путча”крепко в детском засели в мозгу.* * *Весёлый Роджер, грустный штурман,семья акул навеселе.Всё представимо, всё фактурно.И это бунт на корабле.Сидите тихо, пассажиры,не выходите из кают,пока стреляют канониры,пока хрипят, пока поют.Тортуга, девки, гонорея,стеклянный глаз, ноги протез.Скрипит натруженная реяот веса боцманских телес.За грабежи, не за покупки,шальную любит жизнь пират.…А капитан в дырявой шлюпкеплывёт в торжественный закат…Уже погасли эполеты,а вот уже фонарь погас.Дремучий век. Экватор. Лето.Как будто это не про нас.* * *Наверху – бушующая прелесть,а внизу – кипящая пыльца.Молний нет, а жаль, они б смотрелисьпереходом в золото свинца.В бурю – верю. В бурю – в смерть не верю.Дребезжат небесные слои,словно в этой детской атмосфереоживают мёртвые мои.Я ищу, и я же повторяю:Не найдёшь и снова не найдёшь.Нахожу и сразу же теряю.Просто дождь, обычный сильный дождь.И течёт бесформенная массаиз разлома тютчевской грозы.Золотое пальмовое маслои другие ценные призы.* * *В кормушке птицы грохотали,морозом пахло, январём.Меня, трёхлетнего, катали —на быстрый “Аргамак” сажалии восхищали снегирём.Я сильно после вспомнил это —внезапно, словно в-ямку-бух.Был центр города, и лето,протяжный холод кружек двух.Когда дела идут как надои возраст возле тридцати,какая всё-таки услада,награда, песня Olvidado,в себе такое-то найти!О аллилуйя! Круто! Круто!И ощущение волны!Моменты радости как будтодруг с другом хитро скреплены(моменты горя, кстати, тоже,но – не об этом, не сейчас).Здесь август, мясо, вилка, ножик.Мороз весёлый шубу ёжит,и дышишь как бы про запас,и липнут к солнечным цукатамволокна веток, ватный снег.И лёд скрипит под снегокатомна весь последующий век.* * *Теллурия – страна огромных женщин,страна шаманок в беличьих мехах,рыжих женщин с памятью поколений.Когда тебе встретится теллурийка,не спрашивай её о смерти.Она может ответить,но ты не спрашивай.Засыпая в объятиях теллурийки,ты и так увидишь,как проносится вереница прекрасных лиц.Вот её бабушка,бабушка бабушки,бабушка бабушки бабушки.До бесконечности.Теллурия – страна каменных знаний,величественных ответов.Если ты встретишь теллурийку в юности,как встретил я,не совершай ошибку,не спрашивай её о смерти.Не спрашивай хотя бы в первую ночь.Теллурийка войдёт и закроет дверьизнутри.Ты не сможешь ей не поверить,ей – всем этим женщинам,из которых сложились века.Полёту размашистой птицы.Холодному шёпоту гор.Теллурия – страна первобытной музыки.Гигантский маятник солнцасоздаёт эту музыкув воздухе, которым больно дышать.Этой музыкой больно дышать.Теллурийки —ноты, которыми пишется партитура.Не спрашивай теллурийку о смерти.А если всё-таки спросишь…* * *Вьётся вьюга над водою,вихри снежные крутя.Мертвецов родных не стою —без однако, без хотя.Никогда я не поверюв их зарытые глаза,хоть эмоция потеря —хоть секреция слеза.Что вы, грёбаные черти,изгибаетесь дугой?Заболоцкий знал о смертибольше, чем любой другой.Вьюга тише, тише, тише,отзови чертей своих.Кто ещё другой напишетпро моих усопших стих?Вьюга мылится за ворот,пробираясь наугад.Лучший вид на этот город —восемнадцать лет назад.* * *Московская осень окрасит листыраздрызганным цветом положенным.В морозце волнующем встретишься ты,как будто орешек в мороженом.Такая эпоха подвижная: глядь —как будто и не было года.Холодные нити раздвинув, гулятьмы будем, и будет – погода.Последние станут тянуть кораблигнусавые, долгие нити.В расплывчатой, вежливой дымке вдали —кристаллики Москоу-сити.Ты будешь как солнце, как брют за края,взволнованная, настоящая.И слишком уж синяя куртка твоя,из бубликов состоящая.Так будет. И ты не забудь, опьянидо звона, до резкого взлёта.В конце-то концов, лишь подобные днидействительно стоят чего-то.* * *Разлипается сон, проявляется полка.Если птицы включились – до рассвета недолго.Между мной и не-мной возникает граница:между тем, что приснится и что не приснится.Я пытаюсь, пытаюсь ухватить это нечто,сам в себя осыпаясь, как цемент или гречка.Это сильная точка, в ней рождаются страхи,в ней – ушедшие люди, работящие птахи.Я хочу объяснить этим птицам и людям,что они – это важно, и важнее не будет.Но всегда исчезает эта сильная точка,осыпается гречка, осыпается ночка.Невозможная плотность секунд наступает,и часы на пропеллере стрелок взлетают.* * *Длится июнь сероглазый прекрасным летомгода живых – и нескоро до года мёртвых.Не угадать, что останется монолитом —что унесёт постепенно водой и ветром.Лица смешаются с практикой преддипломной,а имена и фамилии не поладят.Можно забыть людей, а погоду помнить,чтобы потом из неё проступали люди.Город во мне срастается стоязыкийиз голосов любви, голосов досады.Шины машин производят такие звуки,словно в стакане бранятся вода и сода.Вот бесконечный мост, бестолковый зонтик,всё расплывается, нужен восстановитель.Там, где, по сути, точно должна быть кто-то,только вода и ветер, вода и ветер.Не исчезай или вместе со мной исчезни.Я загадал желание на ресничке.Вечный июнь отражается в круге жизни,вечно бранится дождь со стоглазой речкой.* * *Хорошо ходить, создавая ногами шорох,обводить дотошно контурные скрижали.Так шуршали крылья ангелов тех, которыхс журавлями вместе в Индию провожали.Закрывайте двери, пожалуйста, ведь иначев этот храм шуршащий доносится унца-унца.Вспоминаешь тут же: поддатые тоже плачут,и особенно громко плачут, когда смеются.Просто лето кончилось – и никаких вопросов.Лето просто кончилось – и никаких ответов.лето кончилось просто кончилось лето простопросто кончилось лето кончилось просто лето