Слово за словом. Благотворительный сборник коротких рассказов

Ирина Бакулина, Коллектив Инстаписателей

Слово за словом. Благотворительный сборник коротких рассказов

Тутуся. Даша Берег

Больше всего Тутуся любит воскресенья, когда не звенят на разные лады будильники, никто не долбится в закрытую дверь туалета и не чертыхается в прихожей в поисках ложки для обуви. По воскресеньям квартира похожа на аквариум – в ней спокойно, безопасно и можно неторопливо плавать туда-сюда до самого вечера. Пахнет вчерашним ужином, солнце лениво пробивается сквозь шторы, запуская новый день.

Обычно Тутуся спит в Санькиной комнате. Тот просыпается всегда рано, но с постели встает последним. Когда у него хорошее настроение, он любит скакать по кровати, размахивая джедайским мечом, а когда плохое – с угрюмым лицом долбит пальцами по телефону, пока Мама не позовет его завтракать. Сегодня у Саньки битва с клонами и осада Звезды Смерти, значит, день будет хорошим.

У Папы по воскресеньям длинный завтрак. В будни он уходит на работу рано, приходит поздно, перекусывает всякой гадостью, поэтому в единственный выходной подходит к еде со всей серьезностью. В девять утра он пьет кофе с шоколадкой, потом жарит себе глазунью из трех-четырех яиц или шакшуку. Под «Непутевые заметки» выпивает большую чашку сладкого чая с молоком, ест бутерброды с колбасой и сыром и только потом торжественно разрезает лимонный пирог, испеченный Мамой с вечера, и медленно, растягивая удовольствие, жует его, начиная с хрустящей, засахаренной корочки. В кухню в это время никому, кроме Тутуси, заходить нельзя, потому что он устал от разговоров на работе и хочет молчать. Тутуся любит забраться под стол, прижавшись мордой к его коленям, и гадать, какое же лакомство ей сейчас перепадет.

Часов в одиннадцать возвращается с прогулки Мама – каждое воскресенье она проходит четыре километра скандинавской ходьбой. Раньше Тутуся любила ее сопровождать, распугивая счастливым лаем голубей и маленьких собак, но с годами осела под столом у Папы. Мама убирает палки для ходьбы в кладовку и идет готовить завтрак для Саньки, чаще просто хлопья с молоком. Сама Мама к еде равнодушна и съедает только яблоко, рассеянно глядя в окно и похлопывая Папу по лысине.

Еще по воскресеньям приходит Козюлина – так называет Санька старшую сестру. Та давно живет отдельно. От Козюлины всегда вкусно пахнет духами, а обувь на таких высоких каблуках, что ей приходится нагибать голову, чтобы войти в квартиру. Потом она снимает свои ходули и надевает тапки с зайцами без ушей.

Уши Тутуся им давно отгрызла.

Так повелось, что Санька – Мамин сыночек, а Козюлина – Папина дочка, поэтому полдня Мама с Санькой мастерят Тысячелетний Сокол из картона, а Козюлина гладит стрелки на Папиных брюках, потому что никто в семье, кроме нее, даже сам Папа, этого делать не умеет. Стрелки у Козюлины получаются острые, как лезвия у коньков, и вечером Санька будет долго кривляться, изображая, как брючина отрезала ему руку.

Но в последнее время Тутусю больше тянет в маленькую комнатку, где живет Бабушка. Там нет воскресений, и все дни похожи друг на друга. С утра до вечера Бабушка смотрит в окно и беззвучно шевелит губами. Пахнет лекарствами и почему-то покоем. Вся эта комната – как одно сплошное воскресенье.

– А, Тутусенька, – радуется ей Бабушка, – пришла, моя хорошая?

Речь у Бабушки невнятная – ее зубы чаще красуются в стаканчике с водой, чем у нее во рту. Бабушка не знает, какой сейчас год, и часто забывает название города, в котором живет. Но Тутусе это даже нравится, и она блаженно дремлет возле старушки, паря в безвременье этой комнаты.

– Мама! – обращается к ней Мама, потому что та ее мама. – Ты опять забыла? Тутуси уже третий год нет.

– Нет? – удивляется Бабушка. – Значит, за мной она приходит…

– Ну что ты такое говоришь! – возмущается Мама и хочет сказать что-то еще, но пучина домашних дел засасывает ее, как пылесос, и она уходит. Жизнь берет свое.

А Тутуся и Бабушка, одинаково прикрыв глаза, остаются нежиться в солнечных лучах, качаясь в своем вечном воскресенье.

Про вилки. Даша Берег

– Окей, окей, окей, – Лена всегда повторяла это слово, когда пыталась успокоиться, но оно всегда заводило ее еще больше, – окей. Давай просто представим, что этого сейчас не было. Отмотаем назад, на пять минут назад, на две минуты назад…

– У меня, блядь, вилка в руке, что тут отматывать? – цедил сквозь зубы Марк, то ли от боли, то ли от бешенства.

Из правой ладони у него действительно торчала столовая вилка.

– Надо таблетку сразу выпить, я сейчас дам. Выпиваешь и потом вытаскиваешь. Или давай я?

– Ты ее уже туда запихала, дальше я сам.

– Окей.

Лена начала судорожно рыться в аптечке. Она чувствовала себя отличницей, не успевающей решить все задания в контрольной.

– Вот, анальгин…

– Ты смеешься? – ехидно спросил Марк и, проигнорировав протянутую руку с таблеткой, резким движением вытащил вилку из ладони. Пошла кровь.

Лена заплакала. Даже странно – вот уже вроде бы и чужие, а больно от его боли до сих пор, словно они еще одно целое.

Марк промокнул ладонь салфеткой. На мгновение на ней показался забор из одинаковых лунок, а потом все снова окрасилось красным.

– Ты зачем это сделала?

– Я боялась, что ты сейчас уйдешь, – тихо проговорила Лена.

– Думаешь, вилка могла меня как-то удержать?..

– Прости…

– Может, лед приложить?

Лена сходила на кухню и с виноватым видом принесла замороженную курицу.

– У меня только – вот…

Марк вздохнул и положил ладонь курице на бедро.

– Хорошо смотритесь, – сказала Лена.

– Давай уедем, – шептала она ночью, пока Марк сжимал зубы от накатывающей боли и, не моргая, смотрел на люстру-вентилятор, шумно разбрасывающую воздух по комнате. Его ладонь пульсировала в ее ладони, словно вилка слепила их вместе, как канапе.

– Давай лучше анальгин, наверное.

– Может, еще курицу принести?

– Она уже растаяла, ее теперь только жарить… Куда ты хочешь уехать?

– Домой.

– Мы дома.

– Нет, совсем домой.

Марк усмехнулся в темноте.

– В нашу деревню?

– Не в деревню, а в маленький город. Помнишь, какими мы были, когда приехали сюда?

– Молодыми, – вздохнул Марк, – даже юными, вот и все.

– Нет, – возразила Лена, – дело не в этом. Мы любили друг друга. Я не била посуду, ты не орал, как резаный, если не мог отыскать свои носки. Мы не ссорились из-за денег и не ужинали по отдельности.

– Нам было по двадцать два года. Конечно, мы не ссорились из-за денег, у нас их просто не было.

– Послушать тебя, к тридцатнику все просто должны смириться с тем, что в отношениях наступает пиздец, и жить дальше, – начала заводиться Лена. – Окей, окей, окей.

– Послушать тебя, человека можно остановить, воткнув ему в руку вилку. Мы не сможем вернуться назад такими, какими были семь лет назад. Если что-то менять, то здесь. От смены декораций ничего не произойдет.

– Сколько мы уже пытались?

– Не помню. Помню, что сегодня должен был забрать от тебя вещи.

– Мне показалось, что, если ты уйдешь, я умру, – вдруг сказала Лена, – и я разозлилась оттого, что ты этого не понимаешь.

Она вспомнила те времена, когда казалось, что они сшиты вместе, так крепко – не разорвать. Когда даже минуты врозь были невыносимы. Когда от переизбытка чувств хотелось плакать. Когда от простого касания рукой нечем было дышать.

Куда все делось? Почему остались только горечь и упреки? И почему тогда – и это обиднее всего – боль в его руке до сих пор ее боль тоже?

– Я бы, наверное, тоже умер, если б ушел, – тихо проговорил Марк, – поэтому я остался.

– А я думала, из-за вилки.

– Дура.

Они помолчали. В приоткрытом окне шумела автострада.

– Если ты хочешь быть вместе, надо пробовать здесь, – сказал Марк, – мы не будем сбегать и не будем притворяться, что ничего плохого не было. Не будем начинать все заново.

– А как тогда?

– Будем продолжать. Не обнулять ничего. Не говорить «окей». Завтра запечем курицу, выбросим все вилки. Может, я даже схожу к врачу, потому что рука пиздец как болит…

– Я тебя люблю, – прервала его Лена, приподнявшись на локте и прислонившись лбом к его лбу, – и заткнись ты уже про эти вилки…

Революция. Даша Берег

Валек ногой толкнул дверь, для приличия присняв большие наушники, с которыми расставался разве что в душе.

– Здрасьте. Я тут компьютеры все к сети подключаю. Побуду у вас пару часов.

В тесной каморке, совсем не похожей на другие кабинеты лаборатории, светили только яркие лампы над двумя небольшими парниками. На грязном столе стоял допотопный микроскоп, валялись пробирки и прочая химическая хрень. Возле всего этого хлама деловито терся лохматый дед. На вид ему было лет двести.

– Вы компьютером-то пользуетесь вообще? Интернет, чатики? – спросил Валек, сдувая пыль с монитора.

– Я занимаюсь селекцией колорадского жука, – важно сказал дед, – это произведет революцию в сельском хозяйстве.

– Класс. Люди придумывают лекарство от рака, но разводить жуков – тоже нормально, – хмыкнул Валек. Тут в каждом кабинете сидел чудик со странной миссией, но дед-революционер был просто Биг Боссом.

– А вы знаете, что колорадские жуки несъедобны для большинства птиц из-за скопления в их телах токсичных алкалоидов солонины, содержащихся в картофеле?

– Их никто не жрет?

– Да! – обрадовался дед. – Я пытаюсь вывести вид жуков, организм которых будет вырабатывать фермент, расщепляющий алкалоиды. Увеличив число естественных врагов жука, можно значительно снизить степень обработки растений пестицидами. Вы представляете, что это значит?!

– Слабо, – признался Валек. Он не выносил лишней информации и уже готов был надеть наушники, когда дед спросил:

– Что это за армянские песнопения доносятся из вашего магнитофона?

– Моя любимая группа, «System of a down», – ответил Валек, пропустив «магнитофон» мимо ушей, – а как вы догадались? Поют-то на английском.

– А вы знаете, что каждой этнической группе свойственны…

И тут Валек все же надел наушники.

Он приходил в каморку несколько дней подряд, настраивая не нужную ни жукам, ни их жучьему богу сеть. Деда он прозвал Троцким за его грандиозные планы.

– Получается, вы создаете этих жуков для того, чтобы их съели птицы? – спрашивал Валек.

– Ученый должен быть беспристрастным, – важничал Троцкий и продолжал нежно сюсюкаться со своими жуками. Особенно он любил личинок – ласково называл их желторотиками и желал приятного аппетита, высаживая в парник.

Наверное, ради великого дела он мог бы скормить им и самого Валька.

– А когда начнется ваша полевая революция?

– Как Леонид Ильич даст отмашку, так и начнется.

– Это директор лаборатории что ли?

Троцкий задумался:

– Можно и так сказать…

Валька снова вызвали через месяц – устранить неполадки сети. На входе его остановил охранник Митрич, обедающий прямо на посту.

– Тут деньги собирают на похороны Жука, можешь тоже дать, сколько не жалко.

Валек понял, что речь идет о Троцком.

– Прикольный был дед, – грустно сказал он, – картошку хотел спасти.

– Да кому нужна его картошка, – заявил Митрич, поедая что-то из макдачного пакета, – щас все эту, гранолу, едят.

– А что это?

– Да хрен его знает. Что-то полезное.

– А его исследования?

– Да какие исследования! У него ж кукушка давно поехала. Ему казалось, что он все еще при совке живет. Главный из жалости подыгрывал ему, разрешал сюда приходить да херней своей заниматься.

– Так вот какого Леонида Ильича он имел в виду… А жуки?

– Себе забери, – разозлился Митрич и рыгнул картошкой фри.

– Мне-то они на кой? – удивился Валек, но, доделав все дела, все же зашел в стариковскую каморку и собрал всех личинок в банку – жалко было несостоявшихся революционеров.

– А это моя любимая песня, – сказал он вечером, приговорив целую сковородку жареной картошки. Банка с личинками стояла тут же, на столе. – Называется «Lonely day». Она могла бы стать вашим гимном.

Личинки не подавали признаков жизни.

– И что мне с вами делать? – вздохнул Валек. – Вы, наверное, голодные! У бабки Мани с соседнего двора по-любому в огороде картошка растет. Но если Троцкий над вами реально поколдовал, вас сожрут птицы. А если нет, кирдык бабкиной картошке…

Личинки продолжали молчать. Валек задумался. У любой революции должен быть шанс.

– Была не была! Бабка все равно вредная. И гранола, говорят, полезнее картохи…

Валек встал и взял банку со стола.

– Вперед, желторотики!

Дверь в будущее. Даша Берег

Дома пахло жареными пельменями. Их запах она учуяла еще на лестничной площадке и, шагая до своей двери, молилась про себя: «Только бы не у нас, только бы не у нас». Ася любила жареные пельмени – кто их не любит? – но такое лакомство позволяла себе редко.

Она открыла дверь. Оказалось, у них. Виталик вышел встречать ее прямо со сковородкой – пельмени были жирные от масла, вонючие и, должно быть, безумно вкусные. Ася крепче сжала в руке питьевой йогурт и застонала. С утра ортодонт поменял ей дугу на брекетах, и к восьми вечера зубы вместе с Асиной челюстью уже выкручивались наизнанку от боли, какие тут пельмени.

Красивая улыбка была ее мечтой. Но сначала у родителей не было денег, потом – выпускной, поступление, поиск работы. Ася перестала улыбаться и научилась смеяться в ладошку, но деньги на лечение исправно откладывала. А когда нужная сумма была набрана, Виталик разбил машину. Сама Ася редко на ней ездила, но ему она нужна была для работы. «С кривыми зубами полмира ходит, – сказал Виталик, – а тебя я и такую люблю». Машину починили, а «такая» Ася психанула и взяла кредит на лечение. И теперь каждое посещение ортодонта было еще больнее от мысли, как же она этот долг будет выплачивать.

– Ты же знал, что у меня сегодня прием, – сказала Ася, – и мне больно будет грызть пельмени?

В кухне с характерным щелчком открылась пивная бутылка. Виталик крякнул от

удовольствия.

– Так ты не грызи, – добродушно ответил он, – пей свой йогурт. Я вообще только себе пожарил, полпачки.

Ася, не разуваясь, прошла в комнату и плюхнулась на диван. Из телевизора громко стендапили очередные несмешные резиденты. Виталик лопал пельмени прямо из сковородки, не обращая больше внимания на Асю.

Во вторник нужно внести минимальный платеж по кредитке, в пятницу – за кредит. Если на следующей неделе похолодает, то ей не в чем будет ходить. На работе она запорола месячный отчет, и сегодня ночью, скорей всего, спать ей не придется. По зубам словно кто-то невидимый бил бейсбольной битой. Раньше они были просто кривыми, а теперь еще в дурацких пыточных железках. Хотелось есть – шашлык, бигмак, эти несчастные пельмени. От Виталика мерзко пахло желтым полосатиком и не очень умным мужиком.

От бессилия Ася разревелась.

Она видела это все как будто со стороны, как Волк в «Ну, погоди», когда он оказался в телецентре и за каждой дверью был новый фильм, а дверей было много, и коридор длинный-предлинный. Потом Ася эту дверь закрыла и побежала дальше. Нужно было искать выход и просыпаться.

– Мама! – кричали ей и теребили за плечи с двух сторон. Солнце, тень от пляжного зонтика, шум волн, запах соли.

Близнецы поймали каких-то монстров в раковинах и трясли ими прямо перед ее лицом. Ася шикнула на них:

– Идите поиграйте с папой, я загораю! – и те с визгами унеслись прочь. Их папа помахал ей рукой, стоя у самой воды. Его зовут не Виталик, он не жарит пельмени только для себя, и пахнет от него счастьем и их детьми. Ася улыбнулась ему и снова закрыла глаза, оставшись в приятном одиночестве.

Странно, что ей привиделся тот дурацкий, беспросветный, как тогда казалось, день. И какое смешное во сне было сравнение – длинный коридор и много дверей, ведущих в разные дни ее прошлого. Сколько там было таких дней! И если бы можно было хоть раз сделать наоборот – из того момента с пельменями на минутку заглянуть на десять лет вперед! Чтобы поверить, нет, чтобы убедиться: что все получится, что песок будет хрустеть под ногами, солнце – наливаться красным и стекать в море, что будут смеяться дети – ее дети, и кто-то будет рядом, и будет ее любить, и что вообще все будет хорошо. Какая гора тогда бы свалилась с плеч! А может, надо просто верить в нее, в эту дверь? И в себя.

Ася, не открывая глаз, потянулась за яблоком и с удовольствием откусила большой кусок. И на яблочной мякоти, истекая соком, остались отпечатки ее ровных, красивых зубов.

Сад. Анна Полянская

Сашенька обожала цветы. Они были ее отдушиной. Муж пропадал на работе неделями, дети – подростки, и достучаться сейчас до них вообще не вариант: в ответ только агрессия и обиды.

То ли дело цветы, яркие, нарядные, благоухающие божественными ароматами. Ее цветник был идеальным, каждая травинка росла в соответствии с планировкой, каждый лепесток был идеален по форме и цвету.

Полив, прополка, удобрение – вкладываешься, получаешь отдачу. Совсем не так, как в семье или на работе. Там она вкалывала, а зарплата и не собиралась расти, она перерабатывала, а кроме лишней ответственности ничего не получала.

Дома мужа ждали выглаженные рубашки, отменный ужин… Но то цветом рубашка не вышла, то на ужин он не появлялся, ссылаясь на дела. Дети пропадали в компании сверстников, заботу о себе воспринимали в штыки, и она отступила.

Сад она выпестовала, слово «разбила», которое для этого употребляли, дико бесило. Разбить можно чашку, блюдце, а сад – создать. Она детально изучила сезонность цветения. Как только одни питомцы отцветали, уже раскрывались следующие бутоны, девять месяцев в году они радовали ее глаз. Цветы, кусты, декоративные травы всегда быстро приживались. Она знала, у нее легкая рука.

Увидев на выставке желтые розы «Керио», Саша застыла в благоговейном трепете. Она уже поняла, где их посадит. Но впервые в ее практике куст не зацвел. Бутоны формировались, но еще в зачатке засыхали и отваливались.

Каких только книг, форумов и сайтов не перелопатила Александра. С кем только не советовалась, все было тщетно. Не цвели.

Вырвать куст с корнем не позволяла гордость. Отступить?! В том, в чем она лучшая?! Ну уж нет!

Сыновья уехали жить по обмену за границу. Старший в Сорбонну, младший в Кембридж.

Михаил пришел домой. Поужинали в тишине, не проронив ни слова. Каждый думал о своем.

– Я ухожу от тебя.

Саша подняла глаза на мужа. Прислушалась к себе. Нет. Его заявление не вызвало никаких чувств.

– Хорошо, – ответила она кротко.

– Я оставлю дом за собой. Тебе придется переехать в город. У нас будет ребенок, и ему нужен будет воздух.

Саша замерла, медленно повернулась к мужу.

– Ты собираешься отобрать мой сад?! – брови взметнулись вверх, щеки залило румянцем, глаза сверкали ярче рубинов, что были вдеты в уши.

– Сделаешь себе эркер, засадишь цветочками, там солнечная сторона, – Михаил раздраженно отбросил салфетку и встал из-за стола. – Это решенный вопрос. Два дня тебе на сборы.

Утром его разбудил монотонный стук. Он спустился вниз. Саша работала на дорожке в садовом фартуке, в декоративной тачке аккуратно лежали ее инструменты. Жена разобрала уже более трех метров брусчатки, теперь она аккуратно была сложена на брезенте.

– Это что здесь происходит?! Прекрати сейчас же это безобразие!

– Твой кофе с кардамоном, дорогой, и горячие круассаны. После завтрака я тебе все объясню, – Александра продолжала методично заниматься дорожкой.

Михаил был педантом, отступать от своих правил не любил. А завтрак был как раз одним из таких незыблемых констант в его жизни. Круассаны пахли изумительно, кофе с кардамоном стоял на горячей плите. Его любимые груши порезанные лежали в вазочке.

Через пятнадцать минут Михаил попытался встать из-за стола. Но ноги его не слушались.

Он крикнул:

– Саша! Мне плохо!

Жена появилась в дверях:

– Миша, выйди на воздух, тебе станет полегче.

Он поднялся, но несколько раз облокачивался на стулья, чтобы дойти до двери.

Дойдя до крыльца, Михаил захрипел и свалился с лестницы. Прямо на раскопанную дорожку.

Саша вздохнула. Ей по секрету рассказали рецепт цветения роз сорта «Керио». Оказывается, они хищницы. И ей рекомендовали закопать под кустом, например, труп домашнего животного. Но питомцев дома они не держали: у мужа на шерсть аллергия. Была.

Ах, как в то лето цвели розы! Теперь желторотики – ее любимые цветы.

@polianskaia.ania

Сиропчик. Анна Полянская

– Сиропчик! – Лиза бросилась другу на шею, – где пропадал? Вы должны были еще в пятницу вернуться!

Парень наклонился над самым ухом и затараторил:

– По левому краю языка, там, где выступает ригель, надо подняться по боковой морене. Сверху увидишь край друмлина. Его надо обойти, и с южной стороны – копай! Там ищи!

Лиза непроизвольно схватилась за ухо, оно стало ледяным. Отстранившись, заглянула в лицо. Брови и ресницы были во льду, кожа заиндевела, губы потрескались, мочка правого уха уже явно обморожена.

– Си-сиропчик?! Славка?! Что происходит?!

В растерянности посмотрела вокруг. Девчонки на скамейке плели венок из одуванчиков, малышня в панамках катала котенка на карусели, чья-то бабушка сетовала, что июнь нынче жаркий, огурцы вот-вот пойдут, а без дождя будут горчить.

– Девушка! Вы, наверное, обознались!

Лиза отскочила от парня, которого только что обнимала. Парень пожал плечами и пошел своей дорогой. И он совсем не был похож на Славу Сиропина. Девушка потрогала плечо, за которое взялся Сиропчик, – это место было ледяным, как и ухо, в которое друг нашептал абракадабру.

Со Славкой они дружили с пеленок. У товарища было хобби – альпинизм, и Лизу он тоже пытался влюбить в горы. Но той не повезло, горная болезнь не позволила разделить эту страсть на двоих.

Голова раскалывалась от непонимания. Что это было?

⠀Набрала номер Славкиного отца. Сбросила. Не смогла представить, как объяснит, что ей привиделся замерзший Сиропчик посреди июньских тридцати градусов. Наверное, она и вправду перегрелась на солнцепеке.

⠀Прибежав домой, позвонила Тане Макаровой. С ее старшим братом Слава отправился в этот раз в горы.

– Танюш, а в какое место парни умотали?

– Тю, Лизка, та ты уже заскучала без Сиропа. Не сладка жизнь без лучшего друга?! Али там уже и не дружба, а любоф?!

– Таня, опять ты свою любимую шарманку затянула. Скажи, где они и когда вернуться должны?

Почувствовав в голосе подруги не обычное для этой темы раздражение, а неподдельную тревогу, Таня перестала хихикать.

– Ерыдаг. Это в Дагестане. На связь должны выйти сегодня вечером. Лиза, что случилось?!

– Сердце у меня не на месте. Подскажи, как связаться с лагерем?

– Пять минут, и я у тебя, – Таня бросила трубку.

Через двадцать минут они дозвонились до базового лагеря. Пригласили к телефону проводника, проводившего инструктаж новой группы. Лиза собралась с духом и сказала:

– Группа «Западный десант» потерялась. Их найдете по левому краю языка, там, где выступает ригель, надо подняться по боковой морене. Сверху увидишь край друмлина. Его надо обойти, и с южной стороны – копай! Там ищи!

– Вы кто?! Откуда звоните?! Вы вообще соображаете, что говорите?! Две группы сейчас на маршруте, связь в контрольное время была без сбоя. Я не поленюсь, выясню, кто вы, и надеру вам задницу!

На заднем фоне, заглушая крики проводника, раздался вой сирены. Сошла лавина.

– Пожалуйста! Услышьте меня! – теперь в трубку кричала Лиза.

– Повторите, – уже совсем другим голосом ответили оттуда.

– По левому краю языка, там, где выступает ригель, надо подняться по боковой морене. Сверху увидишь край друмлина. Его надо обойти, и с южной стороны – копай! Там ищи!

В трубке раздались гудки. Лиза осела на пол. Таня смотрела на витиеватый узор обоев. Ее лицо было мокрым от слез, но она их не замечала. В голове билась мысль: «Почему я ничего не почувствовала, я же родная, я же сестра».

– Когда можно будет опять позвонить, что-то узнать? – Лиза первой нарушила молчание. Таня смогла только пожать плечами. Они так и просидели вдвоем до вечера, объединенные общим страхом неизвестности. Пытались звонить. Трубку там не брали. Когда стемнело, Лиза вдруг встрепенулась:

– Ухо! Мое ухо опять теплое!

Таня смотрела на подругу как на умалишенную.

Уснула девушка, сидя за столом, Лиза не стала ее будить, а просто накрыла пледом. Сама обняла колени в кресле, смотрела, как тополь подглядывает в форточку. Звонок раздался уже под утро.

– Привет, Лиза, мы все целые, нас быстро нашли. Я только ухо обморозить успел.