Айса. Незваные гости

– Хорошо-хорошо, разрушили Империю, вы сказали, но так и создали новую ведь, разве нет?

Пиджак попытался задушить – и Туранов расстегнул на животе пуговицы. Он хотел ослабить и галстук, но передумал – еще рано.

Следовало как-то впихнуть «тортик» – но как? Черт бы побрал этих московских с их ужимками и увертками.

– Россия по сути своей империя, Петр Степанович, – начал Туранов. – Это в ее генетическом коду. Тут хоть негра царем ставь, а будет совершенно одно… Не дай бог, правда, дожили, негров в цари! Или баб – ну, это уж вообще… Это штрафовать.

Со всем уважением, Виктория, но женщинам место на кухне и по дому. Это в ваших генах. Детишек воспитывайте, занимайтесь хозяйством, сажайте цветы. А власть… Ха! Оставьте власть тем, у кого для этого есть естественные способности и мозги!

Так вот, Петр Степанович, в России кого ни поставь, а мы будем завоевывать, завоевывать, завоевывать. У нас такой народ. Глупый и воюющий. Глупость надо чинить, перемешивать, – а войну не искоренить вообще никак…

А красные – мерзавцы и мятежники. Они совсем звери, своих кусали – ну кто так делает? Их всех в пушку – и огня. Нужно штрафовать всех этих тоскующих по СССР… А вот Ельцин, например, – по стати видно, что король. Как и наш нынешний президент… Он о-о-очень смотрится!

– Я вижу у вас на стене портрет, – сказала несколько задетая, но не показавшая виду Виктория. Говорила она с небольшим акцентом – высоким, мягким и мелодичным голоском, похожим на горный ручеек. – Ее, кажется, зовут Екатерина? Что она делает тут, если женщина?

– Это да. Но это же мужик в юбке, понимаете? – Туранов развел руками. – Она мутант. С одной стороны, она, конечно, полезный для России мутант… Она много для России хорошего сделала. Но… как женщина… рядом с такой и не чувствуешь себя мужиком. А что это за жена, с которой ты как бы и не мужик?..

Немесов задумчиво наклонил голову. Затем обернулся и с любовью посмотрел на Викторию.

Туранов выдохнул.

– Петр Степанович, клянусь богом, больше семи я не могу!..

Немесов слегка дернулся – но вместо ответа вытащил расшитый серебряной нитью платок. Запротирал очки.

– Евгений, вы верующий? – спросила Виктория.

– Да, – закусил губу Туранов. Никак не поддавался этот дипломатишка, крепкий орешек. – Истинно верующий. Понимаете, невозможно не верить, когда ангел, а возможно, сам Он меня навещал.

– Навещал?.. – заинтересовалась Виктория.

– Да, это будет довольно занимательно послушать, – сказал Немесов.

Сам того не понимая, Туранов ступил на верную стезю: путь к его цели лежал через Викторию.

А ведь Туранов видел ее как красивую дурочку. Причем, в его понимании, на последнем издыхании красивую, а дурочку в полном расцвете – и не придавал ей никакого значения. Он говорил только Немесову, смотрел лишь на него. Но каждое последующее слово ложилось на душу Виктории, как масло на хлеб, – и в конце она слушала не отвлекаясь.

Немесов между тем сел рядом с женой и невозмутимо продолжил втирать воздух в стекло. Ангелы были ему безразличны – он убежденный атеист. Хотя он носил крестик и, когда надо для репутации, посещал службы…

– Это довольно неприятная для женского уха история… – Туранов степенно зашагал вдоль парадной стены. – Начать нужно издалека. Мои родители – учителя, цивилизованные люди. Я бы даже сказал, интеллектуальная элита этого города… Следовательно, я получил великолепнейшее образование. На пианино играл… весьма сносно. Вот, смотрите! – и Туранов простер ладонь в направлении ближайшего угла.

Там стоял белоснежный салонный рояль. Над ним завис шкафчик с двумя полками – обе усеяны наградами за блестящую игру. Среди грамот и дипломов лучились два позолоченных кубка, три медали с триколорными лентами – все за первое место – и изысканная рамка с фотографией стройного юного пианиста с немного загнанным и пугливым взглядом.

Туранов на мгновение замер: залюбовался собственным отражением на крышке рояля. В свои сорок пять он придерживался нездорового образа жизни – но внешне сохранился почти как Дориан Грей. Загорелый, словно только что с юга: Туранов еженедельно посещал солярий и СПА-салоны. Морщин мало, а кожа лоснится от увлажняющих кремов и масок. Высокий лоб, небольшой нос, щуплые брови. Темные, от бальзама сияющие волосы с щепоткой седины аккуратно зачесаны назад. Туранов с молодости красавец – его жена говорила, что он копия Алена Делона: схожая конструкция тела, серые глаза, даже рост практически тот же. Правда, от обильного питания он раздобрел – поэтому лицо стало широким и полным; вычерчивался второй подбородок.

Смотрел Туранов твердо, со слабым прищуром – но не тепло и не зло, а с искоркой самолюбования. У него приятная, хоть и безмерно самонадеянная улыбка. Вообще, Туранов был нарцисс – и поразившая Немесова наглость и манерность проистекали отсюда.

Он следил за собой – всегда превосходно одет, причесан, побрит. На ступнях мерцали дорогие итальянские туфли; сшитый на заказ черный костюм – тоже с Апеннин; алый платочек в нагрудном кармашке – как самодовольно высунутый язык. Туранов любил золото и тяжесть, поэтому перстень с рубином у него с грецкий орех, а швейцарские часы – с пятидесятикилограммовую гирю. Обручальное кольцо слилось с пальцем. Верхнюю пуговицу черной рубашки он не застегивал – но сейчас пришлось, из-за гадины-галстука.

Собственный облик придал Туранову уверенности. Он подмигнул себе – уложит этого москвича как нечего делать.

Туранов вальяжным движением кисти указал на награды. У него сформировался новый план действий.

– Не хочу хвалиться, Петр Степанович, но факт есть факт: сцена принадлежала мне. Наставники звали меня сибирским самородком… Говорили, что я как Ломоносов – гений, но в музыке. Мне прочили славу в столицах и дальше – в Италии. Но не сложилось… Виктория, прошу вас, не пугайтесь.

Туранов снял пиджак и осторожно – до локтя – закатал правый рукав. Дальше было нельзя: по плечу шли татуировки, а он не хотел ими светить и отвечать на неприятные вопросы.

На свет предстало его покрытое многочисленными шрамами предплечье. Руку Туранова, будто мокрую тряпку, перекрутили с десяток раз. Выжали влагу – а потом развернули и кое-как собрали.

Зрелище глубоко задело Викторию: физические недостатки и травмы всегда были в числе ее наихудших кошмаров. Возможно, именно поэтому вид калек ее будоражил. Последнее время она часто гуглила их в тайне от мужа…

Виктория побледнела, ее перекрещенная поза порушилась. Она уселась прямо, как школьница, учащенно задышала. А вот Немесов даже бровью не повел. Такие моменты его, наоборот, раздражали – но дипломатическая выучка все скрывала.

Немесов вообще не любил сентиментальности, экзальтации и других сильных чувств. Он не мог их разделить – он был человек нечувствительный, с неразвитой эмпатией. Это помогало ему сохранять холодную голову в самых непростых ситуациях – и оценивать все разумом, а не сердцем.

Пришлось кстати на службе в дипломатии, когда он работал в российском посольстве Вьетнама и навидался там всякого. (Азия одарила его обсессивно-компульсивным расстройством, неприязнью к азиатам и тщательно скрываемым от Виктории фетишем.) Потом пригодилось в России – в качестве ниточки ведущей к КУНу, – в оценке рисков и балансировке. Ведь удовлетворяя просьбу одного клиента – он, вероятнее всего, вредил другому… Таким образом сложно не заполучить персональных врагов.

Немесову многое нравилось и не нравилось – но не настолько, чтобы ненавидеть или восхищаться. Наиболее близкое к восторгу чувство он испытал лишь однажды – когда увидел на подиуме «Мисс Вены» свою будущую жену, двадцатилетнюю Викторию Харц.

Завораживающая походка, грациозная осанка; Виктория и без своих магических глаз выдающаяся красавица, но с ними – от нее вообще взгляд не оторвать. Живи она в Средневековье – ее бы определенно сожгли на костре. Вдобавок она оказалась не безнадежно глупа, с хорошими манерами и умением своевременно замолчать – это единственный раз в жизни, когда Немесов закусил удила.

Он целый год наравне с другими почитателями всячески добивался Виктории. Победе над конкурентами очень помогла сулящая золотые горы дружба с КУНом – тот как раз в те времена пробился в Кремль. В итоге Немесов подписал грабительский брачный договор, на котором настаивала Горгулья (так Немесов звал Викину мать). Впрочем, об этом он почти не жалел: Виктория была идеальна как достижение и как партнер…

Кроме того, что теперь у нее четыре морщинки и она не рожает.

– Это чудо, что руку собрали, – сказал Туранов. – Но ни о какой дальнейшей игре, ни о каком будущем пианиста не могло быть и речи. Журавль с подбитым крылом – вот кто я был… Мне до сих пор тяжело подписывать директивы и штрафы. Плохо держит ложку, стакан. Едва пожимаю ладонь… Пришлось даже частично переучиться на левшу.

– Как вы потом?.. – спросила Виктория.

– Да как видите. – Туранов не удержался и подмигнул ей (глупая привычка из прошлого). – Выкарабкался. Но я вижу всю эту историю не в темных тонах, а в светлых. Бог просто не хотел делать из меня музыканта. Я думаю, Он направил меня на службу государю…

Раскатывать рукав Туранов не спешил. Напротив, он как бы невзначай повернулся – сначала налево, потом направо, – словно модель на подиуме.

– Как это произошло? – продолжала интересоваться Виктория.

– Это мрачная, кровавая и… – Туранов задумался. – Несколько мистическая история. Она не стоит вашего внимания. Некоторые вещи лучше не ворошить… Я лучше вот что скажу: так сказать, мораль моей басни. Между своим будущим и своим долгом – всегда нужно выбирать долг. На самом деле выбора нет. Надо просто поступать правильно. Я человека не предал, Петр Степанович, и искалечился – но моги я все перемотать – и поступил бы вновь точно так же…

Туранов застегнул запонку на рукаве, накинул пиджак и погрузился в другой диван – напротив пары. Пафосно представленная травма и последующая речь наложили на него отпечаток святости и загадочности в глазах Виктории.

– Верность – ценнейшее в наше время качество, – сказал нисколько не впечатленный Немесов, он продолжал методично протирать очки. – Впрочем, оно не так уж и редко встречается, если его подкреплять финансово…

– Спасибо, – важно кивнул Туранов. – А теперь я расскажу главное!..

В коридоре сильно зашумело: послышался хлопок дверью, а затем – сердитый мужской голос. Тихое шипение.

Головы гостей крутанулись в сторону от рассказчика.

Туранов ненавидел, когда его прерывали или оттягивали с него внимание – особенно когда он переходил к самому главному. А сейчас он разозлился еще крепче, так как дебоширил наверняка его сын Константин.

Костя не мог прийти незаметно в столь важный для отца день. Или пошляться, где он обычно шляется в это время, со своим корешем-чеченцем – этим бродячим шелудивым псом… Туранов не раз предупреждал Костю не путаться и не мешаться. Пускай только посмеет влезть и все испортить…

А шипела, естественно, Роза – жена Туранова. Она подслушивала за дверью.

– Простите за шум, это, вероятно, мой сын… – Туранов прочистил горло. – Костя. Он немного нерасторопный… Возраст… Я вас познакомлю позже. Когда Роза приготовит все к чаю.

Немесовы вновь смотрели на него. Отлично.

– Так вот, а теперь главное!..

Когда я был при смерти, я увидел… Как это описать…

Непроглядная тьма. И холод. А на плечах моих лежат руки.

Тяжелые, гигантские, один палец величиной с мое предплечье. Они придавили меня к земле, как подсудимого… Я стоял на коленях. Вот если, допустим, подоходный налог с 13% разом увеличить до 75% – вот так меня и придавили… Или огромный штраф шлепнули – я едва дышал.

И вдруг в центре этой темноты и безысходности появляется свет… Шар – такой яркий-яркий, белый-белый…

И оттуда ко мне идет Фигура… Очень расплывчатая, лица не разобрать. Обернута в тогу. Как римлянин… В левой руке держит деревянные четки.

И я сразу понял – это важная шишка. Там, на небесах. Я не шучу, так все и было. И еще я подумал, что я, скорее всего, отдал концы… А это за мной пришли сверху – чтобы судить.

Я много чего в своей жизни натворил, хвалиться мне нечем… Сейчас-то я исправился. Все по закону. А тогда я сразу понял, что грядет мне большой бесповоротный… не буду ругаться при дамах.

На условное я не рассчитывал. Получил бы по всей строгости… Лет триста, а может, и пятьсот. И вот тогда я впервые в своей жизни испугался…

Я в Бога до этого не верил. – Рука Туранова самовольно потянулась к галстуку, но опомнилась и вернулась на диван. – А тогда все встало на свои места.

И вот я стою на коленях, жду, когда Фигура вынесет мне вердикт. Укажет вниз – в Ад. Пальчиками щелкнет – и жариться мне в котле…

Но тут все замерло. Тишина…

Фигура смотрит на меня, перебирает четки. Я смотрю на Фигуру, молчу.

Я решил молчать, что мне было Ему сказать?..

Фигура медленно кивает, понимает. И начинает ярко-ярко сиять, до слез. Ну, я и пустил – потекла проклятая…

Склонил голову, покаялся.

А потом Он протянул ладонь – и потрепал меня по волосам…

Затем я проснулся в палате №26 – а рядом Роза, медсестры, доктора. И с тех пор я живу по-другому… Мне дали второй шанс – так я вижу. Врачи сказали: чудо, что выжил.

Туранов помотал головой – будто стряхивал наваждение. Эту историю он проговаривал сотни раз – но его до сих пор пробирало. Она, в отличие от многих других, им рассказанных, – почти чистая правда…

Туранов был убежден, что столь душещипательная притча обязана впечатлить дипломатика – и склонить его к семи с половиной. Он покосился на Немесова.

Немесов размеренным движением протирал очки. На Туранова он даже не смотрел.

Не сработало! – в ужасе подумал Туранов.

– Что было дальше? – спросила очарованная Виктория. – Вы получили второй шанс. Как вы распорядились им?

– Дальше? М-м-м… – Туранов закусил губу. – А дальше следовало держать нос по ветру и э… то есть э… быть внимательным и не пропускать Знаки.

– Знаки?..

– Да. Меня, Виктория, однорукого калеку, вскоре устроили в налоговую. Разве это не очередное чудо, подумал я? Человек, закончивший консерваторию, стал самым нагл… э… то есть э… стал начальником этой налоговой. Переехал сюда, в N, в «Малину», и занял третий холм. И вот вы, Петр Степанович, человек могущественный, сидите у меня в гостях. Это все Знаки!..

Немесов холодно улыбнулся.

– Вполне возможно, Евгений, что Знаки указывают на наш скорый отъезд. Вика, нам не пора?

Туранов сглотнул. Он перестал видеть Путь.

Туранов кое-как удержался, чтобы не вытереть о брючины вспотевшие ладони. Затем на автомате потянулся – и вновь чуть не ослабил галстук.

Опомнился.

– Петя, сейчас только вечер, – ответила Виктория. – Мы не пообщались с Розой как следует. Не познакомились с детьми. Мы не можем уехать. Это есть грубо. Нам нужно выпить чай. Скажите, Евгений, что значит «третий холм»? Я в начале удивилась. Это название… «Малина»… Как дальше?

– Совсем неудивительно, что позабыли, – кивнул Туранов. – «Малина Хосю». Дачный кооператив «Малина Хосю»… Название не придумано. Оно заколдовано. Его все забывают… Холмы, на которых мы с вами находимся, – это древняя святая земля. Раньше это было магическое место. Впрочем, и сейчас тут странностей невпроворот. Но если верить легенде, в былые эпохи тут творились совсем уж чудеса… Исполнение желаний, ни больше ни меньше! Это место – настоящая реликвия древних племен. Было очень сложно получить разрешение застроить ее дачами…

Глаза Виктории зажглись.

– Рассказывайте!

Ну хоть кого-то очаровал, – кисло подумал Туранов. – Чего мне твое восхищение, дуреха?.. А впрочем – вдруг и дипломатик заинтересуется…

– С большим удовольствием!..

Глава 2

В стародавние времена рядом с холмами, к юго-западу отсюда, стояла деревенька. Жили там мирные, добрые люди. Промышляли разведением оленей, охотой, рыбной ловлей в Енисее и его притоках. Денег еще не существовало – в ходу крутились пушнина и рога. Дети с одиннадцати лет становились полноправными мужчинами и женщинами.

Нравы были строгие и суровые, как царившая тут большую часть года зима. Однако все знали, что живут в гармонии с природой – как их предки тысячи лет назад. Правили народным вече и не воевали – слишком далека деревня от соседей. Никто в здравом уме сюда – на край земли – не приходил.

А на холмах этих обитал бог.

Тут все было зелено и радужно. По пояс росла трава, цветы оккупировали склоны, кусты обосновались в низинах – а лиственные деревья захватили вершины. Повсюду порхали певчие райские птички…

А ведь холмы – в субарктическом климате!

Это одна из сохранившихся загадок этого места. Здесь в самом деле теплее. Температура никогда не опускается ниже минус пяти – хотя в городе сейчас все тридцать. И это несмотря на то, что по легенде всю землю священную растащили… Возможно, тут какой-то вулкан был когда-то, отчего так греет, или кора тонкая – и магма жарит… Ученые разводят руками.

Но в те дни жители верили, что тепло – происходит от бога.

Это был сезонный бог, типа бог-лето. С весны по осень он колесил по планете – припекал и радовал смертных, дарил свет и жизнь. А зимовал – именно здесь.

Люди боялись сюда приходить и ненароком прогневить божество. Подступали один раз в год всей деревней, в конце февраля, на нашу масленицу, – и приносили подношения: пушнину, сушеную рыбу, икру, деревянные изделия, оленьи рога. Каждый – часть своего богатства. Все это складывалось в общую кучу у границы холмов. Затем они кланялись и умоляли его о благодати: просили пойти «погулять».

На его территорию жители никогда не заходили и ничего отселе не брали. Всякая травинка, живинка, пичужка, даже горсть пыли – все это принадлежало богу и было священно.

По легенде, каждый, кто являлся с подарками в поисках мира, душевной гармонии и спокойствия – находил их. И этого казалось достаточно – никто из местных никогда и не думал стяжать здесь волшебную Малину…

А потом началось, с Хосю, понаехали незваные гости – искатели малинки…

И с тех пор заповедная земля превратилась в проклятую. А бог отсюда, вероятно, навсегда ушел.

Когда, спустя века, до этих мест добралось христианство – оно в одночасье прижилось, так как жители ассоциировали Рай с холмами, а окаянное яблоко – с Малиной. Только Змея они долго изображали иначе. Не в виде ползучего гада – а как желтолицего мужчину с узкими глазами, колчаном стрел, луком и небольшой плетеной корзинкой для сбора ягод…

Это был Хосю – первый человек, который нарушил запрет и, дабы исполнить свои желания, ступил на холмы.

Хосю пришел из великой империи, что далеко на юге. Он был настолько измучен тяготами путешествия, что с месяц пролежал в горячке. В бреду, вцепившись в свою плетенку, он повторял два слова: «хосю» – и второе, которое, к сожалению, до нас не дошло. В деревне решили, что путник бубнит собственное имя.

Добрый народ выходил странника – а Хосю в итоге принес им разорение…

После долгих разговоров с очнувшимся жители выяснили, что ищет он нечто вроде ягоды-малины – то самое второе слово, которое Хосю твердил в лихорадке. Ягода эта настолько красная, сочная и вкусная, что остальные по сравнению с ней – просто жалкая имитация. По легенде, внешне она походила на малину – поэтому, когда настоящее название было утеряно, повелось ее звать Малиной.

Оказалось, что растет она – во владениях бога…

Хосю говорил, что тот, кто ее проглотит, исполнит любое желание. Сама нить судьбы распустится – и сплетется вновь…

Вы родились рабом? Съешьте – и окажетесь венценосцем.

Бедняком? Съешьте – и не будет человека богаче вас.

Жаждете славы – наденут лавры!

Все хотелки и мечты исполнит эта чудесная Малина…

Люди решили, что поиск и сбор ягоды наверняка прогневает божество. Они запретили Хосю приближаться к святой земле. Однако разрешили остаться и жить вместе с ними – по их примеру: на дарах природы, в идиллии с миром, по заветам предков…

Но Хосю не захотел брать в жены местную девку, а остаток жизни заниматься оленеводством, рыбной ловлей и охотой. Хосю хотел всего и сразу… Он был хитрый человек: согласился осесть в деревне, а когда выздоровел, обманул жителей, обокрал их – и убежал на холмы.

Люди побоялись последовать за ним на его территорию: столь велик был их страх перед богом. Они думали, что вскоре, после пробуждения, он самолично накажет незваного гостя.

Но Хосю жил и здравствовал. Изредка его видели то на одной сопке, то на вершине другой. Он крутил головой, щурил глазки и оглядывал ближайшие низины – выискивал Малину.

Порой он подбегал к границе владений. Тогда он кривлялся, показывал жителям оголенный зад или мочился в их сторону. Они не могли даже стрелу в засранца пустить – ведь убийство на его земле считалось святотатством.

Они видели, как Хосю истреблял заповедных белоснежных оленей. Как разводил костры – и поджаривал на палочке райских птиц. Они слышали, как по ночам Хосю распевал похабные матерные песни и хулил многочисленных врагов. А однажды до них донесся стук украденного топора, и они узрели, как вдалеке, на самом высоком холме, медленно валится лучшее дерево – тысячелетний дуб…

Хосю строил хату.

И тогда люди поняли, что бог, когда выйдет из спячки, в ярости вместе с Хосю сотрет и их деревеньку. Хосю пришел от них – это они позволили Хосю сотворить такое с его домом…

Все мужчины взяли кто лук, кто гарпун, кто рогатину на вепря – и отправились ловить пакостника.

Но не успели: Хосю отыскал заветную Малину.

Он съел ее – и нить его судьбы распустилась – и сплелась заново. Он стал императором – и слава о нем прогремела на весь свет.

Жители тут же поняли, что Хосю теперь император и, следовательно, обладает божественной властью… Они уже не могли его наказать.

Отныне их долг – верно ему служить и исполнять все его прихоти…

Хосю – пузатый, довольный, с красными от Малины ладонями и щеками – вышел к вооруженным мужчинами и ожидавшим на границе владений женщинам. Он собирался объявить о своих первых желаниях.

Сперва он приказал ежегодно платить непомерную дань – дабы жизнь человеческая превратилась в рабскую… Затем – присылать невесток, чтобы он впереди законных мужей лишал их девственности.

Сжали кулаки воины, вскрикнули матери – но все приклонили колени…

Весело хихикая, отъевшийся Хосю начал неуклюже взбираться на самый высокий холм – где кренилась его аляповатая, наспех сложенная изба. Хосю в этот момент мечтал – и глаза его заволокло маслянистым туманом.

Теперь он планировал выстроить тут царский дворец в тысячу палат и с множеством слуг. Каждый день верные холопы будут собирать волшебную Малину и приносить ему – и он ежечасно будет исполнять все новые и новые капризы.

Пока росла Малина – все в мире принадлежало Хосю…

И вдруг у самой вершины он осознал, что кто-то другой мог проглотить Малину, стать императором – и в миг у него все отобрать. Хосю побледнел: он, словно наяву, увидел, как воины позади кладут алые ягоды себе в рот, прожевывают – и желают ему скорейшей смерти.

Хосю резко обернулся – и поскользнулся.

Как снежный ком, набирая скорость – будто подталкиваемый взглядами новоиспеченных слуг, – покатился он с холма. Никто ему не помог – у Хосю не было друзей…

В конце он разбил венценосную голову о скалистый выступ.

Жители закатили пир – и на время все воротилось к прежним порядкам. Однако люди не понимали, что былого уже никогда не вернуть…

С запада начали приходить обрусевшие варяги и прочие немцы… Они прослышали про великого императора Хосю – который, съев Малину, сразу стал властителем всего и вся. И они тоже так захотели.

Каждый из них разорял священные холмы, находил ягоду – и становился царем или царицей, императором или императрицей. И так же, как Хосю, все монархи в дальнейшем тряслись за залежи волшебной Малины.

В конце они озлоблялись, принимались убивать, интриговать, предавать. Ослепляли родственников, душили детей и родителей, мучили народ. Затем подоспели иноземные султаны и короли – им также возжелалось Малинки, – и развязались бесконечные войны царей с царями.

По всему миру Малина Хосю сеяла недоверие, злорадство и смерть.

Последним сюда пришел низенький лысый бородач. Воспользовавшись слабостью военного времени, он во главе кучки вооруженных матросов захватил закрома ягоды и объявил, что она принадлежит не кому-то одному – а всему рабочему классу. И, следовательно, ее надо раздать…

Бородач отведал Малины, убил своего императора – а священную землю, на которой она произрастала, волшебным образом разбросал по планете.

Ныне Малина в виде различных ягод растет везде. Человечество ее ест – но мечты она больше не исполняет. Вероятно, магически ослабла из-за смешения божественной почвы с обычной.