Ведьмы Чёрного леса

– А ежели ведьма? – спросил кто-то.

– А ежели ведьма, так возьмём вилы, да топоры, да прогоним гнил прочь из деревни. Ну, на том и закончим.

Успокоились мужики, да вот только решили в тайне проверку оставить. Как говорится, ни коню, ни дереву, ни собственной жене. А то, вдруг проболтается кто, и всё в напраслину. Ждут луны полной, а до неё десять дней.

Гойко и сам, как на тюках из шиповника сидит. Взволнованный весь. А вдруг и взаправду Жилена ведьмой окажется. Что тогда? Привык он к ней. Хозяйка она хорошая, сама красавица, таких поискать. Не глупая. А то, что бабы судачат, в распутстве её обвиняя, так ведь, слухи это всё, не была застукана. Ну, а если, всё же и было когда, так с кем не бывает. Сам он тоже за собой огрехи такие имеет. Да и какая из неё ведьма? Ведьмы, они должны злодейства какие-то творить, людей губить, или просто вред им чинить. Ну, так силе гнилой по природе полагается. А эта что? Ну, искупала Ярку в дерьме, тут ничего ведовского и нет. Ну, соседу силу мужицкую отшептала. Так это любая знахарка сумеет. А то может и вовсе, сосед сам себе отморозил. Нет, не ведьма она!

Разбить бутыль надо, а мужикам сказать, что прошла жена проверку. Но, с другой стороны, а вдруг ведьма? Да и шибко интересно невидимым побыть.

Думал Гойко, мучился, да решился. Как полная луна не небо встала, аккурат банный день был, сказал кузнец жене, что в баню к соседу пойдёт. Вроде как, пригласил тот его. А сам на перекрёсток. Разделся догола, вещи сложил кучкой, да трясущимися от холода руками бутыль откупорил. Понюхал содержимое, аж дыхалку перехватило. Вонища, будто хорьки всё струёй своей забрызгали. Ну, раз так зашёл далеко, отступать некуда. Жену проверю, да в баню сразу, отогреваться, да от вонищи отмываться.

Зажмурил кузнец глаза, зажал нос, да всё содержимое, до капли, как дед Всевид учил, на темя себе опрокинул. Потекла холодная, зловонная жидкость по телу, да враз холод чувствоваться перестал.

Открыл глаза кузнец, а вокруг всё иначе. И деревня то вроде его, да только как не настоящая. Всё такое, будто художник маслом писал. Вдали чёткое, яркое, а как ближе подходишь, размыто немного. Снег на земле, как просто кистью мазок один сделан по холсту. Ровный, с плавными переходами. Не искрится в свете луны. Да и не холодный он. Всё вокруг такое, как будто холод потеряло. Вроде, как и не на улице голым Гойко стоит посреди зимы. Удивился он чудесам таким, да вспомнил быстро, для чего ритуал затеял. Одежду свою в охапку схватил и к дому.

Заходит в сени, слышит, как жена в хате хозяйничает. Шмотки под лавку припрятал и осторожно так дверь приоткрыл. Скрипнула дверь, шмыгнул кузнец в хату и столбиком у стены встал. Смотрит, жена на скрип отвлеклась, к двери подошла, закрыла и давай принюхиваться. Ну, думает, сейчас она его и распознает.

– Хорь, что ли к нам, под дом забрался? – говорит Жилена – Видать всё пометил, гадёныш.

Прошла мимо мужа и вроде как не заметила. Ходит себе по хате, делами занимается, а Гойко перед ней выплясывает, рожи кривляет, насмешить пытается. Вдруг видит она его, да рассекретила замысел и притворствует теперь. Да, нет же, не замечает.

Тут дверь распахивается, вваливается сосед, один из тех, перед кем Гойко бутыль выставлял и клялся, что проверку жене устроит. Вошёл он важный и к Жилене с ухмылкой.

– Пришёл я, по делу. Мужик то твой где?

– В баню, к соседу пошёл. А к которому, не скажу, не спрашивала. А ты чего хотел то? – отвечает Жилена.

– Да, обещал он, кой чего, сделать сегодня. А что-то я его нигде не вижу. Хотя, может, потому и не вижу.

– Странный ты какой-то? Накатил, аль ещё чего?

– Да сухой я, как лист осенью сухой. А ты, как яблочко спелое летом.

– К чему такие сравнения? Нет Гойко дома. Хочешь, позже зайди, а хочешь, посиди и подожди. Я тебе чаю налью.

– А окромя чая может чего получше, да позадорнее предложишь, пока Гойко дома нет?

– Ну, разве что кипятком на место причинное могу предложить тебе плеснуть, коль ты на это дело намекаешь.

– Да что ты, что ты? – разволновался мужик – Пошутил я. Так, для веселья. Да как ты подумать то могла, что бы я, да при живой жене налево пошёл? Эх вы бабы, что у вас на уме творится. Ну, вообще стыд потеряли. Ладно, пойду я. Как Гойко вернётся, напомни ему про уговор наш. Он знает, про какой.

Обрадовался кузнец, что жена проверку прошла дважды. И не ведьма, и верная. Пока сосед выходил, он в дверь приоткрытую за ним шмыгнул, да на улицу. Надо бы в баню идти, да зелье колдовское смывать. Но… Раз в жизни такое выпадает. Невидим он для людей и для холода зимнего. Ходи, в чём мать на свет принесла, по деревне. Делай что хочешь. Хочешь, к соседям загляни, а хочешь в баню, за бабами подглядывать. А ведь точно, пойду в баню к бабке Ярке, там у неё как раз внучка должна париться. Когда к перекрёстку шёл, увидал, как она в баню, вприпрыжку бежала.

Закрался кузнец в предбанник, затаился, прислушался. Тишина. Приоткрыл дверь в баню, смотрит, девка молодая, нагая полностью, на полоке нижнем, распаренная лежит и дремлет. Прикрыл кузнец дверь и давай вокруг девки ходить, да рассматривать тело девичье, молодое. А ну, если потрогать?

Коснулся девки, та от прикосновения вздрогнула, глаза открыла, но никого не увидала. Неужто банник шалит? Банники, они то, духи хоть и бесполые, да и не вредные, если им не вредить. Но, как и всякая сила гнилая, развратные. Обрюхатить не способны, да вот пошалить могут ласками.

Закрыла девка глаза и чувствует, как руки невидимые её гладят. Вначале осторожно так, с опаской. Ну, а потом смелее. В самые потаённые места ныряют. Лежит девка, от наслаждения мурчит. Как кошка гулящая извиваться начинает. И так это Гойко раззадорило, что решился он и дальше зайти. Да только осторожность от волнения потерял, оступился, да с верхнего полока ушат полный щёлока на себя и опрокинул.

От шума такого девка подскочила. Смотрит, а на полу, как из пустоты, кузнец проявляется. Визг поднялся страшный. Схватила она веник берёзовый и давай кузница охаживать. Тот в предбанник, девка за ним. Кочергу по пути схватила, да по горбушке. Шум на всю деревню, народ повыскакивал, среди них и Жилена была.

Смотрят, а картина шибко странная. Бежит по морозу кузнец голый, а за ним девка голышом по снегу мчится и кочергой охаживает. Поскользнулся мужик, в снег упал. Нагнала его девица и по спине, что есть силы, бить начала. Благо народ подбежал, растащили. Девке кто-то тулуп свой отдал, а та в слёзы. Мол, пока в бане была, проник злодей и снасильничать хотел. Да не просто проник, а как колдун злой, невидимым прикинулся. А тут и бабка Ярка подбежала.

– Колдун он, люди добрые, колдун. – кричит – Я сама видела, как он по ночам над деревней по ветру летает. А тут смотрите, на морозе и не мёрзнет.

Смотрит Гойко на окружающих, а они все против него настроены. Злые, как кики. Только Жилена с печалью посмотрела на мужа, заплакала, да ладонями лицо закрыла и убежала.

Хотел кузнец за ней бежать, да схватили его и к мерзавскому столбу привязали.

– Быть тебе мерзавцем! – кричат – Кто подлецом быть хочет?

Тут же из толпы желающие нашлись, за вёдрами побежали. Тут ведь просто всё. Мерзавец мерзнет, а подлецы ему воду ледяную подливают. Вот и наказание.

– Коль колдун ты, так не окочуришься к утру. – кричит кто-то – Поколотим, да прогоним.

– Колдун он, колдун! – кричит бабка Ярка – Сама я видела!

Испугался кузнец. На таком морозе и часа не протянет у мерзавского столба. Взмолился он, к людям обратился.

– Люди добрые! Да какой же я колдун? Вы же меня все с рождения знаете! Я сам никогда такого злодейства не совершил бы. Это всё сила гнилая меня подбила, разум помутила и управляла мной. Это всё она, она… Жена это моя. Из-за неё я к ведуну ходил, чтобы проверить, но…

А толпа как услышала, что про жену сказал, так дальше слушать и не стали объяснений. Отвязали Гойко, тулуп дали и всей толпой, вилами вооружившись, домой к нему. Решили, что он признал в ней ведьму.

Ворвался народ в хату, а у окна Жилена стоит и слёзы вытирает. Смотрит на мужа с осуждением и на лице её разочарование. И объяснять даже тут нечего. Толпа беснуется, ответа требует. Не выдержал один, да на бабу с вилами и кинулся. Проткнул насквозь. Только вот, мгновение спустя понял, что вилы не в бабу всадил, а себе в грудь. Как так случилось, никто и не заметил. А как мужик упал на пол, страшное началось.

Вспыхнул огонь в печи пламенем жёлтым. Распустилась у Жилены коса русая, да черными как уголь прядями на плечи волосы упали. Изменилась она в лице. Была красивой, а стала такой, что глаза отвести невозможно. Неестественная красота, будто фантазия художника. Глаза её угольками жёлтыми вспыхнули. Платье домашнее, деревенское, по швам затрещало и на пол упала. Стоит девица нагая, красоты неописуемой, но пугающей. Смотрит на людей со злобой.

Хотел было кинутся на неё люд, да закричала ведьма голосом не человеческим, в пламеницу обратилась, да как пошла по хате плясать.

От огня спасаясь, выбежали все на улицу, смотрят, а пламеница по крыше уже пляшет, да с одного дома на другой перескакивает. Ну, тут уже не до ведьмы. Кинулись дома тушить, да имущество своё спасать. Много не сгорело, но до утра провозились. Вся деревня гарью пропахла. А ведьмы и след простыл.

Мужики то, от злобы кузнеца хотели в проруби утопить, да взмолился он, пощады попросил. А за жизнь свою пообещал провести всех на мутный хутор. Тех, кто там живёт, прогнивших, на вилы насадить. А сам хутор себе присвоить. Там круглый год лето, еды в достатке.

Поход по весне организовали, как снег сошёл. Те, кто вернулся, рассказывали, что как до тумана дошли, так жуть их охватила. Не решились входить. А остальные спиной к туману повернулись, да задом попятившись, в него и вошли, из виду пропав быстро. Те, кто остался, две луны ждали, но не дождались. Слышали, что в тумане и вой странный, и крики душераздирающие. Топот копыт такой громкий, что уши закладывало. Собрались, да восвояси оправились, решив, что нет мужиков среди живых больше. Да больше мужиков этих и не встречал никто.

Лисий хвост

Коль от Плоского озера на север долго топать, да там чуточку на запад податься, можно выйти к месту нелюдимому. Мало там чего. Деревеньки разрознены, а то многие и вымерли уже. Одним словом, Захолустье.

Да есть там болотце одно. Не такое, как Топкая Чаха или Мутное болото. Рядом с ними это болотце так, как лужа малая, деревьями спрятанная. Да живёт там ведьма. Из тех, что людей в животных обращает, а животных в людей. Поговаривают, однажды она козла обычного в мужичонку обернула. Да, хоть по сущности своей козлом он и остался, мужиком неплохим получился.

И вот, пришёл однажды к ведьме этой охотник из небольшой лесной деревни, что на много дней южнее получилась. Пришёл не просто так, ради любопытства или интереса. Помощи просить.

Дескать, повадилась к ним в деревню лисица. Таскает кур, уток, гусей. И хитрющая такая, что не поймать. Следы вроде есть, а идёшь по ним, как будто рыжая в один миг в небо улетела. И глазом не найти, куда ушла, и псины след теряют.

А между тем, деревенские уже и замками птичники запирают, и псин у каждой дырки в заборе привязывают. А всё одно. То у одного птичник на утро пуст, то у другого. Кругом следы лисьи петляют, а пойти по следу не выходит.

– Так, а я чем помочь тебе могу? – закряхтела старая ведьма, бросив камешек в болото, разогнав слишком громких лягушек.

– Да пойми, старуха. – отвечает охотник. – Это же моё дело зверя разного бить. А тут, ну как позор уже для меня. Четвёртую луну от лисицы страдает вся деревня, а я сделать ничего не могу. Хитра она и я понять хитрость её не могу. Мне бы как то научиться. А поговаривают, ты со зверем дела имеешь постоянно.

– Правильно поговаривают. – отвечает Ведьма. – Да только ты монету сперва выложи, сколько не жалко.

– А вот с этим сложно. – отвечает охотник. – Не жалко мне много, а вот выложить могу только столько, сколько есть. А есть у меня всего три.

– Три? Именно про столько я и хотела сказать. Именно столько цена моей помощи. – захихикала мерзко ведьма и достала из-под вороха шкур лисью. Старую, потрёпанную, молью поеденную. – Вот она. Кривом его звали. Ну, того, с кого шкуру эту сняли. Не будь дураком, бегал бы ещё.

Взяла ведьма нож острый, да хвост от шкуры отрезала. Протянула мужику, да наставления дала.

– Ты к этому хвосту пояс пришей. Да после заката себе повяжи хвост этот. Обратишься ты лисом. По лисьему сможешь мир увидать, о чём лисы мыслят, о том и ты помышлять будешь. Оно тебе и поможет выследить плутовку. Будешь ты лисом до первых лучей солнца. Только потом вновь лапы в руки превратятся и сможешь ты хвост отвязать. Но, запомни. Коль в облике лиса поешь или попьёшь, пусть, даже каплю росы проглотишь, лисом останешься навсегда. Вот как Крив.

Поблагодарил охотник ведьму, да домой отправился. Всё сделал как она велела, и первой же ночью за деревню вышел и хвост себе повязал. Обратился он лисом, да вот только чуть в собственной одежде не запутался. С большим трудом выбрался, разорвав и портки, и рубаху новую.

Отдышался, привык. Всё в лисьей шкуре иначе. Ночью всё, как днём видно. Звуки кругом громкие, запахи яркие и голод такой, что мышей жрать готов. А они, ну как назло, в траве бегают. Вкусные на вид.

Полночи мужик в лисьей шкуре по округе бегал, да так, что даже понравилось ему это. И как то иначе мыслить начал. Понимать стал, где ему бы прятаться от охотников было лучше, где зимовать сытнее, да как со следа псин сбивать, следы заметая. Понял даже, как по запаху ветра выследить добычу. А к утру запах лисий учуял. Бросился по следу, да тут дорогу ему сама плутовка рыжая перегородила.

Ощетинилась, зарычала, на незнакомца бросилась и так подрала его, что охотник с трудом лапы унёс. А как с рассветом обратился человеком, облик свой принял, так и вовсе худо стало ему. Пять дней ничком валялся, раны лечил. На шестую ночь, вроде как, оклемался и опять пошёл лисицу выслеживать. Уже к тому месту, где встретил её.

Взял с собой охотник курицу. На том месте, где подрала его рыжая, курице той башку свернул, разделся и хвост себе повязав ждать начал. Как стемнело, обратился он лисом.

И так хорошо ему стало, вольно на сердца. Лес огромным показался, свободным. Только вот, голод. Уж так есть хочется, хоть завывай. А тут ещё курочка свежая лежит. Вкусная, жирная. И нельзя есть, а так хочется хоть бы крылышко одно укусить. И может, победил бы голод охотника, да в кустах что-то зашевелилось.

Выпрыгнула та самая лисица, ощетинилась, зарычала. Но охотник не стал, на сей раз в драку втягиваться. Курочку носом толкнул, а сам на присядках задом отполз.

Посмотрела лисица, подумала. Схватила подарок и в кусты. Охотник за ней, а той и след простыл.

Три ночи мужик собственных кур лисице в подарок носил, сам лисом оборачиваясь и с голодом страшным сражаясь. А тот с каждым разом всё сильнее становился. К нему ещё и жажда прибавилась. Будто всё в этом колдовстве сделано так, чтоб не сдержался и в лисьей шкуре остался.

На четвёртую ночь принёс охотник целого гуся. Гусь хоть и старый уже был, но жирный. Обратился лисом и ждёт, слюнки сглатывает, свою рыжую знакомую дожидается. А та ждать себя не заставила. Из кустов выпрыгнула, вокруг обошла, гостя странного понюхала. Гуся взяла и в кусты, да не так быстро, как прежде, а не торопясь, хвостом повиливая. Вроде как, с собой зазывает.

Пошёл охотник за лисицей, да к логову и пришёл. Нора под упавшим деревом, а в норе пара лисят. Сосунки ещё совсем. Вот только глаза открыли и на лапки вставать начали.

Осмотрелся охотник, а в логове костей от уток и кур особо и нет. Только от тех, что он лисице приносил. Видать, из деревни таскает и в другом месте жрёт. Может от того и выследить не получалось? Может от того и псины запах путают.

Ну, подумал охотник, что днём вернётся с пиками, да и саму лису заколет и лисят ей вытащит. Да только мелкие начали на него виснуть, как на няньку. Скулят, тявкают игриво. Будто нападать пытаются.

Сам мужик не заметил, как играть с ними начал и как ему весело стало. Пока лисица гуся доедала, мужик в пыли весь извалялся, с лисятами кувыркаясь. А как те к мамкиной титьке присосались, так тихо из норы и ушёл.

Жаль ему стало семейство это вытравливать. Да и сколько им надо для пропитания? Видать, лисица много утаскивает, чтоб впрок было.

Решил охотник самостоятельно подкармливать зверей, чтоб рыжая не разбойничала в деревне. Днём бил дичь, а к ночи оставлял в условленном месте. Сам к логову не приближался, чтоб запахом человеческим не вспугнуть. А когда и вовсе, оборачивался лисом и с лисятами играл. Да и хвостатая его признавать свои начала. То на поле за мышами поведёт, то на реку за рыбой, то за зайцами.

Необычно было охотнику в шкуре зверя охотится. По-иному всё. А один раз забылся и чуть ошибку не совершил. Чуть мышь пойманную не съел. Но обошлось.

А лисята росли, добрели. Уже щенками окрепшими стали. Охотника с визгом встречали, да с разбегу прыгали на него, в пыли валяли. А ему самому и в радость. Да и в деревне спокойно, птица не пропадает больше. Только вот, голод страшный мучил и иногда забываться заставлял. Иногда уже и забывал мужик, что охотник он, а не лис.

Решил он, что дальше лисий хвост до беды доведёт. Спрятал его в сундуке и больше не надевал. Но, так и продолжал рыжее семейство подкармливать.

Как то утром проснулся охотник, а за окном шум. Мужики ругаются, кричат. У одного из них кто-то весь птичник обобрал. Кругом следы лисьи. Да петляют так, что непонятно, откуда пришла и куда ушла.

– Вот же тварь рыжая. Всё ей мало. – выругался про себя охотник. Пику схватил, да к логову плутовки. Осторожно подкрался, прислушался. В нору заглянул, а там только лисята. Нет самой плутовки.

Да вот лисята мужика как увидали, вначале ощетинились разом, а потом принюхались. Заверещали весело, да на мужика и прыгнули. Об ноги его тереться начали, скулить, нежно за руки покусывать, будто не смертельный враг он им, а самое близкое существо.

И как бы ни старался охотник внимания не обращать, как бы ни хотел себя заставить на пику лисят насадить, а не смог. Не лисами они уже для него были дикими, а будто детьми приёмными.

Со злости пику пополам о колено переломил и, в кусты забросив, ушёл. Лисята за ним хотели топать, да он их кое-как отогнал.

Домой злым вернулся, ещё засветло. Напился с досады и спать завалился.

Ночью встал по нужде, а в птичнике его как то не спокойно. Вроде куры его волнуются, гуси гам подняли.

– Неужели ко мне забрела, тварь ненасытная, неблагодарная. – выругался мужик и топор схватив, в курник свой. Да только дверь распахнул и чуть топор не выронил.

Хозяйничает в его птичнике староста. Кур в мешок собирает живыми, гусям шеи скручивает. А на ногах у него интересная обувка. Вместо подошвы на ней отпечатки лисьих следов из деревяшки вырезаны.

Как охотника староста увидал, так с перепугу на задницу, прям в птичье дерьмо под насестом и присел.

– А, ты. А я тут. А почему ты не на охоте?! Почему лису не ловишь? – выдавил из себя староста.

– Да вот, охочусь. На лисицу. Только попался лис. Жирный такой, хитрый! – заперев за собой дверь и покрепче сжав в руке топор прошипел охотник.

– Да ведь я. Ну. – забормотал староста. – Ну, прости меня. Ну, не хотел. Дела просто мои не очень, поправить хотел. На перекрёстке, в пяти днях пути, в трактире проигрался я. Вот курами и отдаю. Да ты не думай, я тебе всё возмещу. И даже поделюсь своим. Только не выдавай меня. А?

– Не выдавать? А что мы людям скажем? Куда птица пропадает? Им тоже всем возместишь?

– Людям? А пусть на лису думают. Я же вот, даже следы специально оставляю.

– Следы. Следы это хорошо. Только уже не верят люди. Следы твои петляют вокруг птичников, да пропадают. И псины следы не чуют. Давай так. Ты мне будешь раз в два дня курицу приносить свежую, а я никому и ничего не скажу. И сделаем так, чтоб следы на настоящие были похожи.

– А получится?

– А ты сейчас сам увидишь. Кур моих на насест посади обратно, да из дерьма вылезай. А я сейчас. – сурово сказал охотник и в хату к себе метнулся. Достал хвост лисий, да обратно в птичник.

– Вот. – протянул он хвост старосте. – Ты повяжи его вокруг пояса, да следами своими потопчись вокруг. Гуся возьми, перья раскидай. Потом топай к ручью, да только так, чтоб хвост по земле волочился. И перья не забывай разбрасывать, будто лисица гуся тащила. А у ручья хвост снимай и в воду бросай. Утром псин поведём, они до воды приведут. Такие следы на правду будут схожи. Но, смотри, про своё обещание не забудь!

– Да как можно. – обрадовался староста. – Раз в два дня тебе одна курица. И твоих птиц больше не трогаю.

– И остальных скромнее разоряй впредь.

– И остальных скромнее. Спасибо тебе. – поклонился староста и хвост лисий приняв, на пояс себе повязал.

Вдруг одежа на нём велика стала. Запутался в ней староста. Выбраться попытался, руками рубаху распутывая, да только вместо рук у него лапы оказались. С трудом разорвав рубаху, в клочья разорвав портки, начал староста метаться по птичнику.

Глядит, а охотника нет и дверь заперта. Только куры перепуганные вопят на жерде. И так, и этак выбраться из птичника пытался староста, а не получается. В дверь когтями царапать начал, а она не открывается.

Устал, запыхался, а тут ещё и голод такой напал, что живот сводит. Но, на счастье, не в яме сидит, а в птичнике. Еды сколько хочешь.

Выбрал староста себе гуся пожирнее, да вместе с перьями и костями его умял. Наелся до отвалу и уснул.

Утром глаза открыл и подумал о том, какой это чудесный сон ему приснился. Надо же, лисой во сне был. Но, как увидал, где находится, так и испугался. Слышит разговоры за дверью, слышит, как охотник народу говорит, что лиса поймал.

Хотел, было, староста закричать, что не лис он, что охотник обманом его заманил, да вместо голоса только тявканье вырвалось.

Как дверь открываться начала, так и решил староста, что кинется бежать в лес. Уж если быть лисом, то хоть живым. Да только успел он в щель шмыгнуть, как вилами в бок и получил. Завопил, заскулил и обмяк.

Хитрого лиса, который несколько лун людям птичники разорял, на показ всей деревне на главном пятаке подвесили. Только вот, не понятно людям было, зачем охотник хвост отрезал. А луну спустя ушёл охотник в лес налегке, лишь только хвост этот с собой взяв, и не вернулся. Но, птичники лисы больше не разоряли.

Невеста мертвеца

Собрала как то Умила, дочь шкурника нашего, ныне почившего уже, почитай, как двенадцатую зиму, девок на ночёвню. Ну а чего? Дело молодое. А то ведь, мужиками обзаведутся, детей малых наделают, и времени посплетничать даже не будет, не то, что бы, вот так, запросто, ночь пробездельничать.

Так вот, баню натопили, банника сбором ягодным задобрили, что бы в питьё да кушанье силу свою не напустил, да и заперлись на всю ночь. Парятся, вениками друг дружку по задницам пухлым стегают, смеются. А как разгорячатся, в предбаннике стол накрыт, квасок холодный, да выварка ягодная. Байки травят, парней молодых обсуждают, страшными историями про силу гнилую друг дружку стращают. Вот с историй этих и началось всё.

– А я вот ничего не боюсь! – говорит Умила, попивая с чарки квас. – Вот нет во мне страха с детства, как в пятилетнем возрасте на болоте с кимором повстречалась, когда с мамкой ползуниху собирали. Огромный, что слобень, смердящий как боров. Вот как вас вижу, так на него смотрела. А не тронул он меня, увидав, что не боюсь. Сила гнилая, она страх чует. А коль страха нет перед ней, и человек для ней как место пустое.

– Так уж и не боишься? – спросил кто-то из девок – Все боятся чего-то.

– А я не боюсь. Все боятся, а я нет. Вот на что хочешь, поспорим давай. Вот возьму, из бани в ночь и выйду!

– Выйти каждый горазд. – начали подначивать девки – А не застращает тебя, в чём мать на свет принесла, до ручья спуститься и камыш сорвать?

– А не застращает! – гордо заявила Умила, сбросила полотенце, да дверь на улицу и распахнула.

Смотрят девки, как та по тропе пошла с пригорка, да в темноте и растворилась. Ждут. Прошло время, а не возвращается. Кто-то переживать начал, говорить, мол, сходить бы надо. Да боязно всем. Вдруг слышать, звук шагов босых по земле влажной. Смотрят, идёт Умила, камыш в руке несёт. А в другой руке ткань разноцветная, золотом, да серебром блестит в свете луны. Идёт, улыбается, будто не к ручью в темноте ходила, а на празднике подарок получила.

Заперли девки дверь, да давай находку рассматривать. А Умила и рассказывает.

– Вышла я к ручью. Смотрю туман опустился холодный, ну будто мертвец надышал. Я аж кожей гусиной покрылась. Было уже, назад хотела, но уговор был камыш принести. Вошла в туман, а там и не разобрать, где тропа, где берег заканчивается и где вода начинается. На силу мосток нашла, да только сидит так кто-то. Показалось, будто мужик какой, а я в чём мать в этот свет принесла. Не страшно, но кто знает, что на уме у него? Спряталась я в траву, жду когда уйдёт. Продрогла так, что зубы стучат. А тот сидит, как на печи в хате, не шелохнётся, комара не пристукнет. Решила, тогда, я сама выйти, да потихоньку камыш и сорвать. Прокралась по мосточку, там где поросль поближе, дотянулась, сорвала. А сама на мужика того глазом кошу. Сидит, не шелохнётся. Будто спит. На наших не похож. Волосы больно длинные. Наши мужики так не отращивают.