Ведьмы Чёрного леса

Представила барыня, что коль ублажит как следует госпожу, то та её сама в Княжество это позовёт. Уйдёт она тогда от старого и толстого барина и будет жить как в сказке.

Ночь настала. Проводили барыню и госпожу в покои. А барин от любопытства, в щёлочку поглядеть решил. Смотрит и слюни с пола подбирает.

Скинула с себя госпожа платье и стоит в чём мать в этот свет принесла. Начала она барыню молодую ласкать, целовать. А та в ответ. Стянула госпожа с барыни юбку, да рубаху и улеглись обе на перину, ласкам предавшись. И так засмотрелся барин на это, что и не заметил, как дева лицом поменялась. Как на спине её шрамы от плетей и палок появились. А как понял это, сначала глазам своим не сразу поверил. Девка в опочивальне с женой его была. Та самая, у которой он с десяток лет назад мужиков убил, а саму её приказал мертвячинникам скормить.

Ворвался он в комнату, да остолбенел. Держит девка барыню перепуганную за волосы, а у горла нож. Смотрит на барина глазами, в которых огонёк жёлтый и говорит.

– Что ты мне сделал, тебе всё тоже возвращаю! Мужей моих убил. Так получай и себе горе. – одним движением резким отсекла она голову барыне и к ногам старика кинула. Закричал барин, а девки и след простыл. Как дым растворилась. Пока с мыслями собирался, слышит, а из опочивальни дочери крики. Охрану позвал, дверь выбили и застыли. Стоит девка голая, за глотку дочку барина держит и говорит.

– Что ты мне сделал, тебе всё тоже возвращаю! Дитя моё сгубил. Так получай и себе горе. – обратилась туманом девка. Обволок туман дочку барина и вихрем в окно и вынес.

Кинулись за ней, да вихрь быстрее. Над деревьями в сторону погоста и унёс.

Послал Власт погоню, да бес толку всё. Не догнать. Приказал схватить тех, кто ведьму сопровождать, да хватать некого. В спальниках только трупы истлевшие давно. Кинулись к сундуку с серебром, отворили комнату, а не сундук там. Гроб старый стоит, доверху костями набитый. Да и дроги, что золотом обшитые, похоронными оказались. Старыми, разваленными. А вместо слобней благородных три борова мёртвых, личинками кишащих.

Много дней прошло. Дочку барина так и не нашли. Лишь рубаху ночную, окровавленную, да драную принесли. И послал барин тогда гонцов, чтоб привели ему сечника вольного, что на гниль всякую охотится. Любые деньги заплатить готов, коль изловит ведьму. Долго ждали, но нашёлся один. Лицом смуглый, в плечах широкий. Глаза суровые, всякой твари видавшие. Родом был с востока, если по облику судить.

Вошёл в селение на рассвете. И столь вид грозный был у него, что псины под себя мочиться начали. Сразу к дому барина отправился и выяснять начал, что и как. Осмотрел и дроги похоронные, и гроб старый, что за сарай снесли. Опочивальни барыни молодой, да дочери барина.

– Зло ты над кем-то совершил, вот и приклеилось оно к тебе, как муха на мёд. Просто так не избавиться. Вернётся за тобой ведьма ещё два раза. Надо отогнать гниль эту от тебя. – говорит сечник. – Вели баню истопить. Буду тебя в бане розгами стегать, а ты кричать не должен, только вспоминать будешь, что ведьме сделал. Так мы связь вашу разорвать сможем. И вели всем мужикам своим, чтоб под баней охраняли, а коль закричишь ты истошно, чтоб в баню ворвались.

Так и сделали. Собрались все прихвостни, под баней сторожат. Лёг барин в бане на полок, потом обливается, а сечник его розгами бьёт.

Удар, и вспомнил барин, как вчера всё было, как Гоенёку голову рубили. Ещё удар, и перед глазами Зорько, которому он сам, потехи ради, голову с плеч снёс. Третий удар, и вспомнил старый Влас, как приказал тела к свиньям бросить, как головы несчастных с насмешкой Жилене отослать. Четвёртый удар, и встало перед глазами, как будто сие мгновение происходит, как Жилену он собственноручно снасильничал. Всё в деталях. И звуки, и запахи. Только, вот, на месте Жилены он сам, а позади кто-то пристраивается.

Услышали прихвостни, как барин завопил истошно, выбили дверь, ворвались и как каменные встали. Лежит барин, за полок руками держится, вроде и не связан, а как будто прикован кандалами невидимыми, что и двинутся не может. Глаза стеклянные, кричит истошно. А сечник сзади его насильничает и твердит. – Что ты мне сделал, тебе всё тоже возвращаю! Надо мной перед людьми своими надругался. Так получай и себе горе.

А как закончил, обратился Жиленной на краткий миг и, будто в пару банном, растворилась она. Только тогда охранники с места сдвинуться могли.

Почитай года три с той поры прошло, а Влас на грани умопомрачения всё это время жил. В каждом враг ему чудился. Да так, что приказал он всех, кто в селение войти пытается, немедля головы лишать. Сам в тереме заперся и трясся, дальше двора своего ногой не ступал. Ворота всегда заперты. Помнил о том, что ещё раз ведьма должна явиться. Но, уверен был, что теперь не подступится.

Вышел он как-то ясным днём на крыльцо, а его кто-то за рукав потянул. Обернулся, старуха дряхлая, нищенка. Осерчал Влас на стражу, что всякую шваль во двор против наказа его впускают, хотел было пнуть бабку, а та тряпки сбросила и встала перед ним Жиленной.

– Что ты мне сделал, тебе всё тоже возвращаю! Хату мою спалил и рассудка лишил. Так получай и себе горе. – обратилась девка пламеницей и пошла плясать по терему. Быстро огонь терем охватил, а потом и на всё селение кинулся. Спалил, правда, только дома прихвостней барина. Хаты простого люда не тронул.

После этого случая старый Влас ума и лишился. Не осталось у него ничего, и никто за него не готов был идти. Бродил по округе, объедки подбирал, а как-то зимой и умертвился в холода. По оттепели только нашли кости, мертвячинниками обглоданные.

Как кузнец жену подозревал

По пустой грязной дороге телепался себе Гойко, замешивая лаптями глину. Дабы не упасть, опирался он на самодельный посох, из ветки берёзовой сделанный. Путь его был долгим и лежал к хутору, что местные называли «мутным». Название таковое было, или от того, что стоял он на островке среди болот, и зачастую, даже в солнечный, погожий денёк его в тумане видно не было. А может и потому он «мутным» был, что по округе силы гнилой замечено много было. Вроде как не вредила она никому, особливо хозяевам хутора так и вовсе, по слухам, по хозяйству помогала. А может, просто у страха глаза велики и врут всё люди. В одном точно было известно, живёт там старый ведун, Всевидом зовут. Вот к нему у Гойко и был вопрос очень важный.

Уж несколько дней он был в дороге, ноги сбил себе. И вот только сейчас в туман вошёл. Шагает себе осторожно, опасаясь провалиться в кювет. Перед собой, то, на вытянутую руку мало чего видно. А тут, ну как назло, топот навстречу, будто стадо слобней дикое несётся. На край дороги отошёл путник и замер, как бы его не столкнули. Глядь, а из тумана маленькая повозка показалась, а в неё кабанчик чёрный запряжён. Маленький на столько, что семье из трёх человек на один ужин. Ножками перебирает, похрюкивает. А в самой тележке мужичок сидит роста невеликого.

– Мил человек, куда ты путь держишь? – спрашивает мужичок, кабанчика остановив.

– Да вперёд иду, с ведуном Всевидом потолковать надо. – отвечает Гойко.

– Хорошее дело, только ты не в ту сторону шагаешь. Хутор мутный в другой стороне.

– Да как так? Я ж с той стороны иду.

– Э брат, ошибаешься. Ты в туман как вошёл?

– Да как все, как нормальные люди. Шёл-шёл, и вошёл.

– Вот и ошибка твоя. Так ты три дня по дороге будешь идти и на то же место, откудава в туман вошёл, вернёшься. Тут место своенравное. Хочешь на Мутный хутор попасть, в туман надо спиной вперёд входить и на солнце смотреть. И идти так, пока солнце за туманом не спрячется. Прыгай на возок, подвезу я тебя. Сам туда еду. Старику Всевиду сахар свекольный везу.

Удивился Гойко делам таким. Никогда он про такие особенности тумана не слыхивал. Сел на возок, а сам думает, как этот кабанчик вытянет груз такой по глине сырой. Да только подумать успел, как наездник поводьями щёлкнул, присвистнул, да как кабанчик весело хрюкнул и рванул с места так, что шапку со странника ветром сорвало.

– Стой, Шапку обронил! – Кричит Гойко.

– А что ж ты не держал её? В обратный путь за ней сейчас половину дня ехать. На обратном пути заберёшь!

Несёт кабанчик повозку, аж ветер в ушах свистит. Как кочка под колесо, так Гойко руками за воз хватается покрепче, как бы ни свалиться. Недолго мчались. Вырвались на островок из тумана, как пробка из бутыли, тут кабанчик и присмирел. Смотрит Гойко, а тут солнце. Трава зелёная, яблоки зреют за изгородью. А ведь по всему чернолесью осень уже, даже снег мокрый бывает. А тут, ну будто лето в самом разгаре. И народу много. Кто скот гонит, кто сорняк рвёт, кто дрова колит. Только странные все.

– Добрый человек. А что это за место такое, странное? – спрашивает Гойко.

– А это и есть Мутный хутор. Посреди болот он спрятан, туманами сокрыт. Пар болотный от холодов его защищает вокруг. Под самим островом ключи горячие бьют, землю греют. Всё тепло вверх поднимается, там пар и разгоняется. Всегда тут солнце. Остров, где всегда лето, такой вот получился. Живут тут и люди обычные, и сила гнилая.

– Живут, и не враждуют?

– А чего им враждовать? Они тут, почитай, живут с тех самых пор, как небо упало. Каждому всего хватает, делить нечего. Научились в мире жить, хоть и по сей день не всегда друг дружку понять могут. Но, всё равно, как одно племя. Друг за друга встанут, коль беда какая. Да вон, смотри сам!

Смотрит Гойко, и вправду. Девка молодая, с косой до земли, вёдра с водой тащит. А ей наперерез кимор, вида отвратного, мчится. Подбегает, лапами зелёными, когтистыми вырвал вёдра из рук и понёс. А девка та, рядом. Идут, беседуют, как друзья хорошие. Кимор что-то булькнет на своём, девка смехом зайдётся, на людском ему отвечает.

Смотрит дальше Гойку. Мужики крышу ладят, а тварь какая-то, про каких он и не слыхивал, на огромную рыбу с руками похожая, им брёвна подаёт. А в саду яблоки детишки собирают, а среди них и кики малые, и ещё не пойми кто.

А на встречу девочка идёт. Ну, просто куколка, коль не глаза полностью белые, как молоко. Мимо воза прошла, возничему рученькой помахала, улыбнулась. Да вот только как улыбнулась, из-за зубов как будто хоботок высунулся, на конце раздвоенный.

Увидал возничий удивление в глазах Гойко и объяснил, что эта девочка из народа, что белоглазыми называют. Их ещё кровоедами зовут. Ну, от того их так зовут, что кровь они пьют.

Остановилась телега у хаты одной. Слезли оба с воза. Гойко помог мешки с сахаром снять, да на место, указанное, уложить. Поблагодарил его владелец кабанчика.

– Вот, – говорит – в этой хате Всевид и проживает. Ты заходи в сени, очередь займи. Он быстро тебя примет. Потом побродить можешь, погулять. А коли назад соберешься, так я вон у тех хлевов буду. Главное, выехать на закате, чтобы путь коротким был. Нам же ещё твою шапку подобрать нужно.

Вошёл Гойко в сени, а там трое сидят. Один, вроде как обычный мужик. Бородатый, взгляд суровый. Сидит себе, тряпицу какую-то в руках от задумчивости переминает. Вторая – бабка старая. На сотню лет выглядит. А третий парень молодой, с глазами жёлтым искрящими, да рогами на лбу. И вот бабка эта, как с соседом, с парнем этим рогатым болтает. О простом спрашивает, как детки, как жена, уродилась ли капуста. А тот, всё также просто отвечает, рассказывает, как вот с сыном рыбу ловили.

Увидали Гойко, на лавке все разом подвинулись, присесть предложили. А как все в свою очередь в хате побывали, так и сам Гойко вошёл.

Смотрит, а на лавке сидит обычный старик, горох перебирает. Поклонился ему путник и разговор начал.

– Пришёл я к тебе дедушка за советом. Народ в лесу толкует, что ты про силу гнилую всё ведаешь. А у меня как раз дело по этому поводу. Сам я кузнец, вдовец. В том годе во второй раз женился на девке, что в базарный день мне встретилась. Да только люди толкуют, что жена моя – ведьма настоящая. Да и сам я за ней такие дела странные подмечать стал. Научи меня, дедушка, как распознать ведьму в жене моей.

– Что ж она тебе такого сделала, что ты её в ведьмы записал? – спрашивает старик.

– Мне то, пока ничего. Но, вот соседу моему…. Он то, мужик на баб падкий. Как-то начал к жене моей, Жилене, знаки всякие оказывать. И даже, как бабы говаривали, домой ко мне захаживал, пока я на кузне был. Как узнал я, хотел в морду ему дать. Злой, ворвался я к нему в хату, а он сидит, горючими слезами обливается. Говорит, что да, есть за ним злодейство, кается. Но ведь и сделать ничего не успел. Только за титьку схватил, а Жилена, с улыбкой что-то шепнула, за отросток окаянный схватила его и всё, обвис, как не рабочий. И как не пытается, а не происходит вообще ничего.

А соседка наша, Краса. Муж у неё брагой себя загубил ещё года три назад, умом поплыл. А она, девка молодая ещё. Как-то на празднике, в шутку, аль в серьёз на хмельной ум, сказала, что мне вторую в жёны взять нужно, и, мол, она и не против второй быть. Так, теперь, стороной меня обходит. Стоит только взглядами встретиться, несёт её потом и спереди, и сзади по два дня. Как воды гнилой напилась.

Ну и это не всё ещё. Перенёг, сын рыбака нашего, к бутылке прикладываться мастак. Как-то, на голову хмельную, в колодец помочился. Так всё, пить бросил. Крепче воды ничего в рот не берёт. Говорит, любое вино на вкус и запах мочой становится, стоит только пригубить.

– Ну, так, а ты сам чего так взбеленился? Или тебе чего сделала, Жилена твоя?

– Мне то? Да мне-то ничего. Даже, напротив. Сколько женат, в кузни ни разу не обжёгся, а железо всегда как масло талое под молотом, материал не порчу. Да и жар как своей жизнью живёт. Я утром в кузню, а жар уже такой, что и меха теребить не нужно. Только вот, боюсь я.

– Чего же ты боишься?

– Коль ведьма она, боюсь. Вдруг, когда случится, застукает меня с бабой какой. Так ведь может хворь навести, как соседу моему, а то и посерьёзнее чего. Да и народ шушукается, неприятно мне.

– Так, а если узнаешь ты правду, что изменится?

– Ну, коль не ведьма она, ничего и не изменится. Всё также любить буду. А тому, кто глупые сплетни распускает, я ведь и в морду дать могу.

– А если ведьма?

– Тут, дедушка, сложно. Ну, негоже человеку с силой гнилой водиться. Прогоню, от беды подальше.

– Эвоно как у тебя всё просто да складно. Всё наперёд продумал. Молодец! – протянул старик, пересыпая отобранный горох в миску. – Ну, так и быть, помогу я тебе.

Старик вышел из хаты. Осмотрелся Гойко. Хатка не богатая, но поживиться можно было бы. На стене зеркало, размером в колесо от телеги, само по себе ценность редкая. А это ещё и в оправе серебряной. Безделицы всякие на окне стоят. Может и не ценные, но мастерски выполнены, работы не местных мастеров. Такие штучки и продать можно, и в подарок девице, что бы ночь с тобой скоротала. Посмотрел, полюбовался. А тут и старик возвратился, в руках бутыль принёс.

– Вот, возьми! Но, не спеши открывать. Отправляйся домой и дождись полнолуния. Как луна полная на небе встанет, выйди на улицу, разденься догола, задержи дыхание и вылей себе на голову всё до капли. Так ты невидимым станешь. Только ведьма тебя увидать сможет. Вот и проверишь, жена твоя ведьма, али нет. Но помни, как правду узнаешь, дороги назад уже не будет. Жене или доверять нужно, да верным мужем быть, или вовсе не жить вместе. А коль сомнения одолевают сейчас, да мнение люда тебя волнует, так и потом, даже, если не ведьма она, одолевать будут. Коль сможешь воздержаться от проверки, не лей на себя то, что в бутыли, а брось на землю, чтоб разбилась. Живи по чести, да жене доверяй. Это уж, куда вернее будет.

Призадумался Гойко, поблагодарил старика и вышел из избы. А старый Всевид к зеркалу подошёл, подышал на него, чтоб на поверхности пар образовался, да пальцем символ какой-то начертил. Замерцало зеркало, словно рябь на воде, да вместо стариковского отражения девица явилась.

– Здравствуй, дедушка. Ну как, добрался мой до хутора твоего? – спросила девица.

– Здравствуй, Жилена. А куда ж ему деваться. Добрался. Я за ним и мужика нашего отправил, чтоб проводил.

– Так что? Чего рассказал? Чего хотел?

– Подозревает тебя. И не столько силы твоей боится, сколько того, что супротив тебя совершит чего и накажешь. Дал я ему мочу хорьков. Ежели придёт голым и вонять от него будет, притворись, что не замечаешь его. А там уж сама и решай, нужен тебе мужик такой, али нет.

Не знал Гойко, что ведьмы, хоть с силой гнилой и дружат, но от людей их только особые способности отличают. Всё, что людям не вредит – ведьме навредить не может. Всё что ведьме навредит – навредит и простым людям. Распознать ведьму можно только за руку поймать, когда она творит чего. Даже сечникам вольным, кому заказ на улов ведьмы поступал, часто и разобраться не могли. То обычную бабу схватят, а то ведьму за обычную бабу примут.

Коль знал бы Гойко об этом, да жене своей доверял, да помыслов не имел левых, не случилось бы ему столь долгий путь ногами топать. Но, путь то, тот, чего? Ходить – не работать. А вот то, что опосля с ним приключилась…. Ну да ладно, это дальше.

– А звать то, как тебя, извозчик? – спросил Гойко мужичка, что запрягал кабанчика в повозку, ласково с ним бормоча.

– Меня-то? А меня-то звать и не надобно. Мы люди свободные, сами приходим, когда нам надо и куда нам надо. Там морковка, на пеньке, слева, подай, если не трудно. – извозчик указал в сторону, где лежала связка свежей моркови – А коли тебе имя моё интересно, так оно и не скажет тебе ничего. Да и сам я им уже так давно не пользуюсь, что и подзабыл. Так и называй, извозчиком. Меня так много кто называет.

– Так как нам через туман быстро пройти?

– Через туман-то? Да так же, как и сюда пришли. Сядем на возок, да помчим. Тут, главное знать, когда в туман входить. А то ведь и заблудиться можно. Дорога то одна, но места тут своенравные. Несколько дней можешь брести в одну сторону, а вернёшься обратно. А может и вовсе, сгинешь. Ты, главное не бойся. Я тебя быстро доставлю. Вот, только заката дождёмся.

Ждать недолго оставалось. День к вечеру склонялся и извозчик, погрузив пожитки на телегу, пошёл вперёд, ведя за собой под уздечку кабанчика. Тот послушно перебирал маленькими копытцами и весело похрюкивал, дожёвывая морковку. Подойдя к границе, где заканчивалось лето и начинается туман, извозчик развернулся к белой мгле спиной. Точно также поступил и Гойко. Оба стояли и смотрели на хутор. Жизнь тут кипела. Кто-то загонял скот в хлев, кто-то топил баню. Дети, как и положено детворе, носились как оголтелые.

Лишь только солнце коснулось крыш домов, как извозчик схватил спутника за рукав и сделал шаг назад, в туман. В одно мгновение хутор скрылся, а всё вокруг затянуло белой пеленой. От летнего вечера не осталось и следа. Всё вокруг было промозглым и холодным, будто уже началась зима.

– Ну, вот и всё! Садись и поехали.

– А шапка моя. Я не помню, где обронил… – заволновался кузнец – Хорошая была, соболиная. Мне её жена покойная пошила.

– Не переживай. Дорога одна, глаз у меня острый. Найдём её! – задорно ответил извозчик, хлестанул кабанчика уздечкой и свистнул. Маленькая животина встряхнула рыльцем, весело хрюкнула и рванула с места, что молния.

Схватился Гойко обеими руками за телегу, выпасть опасаясь. Вокруг ничего не видно, а в ушах только свист ветра. Брызги от копыт в лицо бьют, но утереться не получается. Только видит кузнец, как спутник его присматривается к чему-то впереди, затем через край телеги преклонился и схватил.

– Вот шапка твоя! Даже и не запачкалась.

Схватил кузнец шапку свою, а она сухая и тёплая, ну, как только что с головы его слетела. Вот ведь, чудеса.

Недолго ехали. Взвизгнула скотинка, и что пробка из бутили, из тумана вырвалась. Тут и встала как вкопанная. Протёр глаза свои Гойко, а вокруг снег. Зима пришла.

– Ну, спасибо тебе, извозчик. – говорит кузнец – Чудесным образом ты меня домчал. Ногами я бы день, а то и не один, грязь лаптями месил. Ну, тебе назад, а мне впереди дорога дальняя, дней пять по такой погоде до деревни по лесу топать.

– Чего это? – отвечает извозчик – Туман то, какой густой был. Он нас до деревни твоей и вывел. Вон она, виднеется. К ночи жену обнимешь, ужином домашним насладишься, да постелью тёплой.

Поглядел Гойко, и, правда, деревня его недалеко. Трубы печные дымят.

– Да как же это так получилось? Я то, пешком, сколько дней по лесу шёл… – повернулся он к извозчику, да только нет его, нет кабанчика с возом. Ну, как растворились в воздухе. Лишь клубы тумана на том месте от земли вверх поднялись.

Идёт кузнец к деревне родной, а самого сомнения одолевают. Всё в голове мысли о том, как Всевид наказ дал, что доверять жене надо, а слухам людским слепо верить не следует. Остановился, бутылку достал. Хотел уже бросить её. Да остановился. А вдруг не слухи, вдруг взаправду. Да и чего скверного в том, что он правду узнать хочет. Коли не ведьма, жить будут, как ничего и не случилось, все сомнения прочь. А ежели ведьма, ну, может и не погонит он жену, но осторожнее будет. Да и вообще, следить сможет, чтоб вреда она соседям не делала.

Спрятал бутылку за пазуху и в деревню вошёл. Да к хате своей подойти не успел, как на него бабка Ярка налетела, да чуть лопатой по спине не пригладила.

– Явился, значит? – заверещала старуха – Пока ты по лесу шлялся, лахудра твоя по мужикам бегает. Сама вдела. А как узнала она, что застукала я её с охотником пришлым, так силой неведомой в муть отхожую меня окунула. Вот ты не веришь, а я говорю, ведьма жёнушка твоя! Ведьма! Гони ты её, пока беды не случилось. Да вон, охотник тот, пришлый, и сейчас у неё дома. Беги, под одеялом, тёплыми застукаешь.

Выслушал кузнец бабку Ярку, да домой бегом. Настроен был на разговор с женой, да видно, и драка будет и скандал. Ворвался, и картина перед глазами. Сидит на скамье жена его, Жилена, да уток диких щиплет. А за столом, квас попивая, брат Гойко родной. Охотник он, живёт в деревне по соседству, в трёх днях пути. Оказалось, охотился и забрёл в места эти. Набил дичи столько, что домой по снегу не дотащить. А тут как раз и придумал, кому часть оставить. Брату родному, да жене его новой. Вот и с женой брата заодно познакомился.

– А что же бабка Ярка там страхи рассказывала? – спрашивает Гойко.

– Да, какие там страхи? – отвечает Жилена – Она же, бабка хитрая, да жадная. Смотрю, а она ещё по сумеркам утренним из нашего курятника крадётся. Яиц набрала. Её то, куры не несутся. Озирается украдкой, ну как вор опытный, следов не оставляет. Ну, я возьми, да собаку спусти. Та, от испугу, в место отхожее наше да вбежала. Эх, говорила я тебе, муженек, доску на приступе замени. Гнилая доска совсем. А ты всё потом, да потом. Вот и провалилась Ярка. Там то, не глубоко, по грудь всего. Но, пока барахталась, все стены замазала, и даже потолок. Так что, с утра тебе, муж любимый, новое место отхожее копать. А старое сломай, сожги и засыпь яму. Давно уж пора.

Посмеялись все, да спать легли.

Луну спустя зима в самый мороз вступила. А в такие морозы чем ещё по вечерам заниматься? Разве только с мужиками по кружечки бражки выпить, за жизнь поболтать, да по хатам. Вот в один такой вечер и случилась перепалка.

Сидели мужики на кузни у Гойко, распивали. Да, как водится, про баб своих, да чужих, языками чесали. У кого в готовке лучше, у кого в шитье, а у кого и в любовных утехах. Вот как за любовные утехи беседа зашла, сосед как взбеленился. Подскочил, кружку опрокинув. Пальцем в Гойко тычет, а у самого аж слюни брызгают в разные стороны.

– Ведьма, баба твоя! Ведьма! Она и облик столь привлекательный имеет, что бы мужиков воли лишать и соблазнять! Вот все вы думаете, что это я к ней пришёл, и отворот-поворот получил? А не так это было. Воли она меня лишила. Себя не понимал, ноги сами повели. А как пришёл, глаза туманом застилает. Я то, руками потянулся, а она меня хвать и нашептала. И теперь всё, нет силы мужицкой. Ведьма она! Ведьма и шлёндра!

Только договорил он это, как в морду кулак кузнеца и поймал. Перевернулся через лавку, затылком ударился. Вскочил, головой труся, тут и драка началась. Хорошо, что мужики растащили и оба только синяками отделались.

Начали мужики успокаивать. Одни говорят, что стручок повял, от того, что часто по бабам мужик бегал, да бывало, от мужей голиком зимой огородами уходил. Вот и приморозил где, застудил. Другие не исключают, что и вправду Жилена ведьмой может быть. Шутка ли, неизвестно про неё ничего. Встретил Гойко её на ярмарке в базарный день, и всё, сразу свадьба. Ну, как охмурила.

Разозлился кузнец, да выставил на стол бутыль. Сам от злости ногами на стол и влез.

– Вот, мужики. Дал мне это ведун старый и научил, как пользоваться. Дождаться надо мне полнолуния. Как луна на небе встанет, смогу я проверить, ведьма она или нет. И, коли не ведьмой окажется жена моя, с каждого из присутствующих по бочонку пива.