Общество с ограниченной ответственностью

– У вас? И долго?

– Пока все не уляжется. До зимы как минимум.

– До зимы?

– Да, до зимы. А там видно будет.

– До зимы… – ошеломленно на автомате повторил Саша.

– Зима – это когда холодно и сугробы, – уточнил Гарик и зло посмотрел на Сашу. – Кровь на тебе, братишка. Из-за тебя люди погибли!

Зима

Саша с наслаждением пил горячий ароматный чай из крышки термоса и жевал бутерброд. Изо рта шел пар. Было холодно, кругом сугробы. Зима. Все, как и предсказывал Гарик. Прошло меньше полугода, но Саша сильно изменился. Он похудел, осунулся, отрастил бороду и длинные волосы. Стал похож на неухоженного батюшку из богом забытого прихода.

– Саш! – крикнула Лена откуда-то из-за ограды. – Я еще там посмотрю – может, там?

– Давай, давай, я тут жду, – ответил Саша с набитым ртом и снова откусил бутерброд.

Если внешне он сильно изменился, то внутренне не очень. В нем, правда, стали происходить непонятные процессы, что-то бурлило, бурлило, но так и не оформилось. После всех этих приключений его прессанули по полной программе: и кровь на нем, и отвечать они за это будут, и отрабатывать до конца жизни. И вообще. Страшно вспоминать. А потом дядя Миша куда-то уехал, потом и Гарик пропал. Наверное, на родину вернулись, в горы. Ване было по большому счету наплевать на Сашу. Когда был сезон, они работали вместе. Саша был на простых поручениях: подай, принеси, пошел на фиг. Рабочих рук не хватало, он даже Лену привлек. Хоть дядя Миша сказал до зимы сидеть, но, как только он уехал, никто его особо не держал. Тем не менее Саша отдал ключи Артему, а сам перебрался на ферму. Спокойнее, на всем готовом. Артем какие-то деньги закидывал за квартиру (она ему нужна была для встреч с Олей) и рассказывал о расследовании, о допросах. Сначала с ужасом, потом со смехом. Где-то месяца через три стало понятно, что они в безопасности.

Первый раз что-то шевельнулось в душе, сильная эмоция, где-то месяц назад. Саша, переезжая, забрал из квартиры вещи и так, до кучи, прихватил тяжелый старый альбом с фотографиями.

Как-то вечером он сидел и рассматривал фотки из прошлого. Многие были даже черно-белые! С первых страниц на Сашу смотрели младенцы, лежащие как попало, но почему-то все голые. Чьей-то заботливой рукой они были аккуратно вклеены и подписаны. «Машенька, 1,5 мес.». Похожий на большую куклу младенец лежал на животе и абсолютно безумными глазами смотрел в объектив фотоаппарата. «Сестра, что ли, моя двоюродная? Та, которая спилась и ее грузовик переехал?» «Коленька, 2,5 мес.». Еще один родственничек. «Лиза, 3 мес.». Эту он вообще не знал. «Сашенька, 1,3 мес.». «Неужели это я?» Саша присмотрелся. Какой хорошенький! Чистая, светлая улыбка, одухотворенный взгляд. И даже зуб торчит! Остальные были беззубые. Он явно выделялся из общей массы. Замелькали фотографии прожитой жизни. Ясли, детский сад, школа. Где-то на них была мама, с любовью смотревшая на сына, где-то он один, уже узнаваемый, приятный такой. Отдельно шли общие ежегодные фотографии из садика и школы. Саша с удивлением обнаружил, что Лена и в садике была с ним в одной группе. Она и тогда была очень похожа на себя сегодняшнюю. На всех фотографиях сидела почему-то на первом ряду, с двумя бантами и открытым ртом. На последней фотографии из школы, в год, когда он бежал в Крым, на обороте были пожелания ребят из класса. Тогда так было принято. Лена нарисовала сердечко и написала стишок:

«Что пожелать тебе, не знаю,Ты только начинаешь жить.От всей души тебе желаюС хорошей девушкой дружить».

Да уж. Хорошо было бы, конечно. Саша перевернул фото и повнимательней посмотрел на Лену. Она стала больше, рот закрылся, но вид у нее все равно был глуповатый.

Дальше мелькали какие-то лица, родственники. Саша медленно листал страницы альбома все дальше и дальше. В памяти всплывали события давно минувших дней. Мама стоит в халате у их старого дома, держит на руках кошку, пушистую, с белым пятнышком на манишке. Саша даже помнил, как эту кошку звали! Лушка! Как-то она родила котят, мама оставила двух, а остальных утопила. Обычная практика! Покидала плачущие мяукающие комочки в пакет, вытряхнула в бочку с водой и закрыла крышкой. Маленький Саша через какое-то время незаметно прокрался к бочке и открыл крышку.

Два обреченных слепых котенка молча плавали кругами, борясь за жизнь. Остальные уже утонули.

– Саша, а ну, закрой, иди сюда, кому сказала! – Мама была достаточно строгая.

Саша закрыл и подошел. Но эти котята почему-то остались в памяти.

Под конец фотографии были просто свалены в кучу. Видно, некогда их было клеить, жизнь изменилась. Мама сражалась за выживание. Страна рухнула, начались сложные времена. Совсем не было времени! Саша помнил, как мама приклеила прямо на календарь популярный в те годы плакат. Цапля глотает лягушку, головы уже не видно, из клюва торчат только руки и ноги, или что там у лягушек. Передними руками лягушка из последних сил сжала цапле горло. Типа «хрен проглотишь». Сверху надпись: «Никогда не сдавайся!» Очень символично, что мама приклеила этот плакат на календарь. Все дни смешались, время тогда сжалось и пошло быстрее. По ощущениям.

– Я как та мышка, которую бросили в крынку с молоком, она гребла, гребла, сбила из молока масло и выбралась наружу, – мама говорила на полном серьезе.

Может, она и считала себя такой мышкой, но Саше она сейчас казалась слепым котенком, брошенным в бочку с водой на верную смерть. Запутавшаяся, уставшая. Не разобравшаяся толком в жизни. Родила его вне брака, непонятно от кого, связалась с бандитом, а его закинула подальше с глаз долой, в Крым к бабушке, деньгами откупилась! Мышка!

Саша почти перебрал все фотки, и вдруг в глаза бросилась яркая цветная фотография. Красивая смеющаяся девушка, юная и стройная. Такая счастливая в этом текущем моменте. В летнем легком платье, в белых босоножках, с букетом полевых цветов в руках, она стояла на возвышенности и улыбалась, сзади море сливалось с небом. Мама? Он понимал, что это мама, но такой ее никогда не видел, не застал. И эту фотку не видел – может, пропустил. Какая она тут красивая и счастливая! Он перевернул фото в надежде прочесть что-то типа «Ялта-82», какую-нибудь стандартную подпись, и с удивлением увидел стихи. Мелким красивым маминым почерком:

Девушка пела в церковном хореО всех уставших в чужом краю,О всех кораблях, ушедших в море,О всех, забывших радость свою.Так пел ее голос, летящий в купол,И луч сиял на белом плече,И каждый из мрака смотрел и слушал,Как белое платье пело в луче.И всем казалось, что радость будет,Что в тихой гавани все корабли,Что на чужбине усталые людиСчастье свое наконец обрели.И голос был сладок, и луч был тонок,И только высоко, у Царских Врат,Причастный Тайнам, – плакал ребенокО том, что никто не придет назад.

Что это еще за стихи? Пушкин, что ли? Не сама же она? Почему она их тут написала? Что значили для нее эти слова? Почему не «Ялта-82»? Или что-нибудь типа, как Лена, «я поэт, зовусь я Светик, от меня вам всем приветик». И он вдруг понял, что совсем не знал маму и никогда не хотел узнать. А теперь никогда и не узнает!

Как она превратилась из этой счастливой красивой девушки в ту, которую он помнил? Как она оказалась здесь, так далеко от своего любимого дома, от моря и солнца и того прекрасного летнего дня? Что она забыла в этом промышленном городе, где все так серо и уныло, где практически не бывает лета, зато зима длится вечно? Одна, с ребенком, среди бандитов, разрухи и нищеты 90-х.

«Девушка пела в церковном хоре». Он совсем не знал ее. И никогда не любил. Только пользовался, требовал… Кем она была?.. Кем могла бы стать, если бы не все это… Что-то стало подниматься внутри, что-то глубокое, скрытое, ком подступил к горлу, но он тут же захлопнул альбом, и все погасло.

Больше ничего похожего не было. Спустя какое-то время он опять взял фото, но ничего не почувствовал. Смотрел, перечитывал стихи – нет, ничего, никаких ощущений.

Но он пошел дальше – нашел в сводках криминальных событий данные людей, которые погибли при их налете. Начал искать их в соцсетях. Александра Степановича не было, а вот Максим был. И в «ВКонтакте», и в «Одноклассниках». Фоток немного, но можно было понять, как он жил. С ружьем на снегоходе, в компании друзей у горящего огня, с женой в Сочи у олимпийских колец. В ленте событий висело объявление, как шлагбаум, прервавший его путь… «Прощание состоится…», дата, время, какие-то комментарии, соболезнования, угрозы: «Мы найдем, кто это сделал» и т. д. и т. п.

Саша без труда зашел на страничку жены. Тут фотографий побольше. Много банок с солениями, какая-то еда, фото природы, елка с шишками, те же примерно фото из Сочи. Фото Волги.

Видно, где-то они на природе жили, не в городе, может, база отдыха, но точную локацию он не мог определить.

Хотелось испытать какие-то эмоции, как тогда, в ночь перед штурмом, или как от фотографии с мамой. Хоть что-нибудь!

Он прислушался к себе. Нет, ничего. Он стал сознательно вспоминать тот день, чтобы что-то почувствовать. Как замершую машину пытался завести, стал крутить стартер.

«Кровь на тебе, братишка. Из-за тебя люди погибли!»

Гарик, они мчатся по городу. Чувство вины? Сожаления? Нет, тишина.

Фотография в «Одноклассниках» – Максим с женой, рядом девочка. Может, дочка их? У них, наверное, дети были. Жить и жить бы еще, да?

Ну, давай, давай, заводись!

Нет, никаких эмоций… Вообще пофиг!

Замершая душа так и не завелась. Был у него шанс, но он его упустил.

– Нашла!! – закричала Лена откуда-то издалека. – Иди сюда быстрее!

Они были на кладбище, пытались найти могилу Сашиной мамы. Дядя Миша, когда уезжал, велел ему навестить маму.

– А как найти-то ее?

– Как входишь, сразу направо чеши, до елки, а там налево, третий прогон или четвертый. – Дядя Миша задумался. – Найдешь, короче.

Саша клятвенно пообещал, что сходит, но знал, что не пойдет никуда.

Потом вещи забирал – вышла вездесущая соседка:

– Навестил ли мать-то, Саш?

– Да нет пока. А как найти-то ее?

– Дак это, как входишь, левее сразу забирай, – соседка махнула почему-то правой рукой и в правую сторону, – до мусорного бака, а потом налево после него.

Саша растерялся.

– А у вас где левая рука? А где правая?

– Дак там же, где и у тебя, умник! Ты что думаешь, я как-то по-другому устроена? Ох любила она тебя, Сашка, ох любила!

Соседка достала носовой платок и начала сморкаться. Она вроде и в прошлый раз сморкалась. Походу, у нее хронический тонзиллит.

В общем, Саша опять никуда не пошел. Потом эта фотка. Эмоции. Потом Лена привязалась. Она хотела бабушку навестить. Ну, пришлось.

Ехали они на автобусе, и очень долго. Лена собралась, как в поход, с термосом и бутербродами. Да еще и сына своего взяла. Того самого, с глистами.

– Его никто не берет, приходится с собой везде таскать, – объяснила она Саше. – Машку с Данькой с руками оторвут. Тетя моя даже просит Данюшку с Машуткой привезти. А этого… не-е-е, не берут, он такой у меня, ой, такой, конечно, в кого он у меня такой, вот скажи, Саш? Я вроде нормальная. Муж, конечно, придурок был, но не настолько же!

Саша так и не понял, что же с Ваней не так, – обычный ребенок. Молчаливый такой. Ходил за ними как хвост. И всё молча.

Но поскольку не зря же его никто не хотел брать и вопрос с глистами оставался открыт, Саша старался к нему близко не подходить.

Могилу мамы они не нашли, не нашли и Ленину бабушку. Лена все сокрушалась:

– Вот здесь же была, я точно помню, здесь! И где же она?

– Весной найдешь, поехали домой.

Но Лена не сдавалась. И вот нашла.

Саша медленно подошел к месту, откуда кричала Лена, и очень удивился. Огромная стела из гранита и мрамора возвышалась над всеми остальными захоронениями, рядом стояла Лена и собиралась плакать.

Это что же, бабушка ее? Кем она была при жизни? Генеральным секретарем ЦК КПСС?

Саша обошел обелиск и увидел на нем здоровенного парня на фоне черного мерседеса. Явный бандит. Глаза злые, колючие. На шее цепь. В руках борсетка. А в борсетке, наверное, оружие. Типичный душегуб. Типа Гарика.

– «Догорит прощальная свеча,И глаза наполнятся слезами.Трудно жить на свете без тебяИ поверить в то, что ты не с нами»,

– Саша прочитал вслух надпись на плите. – Это кто, Лен?

– Так это ж Толик, одноклассник наш, которого в мерседесе взорвали, он на фоне его стоит.

– Да-а-а, жалко мерседес. Поехали домой, я замерз.

– Мам, я писать хочу, – неожиданно сказал Ваня и потянул Лену за руку.

Саша поймал себя на мысли, что впервые услышал его голос.

– Ну вот, я ж тебе говорила! – обратилась Лена почему-то к Саше, потом зло посмотрела на сына. – Вы посмотрите на него! Писать он хочет! Это на кладбище-то! Терпи до дома!

– Но я очень хочу, – Ваня жалобно заскулил.

– Оставь свои хотелки до дома, – строгим голосом сказала Лена. – Давай-ка поешь вот лучше, сразу легче станет. Саш, дай бутерброд и чаю налей, пожалуйста, – добавила она через паузу.

Саша на автомате глотнул из кружки, допил. Потом потряс термос, но там тоже чая не оказалось.

– Ты что, весь чай выпил?

– Ага, вкусный чай. – Саша полез за бутербродом. – На вот, ешь.

– Это Ване, а мне?

– Там больше нет!

– Как нет! Я же три сделала, каждому по бутерброду!

– Так я съел два! Ну, разломите этот пополам, Ваня вон вообще мелкий, ему и этого-то много.

– Ну ты даешь, Смирнов! Не ожидала я от тебя такого! – Лена укоризненно покачала головой. – Ты эгоист!

Саша готов поклясться, что в глазах у нее стояли слезы.

– Эгоист, да. Я эгоист! А ты не знала?

С этими словами он демонстративно запихал последний бутерброд себе в пасть.

Лена и Ваня открыли рты.

– Чтоб ты подавился, троглодит несчастный! Поехали домой!

Лена схватила Ваню за руку и потащила на выход.

Саша шел рядом и смеялся.

– Ладно, Ленок, не обижайся, я ж так, чисто поржать.

– В смысле? Сожрал все бутерброды и чай весь выдул, чтобы поржать? Очень смешно.

Но Саша смеялся от души, правда чуть не подавился. Она так переполошилась из-за этих бутеров, а уж когда он последний в пасть закинул, это вообще коры были. У нее так рот открылся, как тогда, в детстве, на фотке!

– Что ты все смеешься?! Я, может, тоже хотела чайку попить горячего с бутиками.

– Знаешь что! Хотела она! Оставь свои хотелки до дома! Гы-гы-гы! – Саша все никак не мог успокоиться.

Лена неожиданно отпустила Ваню, взяла Сашу под руку и положила ему голову на плечо.

– Ох, Сашка, Сашка, какой ты у меня все-таки хороший, веселый. А я тут, представляешь, Олю видела! Угадай с кем?

– Да откуда я знаю, с кем она шарахается.

– С Артемом! – Лена сделала паузу. – Они за ручку шли!

– А-а-а-а, ну это нормально! Она же его девушка!

– В смысле девушка?!

– Ну-у-у, встречаются они!

– Как это, он же женат!

– Ну-у-у, она же и не жена, а просто девушка!

– То есть они дружат?

– Ага… просто дружат… организмами!

Саша опять засмеялся. А Лена тяжело вздохнула. Типа: куда катится мир!

Они шли на выход, справа были новые захоронения. Столько людей! Саша вдруг подумал о Максе и об Александре Степановиче. Тоже здесь где-нибудь, наверное, они. Одно кладбище в городе.

А вот Слава, из-за которого весь сыр-бор разгорелся, где он, интересно? Вот фартовый парень-то! Живой и с деньгами! Наверное, где-то за границей сейчас, там, где тепло! Были бы у него такие деньги, он бы точно тут не мерз!

И не слушал лекции о бутербродах!

* * *

Слава сидел в огромном кабинете Александра Степановича прямо напротив Леры. Он был один на своей стороне стола. Рядом с Лерой было много людей, но он смотрел только на нее. Сзади за огромным панорамным окном густыми белыми хлопьями шел снег. Было холодно. И здесь, в кабинете, несмотря на работающую на полную систему отопления и горящий камин, было еще холоднее. Сегодня они были по разные стороны баррикад. Лера принимала капитуляцию. У него забирали все.

Нотариус сидел справа от Леры перед раскрытой папкой и бубнил себе под нос стандартный текст. Слава воспринимал его как какие-то обрывки фраз.

– …На основании договора от пятого, одиннадцатого… вывести из состава учредителей ООО «Техно М» Машкова Вячеслава Владимировича… Внести изменения в ЕГРЮЛ… На основании заявления… прекратить полномочия генерального директора…

«Отрекаешься ли ты от Сатаны, всех его дел и всех его ангелов, всего его служения и всей его гордыни?» – «Отрекаюсь». – «Отрекаешься ли ты…» – «Отрекаюсь». Слава моргнул и перевел взгляд с Леры на нотариуса, было ощущение, что он в церкви на таинстве крещения, а вместо нотариуса в пиджаке и галстуке он увидит батюшку с крестом. Но чудо не произошло.

– Назначить Соколову Валерию Дмитриевну…

Слава уже не слушал. Он вспомнил, как крестили дочку, и задумался о потерянной семье. И вдруг неожиданно испытал облегчение. Слава богу, что он вылез из этого дерьма. Ведь то, что происходило на предприятии после гибели Александра Степановича, по-другому назвать было невозможно. Он совсем перестал слушать служителя юридического культа и мысленно вспомнил тот роковой день. И дальнейшую цепь событий.

Когда в офис ворвались эти люди, Слава не сразу понял, что все серьезно. Хотя глупо думать, что это пранк или розыгрыш, и кричать: «Где тут у вас скрытая камера?» – но он сначала до конца не осознал, с кем они столкнулись. Когда Степаныч шагнул вперед и грохнул выстрел, Слава тут же рухнул на пол и закрыл глаза, он был готов выпрыгнуть в окно, но с перепугу забыл, на каком этаже находится, да и до окна было далековато.

Он не видел лиц этих людей, слышал только их голоса и выстрелы. И вдруг отчетливо понял, что им конец. Что их сейчас перестреляют, как куропаток. Бесстрашный Олег, отличный боец, недавно сваливший огромного мужика голыми кулаками, лежал рядом и не дергался. И Михаил Александрович, такой важный и педантичный, со своим торговым центром и большими деньгами. И Александр Степаныч, человек-глыба, который, казалось, никогда не умрет, а если и умрет, то только тогда, когда сам захочет. Все они лежали рядом на грязном полу. Словно неведомая сила катком прошла по ним, раскидала по разным частям офиса. Кто-то был еще живой, а кто-то уже мертвый.

Еще он слышал шум борьбы и обреченный крик Макса… И зажмурился еще сильнее. Почему? Во-первых, Макс звал Олега, а Слава же был не Олег, а Слава. А во-вторых, ему было страшно. Он потом часто думал о поступке Макса и не мог понять, просто в голове не укладывалось. Ради чего? Действия Александра Степановича еще можно было объяснить: тот еще бычара был, потом ему физиономию разбили, он явно к этому не привык, ну психанул, с кем не бывает. А вот Максим. Зачем? Слава не понимал. И Макса было реально жалко: хороший парень, чистый, светлый. Как будто не для этого мира. Такие здесь не задерживаются. Олега он тоже не осуждал. Ну что он мог сделать? Рядом бы лег, и все дела.

Но вот совсем недавно Слава поймал себя на мысли, что постоянно думает о Максе. Раньше, когда он был жив и рядом, Слава о нем почти не вспоминал, так, пересекались иногда. Шел фоном в его жизни, как бесплатное приложение к Олегу. А сейчас он думал о нем постоянно, о его поступке. Сам он очень любил жизнь, боялся ее потерять, следил за здоровьем, в машине всегда пристегивался, а в самолете крестился. Жизнь – это главная ценность, самое главное – здоровье. Ему с детства внушали эти прописные истины. Как будто самое главное – это жить, даже не важно как, только бы жить, жить и жить.

Его прабабушка прожила больше ста лет. Он очень хорошо ее помнил. Дряхлая, страшная, она из последних сил цеплялась за жизнь, за свою разрушенную оболочку. Постоянно лежала в больницах, врачи много раз вытаскивали ее с того света. Ушло все ее поколение, а потом и следующее. Она похоронила сына. А сама все жила и жила. Слава помнил, как люди ее постоянно за это нахваливали: «Ой, баба Маня, какая ты умничка, ты еще нас всех переживешь, простудишься еще на наших похоронах!», «Ой, баба Маня, какая молодец, живи до ста лет!» А когда она неожиданно дожила до ста, стали говорить: «Живи до тысячи».

Слава был уверен, что так и будет. И простудится, и до тысячи доживет. А когда она все-таки умерла, с мамой случилась истерика: «Ой да на кого ж ты нас!!! Да что же это такое!!!»

А ничего, что она больше ста лет прожила? Все мы гости в этом мире. Нам отсюда живыми не выбраться. Но мы цепляемся за жизнь изо всех сил. А Максим встал в полный рост и пошел против солнца на пулеметы. Макс, конечно, был не баба Маня.

Как там у самураев? Если перед тобой есть несколько дорог, выбирай ту, которая ведет к смерти.

Почему он покорно не лег рядом? Почему вступил в схватку и погиб? Было же очевидно, что его убьют. Что же это за человек был рядом с ними все это время? Чувство гордости за него, чувство зависти – «он смог, а я нет» – наполнили душу. Но если бы все повторилось, Слава понимал, что он бы опять так же лег на пол, может даже еще быстрее. А то, наверное, и в окно бы выпрыгнул… М-да. Стало немножко стыдно… Слава подумал, подумал и решил больше об этом не думать.

Но так или иначе, это кровавое событие снова поменяло весь расклад.

Никогда не знаешь, что тебя ждет за поворотом. Полные руки козырей или крышка гроба. После гибели Александра Степановича началась схватка за их активы, и они явно могли выйти победителями. Жемчужиной в короне этих удачливых дельцов прошлого был завод. Производство! Все остальное было так, прилагательное. А вот завод – существительное. Его можно было сравнить с бездушным комбайном, который идет по полю и косит бабло. И тот, кто за рулем, тот и в шоколаде. Олег на время выбыл из строя по состоянию здоровья, и, хотя на нем заживало все как на собаке, Лера со Славой, зарыв топор войны, не дожидаясь Олега, попытались усесться за штурвал.

Но сразу все как-то пошло не так. Объявились какие-то родственники Александра Степановича, седьмая вода на киселе. Жена Константина Петровича тоже подняла голову. Хоть официально после развода она не имела прав на активы, но наступала, прикрывшись дочерью, как щитом.

Очень быстро Олег восстановился и встал в строй.

С Егором Алексеевичем и его командой они рассчитались, но тот все равно кружил над ними по инерции, высматривая, чем бы еще поживиться.

Схватка за активы и сейчас продолжалась, они входили в новый год в жестком клинче.

В какой-то момент Славу задвинули, Лера сделала ставку на Олега. За эти месяцы борьбы без руководителей, без понятных перспектив выяснилась одна немаловажная деталь. Они оказались совсем не настроены на работу, не были способны к оперативному управлению, к тяжелой производственной лямке.

Завод просто грабили, обложили со всех сторон своими фирмами-посредниками, выжимая последние соки. Скоро все должно было кончиться, комбайн рухнет в пропасть, Слава это прекрасно понимал и отчасти был даже рад, что его пинком выкинули из кабины. Хотя можно было бы, наверное, еще с полгодика карманы понабивать. Но не судьба!

Сегодня он последний раз сидел в этом кабинете на этом предприятии, со всем соглашался и от всего отказывался. Он расписался везде, где надо, и сказал все, что нужно. Наконец они остались одни. Лера впервые улыбнулась ему. До этого сидела, как ледяная королева, держала марку.

– Ну чего ты нос повесил? Ты теперь свободный человек, Слав. Олег завтра с тобой рассчитается, и рвани куда-нибудь в Куршавель, например, на лыжах кататься.

Слава кисло улыбнулся.

– Знаешь, как это называется?

– Что это?

– Предательство, Лер!

Лера искренне рассмеялась.

– Вовремя предать – не предать, а предвидеть. Завтра получишь деньги. Давай сейчас хотя бы без истерик. Дело-то сделано.

Слава вдруг замер и как-то странно посмотрел на нее. Лера, пытаясь разрядить обстановку, рассказывала что-то смешное.

– Три стадии бедности: денег нет, денег совсем нет и пора менять доллары, да?

– Как ты сейчас сказала?

– Что? Пора менять доллары?

– Нет, до этого. – Слава отчетливо вдруг понял суть. – Это ведь ты, Лер!

– Что я?

– Это ты сдала меня Степанычу с центром. А я все думал, думал, как он узнал, может, юристы или общие знакомые какие, город маленький, а это ведь ты!

– Бред! – Лера мгновенно отвернулась, и Слава понял, что попал.

– Его ж после как подменили. Что там было, Лер? В офисе, у сейфа. Он тебя за руку поймал? – Слава как-то подсознательно искал причину ее предательства в обстоятельствах.

Лера молчала.

– Поэтому и вопросов к тебе не было, ты ему все так преподнесла красиво, как ты умеешь, да? Как ты там говоришь: вовремя предать – не предать, а предвидеть? Вот ты, конечно… – Слава замялся, подбирая нужные слова. – А зачем потом весь этот театр был? «Мы вместе, ты и я»?! «Мы все решим, прорвемся!» Зачем, Лер?

Лера молчала, смотрела на него холодно и спокойно.