Байкал. Книга 4

– Так я… Господин Анпу… Я… не могла оставить дом в той пустой заброшенности, как он был, для твоего сияния нужны роскошь и удобство, больше, чем в царском дворце, ибо ты – величайший из Богов Кеми!

– Величайший из Богов Кеми велит тебе немедля отправляться, куда было сказано и не смей ослушаться боле!

– Анпу…

– Не сметь! – оборвал я, понижая голос, чтобы ей стало понятнее, что я не шучу.

Больше сиропа моя душа не выдержит сегодня…

Арит убралась с глаз, я же оправился мыться. Оказалось, и ванну для меня добыли из цельного куска самолучшего мрамора, огромную и гладкую, словно атласно выглаженную изнутри и отвели мне не одну горницу, а всё северное крыло. Я погрузился с головой в душистую воду, тут же забыв об Арит и всех хлопотах последних дней. Выспаться теперь, а там подумать, как вымолить Аяино прощение, как объяснить ей, что я не могу сей же час жениться не потому, что не люблю её, а потому что боюсь потерять… Эх, триста бы лет назад она так хотела за меня замуж!..

Но размышлять долго не пришлось, я заснул мгновенно и без сновидений, столько дней без отдыха взяли своё. Сколько я спал, не знаю, но разбудила меня неизвестно откуда взявшаяся кошка с гладкой шерстью песочного цвета и мелкими крапинам на спинке.

– Мр-р, Ар-рий, мр-р! Аяя соскучилась и ждёт. Всё понимает и не сер-рдится больше… «Арюшка-Огнюшка, не серчай и ты на мою глупость, прилетай поскорее!»…

Последние слова был точным посланием из уст Аяи, кошка как запечатанное письмо через тысячи своих собратьев передала его мне Аяиным даже голосом. «Огнюшка», Огнюшкой назвала… Аяя… не всё стёрлось… Но пусть возрождается в тебе только лучшее, что было забыто… с трепетом подумал я и стал собираться в дорогу.

Глава 8. Куры, цыплята и жар

Арик явился через несколько дней, когда Аяя давно успокоилась и ждала его уже с нетерпением. Я даже стал беспокоиться, что его слишком уж долго нет.

Надо сказать, я много времени проводил дома, пока Зигалит занималась своими уметами, я развлекал себя тем, что читал книги, или время от времени отправлялся прогуляться по городу, поглазеть на жителей, товары в лавках и цены, взглянуть, как строится башня. Вся эта праздность были мне непривычны, я не любил такой жизни, когда мне приходилось выжидать вдали от байкальских престолов, а теперь наступило безвременье какое-то, Арик нашёл себе дело, я почти жалел, что позволил ему встать вместо меня в услужение Повелительницы Той стороны, он теперь всё время в неких хлопотах, я же не знаю, чем себя занять. Помогать Зигалит в её делах, мне казалось мелким и до безумия скучным, и получалось, что я бездельник и от этого страдаю, не зная, куда применить свои знания и умения. Стать, как Арик всё время намекает, лекарем-кудесником, мне тоже не кажется привлекательным, тем более, слава пойдёт, и тогда уж не выпутаешься из этих бесконечных исцелений. К тому же я не считаю, что надо исцелять чудесным образом всякого, болезнь Боги насылают человеку всегда с некой целью, чтобы одумался, остановился, оглянулся, как живёт, перестал считать себя бессмертным и вспомнил о добре. А ежли появится такой вот всех исцеляющий кудесник? Да меня же Боги первым и накажут… Вот до чего я додумался.

Всё, чем я мог развлечь себя в отсутствие дел, это обучать Аяю. Это было приятно и отменно развлекало меня, потому что было весело, Аяя любила пошутить, иногда нарочно решив бестолково какое-нибудь задание, чтобы повеселить меня. Вот к примеру, я задал ей задачку, про две сотни кур, три сотни цыплят и зерно. Она взяла и отняла от цыплят кур.

– Это что такое? – спросил я. – Что за чепуху нарешала?

А она ну хохотать:

– Ну как… цыплята у кур стали отнимать зёрнышки, а куры рассердились, и всё цыплячье зерно и склевали!

Я тоже рассмеялся, подхватывая её весёлый смех.

– А петухи? А что петухов-то не посчитала? Петухи, что же, не клевали? – хохоча, спросил я.

– А что их было-то, петухов? Небось, всего три, им и подойти не дали! Сидели себе на заборе, кукарекали!..

И мы хохотали эдак, пока не начинали болеть животы от смеха. Вот и сегодня так было, даже Зигалит соизволила зайти сюда, хмуря брови, от чего они стали как-то чудно куститься, а щёки топорщиться чёрствыми булками, и проговорила:

– Што за весе-елье у вас? И-ишь… Арий, вон, яви-ился, застанет вас за хохотом таки-им, што подумает? Ла-адно эта-а, а ты, Эрбии-ин, женатый челове-ек, стыди-ись!

– Что ж, женатому и посмеяться нельзя? – спросил я, не переставая хохотать.

Ревности Зигалит я не боюсь, а вот Арика злить мне не хотелось. Потому я поднялся со скамьи, намереваясь выйти и встретить брата, а не сидеть рядом с его драгоценной возлюбленной. Но она сама подскочила первой, услышав, что он здесь, и побежала навстречу.

– Что говоришь-то, Зигалит? – негромко сказал я жене. – Зачем на дурное намекаешь?

– Чи-иво и намека-ать, када тебе тут как мё-одом нама-азано. Што она тебе-е? Краше и милее меня-а?

Я приобнял жену за полные плечи и соврал:

– Милее тебя, никого во всем свете нет.

– Во-от, то-то же! – фыркнула Зигалит, капризно сбрасывая мою руку. Вообще говоря, у меня не было ещё такой немилой жены. Впервые я так нехорошо ошибся…

Мы вышли с Зигалит из-за домика Аяи и увидели их двоих, обнимающимися посреди двора, удивляя челядь.

– Ишь ты вить, обла-апились… я уж дума-ала, што врёте, што эта-а ево жена, думала, не себе ли ты её придержива-ашь. Наро-ошно им прикры-ывшись, – Зигалит, прищурившись, посмотрела на меня, будто раскрыла мои тайные мысли.

Я лишь сокрушенно покачал головой. Зигалит взяла за привычку называть Аяю «эта», но сама Аяя не замечала все эти способы унизить и задеть её. И Арику не рассказывала, похоже, что Зигалит не слишком привечает её, или, в самом деле, не замечала, считая её слишком низкой для того, чтобы сердце тратить на обиды. Арик же, уважая в Зигалит мою жену, неизменно привозил ей самые разные подарки, вот и сегодня, оказалось, привёз гостинцев из Кеми, украшений богатых, чтобы задобрить её алчное сердце.

Позднее, за ужином, Арик рассказал, что Вералга, похоже, скоро замуж за Викола пойдёт.

– Глядишь, ещё детей народят, – усмехнулся Арик.

– Да что ты?! – удивился я новостям. – Викол, ледяные уши?! Кто бы мог подумать.

Вообще мне всегда и Викол-то казался старым, а Вералга, хоть и глядела всегда молодой, все же воспитала меня как бабка, как я мог вообразить теперь, что эти двое вдруг затеяли любовь? Это было страннее, чем, если бы две статуи вдруг влюбились и стали бы танцевать вдвоем… Поэтому я с таким вниманием и недоумением слушал рассказ Арика об их счастливой страсти.

– Да, у них какая-то древняя любовь и обида, а теперь наша Вералга, похоже, простила его и снова к себе допустила, – сказал Арик, поблагодарив Зигалит за вкусный ужин.

– Пра-астила? И зря-а, – проговорила Зигалит. – Опя-ать её обманет, ежли раз обману-ул. Верна-а, ми-илый? – она притянула меня за руку.

Я заметил невольное удивление в Ариковом взгляде, которым он проводил её движение. Аяя и бровью не повела, она при Зигалит вообще мало говорила, словно не хотела лишний раз привлекать её взгляд к себе. Я даже спросил её как-то после об этом. Она сказала, пожав плечами.

– Твоей жене я нелюба, не знаю, чем и что я ей нехорошего сделала, но это… так. А потому злыми глазами глядит, словно, об острый лёд режусь всякий раз о её взгляд.

– Откуда ты про лёд знаешь? Помнишь его? – удивился я.

– Помню? – удивилась в свою очередь Аяя. – Ну… помню, Орсег показывал, морские льды, вот то льды, не представляешь, синие, голубые, лазоревые, што твои самоцветы! И снег, холодный, хрустящий! А воздух сладкий… Орсег пропал совсем, носа не кажет больше.

– Он знает, что ты беременна, стало быть, недоступна для него. Он жениться на тебе хотел.

– Да… теперь не женится, – сказала Аяя. – Но за него бы я не пошла.

– Отчего же? – спросил я, мне было интересно, что она скажет.

– Как «отчего»? Замуж по любви надоть, иначе как? Грех иначе.

Я же говорю, дитя. А её матерью незаконного ребёнка сделали. Ох, вот задачку Арик мне сделал с этим всем… Али просто обмануть всех, сказать, вот он, муж, что не было обряда над ними, кто знает, кроме Богов? Так и придётся сделать… Ничего, время ещё есть.

Да, время ещё было, это верно, Аяя почти не чувствовала бремени, была весела и легка, как и раньше. Между занятия науками, любовными утехами, мы время от времени выходили с ней в город. Я пытался прикрыть её, как делал некогда с Эриком, отводя взгляды, но с Аяей этого у меня не получалось отчего-то. Впрочем, быть может, получалось вообще только с Эриком? Но её мне не удавалось спрятать от глаз встречных людей. А потому я просил её надевать покрывало, прикрывая лицо. Но помогало мало, Аяя двигалась легко, иногда порывисто, никакой томности, чтобы удержать лицо и фигуру под складками покрывала. Да и не понимала она, зачем ей прятаться, когда все женщины вокруг ходили так, не прячась, а потому все останавливались и смотрели нам вслед. Так что она не проходила незамеченной. Сегодня мы пошли посмотреть на строительство башни.

– Знаешь, говорят, когда закончат, здешний царь станет с Богом напрямую говорить, обходя жрецов и молитвы, – сказала Аяя. – Что думаешь?

– Думаю, чтобы слышать Бога, не нужны ни жрецы, ни башни, нужно токмо сердце открыть, – сказал я, для всех я шёл рядом с ней полноватой тёткой, отвлекая своими полными ягодицами внимание от Аяи. Но получалось не слишком, всё равно взгляды с моей задницы неизменно соскальзывали на Аяю.

А она не замечала этого, как не замечала всегда. И слышала и видела только меня. Я бы тоже не замечал, если бы некогда из такого вот зеваки не вырос целый завоеватель Байкала, погубивший не одну тысячу человек, и меня самого, между прочим…

– И я так думаю! – радостно воскликнула она. – Вот именно, как ты сказал!

Я притянул её к себе за руку. Прошло уже несколько седмиц, почти два месяца, как она сказала мне о беременности, как мы говорили и перестали вспоминать о женитьбе, Эрик сказал, что все считают, и будут считать здесь, что она замужем, и ребёнок наш вполне законный. А что, это вполне может удасться, мы приехали в Вавилон мужем и женой для всех… Даже Зигалит не сомневается, что мы женаты. Всё будет хорошо, всё будет как надо, уговаривал я себя. Я боялся, что слух об Аяе дойдёт отсюда до Кратона, и он узнает, что она живёт здесь, что она беременна и возможно его ребёнком… Вавилон не так далёк от Кемета, а слово человеческое катится по земле быстрее ветра…

Мне хотелось знать, как бы она отнеслась к тому, что ребёнок, которого она носит, это дитя Кратона. Но я не решался спросить её об этом, а что если она по теперешнему простодушию, скажет, что ей безразлично, его или мой? Я не мог не думать об этом, как ни уговаривал себя вначале, что мне безразлично. Нет, я хотел, чтобы ребёнок был именно моим. Мне это казалось знаком начала настоящей новой жизни и для меня и для Аяи. Словно я загадал, что тогда мне удасться уйти от моей госпожи, едва наш с Аяей малыш появится на свет…

Мы приблизились к башне.

– Смотри, готова почти… – проговорила Аяя, задирая голову. Ткань покрывала соскользнула с её волос.

Действительно, верхушка башни терялась в облаках, как они будут взбираться на неё? Это же идти по этим бесконечным ступеням только час… Это строение пугало меня, как что-то чудовищное. Легко понять, почему, я едва не умер здесь, забитый до полусмерти в вонючем тюремном дворе. Мне стало не по себе от этого воспоминания.

– Вот это да… Сколько они строили её? – спросила Аяя.

Я пожал плечами. Я не знаю, когда они начали это безумное строительство, когда я сам впервые побывал здесь, работа была в разгаре, а это было… сколько лет? Кто теперь вспомнит?..

– Может, за звёздами наблюдать будут, как думаешь? А что? Там облаков-то над ними нет, небось… – продолжила Аяя, но я заметил, что около нас прислушиваются и, памятуя, чем кончились в прошлый раз разговоры об этой проклятой башне, потянул её уйти.

Аяя качнулась, опираясь на меня.

– Ох, голова-то… закружилась, – проговорила она, повисая на моей руке.

– Идём, сядем где-нибудь, – сказал я, обняв её за талию. Талия её всё ещё остаётся тонкой, но животик уже стал проступать, когда она обнажена, в одежде пока не заметно ничего.

Мы сели на груде камней, ещё не убранных здесь, хотя площадь вокруг башни уже начали постепенно расчищать. Скоро порядок наведут, и тогда… что будет тогда? Я не мог этого представить. Вот башня, уже готовая, а я по-прежнему не могу представить, как это будет, когда всё будет здесь полностью окончено. Странно…

– Ну как ты? – спросил я Аяю, она приклонила голову к моему плечу и даже прикрыла глаза.

– Пошли домой, а? – сказала Аяя. – Что-то я сегодня… не очень… И вообще, возле башни энтой, как-то… не по себе мне…

Надо же, как и мне, хотя она ничего не знает о моих злоключениях здесь…

По дороге Аяя немного развеялась, бледность сошла с её щёк, мы постояли на мосту, глядя Евфрат, быстро несущий свои «сладкие» воды к югу, в морские пределы.

– Орсег отсюда к тебе приплывал? – спросил я.

– Да, – кивнула Аяя. – Позабыл уж, поди, давно не появлялся. Эрик говорит, это потому что он знает теперь, что жениться ему на мне нельзя.

– Я не могу жениться, а он мог бы, не жалеешь, что меня выбрала, а не его?

– Ничего я не выбирала, Арюшка, – сказала она так, что мои ревнивые червячки тут же все сдохли и испарились. – Просто… люблю тебя, да и всё. Как будто… как будто вот только, так и могло быть. Не пойму про то ничего, когда и как ты мне в сердце проник, почему, но… Странно, нет?

Она повернулась ко мне, переставая смотреть на воду.

– Может и странно… – сказал я. – Я и сам так люблю тебя так сильно и так долго, что… не знаю, будто меня нет за пределами этой любви.

Аяя улыбнулась и протянула мне руку, а потом и вся прижалась ко мне, обнимая:

– Хорошо, а? как хорошо это, правда?

Мимо прогромыхала повозка, и нам пришлось посторониться, прижавшись к ограде моста, пропуская её. Дома Аяя всё же сразу ушла в спальню и легла на кровать. И совсем скоро позвала меня.

– Арюшка…

– Что ты? Тебе плохо? – обеспокоился я.

– Нет, – сказала она, улыбаясь, и протянула руку мне. – Иди сюда?..

Я улыбнулся, прежняя Аяя никогда не звала меня так, хотя я знаю, что любила, но, может быть не так, как теперь?.. Теперь Аяя не стыдилась сама притягивать меня к себе, желая, когда хотела поцеловать, и ни разу ещё я не увидел и не почувствовал, что она не хочет меня или ей досаждает моё вожделение, ни разу. Сколько месяцев прошло с того дня, как мы соединились снова?.. почти пять? Четыре с половиной?..

И губы её слаще с каждым днём, и руки горячее… День меж тем догорел, уступая место душной ночи, но мы не замечали этого, как не замечали наступления утра, ничего, кроме друг друга. Звёзды заглядывали в окна, влетали ночные ветерки, мотыльки, повертеться у светильников, и стрекот цикад, равномерный и неумолчный.

– Дай руку, Арюшка, – сказала Аяя, и взяла меня за руку.

Я протянул её сам к её груди, но она стянула мою ладонь со своего немного потемневшего соска.

– Погоди… погоди, сейчас… покажу кое-что…

Она повернулась на спину и положила мою руку себе под пупок над лоном, на уже хорошо заметную выпуклость.

– Подержи руку… он… он шевелится, ты… ты почувствуешь, – шепотом произнесла она, словно опасалась вспугнуть его, маленького и пока невидимого. – Вот!.. Вот! Чувствуешь?!

Я не мог сказать, что не чувствую, потому что я не был уверен, что ничего такого не почувствовал, но и сказать точно, что это был некий толчок, я тоже не могу. Однако, видя её сияющее лицо, я не мог сказать, что не почувствовал.

– Здорово, правда, Огнюшка? Значит и правда там ребёночек у меня…

Я засмеялся:

– Ты до сих пор сомневалась? – сказал я, обнимая её, совершенно обнажённую, с завившимися от пота волосами.

– Да… нет, но… это так… удивительно, ведь, правда? Так удивительно… Эрик сказал, мальчик.

Я приподнялся, глядя на неё.

– Эрик? Ты и ему давала потрогать? – спросил я, пугаясь. Она ведь в его доме, что тут происходит, пока меня нет?.. мне стало страшно…

– Да нет, – легко сказала Аяя. – Что ему трогать, он и так видит. Чего другого не замечает, а такие вещи видит, словно сквозь глядит.

– Чего другого, это чего? – заинтересовался я.

– Да… какая разница? Не хочу я говорить, ты ему скажешь, получится, что я изветничаю, нехорошо.

– Ты о Зигалит что-то знаешь? – я сел.

– Ничего я не знаю! – Аяя тоже села. – Ничего не знаю, а показалось… Но… Огник, я… она недолюбливает меня, я не люблю её, так что, чего и нет увижу. Так ты не пытай, нет, ничего я не знаю. И Эрику ничего не говори, они…

– Тебе кажется, они счастливы? – спросил я.

– Откуда мне такое знать, Огнь? Ежли Эрик женат на ней, стало быть, выбрал и любит её, а нам какое дело? Если она что-то дурное станет обо мне говорить, ты поверишь? Вот и он не должен верить ни в какие мои вымыслы. Противная она, вот и всё…

– Думаешь, она неверна ему? У неё другой, по-твоему? – не отступал я.

– Да ты что?! – ахнула Аяя. – Разве можно так думать?! Страсть какая… не знаю я такого, просто она его… но она, наверное, вообще никого не любит. Он такой славный, добрый, а она… он и с ней добрый, ласковый, а она только, когда он глядит, улыбается, а стоит ему отвернуться, у неё стразу другое делается лицо, словно она маску снимает.

– Почему ты ему не скажешь?

– Что ты!.. И ты не говори! – испугалась Аяя. – Нехорошо промеж мужа и жены мешаться, они всё одно поладят, а мы врагами станем, не надо, Огник!

– Ну ладно, как прикажешь, – согласился я.

Эрик и сам всё преотлично чувствует и понимает, не раз мне говорил, мешаться и верно, не след, сами разберутся. Сейчас меня интересовало совсем другое.

– Яй, почему ты стала называть меня Огнем? – спросил я, вглядываясь в неё. Мне хотелось увидеть, как она ответит, что будет у неё на лице при этом. Это очень важно, почему она вспомнила моё прежнее имя, о котором ей никто не говорил.

Аяя пожала плечами и улыбнулась.

– А я не знаю. Мне только кажется, тебе это имя подходит, Огонёчек. А тебе не по нраву? Так не стану звать…

Я улыбнулся:

– Нет-нет! Зови. По нраву. Ещё как по нраву!

Тогда она приподнялась на коленках, обнимая меня и прошептала горячо прямо на мои губы:

– Тогда иди сюда, Огонёчек, милый! Ты у меня в самом сердце горишь…

Я поцеловал её горячо и долго, приклоняя обратно на ложе, утопая в страсти.

– Скажи ещё, любишь меня? скажи ещё! – нетерпеливо и жадно зашептал я.

– Люблю! Люблю! Ох… Так люблю!.. – отвечала она почти беззвучно, топя меня… – Волосы у тебя… полынью пахнут… и горьким мёдом…

Когда мы уснули? Я не знаю, но, проснувшись, я сразу потянулся к ней, скользя ладонями по шёлковой коже, ещё не открыв глаз, я прижал её к себе плотнее, целуя, вдыхая её чудный аромат, я зарылся лицом в её волосы, спутались немного, тонкий шёлк, цепляются за пальцы, как стебельки вьюнков … вот ушко, ложбинка у шеи, я приоткрыл губы, чтобы лучше чувствовать аромат и вкус её кожи… я приподнялся, повернуть её к себе, сжал ладонью грудь, груди у неё немного увеличились теперь, наливаются потихоньку, молоко будет вскоре… она всегда потягивалась, просыпаясь, как кошка и обнимала меня, щурясь от удовольствия и счастья и улыбаясь сладко.

И сегодня потянулась, но что-то переменилось, она не захотела отвечать на мои ласки, отклоняла мои руки, сдвигая с грудей, не пуская между бёдер, уворачивалась от поцелуев, даже накрыла мои губы ладонью, лишь бы не целовал. Во мне снова эта ненасытность, что овладевала мной во всё время с ней, и теперь я почувствовал себя как прежде, когда я терял от вожделения разум, а она не хотела меня… Наконец, я не выдержал и сел в постели, оставив её. Уже давно рассвело, за окнами был уже дневной, не утренний шум, откуда-то слышались голоса, где-то коротко мыкнула корова, перебрёхивались в отдалении собаки, прокричал какой-то странный петух, что он возвещает, полдень? Всё злило меня сейчас и то, что проспали полдня, и что я не могу не обижаться сердцем на то, что ей вдруг вздумалось не хотеть меня…

– Что случилось, Яй? – спросил я, обернувшись и чувствуя, что моя нежеланная ею нагота при свете дня делается непристойной и даже оскорбительной, по всему выходит, надо одеться. Что теперь остаётся?.. и восвояси пора, сколько я не был в Кемете, больше суток, не хватились бы…

– Не знаю, как-то… Мы не повредили ему, как думаешь? Ну… – она посмотрела на меня, какая-то бледная сейчас, и веки опухли, будто плакала.

– Да… не должны, – немного растерялся я. – Но… если не хочешь, не станем.

Я поднялся, оглядываясь в поисках одежды, разбросали всё… И вдруг, неожиданно для самого себя, спросил:

– Яй, а если это сын Кратона? Не мой, а его? Ведь он наследник Кеми тогда…

– Ты… чего?.. Говоришь-то что?.. Как такое может быть? – удивилась Аяя, и даже села, глядя на меня.

– Ну… как… Может ведь, – пробормотал я, жалея, что затеял этот разговор. Нехороший разговор. От ревности и затеял. Едва что-то не так, как я хотел, я сразу начинаю ревновать и думать, что она меня не любит…

– Не может этого быть, как тебе не стыдно!?.. – сказала Аяя. – И не говори больше, что наш сын – наследник Кемета. Где Кемет и где мы с тобой ныне…

Она поджала губы обиженно, накрываясь покрывалом до подбородка.

– Яй, он женился, – сказал я, сердясь, что она укрылась, несмотря на жару, не хочет быть обнажённой передо мной, вот и сказал ей о Кратоне, как она теперь будет? Заплачет или взревнует?

Но случилось более странная вещь.

– Кто женился? – едва ли не с раздражением спросила она.

– Как кто? Кратон. Кратон женился на Уверсут.

– На Уверсут? – Аяя улыбнулась. – Ну… что… она красавица… Слива, полная сладчайшего сока.

Я засмеялся, очень верно, должно быть Уверсут жаркая любовница, глаза маслом для ламп горят, того гляди жаром окатит любого, кто рядом. И моё ретивое отпустило, не думает она о Кратоне с любовью, коли не ревнует…

…Но это было не совсем так. В это утро как-то занеможилось мне, потому думать о Кратоне или о том, чтобы любиться, я не могла вовсе, но когда Огник, улетел, чересчур поспешно, обиженный всё же на меня, я не могла не вспоминать его слов о нём. Значит, получается, мы с Кратоном… значит, я не любила его, и он тоже меня не любил? Но это было не так. Совсем не так. Конечно, я не чувствовала к нему того, что теперь к Огню, это даже не было похоже, но я любила Кратона, он был добр и нежен со мной, и смотрел на меня так, словно для него счастье уже это – просто смотреть на меня. И уж ревновать вообще никогда не приходило ему в голову, не то, что Огник, на пустом месте кочку найдёт, даже придумает и об неё споткнётся. Мне с Кратоном было очень хорошо и легко. И теперь, бывало, я даже скучала по нему, оставаясь одна.

Совсем не то с Арием, милым моим Огнем. Никакой простоты, когда его нет, я только и думаю о нём, только и жду его, прислушиваясь к ветру, приглядываюсь к теням, не спускается ли с небес, мой прекрасный Арий? А когда он рядом, я сгораю от страсти, и мне страшно временами, кажется, он разлюбит меня, за то, что я слишком уж его люблю, и ещё, потому что я такая глупая, ничего не знаю, и говорю одни глупости, как ребёнок, кому такое понравится? Кому нужна возлюбленная, тем более жена, безмозглая и бестолковая? Любому надоест. Вот, хоть и говорит, что любит и всегда будет любить, а улетает ведь… Вем, что надоть ему лететь, а не могу не думать, что улетает, чтобы и не возвращаться к такой глупой.

Ребёнок Кратона… что удумал… а что если Арий это себе в ум возьмёт и оставит меня? Если станет ему противно быть со мной, потому что был Кратон? Но…

Я расплакалась. И проревела так долго, что разболелась голова, и нос заложило. И ещё дольше бы проплакала, если бы Эрик не зашёл ко мне в домик.

– Аяя? Ты чего это? что ты плачешь?.. Боги… что случилось? – всполошился он, спеша подойти.

Я села, одеться я успела, конечно, и даже причесалась, правда, кое-как, ещё Огник был, надо же было проводить, но теперь, должно быть, совсем растрепалась…

…Верно, глядела Аяя не очень ладно, коса кривая и распустилась и с конца и у висков сильно, платье скосилось, обернувшись вкось вокруг неё, но сегодня я разглядел живот, вернее, животик, он был ещё маленький, но уже несомненный. Я не видел до сих пор живота. Когда-то я не дал ей родить сына Марея, чтобы её место заняла моя дочь, вот такими мелкими вещами некогда был занят Сил Ветровей. А теперь она носит славного здорового мальчика, сына Арика. Именно его, я это чувствую абсолютно отчётливо. Удивительное дело, в Аяе я лучше всего это чувствую, словно вижу мысленным взором, в своих жёнах так не чувствовал своих собственных детей.