Байкал. Книга 4

Я спросил даже не из любопытства, а лишь поддержать разговор, я почти не слушал, что Мировасор говорил. А он продолжил, словно ждал меня, чтобы поговорить, вероятно, Викол, действительно всё время отсутствовал, что Мировасор стал так разговорчив.

– Боги видят то, что хотят видеть… А может быть самому Осирису угодно, чтобы Викол ныне… стал влюблённым героем.

– Викол влюблён? Вот так новости. Я думал он на такие вещи вовсе не способен.

– Все мы на всё способны, как выясняется, – усмехнулся Мировасор и приказал приготовить нам ужин.

– Нет, что ты, Мир, я сытно поел нынче… – взялся было отказываться я, но во мне недостало на это сил. Что ж, и ночь, придётся провести со старым другом и тестем. Стану ли я так ватажиться с Фарсианом? Мой сын мог, смогу ли я?..

Я сказал Мировасору, что намереваюсь жениться на Уверсут. Он удивлённо посмотрел на меня.

– Что ж, Кратон, ты… Я слышу отголоски отчаяния в твоём голосе.

Я ничего не ответил, не обсуждать же мне всерьёз то, что я не в отчаянии, я вообще ни в чём, я просто стал прежним, что был до того, как из моря ко мне вышла рождённая белой кипрской пеной, Богиня… Будто не было ничего, будто не было благоухания природы, веяния ветра, брызг морских волн, ароматов цветов, утреннего воздуха, вечернего сада, и губ любимой, блеска её глаз, оживлявшего всё для меня… А теперь, без этого магического ключа, я снова стал прежней закрытой дверью, за которой навеки теперь схоронены несметные сокровища чувств… Нет, ничего этого я не сказал Мировасору.

– Ты не одобряешь этот союз? – спросил я.

– Отчего же. Думаю, ты поступаешь верно. Уж коли вы с Гором некогда выбрали этот сброд себе в союзники, правильным будет поддерживать этот союз, и, уж коли приблизили так, что они в спальнях у вас, то сохранить, думаю, будет вернее всего. В конце концов, они, действительно, поддержали Гора в войне против Кесра, возможно я неправ на их счёт.

И то хорошо, я думал, станет теперь же своробничать и говорить, что я должен был выгнать Фарсиана и его людей прочь из Фив.

– Опять же, Уверсут – красавица, каких поискать, возможно, она развлечёт тебя, развеет твою грусть и мысли о старости и смерти. У тебя впереди ещё много счастливых дней и славных дел.

– Возможно, – только и мог произнести я. – Ты сказал, Викол теперь влюблённый мудрец, кто же она, его избранница?

– Мудрецы влюблёнными не бывают, любовь не для мудрых, а для благословенных… – почему-то грустно сказал Мировасор. Мне показалось или он немного завидует Виколу теперь, с которым они оба были одинокие скряги на чувства, и вот Викол их общие устремления предал и отдался некоей прелестнице…

– Старая любовь, Кратон, говорят, не уходит…

– Никакая любовь не уходит, только если она любовь – ответил я.

– Ты веришь в это?

– Абсолютно. Странно, что мы говорим с тобой об этом.

– Странно… Мне так же странно было увидеть тебя влюблённым как мальчик, как теперь Викола. Но ты разочарован и обманут, то же ждёт и Викола, все эти любовные приключения кончаются только этим.

– Я не знаю, что ждёт Викола, – сказал я, поднимаясь, – но я не считаю, что я обманут и предан. Я всего лишь оказался слабее своего соперника и не смог отстоять мою любовь, а она кричала мне с солнечного диска: Атон!.. Навсегда этот крик запечатан в моём сердце. Так что никто не обманул меня. Я всего лишь человек, что я против Богов? И муж ли я для Богини? Она была со мной миг, и этого достанет, чтобы озарить тьму в беспросветной душе… Прощай Мировасор, поеду домой.

Мировасор тоже встал.

– Не уезжай, я танцовщиц позвал, не одному же ими любоваться – совсем уж скука, как наливаться в одиночку… Прости, что зужу и сомневаюсь, от одиночества и не тем ещё становишься…

Я посмотрел на него, все ныне одиноки, похоже…

Глава 7. Доброта, хитроумие и коварное прельщение

Я отправил Арика отсюда, чтобы уговорить Аяю не сердится на него, остолопа стоеросового, что умудрился обидеть её. Это же надо было суметь! Вот балбес, неужели не мог быть мягче и предупредительнее с ней, вот уж верно, ум-то мутится у моего брата от страсти, надеюсь, не ревнивую сцену устроил девочке… Она, и верно, казалась мне теперь вовсе ребёнком, потому что она и была пока ребёнком, меньше и слабее, чем когда я впервые увидел её у мельницы её отца, когда она мне брод указывала. И как можно ему, умудрённому веками человеку обижать её, такую? Тем паче теперь, когда она и сама дитя, и под сердцем дитя носит? Злость на брата овладела мной, так и хотелось затрещину ему влепить, хорошо, что унёсся.

Я заглянул в домик Аяи, хотя старался не делать этого, Зигалит и так бубнила и злилась, что я уделяю внимание и время Аяе, с занятиями, прогулками иногда, в отсутствие Арика. В открытую вела ревнивые речи, не позволяла звать Аяю к столу в наш дом, и всякий раз к месту и не к месту обзывала её, за глаза, конечно, всевозможными нехорошими прозвищами, я неизменно останавливал её, пеняя, что нехорошо так относиться к сироте, но Зигалит лишь злобно шипела:

– Кака-ая ж она сирота, када целый А-арий у ейных подмё-оток? Во-о-на, тока и мота-ается. Чи-иво к себе-от не забира-ат? На што-о она тута? Да што Арий, ты сам токмо туды и гляди-ишь! Все глазишша скоси-ил. Тока што энтот чернявый перестал таскаться…

Это верно, Орсег действительно, не являлся с того дня, как сказал мне, что Аяя, вероятно, беременная. Хотя бы он не маячил. Что до меня, то Зигалит ревновала напрасно, никаких похотливых намерений я к Аяе не имел ныне. Мне было жаль её до щемящего чувства в груди, такой беззащитной и слабой она была теперь, а тут ещё материнство свалилось на неё, как справляться? Лучше ей было оставаться при Кратоне, и о ней, и о ребёнке позаботились бы, как положено, а что будет теперь? Всё равно, что… ох, не могу даже представить, что станет творить моя «добрая» Зигалит, когда узнает, что на нашем дворе вскоре дитя появится. Надо бы отселить Аяю от греха, слуг приставить, злата теперь Арик навёз предостаточно, хватит на целый дворец с мамками и няньками. Но… как оставить её без присмотра? Ведь дитя натурально, пока ещё научится…

Я заглянул в её домик. Тут было славно, я не бывал ещё ни разу, очень простая, даже скудная обстановка, никаких тебе золотых штучек, ни хрусталя или красивой посуды, ни занавесей али богатых ковров, грубая мебель и бельё, но всё прибрано и расставлено аккуратно и только немного примятая постель… тут и было-то две смежные горницы, так что спрятаться негде, Аяи не было.

Я вышел из дома и увидел её, идущую от пруда, что был устроен в саду.

– Эрик…. – сказала она, увидев меня. – Что… а… ну… поздоров ли? Как… жёнка? Поздорова Зигалит? Три дни не видала вас… – она говорила приветливо, но бесцветно и грустно, даже не глядя на меня.

– Да, все здоровы. Но ты, Аяя, ты печалишься, я вижу – сказал я, подходя ближе. – Почему ты грустишь? Обидел кто? Арий?

И вдруг она заплакала. Боги, я не видел таких слёз ещё ни у кого, она заплакала так горько и так неожиданно, как плачут дети. А она ещё так трогательно спрятала личико в рукав, прижав локоть… Я не сделал бы того, что сделал тут же, поддавшись жалости и тому самому щемлению в груди, я не обнял бы её, если бы хотя бы миг подумал, что нас увидят, что донесут Зигалит, что она станет злиться ещё больше, и что… от этих объятий у меня разольётся проклятые похотливый жар в животе. Я держался на расстоянии всё время, не касался даже её плеча или руки, старался не смотреть ей прямо в глаза, не приближаться, чтобы не почувствовать чудесного аромата… и вот, я обнял её и она прижалась ко мне, доверчиво пряча лицо у меня на груди. Она стала такой маленькой, совсем хрупкой, вся в моих руках. Она не доверяла мне прежде, а теперь верит всецело, не помнит зла… я почувствовал прикосновения её податливого и гибкого тела, живота, грудей, и ещё, как её слёзы мгновенно пропитали рубашку на моей груди… как хотелось сейчас же поднять её лицо и поцеловать эти мокрые опухшие губы…

Вдохнув поглубже, я поднял лицо к Небу, мысленно умоляя послать мне сил, не поддаваться извечной своей разнузданной похоти. Хотя бы в отношении её. Я знаю, стоит хотя бы намёком показать ей моё вожделение, как всё доверие и даже привязанность, что есть в ней теперь, мгновенно рухнут, а я дорожил ими, это приближало её ко мне больше, чем когда я спал с ней. А ведь я толком не знаю, каково это с ней спать, то, что было некогда не было настоящим, принуждение – не любовь, я не знал её любви, а теперь она меня почти, что любит как близкого человека…

Я потянул её за домик, туда, где был устроен стол, за которым она занималась, хоть какое-то, но прикрытие, хоть не у всего двора на виду обниматься. И посадил себе на колени, как ребёнка. Она лёгкая и попка упругая, я ощущал её бедром… Потихоньку Аяя отплакалась, и задышала ровнее, выпрямилась, и жирно хлюпая носом, посмотрела на меня, вытирая слёзы с красных щёк, ресницы мокрые…

– Ох… прости, Эр, совсем какая-то стала, глупая плакса… – она встала и отошла к кустам, высмаркиваться. – Ох и кукомоя, ох и чучело…

– Расскажи теперь, чем тебя обидел мой братец? – сказал я, когда она, пригладившись немного, села рядом на скамью.

Она посмотрела на меня, смущаясь немного, опустила глаза со всё ещё мокрыми, похожими на чёрные стрелы ресницами.

– Я… я беременная, оказалось…

Оказалось, сама поняла или Арик сказал? Но не поэтому же она так рыдает.

– Что же плачешь? Страшно? – спросил я, убирая ей за ухо, растрепавшуюся прядь.

Она кивнула, хлюпнув носом.

– Я не знала, что это… что дети от того, что… ну… что мы… что любились с Арием…

Сказав так, она покраснела густо, хоть и была красна от слёз, но теперь и островка белой кожи не осталось, отвернулась даже от смущения. Мне стало смешно и грустно одновременно, так она не знала, как получаются дети?.. что делается…

– А ты думала, зачем люди любятся? – спросил я.

– Зачем? Ну как зачем… от любви, а… как ещё? Любишь, кого и желаешь любиться с ним, это же… А как же, для чего ж тогда вот это всё…– удивилась она, взглянув на меня.

Я засмеялся, и снова обнял её за плечи, притянув к себе.

– Да так, конечно… Но ты не плачь больше и не бойся ничего. Что дитя будет, не беда, а счастье, и Арий счастлив, может, растерялся, но не сомневайся, что…

– Да нет, он… он жениться не хочет на мне, а ты говоришь, счастлив… – вздохнула Аяя. – А я теперь… я боюсь, ведь нехорошо, когда ребёнок у безмужней матери, позорно… И… и вообще… я думала, так не быват. Думала, дети, это когда женаты люди… а тут вона как, оказывается…

Я вздохнул, вот что теперь делать? Говорил этому гаду, оставь её у Кратона, пока не войдёт снова в ум, нет же, понесло воровать её, что стоило погодить?! Дольше ждал, мог бы и потерпеть! Так нет… и член в штанах не удержал. А теперь вот… как ребёнку без отца, тут права Аяя, вовсе плохо.

– Аяй, ты… я объясню тебе… Арик, он… не потому… И вообще, я знаю, что жениться на тебе он хочет сильнее, чем вообще что-либо в жизни. Ты всё для него, вообще всё, поверь, я знаю, о чём говорю. Но…он… он, действительно, жениться на тебе не может.

Она посмотрела на меня, вот такая, лохматая и со следами слёз, в немного растрёпанной одежде, очень простой, едва ли не грубой, она была прекраснее всех женщин на свете, даже прекраснее самой себя в царских золотых одеждах…

– Как это? почему не может? Он… он, что… он… женатый? – ужасаясь, она выпрямилась, отпрянув.

– Боги, нет! – воскликнул я. – Нет, что ты… он… Он на службе у Госпожи, которая страхом смерти запретила ему приближаться к тебе, но он не мог быть вдали от тебя, как Она требует. И… но если он женится на тебе… тогда… Она узнает, и быть беде.

– Нет-нет! Тогда не надо… Арюшка… – испуганно проговорила она. – А я-то… я подумала, что… что не любит меня вовсе…

– Про то не думай даже. Очень любит, больше жизни. И беспокойство его не о себе самом, а о тебе, тебе угроза, потому и… потому всё так получилось… нехорошо. Любиться не надо было вам, вот что.

– Так ить… как же, ежли… ну… когда любишь кого, как не любиться? Зачем тогда и любить? – простодушно сказала она, вытирая остатки слёз с ресниц. Вот так: зачем тогда и любить?..

Она вздохнула, отвернулась, подняв плечи.

– Это… нехорошо, что он… что… Но как же… я без него-то теперь? Что же делать?..

– Не волнуйся, он умеет прятаться. И… вообще не бойся, ничего не бойся. И я тебя не брошу, во всём помогу, всё будет хорошо, спокойно носи ребёнка, ближе к родам видно будет, как поступить. Может, уедем куда, скажем, что вдова ты и… никто не станет пальцами тыкать ни в тебя, ни в ребёнка.

– Уедем? Злата на то надо, а я…

– О том не переживай, чего иного, а злата с избытком.

Аяя посмотрела на меня и хмыкнула, качнув головой.

– С избытком… ишь ты… Так много платит госпожа Арию за службу? Что же за госпожа такая?

Но говорить о Повелительнице Той стороны я не хотел теперь, чтобы не призвать ненароком, Она всегда слишком ясно слышала меня.

– Ты не знаешь Её и никогда не узнаешь, и не думай о Ней. Пошли Арику весь, что не держишь сердца, пусть прилетает, – сказал я, потрепав её по руке. – А теперь, поесть тебе надо, идём к нам, уж время обеда.

Но она замотала головой, и, отказываясь, отмахнулась:

– Ой, нет! Что ты, твоя-то госпожа тоже не слишком расположена ко мне. Я теперь боюсь, узнает, что я тяжёла, сгонит со двора вовсе. Могла бы, утопила, как кошку… Ты уж… не говори ей пока… ну, пока можно… Ладно?

Я притянул её на миг и поцеловал в макушку, пахнущую прелестно тёплыми серединками цветов.

– Не скажу, обещаю. Сейчас пришлю кого, еды тебе принесут.

…Эрбин ушёл к себе в дом, а ко мне из травы выбежали мои друзья – котята, что росли в той корзинке и теперь бегали по саду, таясь от хозяйки, как и их рыжая маленькая мать. Я села на траву, забавляясь с разномастными малышами, и услышала отсюда, как Зигалит распекает какую-то служанку, ах, нет, приказчицу, что та не взяла денег с постояльцев вперёд, та беспомощно оправдывалась… мне казалось, что слышу мышиный писк против рыка… Да, Зигалит лучше не попадаться под горячую руку…

Новый дом оказался, действительно, настоящим дворцом. Некогда он принадлежал царю, но он, ещё дед Кратона, отдал его в уплату какого-то долга купцу. Тот не осмелился жить в нём, и стоял дворец, охраняемый и ухоженный, многие годы, в ожидании того, что он сможет продать его опять какому-то царю или храму. Вот и явились мы, конечно, купец, не мог знать, что Дамэ приспешник Анпу, чья слава расходилась по Кемету громадными восхитительными волнами, но платил Дамэ достаточно, чтобы привлечь продавца.

Вот мы и получили его, этот просторный, светлый дворец, среди обширного сада, с тремя прудами, одной частью сада прилегающий к берегу реки, надо будет лодки завести… слуг понадобится, ой-ёй… Рыба так и сказала.

– Ох, Анпу, на челяди разорисся…

– Ничего, Рыба, не волнуйся, Богу не положено тесниться с бабкой в одной дому, – сказала Арит, выразительно взглянув на Рыбу.

Дамэ, очень довольный, поглядывал на нас, пока мы, раскрыв рты, озирались по сторонам, восхищаясь чудесным зданием. А восторгаться было чем: горницы, коридоры и залы были обширны, украшены расписанными колоннами, и мебель имелась под стать – всё массивное, раззолоченное, инкрустированное рыбьей и слоновой костью, синим стеклом, а кое-где самоцветами и перламутром, стены расписаны богато, как только во дворце фараона, и как будет в новых храмах, нужно было лишь разместиться, да застелить постели бельём. Каждый выбрал себе горницы, предоставив мне, конечно, выбирать первому. Но мне, честно сказать, было безразлично, какое помещение занять, я остался в первой же попавшейся горнице, достаточно просторной, смотрящей на север. Где именно и как разместились мои приближённые, я и вовсе не обратил внимания, только через несколько седмиц я заметил, что и Арит выбрала себе горницу отдельно от Дамэ.

Теперь я полетел на север, Повелительница сообщила мне, что там возник мор и много людей щедро косит Царица Того света, Она хотела, чтобы я взял там дань с тех, кто захочет получше устроиться в загробном мире, хитро обманывая их, ведь живым невдомёк, что Там все равны, и воздаётся по делам и мыслям, но не по деньгам, уплаченным жрецам и храмам.

– Зачем это, Царица? Ведь Ты же обманываешь их и как дёшево? Как рыночный балаганщик, – удивился я.

– Рассуждать станешь? – озлилась Она. – Ступай, исполняй и не смей перечить. Пусть платят, пусть готовятся к смерти заранее. А то любовь покупают, а смерть бесплатно приходит?

– Любовь купить нельзя, – сказал я. – То, о чём ты говоришь, к любви относится как таракан к орлу в небесах.

– Ничего, торгуют тараканами энтими по всему свету и не гнушаются. Пускай и за смерть, и за место в загробном мире платят!

Я был на севере в тот же миг, великолепный дар – вот так перемещаться по всему свету… И что я увидел? В моровой язве полгорода, вторая половина вот-вот заболеет, и вымрут все, что же я, теперь, когда сироты плачут над могилами родителей, а матери и отцы оплакивают детей, стану плату брать за обманное лучшее место на том свете?

– Эй, ты хто есть здесь? – спросил я крупного светловатого человека, с тоской взиравшего на очередную траурную процессию, двигавшуюся к кладбищу. Там собирались бальзамировать тело, какой-то богач почил.

– Я? – он разогнулся, оказавшись сразу на полголовы выше меня, здоровенный тип, я немаленького роста, а он и вовсе великан. – Теперь, пожалуй, воевода набольший, – ответил он, проведя рукой по лбу, словно отгоняя морок.

– Что ж, прежний – помер?

– Да, вон, несут, бальзамировать станут.

– Бальзамировать?.. – научил на свою голову… – Нельзя! И прикасаться к трупу – не сметь! Иди, прикажи, все помрут, кто тронет мертвеца! Обернули пелёнами и хороните, и могилу копайте глубже вдвое, чем всегда. Всё, немедля исполняй! И остальным скажи… И ещё… прикажи всем лекарям явиться к строящемуся храму Анпу.

– Анпу?! – восхищённо побелел воевода. – Ты… ты – Анпу?!

– Так и есть – сказал я. – Исполняй!

Меньше часа понадобилось, чтобы собрались местные лекари в будущем храме, чей громадный фундамент, размером с добрую площадь был уже готов совершенно, и теперь строительство остановилось из-за беды с заразой. Я вышел к ним, немного растерянным и даже испуганным, чего они ждали от Бога Смерти? Что я немедля заберу их всех, накрыв чёрными крылами в наказанье за бессилье перед страшной болезнью?

Но мои крылья были белоснежны и чисты. Таким я и вышел к ним, сияющим Богом.

– Анпу говорит с вами, а моими устами Богиня Смерти, Царица страны мёртвых, что широко распахнуло ныне свои врата. Смерть не жаждет так много жертв. Я послан помочь вам избежать покамест Её объятий.

Люди раскрыли рты в изумлении.

– Ты… Анпу, ты знаешь, как нам спастись?

Я в который раз пожалел, что я не Эрик, кудесник, способный победить даже моровую язву одним дуновением, но кое-что и я могу всё же.

– Я помогу вам. Смерть – не зло и не наказание, она ждёт всех в своё время, но не след идти до времени. Слушайте меня, и я научу вас, как поступать, чтобы спасти город от вымирания.

Я был прекрасен собой и убедителен, так что люди беспрекословно слушали меня и с восторгом исполняли всё, что я велел. Быстро усвоили всё, чему я учил лекарей, что велел городским властям, и простым жителям.

Они быстро сладили со страхом и растерянностью, и закипела работа. Я рассказал и показал, как и что нужно сделать, чтобы остановить, а после и победить заразу. И воодушевились люди и выполняли всё: отделили больных от здоровых, подрядили всех, кто был способен на уборку и мытьё домов и даже улиц, на сжигание всего, что принадлежало больным, и уже через седмицу здесь умирать стали меньше, а после и вовсе справились с напастью.

О, как негодовала моя Повелительница! Она рычала и ругалась хуже рыночной торговки, которую объегорила товарка, я терпеливо сносил Её гнев, ожидая, когда же Она выдохнется и умолкнет. Наконец, Повелительница Тьмы замолчала.

– Позволь сказать, Царица Тьмы?

– Оправдываться станешь, негодный раб, мерзавец! Червём могильным тебя следовало бы сделать, а не Ангелом Смерти! Паршивый прихвостень Жизни, раб Любви и прислужник людишек, всей этой тщивой ерунды! Как смел ослушаться и вылечить этот проклятый городишко? Моим именем исцелял, это что?! Я за златом послала тебя, а ты что принёс мне?

– Славу, Повелительница! – не смущаясь, произнёс я. – Честь, восторг и уважение! То, что стоит дороже злата в веках. Ты хотела победить Аяю, стать сильнее Любви, так зачем тогда пугать людей собой? Ты должна быть справедлива. Ты должна стать добра, чтобы люди со счастливыми улыбками шли к тебе, а не с ужасом и отвращением. Ненависть всегда слабее уважения, восторга и любви. Не мешай мне, и уважать тебя станут не меньше, но больше, чем всех прочих Богов. Не бояться, но уважать и чтить в веках, воспевая и воздавая почести не из страха, но по велению сердец, потому что сильнее и справедливее Тебя не будет.

Тишина повисла вокруг меня, похоже, Ей понравились мои речи.

– Что ж… – выдохнула Она. – Поглядим, что выйдет из этого…

Она молчала ещё некоторое время, словно продолжая размышлять над моими словами.

– А ретивый ты, не ошиблась я в тебе! – Она засмеялась. – Конечно, скорее хочешь к Аяе своей от меня улизнуть, потому и стараешься, но всё, что на пользу мне, мне на пользу. А ей, глупой девке твоей и невдомёк. Я вернула её девственницей назад, Арий, и каково тебе будет узнать, что к твоей Аяе ныне первым войдёшь не ты?! – Смерть захохотала оглушительно.

Как хорошо, что Она сама сторонится Аяи, словно боится её, теперь под Печатью Бессмертия Аяя недосягаема для Неё, и Она не хочет знать подробностей её существования, после того, как сделала всё для того, чтобы сделать её беззащитной и, как она думает, несчастной. Но у всего есть вторая сторона, Аяина слабость обернулась её же силой, то, что прежде выбивало из Аяиного сердца куски, омертвляя её душу, теперь было забыто, и она стала свободна и потому сильна, куда сильнее, чем раньше. Пусть пока она беззащитна и ещё не осознаёт собственной силы, но придёт время и она ощутит её. Скоро она станет матерью, а это всякую женщину делает Богиней… На душе у меня посветлело.

Я вернулся в мой дворец, где теперь за те дни, что я отсутствовал, многое переменилось: в саду были высажены свежие цветы, выровняли дорожки и посыпали свежими камешками, в прудах появились красивые рыбки и лотосы, павлины и аисты откуда-то взялись… а дом изнутри заполнился челядью, коврами, леопардовыми шкурами, множеством золотой посуды, зеркал, красивого, тонко вытканного и вышитого белья, скатертей и простыней, а также покрывал, и всюду стояли цветы, сильно пахнущие и такие же резко-красивые.

– Ишь-ты, как скоро обустроилось всё, – удивился я, восхищённо оглядывая залы.

– То всё госпожа Арит! – ответила мне главная служанка, что всюду ходила за мной по дому, готовая услышать любое моё пожелание и немедля отправить слуг исполнять его.

Я обернулся на неё, полноватая, неопределённого возраста, с привлекательным лицом, но немного хитроватыми тёмно-серыми с прозеленью глазками.

– Как звать тебя? – спросил я.

– Тапи, господин Анпу. Величайшая честь лицезреть тебя, прекрасный господин, сияющий Бог! – с готовностью ответила Тапи.

– Ты… распорядительницей здесь? Что ж… Где сама Арит?

– Здесь, господин, покликать?

– Да, пусть явится, а ты прикажи покамест купание мне организовать.

Арит незамедлительно пришла, едва я успел опустить свой усталый и отощавший зад на скамью, усыпанную подушками и съесть пару виноградин. В очень красивом изящном платье из тонкого полотна, едва ли не убруса, с тонкими и скромными украшениям в красноватых волосах, на шее и запястьях, вся она переливалась словно весенними оттенками нежных голубоватых, розоватых, золотистых цветов. Кажется, раньше она выглядела не так, но как? Этого я вовсе не помнил. Улыбнулась, входя, и поклонилась, чуть присев, очень изящно выгнув стан. И вся она, будто похудела или ещё что-то сделала с собой, что кажется тоньше и изящнее, чем прежде.

– Ты звал, сияющий Анпу?

– «Сияющий»? – ухмыльнулся я. На лесть падки все, особенно, когда устали и на сердце кошки устроили непристойный концерт.

– Конечно! Ослепительно сияет твоя красота и твоя Сила. И да будет так во веки веков! – не смутившись моей усмешки, проговорила Арит и склонилась, качнув искусно завитыми богатыми волосами цвета красной меди.

– Ну, да пусть сияет… Почему ты здесь, Арит? Почему ты не занимаешься храмами на полуденной стороне? Я велел тебе не отлучаться. Я велел научить всех на том конце Кеми великому искусству бальзамирования, целая школа открыта при храме. Почему ты не там, где тебя ждут наши жрецы?

Она побледнела немного, не ожидала, очевидно, такой отповеди, но поделом, не станет пробовать впредь хитро подольщаться к господину.