Книга 1. Людомар из Чернолесья

– Покончим с этим, – хлопнул по столешнице Олк. – Интересное перескажи. Приходят вести о войне во Владии. Из-за чего сцепились дикари?

– Не знаем даже мы про то, но… – Кин вовремя прикусил язык. Не те это оридонцы, с которыми мог он говорить откровенно.

– Куда движемся мы с такими знаниями?! – вскипел вдруг Олк. – Мы никогда и ничего не знаем. Никогда ни к чему не готовы. Когда такое в Красноземье – оно понятно. Не дураки там против нас воюют, но во Владии. Кто такие владяне? Дикари, место которых у наших ног. Где они живут? Слыхал, что города их похожи более на поля изрытые норами. И эти грязные жуки, эти червяки имеют наглость нас обманывать?!

– Спокойнее, орид, спокойнее, – похлопал его по плечу Фазрагбар. – Хотя и горячишься ты, но я с тобой согласен. Какой прок нам в войсках во Владии, когда они не способны утихомирить этих немытых букашек? Ответь мне, Кин. Что проку нам в войсках там?

– Войска, – усмехнулся оридонец. – Когда б вы видели, что это за войска. – Он снова хмыкнул.

– Чего сказать хочешь? Говори же!

– Там даже и тысячи оридонцев нет. Все наши войска во Владии – салат из… дикарей, – перешел на местные определения Кин, – которые, чуть что, разбегаются во все стороны и не хотят воевать за нас. Им важнее набить свои животы требухой, запить ее вином и целый день валятся в грязных лужах вдоль крепостной стены.

Воины переглянулись. По их лицам было видно, что они поражены сообщенными им сведениями. Кин знал, что уже к вечеру его слова, густо сдобренные несказанными им подробностями и кучей вымыслов, пойдут гулять по Кругу Клинков, а после перемахнут через высокую стену академии и выльются благодатным для желающих чудес ушей потоком на улицы Оридана.

Друзья просидели за яствами до вечера, несколько раз сменив блюда и сами заведения. Всего яснее в свой первый день пребывания в Оридане Кин понял, что бывшие друзья больше никакие ему не друзья. Он вдруг отчетливо осознал, насколько далеки они теперь от него – эти погрязшие в городском болоте, в этом состоявшем из тщеславия, слухов и напускном благополучии болоте, где они были всего лишь слизняки. Они верили всему, что им говорили; они не удосуживались включить хотя бы частичку мозга, когда Кин говорил с ними о трагедиях оридонцев во Владии. К концу дня Кин невзлюбил их. Он невзлюбил Олка и Фаза потому, что они презирали его. Презирали и даже не сумели скрыть это. Их слова о том, что оридонцы во Владии полные бестолочи и неспособны даже биться, были невыносимы вдвойне еще и по причине того, что слышать такие слова от воинов, которые были таковыми только по чину, но уже много лет как не поднимали в руках ничего тяжелее трапезного ножа, – слышать это от них было оскорблением. Оскорблением лично для Кина; оскорблением памяти тех его товарищей, которые пали в битвах во Владии и за Владию.

Домой он вернулся поздно ночью.

– Ты пришел, муж мой, – поднялась ему навстречу Смана.

Завидев ее, Кин улыбнулся. Слава всем богам, которые существуют под этими небесами, что самое дорогое для него существо не изменилось ни капельки.

– Смана-Кин, ты ждала меня? – он подошел к ней и обнял.

Она обвила свои руки вокруг его шеи.

– Жаль, что у нас нет столько рук, как у вас, – промурлыкала она. – Я бы хотела чувствовать тебя не двумя, а четырьмя, шестью, десятью руками. – Смана прижалась к Кину и облегченно выдохнула. – С тобой пришли в дом радости, – она отстранилась и заглянула ему в глаза.

– Как долго ты со мной, но еще находишь чему радоваться, – сказал он.

– Лишь считанные дни с тобою мы, муж мой, – она прильнула к нему. – Когда ты там, я не живу.

– И даже дети не отрывают тебя от мыслей обо мне? – Кину было приятно от ее слов и оттого потеплело на душе.

– Даже и они. Еще сильнее думать начинаю, когда на них смотрю. Уто-Кин так похож на тебя, заметил ли?

– Нет. Не похож. Уж вглядывался.

– Похож. Я знаю. Вот здесь, – она дотронулась до подбородка. – Все точно так же. А когда злится, то, как и ты смотрит, вот так и губы тянет вверх.

Они рассмеялись.

Да, страсть прошла. Она ушла бесследно, исчезла, испарилась. Кин думал, что далее, после нее уж ничего не будет, но пришло нечто новое и еще более прекрасное. Пришла любовь во всей ее красе. Пришло чувство, обрамленное заботой друг о друге, покоящееся на уважении, ласке и теплоте.

– Завтра придет мальчик-чтец, – проговорила Смана. – Готовься ко сну. Я сделала тебе горячую воду. Омойся.

– Ты помнишь, – улыбнулся оридонец, но умолк, ибо лицо жены поморщилось.

– Морщинка, – прошептала она, проводя теплым тонким пальцем промеж его бровей. – А вот еще одна, – и ее палец скользнул по переносице. – И этих тоже не было, – горестно вздохнула она, ведя рукой по глубоким морщинам от носа к кончикам губ. На глазах ее появились слезы.

– Смана-Кин, – он мягко притянул ее к себе, – ты не должна этого делать.

– Не буду, – глухо проговорила она с его груди. – Но всякий раз, как я представлю, что с тобою было, и от чего проявилися они… морщины… мне страшно… сразу страшно и больно за тебя.

Он обнял ее и оба надолго замолчали.

***

В темном коридоре, предварявшим дом каждого оридонца, послышались тяжелые, но стремительные шаги.

– … Совет повелел услужить желанию Конклава и переложить сию сумму в казну Конклава. Хузвур-абола повелел все перечисленные дебы… – говорил мальчик-чтец городских новостей, которого наняла Смана, ибо у каждого уважающего себя оридонца должен был быть свой утренний чтец.

Семейство Кин было не из бедных, а потому нанимало только утренних чтецов. Семейства победнее нанимали дневных, а уж совсем бедные – вечерних и ночных чтецов. Как правило, чтецами служили мальчики-пасмасы или холкуны, коих привезли в Оридонию исключительно для этих целей. Они служили своим господам за еду и приносили неплохую прибыль.

– Хузвур-абола, Хузвур-абола, как надоел мне этот самомнящий старикашка! – прогремело под сводами родового дома Кина с такой силой, что хозяева вздрогнули.

Кин с удивлением посмотрел на бесцеремонно вторгшегося в его дом воина. Его возмущенный взгляд остановился на пасмасе-дворецком, который стоял подле воина, удерживаемый им за шиворот, и всеми мышцами своего лица пытался передать, что не виноват.

– Чего уставился, не узнал ли? – рявкнул воин.

Тут только глаза Кина стали смягчаться, и он улыбнулся.

– Бодрагбар, – проговорил он, поднимаясь и раскрывая объятия вошедшему.

Они долго мутузили друг друга и давили в объятиях. Смана счастливо смотрела на эту сцену. Сколько лет она не видела двух лучших друзей в объятиях друг друга.

– Иди, иди, – движением руки прогнала она чтеца и поднялась: – Бод, почему не предупредил меня, что придешь? Я приготовилась бы.

– Раньше не предупреждал, чего же сейчас… охо!.. начинать. Силен! Силен еще ты, Кин. Не все силы из тебя девки владянские высосали. Прости, Смана. Не подумал я.

– Не обижаюсь. Помню, какой ты. Да и не было ничего у Кина во Владии. Знаю про то.

– Чего же так!? Мы в Оридане веселимся и пробуем все, что можно.

– Когда бы ты увидел тамошних девок, – хохоча, проговорил Кин, – ты бы отказался пробовать.

– Суховаты? Маловаты?

– А еще грязноваты и туповаты, – добавила Смана. Она улыбалась.

– Ну, к грязям нам не привыкать, а вот за тупость… ох! Опять сдавил. Не дави так, рану разорвешь.

– Чего же не сказал! – тут же бросил его Кин.

– Чего ж теперь, на каждом углу о том орать. Не млад я для этого. Да и эта рана не такая, о которой визжать можно! Кабы в бою получить, а то напоролся в переулке на угрюмого орида.

– Принести ли чего тебе, Бод.

– Вина бы мне какого…

– Сейчас принесу.

– Ну, говори! – ущипнул Кина Бод, когда жена вышла. – Правду говори!

– Хороши!

– Охо-хо-хо! Я так и знал. Но ладно. Чего еще сказать есть мне?

– Война, а больше ничего не скажешь.

– То просто и ничего необычного. Везде война, – отмахнулся Бодрагбар. – Но я не только за этим пришел, – прошептал он быстро и серьезно. – Зовут тебя…

– Вина, – вошла Смана, – и мяса – все, что достойно орида! – Она поставила большое блюдо, доверху наполненное мясом, а пасмас принес кувшин вина.

– Почему ты позволяешь хозяйке носить подносы? – Бодрагбар угрожающе вперился в старика-пасмаса. Тот съежился и задрожал:

– Она, привысокий, она…

– Не пугай его, Бод. Я сама такое завела здесь. Мне в радость кормить своих гостей. Что до Паки, то он стар уже, и мне его жаль. Он верно служит нам много лет и я не хочу, чтобы последние дни его проходили в тягости, – сказала Смана. Она протянула руку и нежно погладила Паки по голове.

– Никогда вас не понимал и не пойму, – указательный палец Бода переместился от жены Кина к нему самому. – Достойны друг друга. Один другого престраннее вы.

Кин улыбнулся его словам и снова с наслаждением опустился в мягкое кресло.

– Сколько ты еще проваляешься дома? – подступил к нему Бод.

– Сегодня Кодрагбар-диг призовет меня к себе. Олк сказал мне, что орид Кодрагбар ноне Хранитель Чинов и Наград и поздравил меня.

Бод вскинул брови и промолчал. Кин внимательно посмотрел на него. Не могло быть, что на такую фразу Бод отмолчался. Он обязательно должен был что-то сказать. К тому же, во фразе промелькнуло имя Олка, к которому у Бода был особый счет. Кин улыбнулся уголком рта: едва приехал домой, как в памяти всплыли былая дружбы и былые обиды. Им уже много-много лет, а память освежевывает воспоминания, как мясник потроха давно убиенной скотины.

– Расскажи нам, нашел ли ты ту, которая скрашивает твои ночи; ту, которая заботится о тебе и думает о тебе, когда ты не с ней, – заполнила паузу Смана.

Бод фыркнул с тем особым рыком, который отличал только его фырканье:

– Я плачу о том времени, когда родились вы, ты и Кин, я плачу, что не был рожден вместе с вами. Тогда еще существовали те, о ком ты мне постоянно напоминаешь. Но не сейчас.

Смана заулыбалась. Обычно после этой фразы Бод добавлял, что, если бы он родился тогда, то отбил бы ее у Кина и связал с ней свою жизнь. Но Бод промолчал.

– Мне пора идти, – поднялся Кин. – Подожди меня. Я скоро. Владия приучила меня быстро собираться и иметь то малое, что нужно воину.

Через короткое время он вернулся, и они вдвоем вышли на улицу, мощенную красно-синим камнем.

– Что ты утаил от меня при Смане? – спросил его спокойно Кин.

– Было заметно?

– Не для нее, для меня. Говори.

– Гимрагбар прислал меня к тебе. Дурные вести дошли к нему из Владии. Саарары разбиты в Холкунии. Отряд, посланный к Холведской гряде, бесследно исчез. Это он и просил передать. От себя хочу тебе сказать, что Кодрагбар-диг и впрямь дарует тебе «рагбар», но ты получишь не ронг, а пять ону и несколько энтору из дикарей.

Кин невольно замедлил шаг, а после и вовсе остановился. Полторы тысячи оридонских воинов да еще несколько шестисотголовых отрядов владян или красноземцев были тем даром, который мог зарубцевать шрамы на его сердце от многих лет унижений, которым его подвергал Цуррагбар. Но Кину слишком много лет, и он очень многое повидал и понял, чтобы не осознавать простую истину: когда много дают – многое и просят. И это в лучшем случае, потому как обычно в жизни получается хуже: немного дают, но очень многое просят. Что же могут попросить у него за такие щедрые дары?

Оридонец снова двинулся вперед, но шаги его уже не были прямыми и сильными. Было заметно, что все силы его ушли в голову.

– Исполни мою просьбу, – решился наконец Бод. Он даже покраснел, когда произносил эти слова.

– Говори, коли в силах я буду, то выполню.

– Прими меня к себе, – выдохнул Бод. – Прими, иначе ничего хорошего я не сделаю этому городу и империи. Зажат я здесь и некуда выйти мне отсюда. Ежели ты меня примешь, то относись, как к младшему по званию – на том порешим, чтобы не было…

– Хорошо. Но ты знаешь, что я не в силах изменить кое-что, – Кин повернул голову и посмотрел в глаза Бода.

– Я решусь, – сказал тот и заскрежетал зубами.

– Решись и иди со мной.

Чувства и мысли Кина были приведены в расстройство словами Бодрагбара. Размышления о том, что же ему предстоит свершить с войском, которое даст ему империя и сможет ли он выполнить это неизвестное, но заведомо сложное задание, мешались в его голове с саркастическими вспышками воспоминаний из прошлого о том, что Бод, несмотря на всю свою мужественность и злобу, никак не мог выбраться из Оридонии из-за своей матери, которая всякий раз умирала, едва он решался выехать за стены столицы.

– Разрешишь мне удалиться? – голос друга вывел Кина из самосозерцания. Они остановились у заднего входа в дом Кина. Врата его были распахнуты и два биггиса послушно стояли, удерживаемые служками-пасмасами, ожидая своих сидоков.

Биггисы были похожи на бегемотов, только морды их были намного меньше. Как правило, это были упитанные животные, спина которых покрывалась пышными накидками или оридонским седлом. Оридонцы передвигались на биггисах исключительно в городах и недалеко в пригороды. Лапки животных были слишком нежны для того, чтобы долгое время идти не по мостовой. Биггисы отличались чрезвычайной чистоплотностью и мягкостью движений. Удивительно было, как эти бочонки умудрялись двигаться с грациозностью кошки. Мягкость движений, в первую очередь, прельщала оридонцев. Они ехали на биггисах без тряски и могли даже спать, слегка покачиваясь на их спинах.

Для Кина все это было в прошлом. После службы во Владии он мог спать даже на скачущем галопом кеорхе или на идущей рысью саарарской лошади, и даже на груххе, несущемся в бой. В который раз Кин признался себе, насколько мягкотелым был до отплытия во Владию.

Слуга с поклоном передал ему биггиса и Кин взгромоздился на него всей своей тушей. Какой же маленький зверок, подивился он своим первым за многие годы ощущениям.

Железный чертог, где располагались военные казармы ориданского гарнизона, находился в другом конце города. Кин узнал об этом, когда приехал на прежнее место чертога и обнаружил там богато устроенные дома высшей знати. Когда же ему указали, куда ехать, он в который раз подумал, что 12 лет вне Оридана – это слишком много.

С удивлением он взирал на жизнь родного города, которая изменилась до неузнаваемости. Везде и всюду перед его глазами шнырями пасмасы, холкуны, мумы и даже несколько тааколов промелькнули между ног ходящих. Оридонцы все как один восседали на биггисах, изредка отвешивая оплеухи зазевавшимся слугам и рабам. Было довольно много краснокожих существ, походивших на реотвов, от которых их отличали очень грубые черты лица, какими бы формами они не выражались. Длинные волосы, заплетенные в косы или стянутые в хвосты, лоснились под лучами солнца, не то от масла, не то от грязи. Куча всевозможных животных и новых запахов вливалась в ноздри Кина со всех сторон.

Уже через несколько улиц он ощутил себя уставшим. Да, там, во Владии, он мог мчаться за беглецами дни напролет и не чувствовать усталости; драться с врагами часы под палящими лучами солнца или по пояс в снегу, или по колено в мерзопакостной осенней грязи – и не ощущать опустошения и дрожания в руках, но здесь, в Оридане, не прошло и часа, как он оказался разбит настолько, словно ему всыпали палицей прямо между глаз.

Железный чертог возник перед ним неожиданно. Вернее, он издалека увидел его стены, но и предположить не мог, что это изящное здание может оказаться Железным чертогом. В его времена этот чертог черной махиной возвышался над городом. В его времена – о, боги, он, кажется, слишком постарел, и город всякий раз напоминал ему об этом.

Кин въехал в широко распахнутые ворота, пораженный тем, что они открыты и охраняются всего лишь двумя стражами, прошел по вымощенному гладким камнем двору и вошел в помещение, более походившее на палату дворца, чем аскетичное – в его времена! – жилище воинов.

– Иди к нему, – кивнул Кину воин и пропустил в небольшую анфиладу, закончившуюся уютной комнаткой.

При его появлении от широкого стола отошла высокая сухопарая фигура, держащая в нижних руках непонятные предметы, а в верхних развернутую карту.

– Я Кин из рода Кин, энторун Цуррагбар-она из Владии.

– Он еще не подох? – спросила фигура без тени иронии.

– Нет, – растерялся Кин.

– Я надеялся, что он подох. Что ж, надо подождать. – Оридонец отошел в угол, и его фигура превратилась в едва различимый силуэт. Звук сказал Кину, что оридонец сел. – Проходи, Кин.

– Отдай честь, орид, или… – внезапно прорычали сбоку так, что Кин вздрогнул. Он не заметил говорящего.

– Ничего, – быстро прервал рычащего силуэт. – Мне так больше нравится. Ориды из Владии мне более по душе, чем все эти мамочкины сынки, трущиеся по углам моего дома. Ты знаешь, кто я?

– Да, орид. Твое имя Кодрагбар-диг, Хранитель Чинов и Наград.

– Нет. Я Суррагбар-диг, Глядящий Вперед, чашник императора, Хранитель печати и мыслей. Но ты молчишь. По тому, как не трепещешь, я хочу спросить тебя: давно ли не был ты в Оридане?

– Двенадцать лет.

– Вот все и прояснилось. Не стоит говорить тебе, как здесь все усложнилось, ты и сам это увидел, не так ли?

– Я увидел.

– Немногословен, – силуэт поднялся и снова превратился в фигуру. Когда она приблизилась к Кину, воин разглядел довольно молодое, но очень умное лицо. Еще он заметил жестокость и разврат на этом лице, а после нечто страшное дохнуло на него из глаз Суррагбар-дига. – Смотри же, Позраг, вот пример орида. Настоящего орида. – Кин невольно опустил глаза. Никогда не думал он о себе, как он настоящем воине. Сур, меж тем, продолжал: – Не трепещет пред слухами обо мне. Не боится, когда такой как я стоит перед ним. И смерти не боится, а?

– Про то не знаю.

– Встречал ли Типпура во Владии ты? Встречал, я знаю. Каков же лик его? В Оридане почти никто его не знает. Когда он является кому, то лик свой каждый отворачивает. То ведь не скромность, то страх. За это здесь я каждого и презираю. Чего молчишь?

– Не видел его лика, когда в глаза погибшим смотрел; когда рубил врагов Оридана его я также не видал, – ответил Кин. Его начинала пробирать мелкая дрожь. От Сура исходила опасность, огромная опасность и чутье Кина заставляло его держаться в напряжении.

– Не думал, иль не видел?

– Орид Суррагбар-диг, не в силах я говорить с тобой на таком языке и с таким пониманием. Я воин. Мне не пристало много и долго думать, – нашелся, наконец, Кин.

Чашник императора тут же отстал от него. Кин именно этого и хотел. Шестое чувство вновь не подвело. Единственное, что хотел от него Сур – признание своего превосходства. Он его получил. Для Кина это ничего не стоило, а мальчик удовлетворился. Он может сколь угодно много рассуждать о том, чему и сам подвержен, но про себя такое никогда не заметит. Кин едва не улыбнулся, победив проиграв.

– Хранителя Чинов и Наград сегодня здесь не увидишь, но не уходи. Я хотел поговорить с тобой. Он исполнял мою волю. – Суррагбар расправил пышные одежды и сел за стол. – Подойди. – Кин приблизился. – Взгляни на эту карту. Хорошо ли читаешь ты карты?

– Да. Могу понимать, – снова намеренно принизил себя Кин, попутно подумав о том, что Цур, что ни говори, преподал ему хороший урок уживчивости даже с самыми отъявленными негодяями.

– Это карта Красноземья. Дела у нас там идут не очень хорошо. Особенно в последнее время, когда эта… жаба встала во главе войск. Поз, подойти. У этой крепости побили нас, а здесь наши славные воины бежали сами – проклятье на их семьи!..

Суррагбар-диг продолжал говорить, и перед глазами Кина разворачивалась жизнь многих тысяч существ, прожитая за год. Еще до того, как Сур сказал об этом, Кин увидел огромный клин, которым войска красноземцев смяли левый фланг оридонских армий. По карте выходило, что вот уже несколько месяцев над войсками висит угроза быть отрезанными от побережья и оказаться в окружении.

– Если бы не действия головы армий и армий правой руки, все мы оказались бы отрезаны от побережья, и я бы не сидел и не говорил с вами, – продолжал чашник. Голос его задрожал от злобы. – Я призвал тебя вот сюда, – он ткнул пальцем в какую-то точку много выше клина врагов. – Это Ордарг. Твердыня, от которой идут они на нас по левую руку. Ее надо взять и порушить. Хорошо бы удержать, но я не… Не удержим мы ее. Силы не те. Но порушить надо. – Сур поднялся. – Теперь иди, а когда призову тебя, скажи мне, сколько воинов тебе нужно и сколько гуркенов. О чинах не имей беспокойства, хотя… по тебе вижу, что нет дела тебе до того.

***

Кин накинул на себя легкую накидку, опоясался, приторочив к бедру под накидкой небольшой меч, и вышел за ворота. Город неприветливо встретил его. Холодом дыхнуло в лицо. Солнце еще не взошло, и оттого было морозно. Как только светило взойдет над горизонтом, воздух тут же прогреется. Такая уж была погода в долине, где уютно примостился Оридан.

Дрожащими вовсе не от холода руками Кин вытащил из небольшого мешочка предмет, похожий на бусы и посмотрел на него. Это была лиамига: цепочка, состоявшая из шестигранных звеньев из особого мягкого камня, на которой оридонцы писали друг другу. Невероятными свойствами обладал этот камень – лиам – легко поддавался он давлению, на века запечатлевая на себе слова. Отчего-то в этот момент Кин вспомнил лиамигу своего отца. Смерть закрыла его глаза столь давно, что Кин даже и не пытался припомнить, когда же это произошло, однако его слова в камне всегда сопровождали оридонца. Об этом никто не знал и все принимали цепочку, висевшую у Кина на поясе за красивый резной ремешок, но нет – это были наставления отца, дорогая, но очень мудрая вещица, которая не раз спасала Кину жизнь. И первая фраза, открывавшая раздел «Война» была о том, что ему сейчас предстояло пройти: «Чем выше чин пред тобой, тем короче язык твой».

Кин, прозванный во Владии Хмурым, никак не соответствовал своему прозвищу за день до этого. Оридан изменил его. Он даже начал часто смеяться. Он обнимал жену и детей. Он целовал их и его грубые руки успели растерять все мозоли и ссадины. Его тело давно уж не знавало ран.

После того, как Суррагбар-диг объявил ему, что Кин задержится в Оридонии до следующей весны, а после направится в Красноземье с отрядом в два ронга – шесть тысяч воинов – и собственной дикарской порией, Хмурому показалась невыносимой мысль о бездействии. Безусловно, ему было приятно проводить время со Сманой и Уто-Кином, щекотать дочь, которую он прозвал «пимпочкой» за ее малый рост – многое из семейной жизни было радостным и доставляло удовольствие, но тогда его мысли все чаще возвращались во Владию. На ее сочно-зеленые с синим оттенком равнины, в ее угрюмые брездские предгорья и таинственный Черный лес. Там жизнь казалась ему огромной, широкой. Там жизнь для него размахнулась, насколько хватало глаз. Жизнь во Владии захватывала дух своей безмерностью и бесконечностью. Здесь же, в Оридане, он задыхался, зажатый промеж холмов. Он ежился и невольно сдвигал плечи, ибо ему казалось, что улицы, стиснутые промеж массивными многоэтажными домами, не дадут ему пройти. Шум и толчея большого города раздражали его. Раздражали до вчерашнего дня, когда в его руки попало это.

И с тех самых пор, с того самого мгновения, как лиамига с золотой окантовкой оказалась в его руке Кин вдруг остро почувствовал, как привык к Оридану, и что все его прежние чувства были лишь капризами, попыткой нрава, строгого и стойкого стержня в нем не растерять эти свои качества в разнежености города. Первые несколько минут Кин смотрел на воина, протянувшего ему лиамигу с недоумением, а после…

После Кин вмиг стал самим собой. Брови его заняли прежнее положение над переносицей.

– Боги, – едва слышно прошептала за его спиной Смана. Она невольно отступила на несколько шажков назад и возвела глаза кверху. Она все поняла.

Лиамига, на которую Кин внимательно смотрел, была пустой. Лишь самая первая шестигранная бусинка имела на себе четкие знаки. «Кинрагбар-ронг», гласила надпись. Надпись была начертана на черном фоне.

– Ты понял? – спросил его воин.

– Да.

– После третьей песни. – Орид развернулся и вышел. На улице он запахнулся в плащ и слился с толпой.

– Что ты сделал, Кин?! – едва сдерживая слезы, вскричала Смана. Самообладание покинуло ее.

– Ничего. Не это здесь.

– Но… это лиамига Высочайшего Конклава! К чему ты будешь?.. – она не выдержала и опустилась прямо на пол.

Кин бросился к ней и поднял на ноги. Усадив жену в свое старое мягкое ложе, он снова отошел к огню.

– Ночной Конклав, – проговорил он, глядя на черную краску на грани бусины. – Ночной, а это может быть только… – Он недоговорил.

– Что? Что это может быть?

– Я не знаю. Все что угодно.

Холодный ветер гонял по улицам ошметки мусора, за которыми весело гонялись мальчишки-пасмасы из городских чистильщиков. Они были приучены все делать тихо, поэтому даже кричали тихо, словно бы шипели. Но радость их была столько полнокровной, что Кин остановился и, глядя на них, набирался их оптимизма и энергии.