Книга 2. Хладный холларг

– Иди – и я пойду. Желай – поведу. Не пойдешь – потащу! – отчетливо слышал он даже и наяву.

Лес наполнился для него голосами и шепотом. Казалось, каждое дерево, каждый куст, да что и говорить, каждый листок шептал нечто свое. Они разговаривали с ним наперебой, наперегонки: кричали, советовали, призывали. Даже небеса промеж крон разверзлись для него громовыми раскатами хохота.

– Не мучай себя… не мучай, – окликали его со всех сторон. – Иди же… ступай… веди его…

– Я пойду! – прорезал тишину рощицы отчаянный крик. – Я пойду, оставь меня. Пойду и умру, коли так желаешь ты мне. Умру, слышишь?! Умру-у! Веди меня… Только дай мне сна! Дай отдыха… – С этими словами Нагдин привалился к стволу дерева. Он был оглушен той абсолютной тишиной, которая накрыла рощицу после его согласия, и впервые за девять дней уснул глубоким и спокойным сном.

***

Проснулся гур, когда стало вечереть. Ему показалось, что он проспал несколько минут, настолько глубоким был сон. Надгдин поднялся на ноги и повел головой по сторонам.

Когда он спустился в деревню на плато под рощицей, то услышал музыку и веселый смех. Как и всегда в такой час дома терпимости и кабаки Красных Столпов были переполнены народом. На улицах уже лежали вповалку пьяные в стельку кены. Большинство во сне заблевало себя и обмочилось. Поутру, едва солнце взойдет над Великими водами, этот смрад поднимется в воздух и будет стоять над деревенькой. Ослабнет же он ближе к вечеру, но к утру его снова усилят организмы десятков пьянчуг.

Рыбак чувствовал себя необычайно бодрым. Он и думать забыл о муках, которые претерпевал последние дни. Все они остались в дальних закоулках его памяти, как неясные воспоминания о чем-то плохом и неудобном.

– Исполнять надо… исполняй обещанное!.. – Нагдин отшатнулся. Пьяница, мимо которого он проходил, смотрел на него широко раскрытыми глазами, из которых сквозила пустота. – Не забывай…

Реотв почувствовал, как что-то шевельнулось внутри него – это было похоже на ужас или ощущение ужаса, но общее счастье и сладкое предчувствие обильной пищи и целой ночи прелюбодеяний быстро отогнали от него все дурные мысли.

Он вошел в один из кабаков, заказал много поесть и сел за свободное место у длинного стола.

– Рыбка, – услышал он ласковый веселый голос, и ему на колени тут же плюхнулась полноватая девушка с очень милым личиком. – Мне сказали, что ты пришел сюда. Где ты был два дня? Я не видела.

– Я спал, Аппана, очень устал.

– Увеен доволен?

– Да. У-у, потроха дохлого саарара, как же я соскучился по тебе, – он протянул руки и потискал ее щечки и полновесные тяжелые груди. Аппана улыбнулась и получше устроилась у него на коленях.

– Ты заказал поесть? – спросила она.

– Да.

– Я буду носить. Погоди. Скажу Луяне, что я буду носить тебе.

Когда она ушла от него, Нагдин оглядел кабак. Это было низенькое, но просторное помещение. Он удивился, когда ощутил в душе укол, который можно было бы назвать теплым. Такие уколы ощущаются, когда возвращаешься в родной дом, видишь лучшего друга после долгой разлуки. Неужели теперь это его дом? Здесь ему свойственно как дома, тепло и…

– Сказала, – подошла девушка. – Расскажи мне, что ты видел в водах. Я люблю твои рассказы. – Аппана любила слушать его сказки, а он только при ней воодушевлялся и пересказывал свои приключения, безбожно привирая ей и мешая события разных лет. Однако, едва он начал, как по кабачку подобно ветру пронеслось движение.

– Сойди с меня. Чего это там?

– Не ходи. Я тебе так скажу. Это саарарец. Конубл. Он набирает команду. У него карта земель. По ней указывает, где наши служить ему будут.

– Ну, тогда это не по мне… – что-то заставило Рыбака прикусить язык. Он как будто о чем-то смутно догадался. – Большая карта?

– Да. Вся Владия на ней и Великие воды. Я видала. Плохо поняла, но он мне сам сказал. Фр! – неожиданно скривилась она. – Приставучий он. Старый прилипала…

Нагдин нежно посмотрел ей в глаза. Кабацкая девка, подумалось ему, и он тут же сам себя отругал. Не подходило ей это название.

– Погоди, глянуть надо, – снял он Аппану с колен. В подсознании крепла мысль пойти и посмотреть карту. Что он на ней найдет, неизвестно, но почему-то тянуло посмотреть.

– … дебов. А опосля еще столько же, тогда пойду к тебе, – услышал он слова матроса.

– У-уи-и, – старческий голосок был опечален, – не по пути нам.

– Чего жежь?

– Дорогой ты больно.

– Платят… все. Ты только заартачился.

– Пять дебов дам, коли пойдешь сейчас. Пять на гуркене и десять, когда вернемся обратно…

– Не-е-е…

– … или один оридонский деб, но когда и туда, и обратно пройдешь без платы. По концу пути.

Матрос задумался.

– Отойди и не мешай, – сказал ему другой. – Согласен я.

– Как-как? – не понял старичок.

– Один оридонский деб в конце пути. Согласен.

– Вот и хорошо. Все слышали? Сейчас в храм пойдем. Там поклянешься в верности мне.

– Меня возьми, – неожиданно проговорил Нагдин. В его душе зародилась поразительная уверенность, что делает правильно. Он мигом забыл свою клятву перед Увееном быть гуром. Как и все клятвы, обещание данное торговцу, мало что значило для реотва.

– Кем будешь?

– Рыбак я. Могу и кеном, и гуром могу.

– Это мне хорошо. Становись туда.

– Зачем ты?! – Он обернулся и наткнулся на глаза Аппаны. По щеке ее текла слеза. – Еще только увидела тебя, а снова ты в воды идешь. – Ее подбородок задрожал. Он ободряюще улыбнулся ей.

После отбора все пошли в местный храм и стали приносить клятву верности торговцу.

На реотва в этот миг навалилась вдруг сковывающая духота. Ему стало нечем дышать, и он еле держался на ногах, чтобы не упасть.

– Эй ты, Рыбак. Твой черед. – Его вытолкнули к идолу.

– Клянусь пред ликом твоим, Моребог… – Нагдин неожиданно запнулся. Он невольно открыл рот от удивления, когда увидел, как идол отворил пронзительно голубые глаза и вперил их в него. Словно бы сильными руками ощупывал взгляд Моребога лицо реотва. Нагдин хотел было закричать, но рот его не открылся; он хотел убежать, но ноги его приросли к земле.

– Тот ты, – громогласно проговорил идол. – Знаю я. Клянись и преломи клятву тут же, ибо не услышу я ее. – Глаза его погасли, уста сомкнулись. Он стал глух и нем.

– Чего умолк? Клянись, – подошел к Рыбаку торговец.

Нагдин, теряясь и страшась, договорил побелевшими губами клятву и, скосившись, недобро глянул на старика-конубла.

***

Тридцать два массивных весла, покрытые побуревшей от времени красной краской мерно опускались в воду, вспенивая ее, толкая корабль вперед с быстротой, с какой могут ходить только военные суда. Из-под палубы слышался мерный звук барабана и многоголосое «оф».

Парус на одной из двух мачт был поднят, но ни один порыв ветра не запутался в нем, и материя свисала книзу бесполезной плащаницей. Оттого удивительнее был вид корабля, летящего по морской глади словно птица.

Борта корабля неравномерно поднимались над водами моря. Верхняя палуба была намеренно раздвинута шире для того, чтобы разместить на ней и гребцов, и мачты, и пространство для прохода

На палубе, между гребцами, сидевшими на небольших скамеечках, по двое на каждой, прохаживалось несколько воинов. Они были одеты в легкие кожаные доспехи и приглядывались к новым гребцам. Это недоверие всегда имело место быть, когда набиралась команда.

Корма корабля была покрыта просмоленными досками, положенными на края надпалубных бортов. Эта своего рода корабельная постройка служила одной единственной цели: отделить пребывание купца в море от пребывания рядом с них набранных гребцов и матросов.

Помещеньице, получившееся внутри постройки было небольшим, но тепло обставленным. Едва Нагдин оказался в нем, к нему пришло осознание, что торговец был старым волком, любил море и отдал ему большую часть своей жизни.

Рыбак оказался призван в каюту уже на второй день плавания. Он поразился не роскоши, которая наличествовала в помещении, но тому, насколько обжитой была каюта. Казалось, будто члены семьи купца вышли погулять и вот-вот должны были вернуться.

В каюте он застал самого купца и невысокого полнотелого холкуна, левый глаз которого вытек и на его месте зиял неприятный кожный провал.

Толстого купца все называли за глаза Водоглот, а в лицо «привысокий». Более никто и никак о нем не говорил. Водоглот был рассудителен, расчетлив и пил исключительно воду. Много воды, потому что страдал хворью, заставлявшей его потеть в любых погодных условиях.

Холкун рядом с ним представился Морским скороходом. В его единственном глазе читалась длинная нескончаемая мысль. Но о чем он думал, понять было невозможно. Это был рассеяно-задумчивый взор, словно бы присутствие Нагдина в каюте было нежелательным, но вынужденным, и холкун додумывал те мысли, ход которых нарушил Рыбак.

– Глянь на него, Скороход, – подошел к реотву и встал рядом Водоглот. – Он говорил мне, что гур. Правильно я говорю? – Он обернулся на Нагдина. Тот кивнул.

– Как же ты так? – спросил Морской скороход, нехотя выходя из своей задумчивости.

Рыбак отмолчался.

– Перестань думать об этом, сынок. Предоставь богам заботиться о нас. Это теперь их дело. Мы в достатке воздали им в храме Семи Столпов, – проговорил конубл и посмотрел на Рыбака. – Ты не знаешь наших тревог. Скажи нам, получится ли?

– Получится, – уверенно кивнул Нагдин. Купец улыбнулся.

– Он никак не может перестать, – всплеснул торговец руками и сдвинул брови. – Скороход, погляди мне в глаза. Видишь их?

– Вижу…

– Слушай меня. Это… как тебя зовут? Этот реотв по прозвищу Рыбак сказал мне и поклялся перед Моребогом, что он гур. Раздели нашу ношу и с ним тоже.

– Где ты ходил? – спросил Рыбака Морской скороход.

– У Красного и Длинного Столпа. Прибрежье холмогорское и у Холведской гряды знаю.

– Хорошо знаешь?

– Хорошо. Очень хорошо. Я там вырос.

– Ты из тех, кто бежал, когда… – холкун запнулся и отвернулся. Он подошел к столу и склонился над ним.

– Подойди и ты, – тихо шепнул реотву старик и подтолкнул его к холкуну.

Когда Нагдин подошел к столу, то едва не задохнулся от волнения. Перед ним простиралась карта Великих вод и часть побережья Владии. Были видны и Столпы Брура.

«Та карта», – подумал он. – «Большая». – Он незаметно повел глазами и узрел еще несколько кусков, которые лежали в стороне, отделенные от той части карты, которую они разглядывали сейчас.

– Нам нужно сюда, – указал на одну из выпуклых линий Скороход.

– Это не у Прибрежья, – проговорил Нагдин.

– Все то же Прибрежье, – проговорил недовольно холкун, – но места саарарские. Их вотчина. А это и вовсе владения оридонцев. Десница Владыки, – он указал на выпуклую линию. – Будет лучшим для нас, ежели ты проведешь нас. Земли саарарские, – обратился Скороход к купцу.

– Нет, даже и думать о таком брось. Никто и никогда не согласится. Коли известие о… нас дойдет до ушей… не наших, и подавно спасения не будет нам. Тихо идти надобно, – зашикал на него купец.

В каюте повисла долгая пауза.

– Что мы везем? – спросил Рыбак.

– Тебе того знать не надо, – резко обернулся на него Скороход.

– Не надо, – подтвердил за спиной реотва Водоглот. – Почему спросил?

– Хотел предложить сухим путем идти. Но, ежели так говорите, то…

– Посуху не пойдем. Не вспоминай даже о таком. Не надо оно нам, – сказал купец. Он подошел к карте. – Мы здесь вот. – Он ткнул пальцем, закованным в твердь двух золотых перстней в карту. – Сюда нам нужно. – Палец конубла пролетел над Великими водами, слегка задел Прибрежье у Холведской гряды, перемахнул через Синие Равнины и замер на Деснице Владыки.

– Страшат нас гуркены, которые саарары выставляют здесь и вот тут, – наконец заговорил с Нагдином, как со своим, и Скороход. – Здесь стоят вместе с ними оридонцы.

Мысленные отметки, которые делал реотв, следя за полетом пальца холкуна, стали негустой, но непроходимой сетью покрывать тело карты. По всему выходило, что количество саарарских и оридонских военных кораблей в водах у Десницы Владыки было настолько большим, что проскользнуть мимо них не представлялось возможным.

– Можем уйти дальше в Великие воды, а опосля свернуть сюда, – заговорил торговец.

– Ничего оно нам не даст. Не услужит нам, – замотал головой холкун. – У берега все равно уткнемся в саарарские и оридонские гуркены.

– То правда, – со вздохом согласился купец.

Нагдин склонился над картой и внимательно ее разглядывал. Он впитывал карту в себя. Ее странные названия. Пометки на ней. Все, что могло иметь хоть какое-то значение.

– Чего посоветуешь нам, Рыбак? – спросил Водоглот.

– У Крикливого острова, – заговорил Нагдин, – множество лодок рыбачьих есть. Груз можем в лодки переложить, а саарарам с гуркенов сказать, что порожние идем. За товаром… да вот хоть сюда, к Желтой реке. Они рыбаков не смотрят. Знаю.

– Так-так-так-так?! – придвинулся и едва не лег на стол купец. Он всматривался своими подслеповатыми глазами в палец реотва, бродивший по карте.

– Лодок будет не много нужно, – пробубнил Скороход.

– Четыре хватит? – спросил купец. Холкун пожал плечами, не знаю.

– Остров Большой рыбы мы можем обойти со стороны Темных земель. Ежели за нами погонятся, то далеко бежать можно. Остров высокий. Одна скала. Далеко его видно.

– Лодки с собой тащить думаешь? – спросил холкун.

– Можно и с собой, коли нужда, – ответил вместо реотва Водоглот. Он громко сглотнул пересохшим горлом, отошел в угол каюты и так же громко напился.

– Грохочущую твердь мы с Темных земель обойдем, – навалился на стол Скороход, – а здесь попробуем, как ты и сказал, – он посмотрел на Нагдина, – рыбаками прикинуться.

– Еще я так делал, – Рыбак неотрывно смотрел на карту. – Когда нужно было, то расписки брал у купцов близлежащих деревень. Ими отбивался от морской стражи.

– Такое сможем сделать? – поднял голову на купца холкун.

– Нам нужно сюда зайти, – постучал пальцем Водоглот по карте с надписью, – здесь, может, смогу и такое сделать.

– Арлторм? Далеко. В Брурторме нет у тебя?..

– Нет. Такого, что надо, нет.

– Порешили с этим, – выдохнул холкун.

– У… – реотв пригляделся к названию на карте, – Кхоторма свернуть можем. Река это?

– В холкунские земли не пойду, – замотал головой купец.

– Дурные вести пришли до меня из тех земель, – сказал Нагдин. – Война. На руку это нам… вам… Гуркен некому останавливать будет. Не будут ждать там гуркен.

– Война-война, – мечтательно причмокнул пухлыми губами Водоглот.

– То правда, – согласился Морской скороход. – Немало там гуркенов будет. За добычей военной наши конублы потянутся. Добра холкунского повывести. Всегда так.

– Тем более, затеряемся, – улыбнулся примирительно саарарский купец. – Верно реотв говорит. Оплывать нам Агрторм слишком опасно. Переход у него из Оридонии во Владию. Охраняется он шибко. По Поющей реке через холкунские земли самый раз будет. У Онеларга река кончается для гуркена. Далее через Куупларг по Черному тракту до самого обиталища оридонского у Жертвенной заводи дойдем. От нее до Десницы Владыки рукой подать. Дадим знать, так нас ждать будут. Они в своих вотчинах сильны. С них даже оридонцы спрос не берут. Мы…

Рыбак больше не слышал того, что говорил купец. Широко открытыми глазами он смотрел на Водоглота. Видел движения его глаз, шевеление губ, но ничего не понимал. Холкун и саарар были слишком заняты расчетами, чтобы заметить странный взгляд своего находчивого наемника. Как пьяный вышел реотв из капитанской каюты.

Едва Нагдин оказался на палубе, как прохладный ветерок, налетевший со стороны Крикливого острова на юге, дыхнул ему в лицо. Паруса оказались спущены за ненадобностью, а весла все так же, под монотонный грохот барабана, продолжали вспенивать воду за бортом. «Оф!», задышал, казалось, корабль.

«Жертвенная заводь существует!» – носилась по кругу в сознании Нагдина одна и та же мысль. До этого момента он до конца так и не верил в то, что голос в его голове был реален. Теперь же все изменилось. – «Жертвенная заводь, что у Десницы Владыки, подле обиталища оридонцев. Она на другом краю Владии. Как далеко меня зовут!..»

– Люблю пустынность вод, – оглушил его справа тихий голос. Он ворвался в сознание Нагдина подобно буре, вышвыривая его в реальность. Рыбак вздрогнул и обернулся.

Рядом с ним стоял Палон по прозвищу Хрящеед. Он обладал той разновидностью внешности, которая делала его своим в любой части Владии. Ничем не примечательное лицо, покоилось на ни чем не примечательном теле. Лишь слегка длинноватые ноги можно было бы счесть за особенность, если бы их длинноту не покрывал привычный в этих местах обвислый живот.

– Не видел тебя на клятве… ты как здесь? – промямлил Нагдин, с трудом фокусируя взгляд на Палоне.

– В последних я был. Нас двое. Последними взошли… – улыбнулся тот, явив взору Нагдина ряд ровных крупных зубов. – Ты не страшишься, как Увеен прознает про это, – он широким жестом обвел корабль и Великие воды. – Предал ты его.

Рыбак усмехнулся.

– Про то говорю, – продолжал Палон, – что наслышаны мы, дебов ты ему привез много, а теперь утек. Плохо, что ли, было тебе?

– Нет.

– А чего?

– Ушел и все.

– Жадный он, про то всем известно, да?

– Жадный, – согласился Нагдин, обрадованный тем, что не надо придумывать отговорку. – Ты кем сюда пришел?

– Вперед глядящий я по этим водам… а еще кен… Лица на тебе нет, Рыбак. Чего случилось-то?

– Нехорошо мне что-то.

– От чего так?

– Не знаю. Нехорошо и все. – С этими словами Нагдин повернулся и пошел прочь. Его и впрямь шатало. Голова стала такой тяжелой, словно в нее влили ковш грязи с Сизых болот. Перед глазами изредка появлялись разноцветные круги. Они крутились, дезориентируя.

Уже к концу первого дня все вновь прибывшие ощутили атмосферу корабля. Среди членов старой команды чувствовался страх. Тщательно сокрытый ужас неизвестно перед чем или кем, находившимся на борту гуркена. Едва один из знакомцев Рыбака завел разговор со старожилом корабля, как тот осекся, смущенно спрятал глаза и старательно, но неумело перевел разговор на другую тему.

Нагдин также заметил это, но из-за плохого самочувствия не придавал наблюдению столь большого значения. Он лежал в гамаке под палубой, закрыв глаза, и пытался думать. Получалось это плохо, но он не оставлял попыток. Постепенно, очень медленно и неохотно его память собирала воедино картину произошедшего с ним за последнее время.

Когда Рыбак открыл глаза, то взгляд его был ясен. Он будто бы проснулся только что и еще некоторое время молча лежал, вперившись в покрытые зеленоватой плесенью палубные балки. Неожиданно губы его тронула улыбка. После он и вовсе рассмеялся.

Была глубокая ночь. Корабль дрейфовал. Поскрипывал якорный канат. Где-то на баке пели металлом бухты сложенных цепей.

Рыбак поднялся на ноги и, осторожно ступая, выбрался на палубу. Ночь была лунная и, как часто бывает у Столпов Брура, спокойная. Нагдин сладко потянулся, подошел к кичке – возвышению на баке, взгромоздился на нее и полу лег на бушприт. Под наклонной балкой на носу корабля, где он лежал, Нагдин заприметил яркое свечение. Сначала он не придал ему значения: планктон часто расцвечивает Великие воды в разнообразные цвета. Однако это свечение, все же, привлекло его внимание. Оно исходило от глаз ростры в виде идола Моребога, который был искусно вырезан и надет под носом гуркена. Глаза Моребога отливали бирюзой и, скосившись, внимательно наблюдали за бывшим капитаном.

Рыбак в ужасе попятился, кубарем скатился на бак, разбудив одного из матросов, и на четвереньках пополз обратно в трюм. Там он забился в самый дальний угол, и весь остаток ночи просидел тише корабельной крысы, закрыв голову руками и дрожа всем телом.

***

Никто так до конца и не смог понять, откуда налетел ураганный ветер. Буря в мгновение ока разразилась всюду, куда хватало глаз. Море бушевало. Огромные валы с темно-серыми буравчиками, словно живые тянулись к небесам. Небо, грозное и черное, разверзлось долу потоками ливня. Молнии сверкали так часто, что движения олюдей на палубе гуркена казались неестественно-резкими, порывистыми.

Искаженные страхом лица; напряженные физиономии, как перед гибелью; широко открытые глаза, рты, из которых вырывались никому не слышимые крики, судорожные хватания за такелаж, невероятные видения гнущейся под тяжестью морских валов грот-мачты, – все это сливалось в немую какофонию, над которой пели заунывную песнь тугие струны сарбры, которую так любит бог Брур. Каждый моряк, каждый капитан знал эту песнь. Ее называли гимном смерти. Она представала перед обреченными в разных образах, но неизменно под гром этого гимна.

Водные валы перекатывали через гуркен, цепляясь за нерасторопных и унося их в море. Корабль охватило настоящее безумие. Никогда в этих местах у Крикливого острова в начале лета не было подобных штормов.

В каюте Водоглота все ходило ходуном. Множество прекрасных произведений искусства, да и просто занимательных вещиц, которыми тешил себя купец, перекатывалось, по ходящего из стороны в сторону полу каюты, разбитое вдребезги.

Подобно сумашедшему торговец носился по помещению, держась за голову, и дико кричал: «Они узнали!» Морской скороход сидел здесь же. Он молчал. Ни один мускул на его лице не выдавал в нем волнения. Лишь сомкнутые над переносицей брови показывали, что и для него вся эта ситуация стоит душевных мук.

Они почти не обратили внимания на то, что дверь в каюту открылась, и кто-то, не прячась вошел к ним.

– Гибель! Гибель нам, Скороход! – визжал купец. – Я знал. Знал, что не следует подобное принимать…

– Жадность твоя, – прохрипел ему в ответ капитан.

– Сделай же что-нибудь! Я молю тебя… спаси нас!!!

Холкун слишком поздно поднял глаза. Он лишь мельком увидел нависший над ним черный силуэт. В следующую секунду мощный удар обрушился на его голову. Морской скороход привстал, но тут же обмяк и повалился на пол.

Старик, пребывавший во власти животного ужаса, ничего не видел и ничего не слышал. В тот момент, когда его капитан валился на пол, купец выползал из-под скамьи, куда его загнал резкий удар в корпус судна очередной волны.

– Скороход, – тихо звал он, ясно понимая, что его никто не слышит. С трудом он добрался до стола и снова в ужасе отпрянул. – Карта! Где карта?! – Глаза его, водянисто поблескивавшие при вспышках молний, казалось, провалились внутрь глазниц. – Свершилось… – пролепетал он одними губами, дико закричал, охнул, схватившись за сердце, и упал замертво.

Среди всеобщей паники и бессмысленных метаний по палубе гуркена особо выделялись две фигуры, недвижимо застывшие подле румпеля. Они во всем друг другу противоречили. Первая была небольшого, по сравнению со второй, роста и хилого, опять же, в сравнении со второй, телосложения. Широко расставив ноги, обе фигуры крепко держали румпель.

– Готов ли был я к этому? Не знаю. Может и был! – закричала одна из фигур, та, которая была выше. Вторая отмолчалась. – Не охота все же… но коли уж…

– Держи крепче, Хрящеед, – проговорила вдруг небольшая фигура. – Навались…

Оба, и Палон, и Нагдин – а это были они – навалились на румпель, отводя его вправо. В этот момент ветер налетел с невообразимой силой.

– Преломило! – заорал Хрящеед, когда оба матроса почувствовали, как рукоятка корабельного руля свободно поддалась нажиму их тел. Они повалились ниц.

Волна, ударившая в борт корабля, прокатилась по нему и едва не смыла Рыбака с палубы. В последнее мгновение он успел зацепиться рукой за выпиравший из палубы такелажный крюк и повис на одной руке. Палона в это время оттащило в другую сторону отступавшей водой.

Когда Рыбак глянул вниз, он невольно закричал, ибо отчетливо увидел, что корабль не идет по Великим водам, но парит в воздухе, стремительно куда-то направляясь.

– Держи, – закричали ему сверху и протянули большую руку. Нагдин ухватился за пятерню и уже через несколько мгновений повалился на грудь Палона.

Ливень не давал им отдышаться. Вода быстро заливала рот и нос.

– Пойдем… прочь… все уж… – отфыркиваясь, прокричал Рыбаку Хрящеед. Они проползли к краю надстройки и свалились на палубу внизу. В этот момент, жалобно заскрипев, грот-мачта разломилась у основания и выпала за борт, унося с собой еще нескольких моряков.

– Боги… боги!.. – прокричал кто-то из матросов, пробегая мимо. Звук его голоса тут же поглотил скрежет струн Брура.

– Не качает, – неожиданно осознал Палон. Он удивленно посмотрел на Нагдина. – Стоим. Как такое… – Он не договорил потому, что палуба вдруг накренилась, встав к небесам почти под прямым углом, и корабль рухнул в черную бездну.

Руг из Давларга

Лезвие топора глубоко вонзилось в плоть дерева. Руки ощутили дрожь растения, которую передал топор. Трепещущая плоть всхлипнула или ему показалось, что она всхлипнула. Кисти онемели от перенапряжения, предплечья ломило от усталости, а спина была будто набита густой затвердевающей глиной. Ног он уже давно не чувствовал. С тех самых пор, когда мышцы на ляжках свело длинной судорогой от того, что приходилось часами стоять, полуприсев и раскачиваясь, холкуну казалось, что время замерло навеки, и ни один сторонний звук не проникал в его сознание.