Москит. Я убью свое прошлое

Татьяна Чистова

Москит. Я убью свое прошлое

Слежку он заметил сразу – три спокойных на вид добра молодца точно из теплого влажного воздуха материализовались. Не слежку, строго говоря, а комитет по торжественной встрече. Вроде бы и радоваться нечему, однако, Илья не преминул поздравить себя – он все верно рассчитал, но все ж таки полез на рожон, подставился, обозначил себя. Глупо? Кто ж спорит, не просто глупо, а по-идиотски, но оправдывало одно – ни обходных, ни иных окольных путей после почти двухмесячного анализа ситуации не имелось, вот и пришлось на игру в кошки-мышки решиться, заранее отведя себе роль шустрого, злобного грызуна. Можно еще и эпитет «ядовитый» добавить, но последнее гадам ползучим более пристало, нежели теплокровным тварям, хоть и метафора, а как-то неприятно. Хотя мышки – они тоже хороши, такую заразу на хвосте принести могут, что ни одна реанимация не поможет. Кстати, о реанимации… Где он? Давно дома должен быть, смена давно закончилась. Или загулял некстати?

А те трое помаячили в отдалении и моментально, в один неуловимый миг преобразились – из увальней сделались точь-в-точь доберманы, а один, оказавшийся к Илье ближе всех, даже втягивал ноздрями воздух, будто сверяясь с запаховым следом – тот к ним пожаловал или не тот? Он самый, не переживай, шестерка, глядишь, и премию получишь, если, конечно, жив останешься. «На крест деревянный ты себе уже заработал, и даже на латунную табличку с двумя датами через черту, с тебя хватит, пожалуй» – Илья сбавил шаг, дальше шел не спеша, прогуливаясь, старательно держа в поле зрения трех напрягшихся псов. И к ним добавился четвертый, вышел из неприметной темно-синей тонированной иномарки, под капот полез, и с пониманием уставился на внутренности «ниссана». И в салоне – к гадалке не ходи – за рулем еще один затихарился, одному против пятерых не сдюжить, та еще коррида грядет. А обратно сдавать поздно – Илья видел, что уже вошел в сектор наблюдения, и пока его не пересечет, с него эти четверо глаз не спустят. А там как карта ляжет – либо взглядами все и ограничится, либо… Может, сработает, не зря же он полтора месяца в ночлежке для бомжей отсиживался, подышать да поразмяться как стемнеет, словно упырь какой, выползал и зеркало в душевой взглядом чуть не до дыр проел. Хоть и терпеть не мог на физиономии лишней растительности, а вот пришлось некоторыми принципами поступиться, посему вид Илья сейчас имел крайне недружелюбный и мало на себя прежнего, до первой смерти похожего. Но «комитетчикам» это не помешало, натаскивали их люди знающие, грамотные, ориентировали верно, и вот один – длинный, жилистый, отлип от переднего крыла «ниссана» и гуляючи идет наперерез, попутно на экран мобильника пялится, но это ровным счетом ничего не значит. Все этот юноша отлично видит и слышит, как и тот, что пыльную машинку ловко обогнул и долгожданный «объект» со спины обходит. Молодцы, пятерка вам, но с минусом, ибо оставили вы для мышки аж две тропки, и думает она сейчас только о том, какая скорее к железной дороге выведет. Насыпь там на загляденье, а уж овраг за ней – просто слюнки текут. Вам, котяткам, неведомо, чего мышка успела навидаться, и что от вас в том овраге останется. Так тому и быть, надо поворачивать, ибо юноша впереди на свой мобильник уже успел досыта налюбоваться, небрежно затолкал его в карман безупречных светло-синих джинсов и, чуть набычившись, смотрел на приближавшегося Илью. А за спиной слышались звуки шагов – неторопливых, но и небыстрых, второй уверенно двигал к цели, задние двери иномарки открылись. Намерения юношей, насквозь нехорошие, легко читаются с листа – тот, что позади, бьет по затылку и по пояснице, первый кидается к обездвиженной жертве, подхватывает нежно, оба разом заламывают «мышке» лапки и волокут к машине. А вот хрен вам, друзья мои, по всем законам жанра мышку сначала надо догнать…

Илья ускорил шаг, потер на ходу заросший подбородок – не сработало, можно отскребать растительность к чертовой матери, надоела она за два месяца, спасу нет. Один черт – нашли и вычислили, теперь, если ноги унесет, только полная пластика лица поможет, и с ушами что-то делать надо, они, говорят, все равно что отпечатки пальцев, у каждой человеческой особи уникальные… Правда, сейчас немного не до того, не до ушей в смысле, потом разберемся. Одно плохо – долгожданный разговор, от которого столько зависело, не состоится, и шанса другого не выпадет. Раз ждали здесь, то теперь везде, куда ни сунься, он гарантированно нарвется на таких же тренированных молодчиков. Как этот, например, с длинным лицом и короткой аккуратной светлой челочкой над деланно-безмятежной рожей.

Еще шаг, другой, третий – «комитетчик», уже не шифруясь, загородил Илье дорогу, чуть согнул руки в локтях, приготовился к броску. Тот, позади, зачастил, сбился на суетливую рысцу и, вроде как, побежал. Илья рывком ушел влево, пригнулся, подхватил с земли горсти рассыпанного по детской площадке песка и щедро, с двух рук, сыпанул в глаза обоим «комитетчикам» сразу. Больше всего прилетело длинному, тот не успел увернуться и огреб по полной – замер, затряс башкой и зажмурился. Второму повезло, если можно так выразиться – перед броском тот зачем-то разинул рот, и теперь яростно плевался, тер губы рукавом серой просторной легкой куртки. Илья оглянулся на бегу – отлично, фору секунд в двадцать он получил, а больше и не надо. Вдоль дорожки, ведущей через двор между тремя башнями-многоэтажками, дальше параллельно оживленной улице по тропе в низ, потом бегом в горку к заветной насыпи, проскочить ее, желательно, перед носом поезда – и вот он, заветный овраг. Там мышку можно искать долго, собаки у комитетчиков нет, если только сами они след не возьмут. А, может, и возьмут, черт знает, кто и как их натаскивал. Все, собственно, еще один день нашей бесценной жизни прошел впустую. Не совсем правда, теперь уж последние иллюзии растоптаны – обложили его со всех сторон, и этот шанс, последний, тоже оказался мимо кассы. И как дальше быть, куда податься… Для начала подальше отсюда, там поглядим.

И все бы прошло гладко, опережал он ищеек уже на полминуты, летел, ног под собой не чуя, вдоль дорожки, глядя строго вперед, дабы издалека препятствие заметить и обойти его по возможно длинной дуге. И углядел, притормозил, взял в сторону, даже отвернулся, но поздно – препятствие, мало того, что с пути не убралось, а маневр его повторило, шагнуло, не особо уверенно, сошло с дорожки и возникло у Ильи на пути. Постояло так, вытянув шею, и заторопилось навстречу. «Откуда ты взялся? Остановка в другой стороне…» – размышлять о непостоянстве и причудливости путей, приводивших Саню к дому, Илья сейчас не мог себе позволить. А тот покачнулся, споткнулся о некстати подвернувшийся под ноги бортик дорожки, но равновесие удержал, более того – будто, и не заметил и внимания совершенно не обратил. А топал себе навстречу с изумленной физиономией, и даже издалека Илья уловил в сыром воздухе пары алкоголя. Ну, разумеется, сутки отдежурил, трое свободен, отчего бы прямо сейчас не отметить этакую радость? Вот Саня и отметил, и, что было хуже всего, даже в таком состоянии Илью узнал, и топал навстречу, пусть даже с обалдевшим видом, что вовсе неудивительно. Как поступит обычный, рядовой гражданин, узрев у себя на пути воскресшего из мертвых? Развернется, и двинет прочь со всей доступной для него скоростью. Но то обычный, рядовой, к экстремальным ситуациям не привыкший, а не хирург-реаниматолог, для которого восставшие из ада – рутина, обязательный атрибут рабочего дня, и за смену таких вот, воскресших, он столько навидаться успеет, что к вечеру тошнит. Но лекарство, оно же антидепрессант, всегда под рукой, и разит сейчас от счастливого, очумевшего от нежданной встречи Сани не то, чтобы за версту, но метра за два точно.

– Илюха, – бормотал хирург, – охренеть. А мне сказали, что ты помер. Эй, ты куда?

И снова покачнулся, потянулся к Илье, ловко уцапал его за ремень джинсов и дернул на себя – реакция у Сани в любом состоянии оставалась потрясающей.

– Погоди, давай поговорим, – дохнул он в воздух парами спирта, хирурга мотнуло от резкого рывка, но многолетняя практика взяла свое – равновесие он держал безупречно. Можно и поговорить, отчего же не поболтать со старым другом, на встречу с которым и шел, которой ждал почти два месяца, пока в бомжатнике отсиживался, пока днями спал, а вечером таскался по городу. И не налегке таскался, а с чемоданчиком, как незабвенной памяти гражданин Корейко, и лежали в том чемоданчике аж три миллиона долларов. И перетаскивал его, как несчастный советский миллионер, Илья из одной камеры хранения в другую, пешком с одного вокзала на другой, стараясь держаться объездных дорог, дворов и пореже выходить на хорошо освещенные улицы, черт бы их побрал. Оглядываясь поминутно, готовясь к атаке если не потерявших его след меркушевских псов, то другой городской фауны, мелкой, голодной, лишенной рассудка, живущей инстинктами. Чемоданчик и сейчас в порядке, с ним все хорошо, лежит себе в камере хранения на одном из трех московских вокзалов, и, похоже, будет лежать там еще долго. Ибо возможность добраться до него Илье представится нескоро – все трое тут как тут, топчутся на дорожке, тянут руки за полы курток и молчат, но все и без слов понятно – мышка в ловушке. А Саня хлопает глазами, пялится то на Илью, то на «комитетчиков» и постепенно, как до того сказочного жирафа, до хирурга начинает доходить пикантность момента.

– Мать твою за ногу, – протянул Саня. – Они ж тут почти два месяца пасутся, я их сто раз видел.

Илья тоже узнал двоих, смотрел на них, как на старых знакомых. Ну, точно, они и тогда сладкой парочкой в кафе притащились, еще в мае, когда он их хозяину письма счастья пачками слал. Точно, они, ничего не изменилось – те же деланно-спокойные рожи без всякого выражения, та же готовность в любой момент порвать в клочки любого, на кого хозяин укажет. Да только подохли их хозяева, и барин, и выжлятник, что всю свору на поводке держал, оба сразу и подохли, из одного ствола по пуле получили. Впрочем, выжлятнику, на всю голову больному, двух хватило, а вот остаток обоймы хозяин в себя принял. Шесть штук, а до сих пор мало кажется, жаль, что рукояткой по башке не добавил, чтобы вдребезги, наверняка, как кол осиновый забивают, чтоб пакость всякая на белый свет не лезла. Да не до того было, время поджимало, и чемоданчик, зараза, тяжелым оказался, а уж побегать с ним пришлось – будь здоров, и от людей, и от собак. А эти, интересно, откуда тут? По наследству кому-то достались? Знать бы еще, кому именно.

– Поговорим. Только не ори, – Илья зашел Сане за спину, аккуратно завел тому правую руку за спину, сжал запястье. – Стой так, голову поверни. И не дергайся, ничего они тебе не сделают, им я нужен.

– Ты ж помер, – настаивал хирург, – ко мне менты приходили, сказали… Или брешут?

– А сам как думаешь? – Илья, продолжая держать Саню, неловко хлопал свободной ладонью по лямкам своего рюкзака. Вот, есть, наконец-то – из длинного кармана он выдернул нож с клинком длиной в пол-ладони, купленный за бутылку у одного из постояльцев ночлежки, и собственноручно выправленный и заточенный до состояния бритвы, поднес к горлу хирурга. Тот застыл, сглотнул нервно и, кажется, протрезвел.

– Илья…

– Тихо, тихо. Это не для тебя, а для них. – Илья сжал металлическую рукоять, повернул нож и приподнял Сане ребром клинка подбородок. Легонько так приподнял, ровно настолько, чтобы ребятки напротив оценили всю серьезность намерений «террориста» и дружно сделали шаг назад.

– Илюха, прости, я ж не знал, что это тебя ждут, – молвил абсолютно трезвым голосом хирург. – Я не знал…

«Зато я знал» – Илья шагнул назад и в сторону, туда, где за заборчиком детской площадки начинались заросли кустарника и камыша – там тропинка упиралась в болотце, но вела к той же насыпи, пусть грязным и вонючим, но более коротким, чем комфортный, путем. Знал, все знал, и все равно потащился, да еще так вышло, что и Саню подставил. Впрочем, он его давно подставил, еще лет двадцать назад, когда с ним в одной школе учился, будь она неладна, правда, в параллельных классах, но дела это нисколечко не меняет. А шел прицельно, дабы обсудить кое-что из прошлого, о чем Саня, в силу своей профессиональной осведомленности, мог знать нечто, важное для Ильи. Посему, как бы дальше не обернулось, пора бы и делом заняться, ибо из пятерки «комитетчиков» прямо по курсу маячат лишь трое, а чем заняты тылы легко сообразить – подкрепление уже вызвано и мчится во весь опор к пятачку меж башен-многоэтажек.

– Ольга где? Знаешь что или слышал? – на все вопросы Саня очень аккуратно качал головой. Остроту инструмента он оценил профессиональным взглядом, и лишних движений старался не совершать, весь обратился в слух и зрение, а вот с речевыми центрами приключилось у него что-то вроде паралича. А это нехорошо, требуются уточнения, тут только вербальные способы передачи информации годятся, мимикой и жестами не обойтись.

Илья отвел нож он шеи хирурга, но недалеко, чтобы трое напротив не решили невзначай, что все закончилось, и проговорил Сане на ухо:

– Совсем ничего? Вспомни хоть что-то, любую сплетню, мелочь – мне все важно, понимаешь? Я за этим к тебе и шел, думал, узнаю что, перехватить тебя по дороге хотел, а ты….

– У водителя нашего внучка вчера родилась, – скованно поведал Саня, – отмечали… Меня до вокзала довезли, я дальше пешком, тут ближе… А про Ольгу я, правда, не знаю. Я узнавал, потом, когда ты…ну, умер. Врача по пьянке спросил – он сказал: выписали ее под опеку родителей, а те дочь сразу увезли. Все, клянусь, это все. Знал бы – сказал, сам понимаешь…

Илья понимал, понимал, что снова выпало зеро, что подставлялся зря, и ведь заранее знал, что услышит в ответ, но надеялся до последней минуты, все ставки на этот разговор сделал, и пролетел со свистом, как та фанера. Но по крайне мере, теперь он знает, что здесь ловить нечего, плохо одно – некрасиво все получилось, некрасиво, скомкано, не по-людски.

– Понимаю, – произнес он негромко. – Спасибо, Саня, ты мне очень помог, и тогда, и сейчас.

Хирург опасно дернул головой при слове «тогда», тоже, несомненно, припомнив, и минувшую зиму, начиная с февраля, и охнул еле слышно, почувствовав под нижней челюстью легкий, почти комариный укус – прикосновение к коже острой стальной кромки. Дернул плечом, поднял руку, чтобы вытереть с шеи струй крови, но передумал, так и стоял, не двигался и молчал. Зато ожила троица, черноглазый крепыш прищурился и деловито бросил Илье:

– Слышь, артист. Ты чего творишь? Отпусти человека, он нам, если что, не помешает. Слыхал, небось, как люди под шальные пули попадают. Шел себе, шел дяденька по улице, а тут стрельба, грохот – кого-то важного завалили. Да и дядя заодно в брюхо пару пуль поймал, а «скорая» не успела – пробки… Жалко дядю?

«Суки» – Илья еще отступил назад, чувствуя, как подошвы скользят по мокрой траве – тропинка шла под уклон, уже попахивало сыростью и легкой болотной гнильцой. Илья отвел руку с ножом вбок, шепнул остолбеневшему Сане:

– На счет «три» падаешь на землю и лежишь, что бы ни случилось. Слышишь? – он легонько толкнул хирурга в поясницу.

– Ага, – ожил тот, – слышу. А ты? Они ж за тобой…

«Удивил» – Илья усмехнулся, перехватил рукоять ножа, прижал клинок к запястью, спрятал с глаз подальше.

– Раз, – произнес он так же тихо, – два…

– Илья, вот здоровьем клянусь – я не знаю, где Ольга. Я даже к старшей медсестре уж и так, и этак, и медкарту просил, и выкрасть хотел – без толку. Ну, уговорил потом практикантку одну, заплатил, она там в шкафах порылась и выдает: не было такой в больнице, не поступала, в реанимации не лежала, кровь ей не переливали. Не было Ольги твоей у нас, а сейчас… – он умолк, не сводя взгляд с «комитетчиков». Стало так тихо, что Илья слышал, как у черноглазого в заднем кармане джинсов еле слышно пищит мобильник. Все, группа поддержки на подлете, ждать нечего.

– Спасибо, Саня, – прошептал Илья, – нормально все будет. Когда спросят – не ври, говори, как есть: что спрашивал, подробно все, как на исповеди. О себе думай, я выкручусь. Даст бог, свидимся еще.

И вспомнил, что уже говорил это месяца три или четыре назад – те же слова одному и тому же человеку, да только снега кругом было навалом, и стояли они на пороге морга. Вот и свиделись, но что-то подсказывает – решительно и непреклонно – что больше такой оказии жизнь им не подкинет. Не увидят они друг друга, на этом свете точно, а как оно на том бывает – знать пока обоим рановато, да и незачем, честно говоря.

– Три, – Илья толкнул Саню под коленки, тот молча, с покорностью бессловесной куклы рухнул на траву. Три фигуры под нараставшую трель мобильного рванулись навстречу, Илья шарахнулся вправо-влево, разглядывая, что там, за их спинами – Саня вскидывается рывком, пытается подняться на ноги, но валится обратно, садится на траву и с двух рук кажет вслед «комитетчикам» недвусмысленный жест, известный еще со времен античности оскорбляющий и унижающий человеческое достоинство.

Илья ринулся к болотцу, слетел под горку, слыша за спиной дыхание и топот – на кошек «комитетчики» явно не тянули, топали, что твои кабаны, вломился в заросли и рванул по топкой земле, прыгая по кочкам вперед, на грохот электрички, глухой и еле различимый в густом влажном воздухе.

«Не было у нас твоей Ольги» – ага, врите больше, не было. А то он не сам ее в конце февраля с разрезанными венами из ванны выволок, и не сам «скорую» вызывал, а потом часа два в приемном отделении круги по коридорам нарезал. «Кровопотеря тридцать процентов, сделали переливание, через два часа проверим на отторжение» – не ему ли уставший и злой, как черт врач это сказал? «Сухожилие повреждено, рука не действует» – это тоже не про Ольгу, по-вашему? Что обе руки себе вдоль по венам ножом, еще похлеще, что сейчас в его руке зажат, располосовала? «Попытка самоубийства в состоянии аффекта… Клеймо на всю жизнь, соответствующее отношение врачей и медперсонала…» – я бы на вас на всех посмотрел, как бы вы все это пережили, что на нее зимой свалилось, на ровном месте, из ниоткуда, как только жива осталась… И куда ее родители упекли, и Мишку с Лизой? Дел полно, ответов нет, одни вопросы, а тут еще эти трое привязались, прут следом на манер наизнанку вывернутого журавлиного клина: двое по бокам обходят, третий – замыкающий – отстал, орет что-то на бегу в мобильник, «вертушку» подкрепления вызывает, не иначе. Пора в отрыв, назойливость «комитетчиков» начинает действовать на нервы.

По лицу хлестали ветки, под ногами смачно хлюпал мокрый грунт, когда подошвы соскальзывали с нетвердых кочек и вязли в грязи. Илья бежал, не оглядываясь, понимал, что фора тает на глазах, и скоро от нее не останется и следа, уже почти не осталось. Шумное дыхание, шлепки по грязи, треск веток и легкий мат сквозь зубы подгоняли, оптимизм внушал небольшой нюанс – пока он не слышал ни одного выстрела. И не только выстрела, Илья ломился через заросли, чутко прислушиваясь к звукам позади – никто не сбавил шаг, чтобы достать оружия, не слышен тихий, и оттого особенно мерзкий лязг затвора – ничего, предвещавшего стрельбу по движущейся мишени. «Я им живым нужен, это радует» – Илья перемахнул с последней кочки на твердую землю, не сбавляя хода, промчался дальше и скатился в заросшую осокой канаву, притих на дне, вдыхая запах ила и стараясь успокоить дыхание. А заодно прислушиваться сквозь стук крови в ушах, вертеть головой, стараясь не обозначить себя, что пока удавалось, и неплохо. Благо, уже наступил душный июльский вечер, небо заволокло еще после обеда, и сейчас, того гляди, зарядит долгий теплый летний дождь. Илья отмахнулся от оголодавших комаров и задержал дыхание – вот они, прут с грацией кабана вдоль канавы и на ходу совещаются: куда бы беглец мог подеваться? Один, тот, кто первым встретил Илью во дворе Саниного дома, помаячил на краю канавы и решительно поехал по склону вниз. Зашатался, замахал руками, и часть пути проделал на пятой точке, отчего разозлился несказанно, о чем и оповестил и комарье, и обитавшую поблизости мелкую живность – птиц и лягушек. Те немедленно прекратили свои трели, и кинулись кто куда, «комитетчик» матюгался в полголоса и сообщал своим более осторожным товарищам, что попал в затруднительное положение. Он крутился в полуметре от залегшего в осоке Ильи, и в сумерках пытался оценить ущерб, причиненный своему гардеробу. Осмотр не затянулся, в темноте разглядеть толком ничего не удалось, и юноша сосредоточился на стенках и дне канавы. Снова, как показалось Илье, принюхался, втянул в себя воздух, точно пытался определить направление, где искать несговорчивую мышку, и двинул точно навстречу «объекту». Светлые, покрытые даже в темноте хорошо различимыми пятнами грязи джинсы и спортивные ботинки под ними приближались почти бесшумно – юноша, явно, прошел хорошую школу, и передвигался очень тихо, пробуя носком ботинка дорогу перед собой и аккуратно ступая всей подошвой сразу. Шел не быстро, но и не тащился нога за ногу, шевелил невесть откуда появившимся в руках прутиком заросли на дне канавы и остановился в шаге от Ильи.

Чертовы комары облепили голову и руки, одна тварь засела на кончике носа, вторая впилась в верхнее веко и обе с наслаждением сосали последние в своей жизни капли теплой крови. Илья дунул раз, другой, но кусачая тварь не реагировала, раздувалась от съеденного, как и десяток-другой ее собратьев. Сверху послышались голоса, зашуршала трава – на дно канавы торопился еще один «комитетчик», во влажных сумерках мелькнула плотная проворная тень. Илья зацепил пальцами пучок осоки, выдрал вместе с корнями из влажной земли и швырнул вбок. Юноша повернулся рывком, вытянулся в струнку пытаясь понять, кто или что произвело этот шум, и заорал во всю глотку, повалился на мокрую траву. Тех секунд, когда «загонщик» отвлекся, Илье хватило – он выбросил руку с ножом и с размаха перерезал тому ахилловы сухожилия на обеих ногах. «Комитетчик» орал от страха и боли одновременно, пытался подняться на ноги, ему даже удалось встать на четвереньки, когда все закончилось. Илья вскочил с земли, подобрал рюкзак и с силой врезал юноше носком ботинка в висок. Крик оборвался, человек бесшумно повалился лицом вниз, Илья озирался в темноте. Второй был недалеко, где он, ничего не видно в темноте и наползавшем с близкого болотца легком тумане. И очень тихо, ничто не скрипнет, не звякнет, не слышно, чтобы хлюпала под подошвами вода и зашуршала трава или ветки, он словно один здесь, и поверил бы, непременно поверил, но точно знает, что верить этой тишине нельзя. И сидеть на дне канавы тоже незачем, бегом по склону вверх, цепляясь за траву и корни кустов, быстрее, на глухой четкий стук колес поезда – до насыпи и оврага за ней тут всего ничего, минуты три… И успел бы, успел, уже выбрался из канавы, высунул голову над ее краем и заметил вдали за деревьями огни – по рельсам грохотали освещенные пассажирские вагоны, скорый шел в сторону Москвы. Еще рывок вверх, но что-то узкое, прочное захлестнуло шею, сдавило горло и поволокло обратно, к затхлой сырости болотца, швырнуло в грязь. И продолжало давить, скручиваться над кадыком, перед широко открытыми глазами моментально потемнело, воздух едва просачивался в перехваченное удавкой горло, и сквозь стук крови в ушах, возню и треск Илья слышал, как говорят двое. Вернее, обсуждают, как ловчее стреножить неосмотрительную мышку, подпустившую к себе преследователей на длину броска тонкого шнура, сдавившего ей глотку. А тьма уже разбавилась белесыми пятнами, но не туманом, он плавал у ног, пелена выше напоминала вату или пух из подушки, она забивалась в рот и нос, проникла в глотку, не давала вдохнуть, глотнуть хоть каплю воздуха.

Шнур чуть ослаб, Илья судорожно хватал ртом воздух и сквозь мутно-белую завесу перед собой видел очертания человеческой фигуры. Плотный, невысокий, очень подвижный – кажется, именно он четверть часа назад предупреждал «если что, он нам не помешает». Вроде, да, а шнур, значит, держит тот, с залысинами в полбашки, что тогда во дворе сначала «ниссан» пузом обтирал, а потом с тыла обойти пытался. Роста он с Ильей примерно одного, комплекцией схожи, да только сил у него побольше, хоть и слышно, что дышит тяжело – побегать сегодня всем пришлось. И снова писк мобильника, но «загонщикам» сейчас не до того – «объект» сложный попался, один после непосредственного контакта способность передвигаться потерял, его пример другим наука, осторожность превыше всего. Но были же еще двое, терлись у машины, и это только в Санином дворе, что говорить про отцовский дом – там, поди, дивизия по окрестностям рассредоточена – и про дом Ильи, где еще этой зимой все было тихо, спокойно и тепло, было до того черного дня в начале февраля, было и сплыло… И полчаса не пройдет, как у канавы за болотцем орава «комитетчиков» соберется, а нам это ни к чему.

Илья вцепился в шнур обеими руками, протолкнул пальцы под удавку, дернул в стороны от шеи. Вдохнул глубоко, как только мог, и повалился на бок, старательно изображая приступ удушья, а сам ждал, пока рассеется перед глазами грязно-белая пелена, и вот уже отчетливо видно, что над ним склонились двое, и оба внимательно смотрят в лицо «объекта».