Свисс хаус, или В начале месяца августа

Отец сказал, что вот, видишь, как интересно получается, пиво делают даже в таких далеких краях, в которых нам, по всей видимости, никогда не удастся побывать. Но там тоже варят пиво, значит, не так уж мы все и отличаемся друг от друга. Отец часто приходил пожелать ему и Максимилиану спокойной ночи, он целовал сначала брата, потом его, Андреас ощущал его сильный, терпкий запах, и его всего просто простреливало краткой молнией чувство мучительной любви, тогда он не мог понять, почему любовь оставляет после себя такую щемящую ноту, а потом они все вместе выдумывали крокодильчику Саймону разные истории. Например, про то, как он однажды поплыл вниз по большой и мутной реке, чтобы узнать, что же находится там, где эта река кончается, потому что абсолютно логично было предположить, что все то, у чего есть начало, имеет и конец, финал, завершение.

И вот он плыл, и дальше? А по берегам, наверное, жили племена. Они охотились! И варили пиво? Что-то они варили наверняка. А еще? А еще берега этой реки сначала были заросшими бурной тропической растительностью, вниз до самой воды свисали лианы и ветки, на которых росли огромные листья, а потом берега раздвинулись, ушли почти за горизонт, река стала огромной, и крокодильчик испугался и решил повернуть назад, решив, что он уже добрался до самого конца, но в тот самый момент… Где-то по пластиковым трубам с грохотом понеслась вода. Андреас открыл глаза и резко сел, кот в ужасе подскочил, вытаращив спросонья глаза, но потом расслабился и снова развалился на полу, вытянув лапы в разные стороны. Отправить крокодильчика в путешествие оказалось очень легко, а вот вернуть его обратно, или хотя бы придумать ему подходящий финал? Это всегда гораздо сложнее.

                                       * * *

Пошли уже, старый лентяй! Андреас подхватывает кота и кладет его себе на правое плечо. Тот не возражает, он узнал его и принял, ушами и хвостом не дергает. Только открыл беззвучно рот – на усах седина! Я ушел, умер для него, а теперь воскрес, и он знает, кто я такой. На лестнице было прохладнее, из кухни доносился звон посуды, потом заработала посудомоечная машина – ступени скрипели как обычно, а машина была новая, и работала она с новым звуком, тише, решительнее. Кот у тебя? У меня! Он тут недавно исчез, я думала все, умирать пошел, старый ведь, а потом вернулся. Я вам в комнату положила свежее белье, застели кровать сам! Хорошо! Наверное, я никогда не привыкну к тому, что в ее глазах до сих пор это «наша комната»! Кот заворочался, вывернулся из рук, соскочил на пол, тут же сел.

Дверь в комнату была открыта. Когда он был тут последний раз? С виду почти ничего не изменилось. В сумрачном свете закрытых жалюзи он увидел знакомые стены. За этот дом им пришлось продать свою долю виноградника и винный погреб недалеко от Аминоны. Это решение далось им тяжело. По нынешним меркам их продали почти задаром. Отец рассчитывал в своей жизни совсем на другое, на нечто прочное, долговременное. В момент, когда из клиники он привез жену и сразу двоих младенцев вместо одного, ему еще казалось, что жизнь теперь пойдет именно так, как он представлял себе в самых дерзких мечтах. Однако то, что они хотели построить себе на новом месте, обернулось беспочвенной фантазией.

Но больше всего его тогда в новом доме удивила ванная. Она сияла, из крана текла горячая вода. Первые месяцы отец всегда был рядом, он стоял и смотрел на него. Теперь-то понятно, отец просто боялся, что его ребенок может утонуть, и когда вода начинала стекать, закручиваясь в водоворот около никелевого слива, то вместе с ней исчезали коричневые хлопья грязи. Андреас и отец пришли тогда к выводу, что это «страхи», что они были, а теперь их нет, и Андреас вздыхал с облегчением, потому что новая ванная и в самом деле внушала ему страх, а отец был рядом, он был сильный и всезнающий, хотя на самом-то деле именно он имел все основания испытывать не просто страх, а неподдельный ужас. А потом приезжала патронажная служба и мыла Максимилиана, и страхи опять возвращались!

Сев за письменный стол и положив на него ключи от машины, Андреас несколько секунд сидел с закрытыми глазами. Воспоминания путались. Превращаясь в прозрачные предметы, они то опережали время, то отставали от него. Двухъярусная кровать все также стоит на своем месте. Везде ощущалась уверенная рука матери, сгруппировавшая предметы, даже журналы с фотографиями Вероники Феррес и даже, казалось, само окружающее пространство так, чтобы все выглядело «как положено». Два его любимых плаката висели на своих местах: Сильвестр Сталлоне в фильме «Кобра» и Тиль Швайгер в фильме «Манта Манта». Первый фильм (разболтанная кассета формата VHS с затертой бумажной обложкой) остался в памяти не боевыми сценами (такие сцены должны в нем быть, потому что на обложке молодой Сталлоне был изображен с автоматом), а эпизодом возвращения главного героя домой. У каждого героя должен быть свой дом, место, где у него есть холодильник, диван, большие окна и полная уверенность, что в этих четырех стенах ему уже ничего не угрожает.

Во втором фильме (кассета из зеленого пластика и с самодельной бумажной обложкой) в центре находился даже не сюжет, а культовый автомобиль «Опель Манта Б» с квадратными фарами, дерзкими обводами и движком в сто пять лошадей. Этот автомобиль, собственно, и заставил Андреаса пойти в ту жуткую автошколу, в которой ему достался инструктор из бывших военнослужащих Бундесвера, водитель танка. Дом, нечто фундаментальное и статичное, машина, нечто подвижное и мобильное: два совершенно разных по внутренней своей сути явления, дополняющие друг друга непостижимо-магическим способом. А еще Слай и Тиль, оба молодые, с глазами, наглыми и решительными от бьющей через край энергии. Кажется, это было именно здесь, сразу после того, как они переехали. Дом был еще не обжит и не ухожен, его фундамент непрочен, запахи в комнатах и на лестнице – чужими и холодными.

Однажды Андреас проснулся глубокой ночью, выглянул из комнаты. Огни не горели, царила тишина, родители исчезли. В тот момент он понял, что сюда больше никто не вернется и что он останется один с братом-близнецом, который выглядел точно так же, как и он сам, но толку от которого не было ровным счетом никакого. Наверное, в его жизни это была самая страшная ночь. Он плакал, и так, наверное, плачут только на похоронах, но тогда Андреас этого не знал. Свалившееся на него одиночество походило на могильную плиту, слезы сами начинали течь у него из глаз, а грудная клетка взрывалась изнутри. Временами слезы прекращались, осипшие голосовые связки получали минутную передышку, и тогда он начинал листать первую попавшуюся книгу. Пробегая глазами несколько строк, он изумлялся, насколько и сам процесс чтения, и содержание текста казались чужими и странными, не имевшими никакого отношения к простому и очевидному в своей жестокой однозначности выводу, а именно: все вокруг умерли, и теперь он навечно будет заперт в этой комнате со своим братом, который был способен только дышать, и никому на свете даже в голову не придет вспомнить о нем.

Позже он понял, что, умирая, люди не обязательно исчезают. Чаще всего они просто находятся за пределами поля зрения. Как в кино: то, что находится за кадром, не оказывает на главного героя никакого влияния. А еще оно понял, что куда страшнее проснуться ночью одному от какого-то удара или хлопка, свесить ноги с постели, включить лампу, посмотреть в знакомые лица Слая и Тиля и понять, что голоса родителей звучат на повышенных тонах, перебивая друг друга, потом что-то падает и разбивается, а деревянный дом вибрирует своими перекрытиями, а потом опять что-то падает, и кто-то начинает идти по лестнице в его сторону. И вот это-то уже становится настоящим ужасом, от которого замирает сердце и руки холодеют, но шаги минуют его, и сердце снова оживает и начинает колотиться, как бешеное.

На нижней кровати и в самом деле лежали свежие простыни и наволочки. Верхний ярус был всегда заправлен чистым бельем. Пододеяльник пах приятной свежестью, знакомое одеяло с верблюдами, оранжевое, из жесткой шерсти, лежало рядом, аккуратно сложенное вчетверо. Рядом с письменным столом, как и прежде, на специальной тумбе, располагался проигрыватель виниловых пластинок, старый добрый «Дуал» с колонками «Синус». С правой колонки отлетел логотип, пластмассовый черный квадратик, а на левой он остался на месте. Встав из-за стола, Андреас сел на пол перед тумбой, скрестил ноги и потянул дверцы на себя. Петли заскрипели, кот, лежащий на полу, открыл один глаз, зевнул, потянулся, растопырив ноги в разные стороны, потом свернулся и снова уснул.

                                       * * *

Андреас снова вспомнил Анну-Мари. Оказывается, когда ей невыносимо молчание, она говорит, говорит, говорит не умолкая ровным, почти автоматическим бесцветным голосом. Почему Станислав Лем ненавидел экранизацию романа «Солярис», сделанную Андреем Тарковским? Все начинается с небольшого рассказа. Я уже не помню подробностей. Может быть, речь шла по последствиях страшной болезни или же не менее ужасной катастрофы. В любом случае герою рассказа начали постепенно ампутировать его руки и ноги, заменяя протезами. Все органы потом постепенно заменили на искусственно выращенные дубликаты, и в итоге возник законный вопрос – кто вы, мистер Джонс? Еще человек или уже сумма технологий?

В какой-то степени этот вопрос является производной от средневекового парадокса о горе зерна. Если курица начнет клевать по зернышку, то с какого момента гора перестанет быть горой? Сегодня этот парадокс решается практикой прикладного масштабирования. Однозначно проведенная граница не обязательно способна сказать нам что-то новое об окружающем мире. Познание индивидуально. Оно происходит в формах социально детерминированной культуры, а потому функционирует дискретно, рывками, осциллируя между пространствами, где происходит концентрация смыслов. Примерно как с государственными границами: пейзаж по ту сторону все тот же, называется он уже совершенно иначе, но какую роль играет при этом собственно линия рубежа, прямая и разомкнутая?

В фильме Тарковского есть ключевая сцена в библиотеке, проиллюстрированная картиной Питера Брейгеля «Охотники на снегу». Камера, скользящая по неподвижной поверхности полотна, предлагает зрителю самому ответить на вопрос о том, как соотносятся мир зрителя, реальность кино и вселенная картины. Но когда проблема пространства уступает место проблеме Человека, возникает куда более сложная ситуация. Мнимая проблема границы снимается и уступает место поиску экзистенциального оправдания сущего. Что-то вроде ленты Мёбиуса: две плоских поверхности превращаются в одну. Сцена в библиотеке предвосхищает проблематику сериала «Западный мир». Имплантированные в механическую память андроидов ошибки, необходимые для процесса гуманизации, манифестированы в формате воспоминаний о том, что никогда не происходило. У Андрея Тарковского – это костер на снегу, у Джонатана Нолана – сны Мейв Милли о дочери.

Память приводит к самопознанию, к гуманизации андроидного механизма. Любовь становится безусловным мотивом, выходящим за рамки машинной логики. Падение Криса на колени перед Хари, механическим повторением, андроидом, копией, это и есть тот путь, который предписывает Тарковский каждому, кто хочет покинуть дурную бесконечность сансары, механический мир одних и тех же постоянно повторяющихся утилитарных задач, и обрести спасение. Умопостигаемые нарративные образы, заимствованные из религиозной мифологии, становятся для Тарковского формой описания процесса подбора ключей к дверям, ведущим к разгадке таинства человеческого Бытия. «Встаньте, немедленно встаньте. Дорогой вы мой, ведь это же легче всего»! Вопль Сарториуса стал отражением реакции самого Станислава Лема, для которого решение Тарковского расположить источник «очеловечевания» андроидов в религиозной догматике, а не в гуманистических, рациональных традициях европейских Просвещения и Прогресса, выглядело опасным заблуждением.

Поразительное внешнее сходство Эван Рейчел Вуд в образе андроида Долорес Абернати с Натальей Бондарчук в роли Хари не может быть случайностью. Столь же неслучайны их очевидные различия. Если первая – это воительница с харизмой героини оперы Вагнера и жесткими глазами социального инженера, то вторая есть мистический фантом, икона, воплощенная религиозная жертва с обреченным взглядом. Наследуя Станиславу Лему, Джонатан Нолан оппонирует Андрею Тарковскому. Линия Мейв Милли и ее гуманистическая мотивация не должны заслонять от нас главного: библейские ассоциации в «Западном мире» суть не призывы к растворению деятельной личности в религиозном символизме, но формат рационального целеполагания, в силовом поле которого сходятся импульсы, идущие в равной степени от истории, общества, культуры и личности.

Благодарный мертвец

Вот они, его старые пластинки и видеокассеты. Андреас провел пальцами правой руки по растрепанным и потертым корешкам, вытащил одну пластинку наугад. Это была группа «Стесненные обстоятельства» и сборник ее лучших вещей «Даровые деньги», голландское издание от лейбла «Вертиго». На черном фоне обложки ярко-ядовитыми химическими разводами набросаны контуры слегка откинувшегося назад человека с характерной повязкой на лбу и размашисто взятой в руки гитарой. Справа сверху, сразу под названием группы и альбома, розовый стикер с надписью: «Включены „Короли Свинга“, „Ромео и Джульетта“, „Жизнь она такая“, „Частные расследования“, „Даровые деньги“, а также ранее никогда не публиковавшаяся „живая“ версия „Портовой красотки“».

Андреас держит несколько секунд пластинку в руках, потом выдвигает край внутреннего конверта: пестрые обложки предыдущих альбомов, тексты песен, белые буквы на черном фоне. Лучшая вещь группы, «Братья по оружию», находится на этом сборнике самой последней. Андреас задвинул конверт в обложку и поставил пластинку на место. Если уж искать абсолютный шедевр, то нет и не было еще в истории гитарного рока лучшей композиции, чем «Частные расследования».

Андреас улыбнулся, на душе стало легче. Следующим был альбом Стинга «…Ни в чем не похожи на солнце», немецкое издание от «Эй-энд-Эм рекордз», серая круглая наклейка с указанием «Спродюсировано Нейлом Дорфсманом и Стингом». На аверсе обложки Стинг, задумчиво подперев рукой правую щеку, смотрит прямо в объектив, на реверсе он же изображен в полный рост в плаще, с падающими на лоб и по бокам прямыми волосами. Он стоит рядом со статуэткой Мадонны и смотрит искоса куда-то влево. Вокруг него, без разбивки на строфы, напечатаны тексты песен.

                                       * * *

«…Ни в чем на солнце не похожи». Эта строфа без начала стала первой загадкой, разгадать которую, впрочем, оказалось не так-то и сложно. Выяснилось, что это зачин сто тридцатого сонета Уильяма Шекспира: «Возлюбленной моей глаза ни в чем на солнце не похожи». Гордон Мэтью Саммнер, он же Стинг, рассказывал когда-то, что однажды к нему на улице пристал забулдыга и принялся спрашивать, как выглядит Луна, на что Стинг, по первой профессии учитель литературы, сказал, что Луна ни на что не похожа, как ни на что не похожи обычно глаза любимого человека, процитировав первую строфу из этого самого сонета. Второй ее половинкой он и назвал потом пластинку, которая в 1988 году стала лучшим британским рок-альбомом.

Перевод сонета в маленькой желтой книжечке издательства «Реклам» давал общее представление о его содержании, но Андреас хотел читать стихи самостоятельно, без необходимости полагаться на некоего Ханно Хельблинга, пусть тот даже и родился, как подсказывала энциклопедия Брокгауза, по соседству в Энгадине. Преодолеть это препятствие он решил при помощи последовательности и упорства. Для начала Андреас купил большой английский словарь. Вот он, стоит тут же, на полке среди других детских и юношеских книг и учебников, синий том с пожелтевшими страницами, с оторванным и снова аккуратно приклеенным корешком – работа в типографии привила Андреасу уважение к книгам! Пусть с французским языком у него ничего не вышло, но с английским должно получиться. Потом он нарисовал таблицу из двух колонок: в левую выписал в столбик каждое слово оригинального сонета, в правую начал заносить найденные в словаре переводы. Он мечтал, что однажды сможет преодолеть этот барьер и чужая речь станет его собственной.

На расшифровку слов и постижение самых приблизительных основ грамматики ушло несколько месяцев. Правая сторона таблицы постепенно заполнялась, пока, наконец, Андреас не уяснил себе в общем и целом, о чем идет речь в сонете. В английском есть много чего, но главного, падежей, этих чудо-подпорок, в нем нет. Вроде бы это упрощает чтение и понимание, но за мнимой простотой скрывается тончайший в своих нюансах и оттенках язык, овладеть которым по-настоящему очень сложно. Потом он решил сделать свой собственный перевод, но уже первая строфа, та самая, оказалась неприступной крепостью! Ее смысл был ясен, но найти для смысла идеальную форму никак не удавалось: «Не солнца свет – сиянье милых глаз»? «Ее глаза на звезды не похожи»? «Ее глаза не схожи с солнцем, нет!», «В ее глазах нет солнца – ну и что же?»

Помучившись несколько дней, Андреас бросил это бессмысленное занятие. Итак, некто просто размышляет о том, сколь же затертыми и тусклыми стали привычные сравнения. Вот, например, дама моего сердца! У нее есть глаза. Но ничего такого солнечного в них нет. Дальше – губы. У нее если они и бывают красными, то, скорее, во время болезни, в природе же есть куда более яркие существа и явления, например кораллы. Потом грудь. Тогдашний идеал предполагал снежную белизну, но и тут реальный человек по всем статьям проигрывал идеалу. Волосы, перепутанные, жесткие от воды с высоким содержанием извести, – ничего красивого и возвышенного. Бархатные розы, белые и красные, для описания ее щек не годятся.

Что же касается ее дыхания, то оно наверняка могло повергнуть в шок любого, уж не знаю, чем они во времена Шекспира чистили зубы… и чистили ли вообще? Еще голос. Слышать и слушать его я люблю, но сравнивать с музыкой? Нет уж, увольте! Завершается сонет дерзким сопоставлением с божествами и прочими ангелами: они-то летают, земли не касаясь, зато моя любимая топает вперед своими тяжеловесными шагами как слон в посудной лавке. Вывод? Красота в глазах любящего, а все эти сравнения могут катиться куда подальше, потому что, когда ты смотришь на то, как она стоит в дверном проеме, повернувшись к тебе невероятной возбуждающей спиной, то и в самом деле, кому нужны пустые и глупые клише, над которыми Бард, собственно, и смеется, не так ли?

                                       * * *

Андреас гладит кота по пушистой спине. Тот просыпается, садится и начинает о чем-то размышлять, подрагивая хвостом. Поставив пластинку на место Андреас встает, берет ключи и документы от машины. Ну что, пошли? Кот отзывается с готовностью, бежит впереди, но останавливается перед ступенями лестницы, ведущей вниз. Андреас подхватывает увесистое животное поперек горячего живота. Кот недоволен, но терпит, потому что человек, который, умер, но воскрес и вернулся, заслуживает снисхождения. На лестнице душно, в доме тихо. Шум воды и звон посуды на кухне прекратились. Мам? Ты у себя? Андреас ловит себя на мысли, что называть эту комнату «спальней» он так и не научился. Он с детства знал, что это «мамина комната», и ничья больше. Андреас спускается в прихожую и ставит кота на пол. Кот смотрит Андреасу в глаза, понимая, что ничего такого стоящего сейчас ему не перепадет, придется ждать до вечера.

Андреас стоит некоторое время в непонятном ожидании, кот сидит у входной двери. Андреас хорошо помнит эти скрипящие особенным образом половицы у двери, ведущей на задний двор к гаражу. Скрипучие полы, стучащие двери и люстры, раскачивающиеся непонятно по какой причине, падающие со столов вазы и хлопающие рамы – все эти большие и маленькие особенности являются, наверное, неизбежными чертами характера, своего рода индивидуальными отметинами любого дома, в котором долго живут люди. Напоминая образующиеся со временем морщины на лице, с годами они не меняются, но становятся более отчетливыми! Стараясь ступать как можно более осторожно, Андреас сделал несколько шагов, половица скрипнула, Андреас взялся за ручку двери… Будешь в гараже, открой все, там, наверное, пекло самое настоящее… Да, конечно! Андреас вздыхает, уже не таясь выходит во двор, кот выскальзывает у него между ног, делает несколько сумасшедших прыжков, потом останавливается в раздумье. К гаражу ведет дорожка, выложенная плитами, между которыми пробивается трава. Газон тоже уже пора бы постричь.

Андреас смотрит на связку ключей: на кольце из нержавеющей стали находится ключ от машины, он отличается от всех остальных! Но другие ключи, а их всего пять, похожи друг на друга, потому и нельзя так сразу сказать, какой из них от двери в гараж, какой от гаражных ворот, а какой от входа в дом. Нужный ключ, разумеется, нашелся самым последним. Дверь, открываясь, заскрипела, в лицо ударил застоявшийся горячий воздух. В нем смешались запахи бензина, цемента, горячего железа, кожи и резины. Андреас глубоко вдохнул и выдохнул, рука сама нашла выключатель, лампа зажглась с негромким хлопком. В гараже давно уже никто не бывал. Прутья решеток на двух окошках под потолком облеплены густыми комками застарелой паутины. В дальнем углу права лежал, накрытый пленкой, комплект зимних шин. Вдоль стены слева располагались аккуратные верстак и стеллаж со слесарным инструментом.

Инструментами пользовался отец. И это наверняка он навел в гараже порядок, накрыл шины пленкой и укутал машину специальным тентом. Андреас провел рукой по его шершавой поверхности. Пройдя через гараж к основным воротам, он еще несколько секунд потратил на то, чтобы выяснить, какой именно ключ к ним подходит. Наконец, с легким щелчком, замок открылся, и Андреас толкнул деревянные створки. Они поддались, но с трудом. Андреасу понадобилось приложить определенное усилие для того, чтобы распахнуть их полностью.

Площадка перед гаражом со стороны улицы была усыпана желтой вялой листвой. Детский баскетбольный щит дано никто не красил. Откуда он взялся, этот щит? Андреас вышел из-под спасительной тени, прикрыв рукой глаза. Дорога пуста, дома на противоположной стороне дремлют, прикрыв окна ставнями, припаркованные вдоль бордюра машины отсвечивают на солнце своими стеклами. Откуда-то издалека слабые порывы ветра уже приносят запах дыма: кто-то, самый нетерпеливый, разжигает субботний предпраздничный гриль. Вернувшись в гараж, Андреас сложил ключи и документы на верстак и потянул тент с машины. Вначале обнажились удивленные круглые фары и характерная решетка радиатора. Отец укрыл машину, хотя в этом не было необходимости, ведь стоять ей все равно пришлось под островерхой крышей в добротном гараже из оштукатуренного камня. Еще несколько рывков – и тент упал на чисто выметенный бетонный пол.

Андреас отступил на шаг назад – о да! Это она! Ему не нравились круглые фары, но в остальном это настоящая классика! Андреас провел рукой по крыше. Машина тщательно вымыта, тусклая лампа бликами отражается на поверхности благородного лака кофейно-бежевого оттенка. Взяв с верстака ключи, он осторожно потянул дверь водителя, но она оказалась не запертой и плавно распахнулась с приятным гулким хлопком. В салоне оказалось темно и душно. Андреас осторожно сел за руль, оторвав от бетонного пола ноги и удобно расположив их впереди, – места вполне хватало, салон просторен, коврики под ногами у водителя и пассажира тщательно вычищены, и Андреас отметил, что его пыльные подошвы сразу же оставили на них несколько призрачных следов мучного цвета.

Потянувшись вправо, он открыл бардачок, в котором лежали только несколько компакт-дисков и толстая кожаная папка с техпаспортом и свидетельством о регистрации. Для них в папке предусмотрены даже отдельные кармашки. Там же он обнаружил отпечатанное на тяжелой глянцевой бумаге руководство по эксплуатации автотранспортного средства типа «Мерседес СЛК 320 компрессор», несколько экземпляров «Извещения о совершении ДТП» в формате Европейского протокола и упакованный в плотный пластик желтый дорожный жилет, который, это видно сразу, еще никто и никогда не распечатывал. Компакт-диски, напротив, часто использовались, их пластиковые коробки потерты и покрыты царапинами.

Захлопнув крышку бардачка, Андреас распрямился и неторопливо ввел ключ в замок зажигания. Он вошел туго, уверенно и с легким щелчком заняв полагавшееся ему место. Убедившись, что рукоятка автоматической коробки передачи стоит напротив буквы П и что машина находится на ручном тормозе, Андреас, вдохнув, задержал дыхание и повернул ключ в замке на одну позицию вправо. Воспрянув ото сна включилась электрика, засветилась приборная доска, стрелки на приборах метнулись в крайние позиции и возвратились обратно, вздрогнули, но тут же послушно замерли стеклоочистители, под капотом зашумело, из вентиляционных клапанов подуло теплым воздухом.

Андреас положил руки на колесо рулевого управления. Классика! На момент ее приобретения это была машина в продвинутой комплектации с электронной системой стабилизации и новой шестиступенчатой автоматической коробкой передач, не говоря уже о стабилизаторе поперечной устойчивости, который был усилен в передней оси и добавлен на заднюю. Мать, конечно, была недовольна, потому что это была машина для развлечений, а не для хозяйственных нужд. Но что-то было в отце такое, что заставило тогда мать отступить и не спорить с ним! Машина до сих пор записана на отца. Пару секунд Андреас размышлял о том, сможет ли это обстоятельство стать проблемой. Не придя, однако, ни к какому выводу, он решил, что займется этим вопросом позже.