Ковчег для Кареглазки

С двери вывалился Гермес. Упав на холодный щебень, он с непривычным удовольствием пролежал несколько минут, прежде чем взобраться по машине, и принять вертикальное положение. Ключ никак не хотел проворачиваться в замочной скважине. Когда все же удалось отворить ворота, он вернулся на окровавленное водительское кресло, и въехал внутрь.

«Птолемей, Дарий, Иеремия… – шептал сзади обездвиженный пастырь Арго. – Птолемей, Дарий, Иеремия». Святой отец пока что был в «чистилище», в искусственном состоянии, в которое можно ввести зараженного в инкубационном периоде, в течение 5-10 минут после инфицирования. Для этого использовался «Армивир» – неудачная вакцина от фуремии. Единственное достоинство препарата – возможность отсрочить потерю разума. Ненадолго, максимально часа на четыре – и тогда сразу после чистилища стартовала метаморфоза.

Армивир давал семьям шанс попрощаться с заболевшим… Реальность оказалась суровей. Вспышка снесла цивилизацию слишком быстро, и прощаться оказалось не с кем. А разработка оказалась в руках Божьего промысла.

Уже внутри гаража Гермес включил фары и оглядел помещение, пыльное и затянутое паутиной. У стен лежали вещи, связанные с железной дорогой: светофор, ящики с шурупами, с уложенными сверху колесными парами, цепи и костыли. В дальнем углу слева стояли две пары шпал и старенькая дрезина. А в углу напротив – большой железный стол со шкафом, завешенным спецовками. Бывало и похуже. Сейчас бы продержаться. И выжить.

Он сделал себе укол. Суфентанил поможет остаться в сознании и в физической кондиции. Когда синдик вылез из авто, его стошнило кровью, но он даже не наклонился – сделал это стоя.

Инъекция начала действовать, и Гермес поволок пастыря как тряпичную куклу, перегибая и переламывая тело в самых неподходящих местах – священник не чувствовал боли, а уложить тело на стол иным способом не удалось бы. Под столом был спрятан ключ от шкафа: Гермес знал об этом, и достал оттуда герметично закрытую коробку. Скальпели, ножницы, жгуты, пластыри и бинты, шприцы и ампулы, наркотики, антибиотики и гемостатики… аптечка, намеренно оставленная здесь богобратьями. Укрытие Синдиката. На всякий случай.

Он разрезал одежду пастыря; штаны, нательное белье под кольчугой, и даже вериги – все в запекшейся крови. На бедре укус, шмат мяса просто вырван. Обширное место вокруг раны покраснело и блестело. Мастер был в невменяемом состоянии, его дыхание было тяжелым и редким, а температура достигла 42-43 градусов. Надо спешить, скоро от него не будет проку.

Синдик очистил лоб Арго от длинных слипшихся волос. Глаза восточного типа были прикрыты тяжелыми, иногда подергивающимися веками. И фарфоровые щеки, и лоб были покрыты татуировками – вплоть до небольшого носа. Всевидящее око на лбу, выглядящее сейчас особо пугающе из-за темной вздувшейся вены, пентаграмма в круге на правой щеке, и ороборос, гоняющийся за собственным хвостом – на левой. В Синдикате верят, что сигиллы – святые символы – защищают и приносят удачу, хотя оперативникам запрещено наносить такие обереги.

Гермес ввел в грудь очередную дозу Армивира, и лицо наставника порозовело. Его глаза с натугой приоткрылись, он пытался осознать, что происходит. Затем его взгляд опознал синдика.

– Мы потеряли Ковчег, упустили юношу-свидетеля. Мы провалили миссию, – он закашлялся.

– Нас застали врасплох, – Гермес присел на порожний бочонок, он уже надел респиратор.

– Нет. Ковчег – это главное. Мы обязаны заполучить его… – в безумных глазах Арго проскочило отчаяние, – пока он не пробудил Саморожденного.

– Саморожденный? О чем вы? – удивился Гермес, тем более, что он уже слышал такое раньше – вполуха, словно это секрет. Или великий обман.

– Забудь. Это выдумка. Ересь. Синдикат не допустит такого, – пастырь пришел в себя. – Надо сообщить Коллегии о произошедшем.

Синдик покачал головой.

– Отче, мы потеряли дрон, на связь выйти не получится.

– Ты знаешь, что делать. – Арго навел ладонь на оперативника в благословляющем жесте. – Будь честным с Синдикатом, будь верен Суровому Богу.

Гермес кивнул, отодвинув вериги на груди пастыря. Он предвидел это. Тем или иным способом, мастер умрет – но он еще может принести пользу. Богобрат достал сбоку пожарный топор – и изо всех сил вонзил орудие в грудь пожилого азиата. Тот закашлял, захлебываясь кровью. Гермес ударил еще раз, и еще раз – пока священник не затих. Под кожей на животе Арго вспыхнуло яркое красное пятно – включился экстренный датчик.

Гермес забрался под стол, скрутившись калачиком. Осталось дождаться эвакуации. Если он сумеет. Бинты протекли, и с одежды капает кровь. Он потерял много крови. Двигаться не хотелось, и все же минут через пять он попробовал снять одежду, чтоб лучше понять характер ранений. Это не получилось, одежда прилипла, и пытаться отдирать – себе дороже.

Он хотел облегчиться, но не смог это сделать даже по-женски. Тогда, несмотря на отвращение, он помочился прямо под себя, в одежду, так и лежа в позе зародыша. Синхронно с мочой боль растеклась по всем клеткам организма жгучей лавой, и он почувствовал себя пружиной, сжатой до предела. И когда она разожмется – Гермеса больше не будет.

****

Спустя несколько километров мы пришвартовались на противоположном берегу. Неподалеку громоздился большой дом с малиновой черепицей – настоящая вилла. Цербер выскочил на твердую землю, радостно виляя хвостом. Мы едва за ним поспевали, особенно я со своими пострадавшими ногами. Танюша молчала, она выглядела уставшей. Признаюсь, ее молчание было воспринято мной положительно – я сердился и всю дорогу пыхтел сигаретами.

Ворота были закрыты, но я смог взломать калитку, спрятанную в зарослях винограда. Во дворе все говорило о запустении – мусор везде, заполненный грязной водой и листьями бассейн, перевернутый теннисный стол и разбитые стекла на веранде. Цербер проявил то ли смелость, то ли глупость, сразу побежав изучать внутренности дома. Его костлявая корма появлялась то тут, то там, помахивая хвостом, как длинным шлангом. Чудовище.

Внутри особняка также все напоминало о Вспышке. Сломанный дубовый стол в гостиной, грязная ванна со следами чего-то коричневого и буро-желтого, спальня, в которой стена была увешана вырезками из газет: «Смертельный инцидент в Мадурайском аэропорту: ЧТО ЭТО БЫЛО?!», «Индийский грипп получил название», «Британские СМИ сообщили, что Россия изолировала целый город». На статье с заголовком «Религиозные фанатики считают, что Викрам Матхаи – Антихрист» были выведены маркером три сатанинские шестерки. А над «Китайские ВВС бомбардируют Шанхай» – коряво нарисованные самолетики с летящими вниз бомбочками. «Военный карантин: викрамия зафиксирована в Лондоне и Стамбуле»… «Агенты Секретной службы застрелили инфицированного вице-президента США Майкла Бара»… у меня прямо пробежала перед глазами хроника Конца Света. Одна из газетных вырезок сообщала об ядерных ударах по Нью-Йорку и Мехико – получается, что в августе 2023 года в Межнике еще была пресса.

В одной из спален был скелет застреленной девочки лет девяти – она так и осталась в кровати, связанная, в платье и с плюшевым львенком, в окружении капельниц и тазиков. На стене красовалась огромная черная надпись – «ПАДЛЫ! ЧТОБ ВЫ СДОХЛИ НА КАМЧАТКЕ!!!». Очевидно, речь шла об эвакуации правительства, проведенной в августе-сентябре 2023 года – так, фактически, поступили власти всех стран, у которых была такая возможность. Самое любопытное другое: получается, что хозяин этого дома выжил вплоть до сентября – не каждый тогда мог таким похвастаться. Все-таки, наличие денег и дома-крепости помогло его обитателям прожить дольше остальных. Что богатому брод, то бедному – пропасть.

Я по привычке задвинул шторы, Танюша упала на диван в гостиной.

– Что-то на тебе лица нет, – я обратился к ней впервые за это время.

Навел на нее фонарь, и нахлынувшее предчувствие проблемы заставило меня замедлить продвижение света. Черт! Так и есть! Левая штанина была разодрана.

– Мне плохо, – ответила она. – Нога болит, и как будто опухла.

Я разрезал одежду. Лодыжка воспаленная, на ней – багровый укус. Я машинально потянулся за пачкой сигарет, хотя уже успел напялить респиратор. Подсчитал в голове, сколько времени прошло после бегства с причала. Минут 15-20. Много, хотя инфицирование всегда проходит довольно индивидуально. Отрубить ногу? Не поможет, да и поздно.

Собака вернулась с экскурсии, учуяла беду, заскулила и полезла под стол – но так как ее рост был слишком велик, она лишь подвинула его по паркету. Она меня раздражала.

– Цербер, фу! Сядь, кому говорю! – и псина виновато спряталась за засохшей пальмой в горшке.

– Не называй его так. Он милый, – прошептала сестра.

– Хоть ты мне не указывай, а?! Какого викрама ты за ним выскочила? ДЕБИЛКА! – мои нервы были на взводе, хотя нужно было успокоиться. – Это на причале тебя кракл цапнул?

Таня кивнула, откинувшись на спинку дивана. Ей не нравился свет, бьющий в глаза, но тут уж простите – я должен был наглядно видеть, как инфекция лезет к ее изможденному лицу.

– Хватит светить в лицо! Себе посвети, мудак! Вали на хрен! СОЦИОПАТ! – она вдруг заорала, захрипела, что есть силы, ее бросило в пот: вонючий и липкий.

Танюша начала кашлять, а я схватил торшер и врезал ей по затылку. Она вырубилась.

Я запхнул ей в рот кофту бывшего жильца дома, валяющуюся тут же, на диване. Связал руки и ноги бечевкой.

Был ли я таким, как она говорила? Уверен, что нет. Да, я не испытывал какого-то особенного сочувствия к людям или животным – но и зла им не желал. Мне они были безразличны. Людей я бы с удовольствием не видел подольше, а животные… я бы предпочел, чтоб они и дальше жили в дикой природе. Я не умел и не хотел заботиться о ком-либо – с меня хватило и сестры.

Я свистнул Церберу, и он высунул морду из-за пальмы, виновато помахивая своим кнутом. Я еще злился на него, хотя злость в какой-то мере подавлялась ощущением предрешенности. Я знал, что этот день когда-то настанет, и сейчас уже не испытывал ничего. Чему быть – того не миновать. Я поищу псине жрачку – в то время, пока изучу поместье получше. Спина раскалилась от боли, толстовка пропиталась кровью, но перевязку я оставил на потом. У меня было мало времени.

****

Таня отключилась. Бессознательный мозг продуцировал расплывчатые визуальные образы, дымчатое воображение, четкие воспоминания и на удивление быстрые мысли… время текло совсем с другой скоростью. Но это не было сном или бредом – так функционировала нервная система, пораженная вирусом INVITIS.

Что теперь будет? Что будет с братом? Словно пазл из наэлектризованных частиц, разрозненные части соединились в одно целое. Улыбчивые ярко-голубые глаза, крупные черты лица, темно-русые вьющиеся волосы. Похож на папу, а глаза – мамины. Не красавчик, не урод, а его пухлые губы и нос с горбинкой даже нравились девушкам.

А вот его характер и образ мыслей вызывают отвращение. Гриша беспрестанно ворчит, и никогда не держит слово. Никогда не соглашается с коллективом. Трижды подумает, прежде чем рискнуть – и все из-за этого считают его трусом. Он обижается, но виду не подает, говорит: «Страх – это предохранитель для умных людей».

Обычный обиженный бунтарь. В обертке из хамства и грубости. Спрятавший все три тонны доброты глубоко-глубоко – в тетрадке с пошлыми стихами… «Если я вывалю на кого-то три тонны своей доброты – то он сразу умрет. Лопнет, как воздушный шарик. Разве это кому-то надо?», – говорит Гриша, смеясь. Или это было тогда – еще до Вспышки? Она запуталась…

Брату нужен человек, который никуда не уйдет… и ради которого он будет жить! – осознала Таня, открыв глаза. Подбежал пес – он лизал руки и лицо, жалобно тявкал…

Она поняла, что связана. В приступе ярости забилась в судорогах и освободилась от веревок. Ненадолго успокоившись, погладила Цербера, и надела на него свой ярко-радужный чокер. И зашлась безудержным кашлем.

– Береги Гришу, – наконец, прекратив кашлять, прошептала Таня, чувствуя, как разум погружается в холодную черную бездну. – И найди ему любовь, пожалу…

****

Я прошелся, изучая содержимое двора. В центре, возле самого дома, находился бассейн, с западной стороны – от реки – стояла беседка с мангалом и три абрикосовых дерева с ветхими качелями. В противоположной части подворья, у ворот, были какие-то хозяйственные постройки, а также – стоял бензовоз. Отлично – если я раздобуду машину, то у меня будет топливо.

Прошло уже минут десять, поэтому я вернулся в дом. Доли секунды я и Танюша смотрели друг на друга – парень в маске, с молотком-гвоздодером, приспособленным для пробивания черепушек, и – его сестра-зомби. По-научному – протоморф… таких еще называют горлодерами и прыгунами.

Танюша набросилась, но уцепиться ей не удалось – я скинул ее на тумбу с заплесневевшим аквариумом. Чуть ли не мгновенно, как сумасшедшая кошка, она вскочила. Именно из-за таких трюков, показанных по телику пять лет назад, инфицированные на этой стадии – до метаморфозы – и получили прозвище прыгунов.

Наперекор боли, пронзившей спину, я попятился к окну, заваливая все подряд: столик, горшок с пальмой и старинный высокий трельяж. Это задержало сестру, и она продолжила двигаться ко мне на четвереньках – как аллигатор с виляющим хвостом, спешащий к добыче.

Я уперся спиной в сервант. Таня снова была передо мной – лицом к лицу. Ее глаза, еще не получившие характерный оранжевый оттенок, были затуманены. Викрамия захватила мозг, и она уже не была человеком, а лишь голодным, невероятно алчным хищником. Пища была нужна ей для поддержания генетического преображения, запущенного INVITIS. Это был вопрос выживания.

Она накинулась на меня и повалила. Ее челюсти клацали возле моего горла, я с трудом ее удерживал – благо, что даже в состоянии звериного транса она была довольно слаба. По крайней мере, в сравнении с краклами, прошедшими через метаморфозу.

Подогнув ноги, я катапультировал сестру до заваленного трельяжа, а она тотчас встала на ноги, как была. Я лихорадочно выискивал взглядом что-либо, способное помочь, но так и не нашел. Зарядив Тане в голову тяжелой каменной пепельницей, я поспешил ретироваться наружу, но на полпути она запрыгнула на спину. Времени не было, и я воплотил в жизнь первое, что пришло в голову. Резко наклонился и сбросил ее – прямо в оконный проем.

Танюша влетела в окно, разбив стекло. Ее остановили запертые ставни. Свалившись, она сразу же поднялась в позе стартующего спринтера. Я поковылял, побежал, что есть мочи, буквально затылком слыша ее топот. Перед прыжком с порога я замешкался и услышал «клац» у шеи.

Таня настигла меня возле бассейна, я споткнулся и упал. Она перелетела, но схватилась за край моей толстовки и затормозила, во многом благодаря моему весу.

Махом она вскочила и оказалась сверху, капая слюной на мой респиратор. Я был слаб, а боль парализовала меня. Танины челюсти опустились, намереваясь поживиться, и я понял, что все закончилось, так и не начавшись – несуетливая жизнь на берегу моря, Спермоферма с пальмами и прекрасные жопатые красотки.

Случившееся было как неожиданно, так и неправдоподобно. Типа, «Бог из машины». Послышался гневный лай, и Цербер налетел на Таню. От его напора сестру снесло, наверное, метра на полтора.

Я увидел, что произошло, и все равно, это было, как во сне: Таня погрузилась прямо в загаженный бассейн, при этом ее голова грохнулась о кафельный бортик, смявшись как сырое яйцо. Я осторожно приблизился – из-под листьев и мусора в воде появилось пятно, и оно быстро расширялось. Я едва нашел фонарь, и луч света подтвердил мое предположение – это была кровь.

Через несколько минут Танюшино тело всплыло, и Цербер жалостливо прижался к моей ноге.

****

Бывает, что битый час лежишь в постели с сомкнутыми веками, а уснуть не можешь. Сердце вырывается из груди, как запертая в клетке птица… НО ЧТО МЕШАЕТ СПАТЬ?! Неужто мифическая вторая половинка, душа, стремящаяся сквозь мириады городов и столетия мгновений? Конечно, Крылова могла только предполагать, почему ей не спится. Об истинной причине, находившейся в ста километрах, она, наверное, никогда и не догадалась бы.

Ученая была не из тех людей, чтоб продолжать страдать и перекручивать простыню. Она использовала обстоятельства для максимальной пользы – оделась и ушла в Логос. Заварила кофейник, и связалась со штабом, попросив сообщить, вдруг будут какие-то новости по Межнику.

Страстная неделя перед Пасхой была для нее особенным периодом – словно везувий, заряженный воспоминаниями и скорбью, извергался каждый год в одно и то же время. Ее приемные родители – Леонид Васильевич и Надежда Семеновна – всегда приходили к ней в Христово воскресенье, еще перед рассветом, и звали разговиться. А она вертелась в постели и мечтала, чтоб они ушли. Голова после клуба раскалывалась, как бетон под сошедшим с ума перфоратором… А однажды она и ночевать не пришла, лишь бы не слушать эти разговоры о милосердии и вторых шансах.

Уже не было профессора Крылова с его всегда добрыми глазами, и не было неугомонной Надежды Семеновны – не осталось даже праха. Пасха уже не праздновалась, по крайней мере, с таким пафосом, а вот Страстная неделя осталась. И фамилия… после того, как приемные родители пожертвовали собой и спасли Лену в роддоме от морфов, девушка многое переосмыслила. И, как только попала на Новую землю, взяла себе их фамилию – «Крылова». На память…

Лена вытерла слезы как раз вовремя – телефон ожил, едва не подпрыгивая.

– Крылова, Логос, – ответила она.

– Елена Ивановна?! Это дежурный Куриленко, – сообщил громкий, возбужденный голос. – Я насчет Межника – вы просили. Американцы там пролетели. Засекли движение. Есть фото. Скоро пришлю.

Вскоре загудел факс, распечатывая снимки с укрупненной деталью. Крылова смотрела и не могла поверить такой удаче. Ночь еще не закончилась, а подсказки сыпали, как из рога изобилия.

Она выбежала, прихватив одну из фотографий. Мужской силуэт на краю бассейна. Он светил фонарем, что-то высматривая в воде. Свет отражался от стекол дома напротив и освещал следы от ботинок: саламандры на грязном кафеле виляли хвостами, будто живые – словно уже через секунду они бросятся в водоем.

****

Я проковылял в дом через вторую дверь – отдельный вход на кухню. Ох уж эти богачи! Скрупулезно протер спиртом лицо, разделся и обработал открытые поверхности: шею, уши, запястья. Нафигачил на волосы полведра Шанель №5. Хлебнул спирта с бутыли. Старые шмотки выбросил, надел новые из шкафа. Запер дверь и упал на замызганный диван.

Первой и главной эмоцией был страх – лишь бы не заразиться. Признаюсь, сначала о Тане я не думал – случилось то, что и должно было случиться. У меня были более насущные проблемы.

Что дальше? Если я останусь человеком, то нужно вернуться в школьный подвал за красным кейсом. В нем что-то ценное. Пойти днем? Возможно – смотря, как я себя буду чувствовать.

Куда дальше? Калугин уверял, что правительство спряталось от вируса на севере. Длительные холода, безлюдная ледяная пустыня мешали распространению викрамии. По словам Толика, там жило около миллиона человек. Целое государство, появившееся на фундаменте многочисленных военных объектов Арктики – там вроде были не только корабли и самолеты, но даже танки, беспилотники и роботы.

Конечно, можно было пойти на север – но надо ли это мне? Во-первых, дорога была слишком опасной, так как с каждым километром краклов становилось все больше. Они как будто чувствовали людей и шли вслед за ними. А во-вторых – что я там забыл? Меня не привлекал тоталитаризм со всеми соответствующими атрибутами – рабская работа по 16 часов в сутки, рабская дисциплина, рабская жизнь в вечном холоде. Куда лучше выглядела мечта о Спермоферме на горячем южном берегу. Мой организм был отравлен радиацией и токсинами, алкоголем и табачными смолами, истощен голодом и холодом – неизвестно, сколько мне осталось. Если немного – почему не прожить эти дни, как хочу я?!

И последний вопрос – наименее важный, но наиболее актуальный – что делать с Цербером? Прогнать? Убить? Это будет, наверное, самое правильное решение. Псина вообще заслуживала быть съеденной, но вряд ли я обреку ее на такую участь.

Спустя час я окончательно удостоверился в том, что и в этот раз мне удалось выйти сухим из воды. Или почти сухим. Приложился к бутыли. Суперспособность… ю-ху-уу!

Осталось похоронить Таню и обработать рану на спине, пока не помер из-за банального заражения крови. Этим я и занялся в первую очередь – снова хлебнул своего пойла и прибинтовал проспиртованный кусок ваты на вывороченное мясо под лопаткой. Согласитесь, место ранения не такое, чтоб я сумел самостоятельно вытащить осколок – хотя я там и поковырял. Плохо, но ничего не поделать – постараюсь что-то придумать позже. Напоследок принял тройную дозу просроченного эритромицина. Ох, и срать теперь буду!

Грабли помогли выудить труп из бассейна. Правда, я чуть не вырвал, пока тащил Танюшу по дорожке к абрикосовым деревьям… и вырыть глубокую яму не удалось – земля оказалась слишком твердой. Это я компенсировал изрядным количеством дикого камня, уложенного на могилке. Из двух досок получился корявенький крест, на котором жирным маркером было написано – «Таня Менаева. 05.06.2013 – 15.04.2028. Покойся с миром, сестра». Искренне считаю, что итог моих стараний был вполне приличным. Еще и Цербер повыл, когда тело скрывалось в могилке – пока я не заткнул его булыжником. Не хватало снова встретиться с краклами!

Пока я возился с похоронной церемонией, заметил на дорожке смятую мокрую бумажку, выпавшую из кармана Таниных джинсов. Корявым почерком, с ошибками (учебный процесс Тани закончился в 4-м классе), там было написано: «Прасти. Баялася тибе сказать, шо трискун укусил меня. Я тибя люблю».

Прасти… я тибя люблю… Как будто меня огрели моим же Кракобоем. Я почувствовал, что не знаю, как жить. Что делать дальше. Танюши не было, и не нужно было ее спасать, вести на север. Исчезла цель. Спермоферма? Она как-то совсем не взлетала сейчас, казалась выдумкой ополоумевшего разума. Это же не серьезно – как может быть взаправдишней мечта иметь гарем из десятка красоток, осеменяемых мной каждый день?!

Прасти, я тибя люблю… Нет, я уверен, что это не было чем-то особенным, связанным с Таней. Это было стандартное пугающее чувство, начавшее посещать меня вскоре после публикации моих стихов в Инсте Алиева. Господи, как этот чурбан ухахатывался! Тогда я хотел вскрыть вены – да ладно, чего таить, я на самом деле покоцался. Едва откачали.

А затем я не впустил в дом закашлявшуюся мать.

Это называется паникой, кажется. Трындец, это суперэмоция. И она приходит ко мне каждое утро, когда я просыпаюсь, и когда мое сознание еще находится так сильно под влиянием подсознания. Я еще называю это «чистым сознанием». И тогда я ненавижу себя… и боюсь. Вдруг кто узнает, что я сотворил?! Совесть и стыд – ужасные палачи, пытающие меня каждое утро.

А вам… бывает стыдно?

Я переклонил бутылку – этот привычный мне способ лечения – и вскоре тревога отступила. Уступив место пустоте. Она проникла в разум и распространилась, как чернила в воде. Я оперся на бензовоз и запустил бутылку в дерево, но промазал, и она разбилась о кирпичную ограду. Шатаясь, я вошел в гостиную, благо, что проветрил ее и был в респираторе – хотя это не точно. Едва вписался в дверной проем. Не сразу сообразил, что стою на втором этаже перед зеркалом. Увиденное троилось в глазах.

Волосы спускались до плеч грязными кущами, черными, с серебряными вкраплениями ранней седины. Худое лицо перекошено – то ли от алкоголя, то ли от удара вояки, то ли это уже было моим естественным обликом. Уши торчали в разные стороны так, словно насмехались над симметрией, а ноги и руки выглядели хилыми палками. Живот запал внутрь, и только ребра выпячивались, как плохо положенный асфальт. Отвратительное родимое пятно на правом предплечье – универсальный символ, сопровождающий меня по жизни: эта буква «М» словно подтверждает мою фамилию – «Менаев». Но часто она означает нечто другое: мизантроп, маньяк, меланхолик… Короче, МУДАК.

Хотите научиться разделять добро и зло – нажритесь.

ПРАСТИ, Я ТИБЯ ЛЮБЛЮ… Все вокруг чужое, я словно не от мира сего. Слезы катятся ручьем, и я чувствую, что разрыдаюсь, как конченый алкаш. НЕНАВИЖУ! Зарядив кулаком в зеркало, я стригусь ножницами. Спустя час голова болит от порезов, кровь запеклась в щетине на затылке, но мои патлы исчезли – теперь они лежат внизу вместе с осколками зеркала. Я совершенно изменился и чувствую себя однозначно лучше. Как человек, которому больше нечего терять.

****

Крез почему-то не спит в такую рань и стоит на крыльце своего домишко – едва ли не самого крохотного. «Доброе утро!» – кричит он, и Елена Ивановна на ходу машет в ответ рукой. Сквозь завывание предрассветного ветра Александр Борисович что-то весело декламирует. К ней доносится: «гордо реет между молний над ревущим гневно морем; то кричит пророк победы…» – дальше слова растеряли свои части, а звуки смешались – так, что даже не поймешь, где человеческая речь, а где скрип старых балок на крыше. Что-то знакомое, из прошлой жизни…